Текст книги "Алмазный эндшпиль"

Автор книги: Елена Михалкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Майя опустилась на стул. Так вот что придумал Верман! Он оставил себе бриллианты, которые принесла Алина, и заменил их бесцветными топазами в полной уверенности, что девушка не сможет опознать подделку. Сема огранил их как бриллианты, и получились точные копии. За тем лишь исключением, что они стоили во много раз дешевле оригинала.

И все могло бы пройти успешно… Но клиенткой оказалась не кто-нибудь, а подруга Николая Хрящевского.

– Моня, вы же – рентген, – умоляюще проговорила Майя. – Вы любого человека насквозь видите. Как вы могли так ошибиться с этой Алиной?

Верман вместо ответа только сокрушенно развел руками. Что он мог сказать? Был такой день – пятница, дурные клиенты валили косяком, и девчонка была невероятно убедительна в роли молодой дурочки, не понимающей, какое богатство на нее свалилось. Бес попутал Моню Вермана, не иначе!

– Актриса она первостатейная, эта Алина, – тихо сказал Дворкин. – Переиграла нашего Моню по всем фронтам.

– Я бы сказал, кто она первостатейная, но здесь женщины и дети! – вскинулся Моня. – И через это я промолчу.

Майя взглянула на Яшу, которого назвали ребенком. Вопреки своему обыкновению, парень не проронил ни слова за все время, что Моня с Семой вели рассказ. Ни насмешек, ни язвительных вопросов… Очевидно, Моня тоже подумал об этом, потому что повернулся к Яше:

– Что ты молчишь на мою голову? Скажи уже что-нибудь, вбей свой гвоздик.

Яша поднял на дядю серьезные глаза и спросил без тени усмешки:

– Дядя, что он от вас хочет, этот поц?

Моня с Семой переглянулись. Минута прошла в молчании, словно каждый из них решался – и не мог решиться ответить на простой вопрос.

– Хрящ предлагает сделку, – упавшим голосом сказал, наконец, Верман. – Мы должны кое-что провернуть…

Глава 5

Когда Майя услышала, что предложил Хрящевский, она открыла рот и сидела с самым глупым видом до тех пор, пока Моня не предложил ей «законопатить скворечник».

– Он хочет, чтобы вы продали Аману Купцову партию бриллиантов? – переспросила она. – Господи, зачем?!

– Я тоже не понимаю, – поддержал ее Яша. – Дядя, в чем подвох?

– Сема, нет сил объяснять, – с отчаянием признался Моня. – Начинай ты, я подхвачу.

– Ты ведь знаешь, уточка, что Аман приехал в Москву не так давно и с Хрящевским они конкуренты? – мягко сказал Дворкин.

Майя кивнула.

– У Хряща есть свои люди там, – Сема показал на потолок, – но и наш Аман не так уж прост. Иначе Москва давно съела бы его, прожевала, переварила и выплюнула. А он открывает все новые салоны. Да и прежние живут неплохо. Посмотри на нашу «Афродиту»: мы взяли в штат ювелира, пристроили к себе Яшу… Потому что у Мони – карт-бланш, Аман ему доверяет. Если Моня сказал, что хочет взять партию прозрачныхза пятьдесят миллионов, то он получает на это средства. Аман знает, что Верман вернет ему деньги с небольшим верхом.

Майя с Яшей одновременно кивнули: в способностях Мони по этой части они не сомневались.

– У Амана Купцова есть свой человек там, наверху, – продолжал Дворкин. – Как можно сейчас делать бизнес без покровителя? Нельзя, никак нельзя. У нас такая страна, что тебя съедят раньше, чем ты успеешь положить в карман первую заработанную тысячу. Он – большой человек, купил себе два телеканала и имеет с них свой гешефт. Ну, еще парочку-троечку радиостанций, но такую мелочь мы даже не будем брать в расчет. Верно я говорю, Верман?

– Верно, – подтвердил Моня. – Шпарьте дальше, Дворкин, вы грамотно излагаете.

– Ты понимаешь, уточка, что иметь такого человека за своей спиной – неплохое подспорье для бизнеса. А потерять его равносильно тому, как войти в бухту, кишащую акулами.

– Положим, не кишащую, – возразил Моня. – Не сбивай ее с толку. Акул всего две.

Майя недоуменно переводила взгляд с Дворкина на Вермана. Почему именно две акулы?

Увидев на ее лице вопрос, Верман объяснил.

Ювелирный рынок Москвы последние пять лет контролировали три человека. Самый известный – Николай Хрящевский, человек страшный, поднявшийся на криминальном бизнесе девяностых. Второй – пресловутый Аман Купцов, тихой сапой пробравшийся в столицу и прибравший к рукам десятки магазинов, где, как грибы, вырастали его «Золотые Купцы». А третий – Григорий Стропарь: темная лошадка, самый загадочный из трех конкурентов, о котором мало кто знал. Однако его доля была самой весомой.

– Он пришел раньше Хрящевского, – рассказывал Моня, понизив голос. – Говорят, все дела Стропарь ведет из-за границы, здесь у него сплошь доверенные лица. Было время, когда они с Хрящевским кружили один вокруг другого, точно вороны, потому что никто не хотел делить лакомый пирог с другим едоком. Но разошлись тихо.

Дворкин покачал головой, то ли сожалея об этом, то ли радуясь.

– Дядя, не распыляйтесь, – попросил Яша. – Что вам этот Стропарь? Рассказывайте дело.

Сема сердито цыкнул на него, и Яшка притих.

– Про Стропаря тебе рассказали, чтобы ты, Марецкая, понимала расклад, – пояснил Дворкин. – У него и Хрящевского что-то вроде пакта о ненападении. Но с Аманом такого пакта нет, и, чтобы его не размолотило между двух жерновов, он крепко держится за своего покровителя. Купцов – умный человек, он понимает в людях и знает, с кем можно дружить.

Майя задумалась. Два телеканала, пара-троечка радиостанций… Она вдруг поняла, о ком идет речь.

– Станислав Коржак? – уверенно спросила Майя. – Медиа-магнат?

Моня с Семой дружно замахали на нее руками, словно она сказала что-то неприличное.

– Какая разница, Марецкая! Может быть, он, а может, и кто-то другой. Допустим, этого человека в самом деле зовут Станислав – только допустим!

Майя улыбнулась:

– В прессе их называют закадычными друзьями. Так что можно не делать секрета из их отношений.

– В прессе много что называют, – возразил Сема. – Этот медиа-магнат, Станислав, он осторожный как волк и сперва присматривается два года, а потом что-то решает. Но Аману Купцову он уже доверяет, поэтому пресса не так уж и не права. И вот этот Станислав хочет вложить немного денег. А заодно сделать приятное жене и двум дочерям.

– Откуда вы знаете? – не утерпел Яша.

– Хрящ рассказал, – процедил Верман. – А будешь перебивать старших – отправишься за дверь и будешь стоять там с табличкой «подайте на обед китайско-еврейскому беженцу».

– Да, Хрящ это разведал, – подтвердил Дворкин. – Большой человек Станислав придумал, что он приобретет качественные камни из тех, что лишь растут с годами в цене, и сделает из них украшения для своих женщин. Убьет двух жирных зайцев: вложит капитал и осчастливит семью. Сам он в ювелирке ничего не понимает, и нужно нанимать специального человека, если он хочет подойти к делу серьезно, а не просто выкинуть десяток миллионов на ветер. Но разве нужен специальный человек, когда под рукой есть Аман Купцов?

– Медиа-магнат обратился к Аману, чтобы тот подобрал для него бриллианты? – уточнила Майя.

– Не обратился. Обратится. Он только собирается это сделать. Конечно, Аман согласится – ведь это отличная возможность упрочить отношения и сделать магната чуточку должником. Ты понимаешь, уточка? Аман согласится и начнет присматривать подходящие камни. И тут как из ларца появится Моня Верман и скажет, что у него совершенно случайно на примете есть прекрасная партия алмазов. Потрясающая партия. Которая определенно станет дороже после того, как над ней поработает старый Дворкин. Учтите, дети мои, что Аман привык верить Моне. Моня уже выходил с такими предложениями, и каждый раз все проходило успешно.

– Но на этот раз камни будут не Монины, а те, которые предоставит Хрящ, – медленно сказала Майя, поняв, что задумал Хрящевский.

– Верно. Аман Купцов никогда не станет проверять за Моней, потому что всем известно: Верман – профессионал. Зато медиа-магнат станет проверять за Аманом. Как ты думаешь, что он почувствует, когда увидит, что за камушки ему подсунули? Он решит, что его держат за идиота. Купцов может бить себя в грудь и клясться на последних портянках, но это уже будет неважно.

– В лучшем случае Аману простят этот грех, – подал голос Верман. – А в худшем… Эх!

– В худшем случае из всех ящиков ты будешь слышать дважды в сутки, что Купцов вор и обманщик. Нашего Амана протянут во всех средствах массовой информации, принадлежащих Станиславу. Чтобы в будущем никому неповадно было пытаться обманывать большого человека и огорчать его жену и двух славных дочек.

Моня перебил его, наставив на Майю толстенький палец:

– Ты знаешь, что на Амана трижды пытались заводить уголовные дела, и каждый раз они разваливались? Как ты думаешь, если после того, что случится, дело заведут в четвертый раз, то оно дойдет до суда? Таки да, Марецкая! Аман держится лишь до тех пор, пока прячется за спиной своего покровителя. Стоит тому отойти в сторону – и Купцову придется ой как нелегко. Теперь ты видишь, что придумал Хрящевский? Ох, беда на мою глупую голову…

Он вцепился в свою курчавую шевелюру обеими руками.

– Моня, Сема, – растерянно проговорила Майя, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли в кучу, – но этого нельзя делать!

– Конечно, нельзя! – горячо поддержал ее Яша. – Вы же не согласились?

Дворкин и Верман молчали. Яша вслед за Майей переводил взгляд с одного на другого.

– Дядя?

Моня не отвечал.

– Семен Львович, это безумие! Вы понимаете, что если вы пойдете на это, Аман Купцов вас уничтожит? Не в прямом смысле… Но вы не сможете больше работать в Москве!

Моня выпустил из рук свои кудри и поднял на Майю черные глаза.

– Марецкая, если я не пойду на это, меня уничтожит Хрящ. И, прошу заметить, без всякого переносного смысла! Или ты думаешь, что мне не хватает внутри себя дырки для сквозняка? Так ты глубоко ошибаешься! Моня Верман не такой человек, чтобы радоваться дополнительной вентиляции.

– Что вы глупости говорите, честное слово… – рассердилась Майя. – Не нужно демонизировать этого вашего Николая Павловича.

Дворкин насмешливо присвистнул, и она осеклась.

– Уточка моя, это не кто-нибудь, это Хрящ, – пояснил Сема. – Ты думаешь, мы с Моней уже хорошо пожили и можем занять свои три кубометра? Нет, ты так не думаешь. И я так не думаю. А вот Хрящ вполне может так подумать. И тогда нам с Моней не останется ничего другого, как завернуться в простыню и ползти на кладбище.

– Перестаньте! Не убьет же он вас! – воскликнула Майя.

Яша, Моня и Дворкин поглядели на нее с сожалением. Майя обвела их взглядом, и ее уверенность куда-то исчезла.

– Ты знаешь о Севе Алмазном? – хмуро спросил Моня. – А о братьях Ясновых? Ты хотя бы должна была слышать о бизнесе Юлия Левина!

Марецкая отрицательно покачала головой.

– Во-от! – констатировал Верман. – Ты не знаешь об этих людях. А почему? Потому что все они уже умерли. И я тебе скажу, от чего.

– Моня, перестаньте! – приказал Сема. – Не трепите языком, если хотите говорить им долго и счастливо.

Но Вермана было уже не остановить.

– Севу выловили из Москвы-реки с простреленной головой. – Он загнул один палец. – Старшего Яснова расстреляли при его охране, никто не успел сделать звука. Младший сбежал в Берлин, но кого это интересовало, если их дело отошло Коле Хрящевскому! – Второй палец Моня тоже загнул, не обращая внимания на угрожающе поднявшегося Сему. – А Юлия Левина, золотого ювелира, нашли в его собственном доме… Все, все, молчу!

Верман действительно замолчал. Но поднял руку и выразительно загнул третий палец.

– Хрящевский – чудовищный человек, – подтвердил Сема. – Поговаривают, у него немного съехала набекрень крыша и он стал мишугенер…

– Сумасшедший, – подсказал Яша.

– Верно. Но ведь мы не врачи, чтобы его лечить, э? Так что с того диагноза нам никакого толку, кроме огорчения.

– Лучше бы я стал врачом! – в сердцах воскликнул Верман. – Мама хотела, чтобы я пошел в дантисты!

– Еще успеете, Моня, – охладил его пыл Дворкин. – Где-нибудь в Моршанске из вас получится отличный дантист. Если вы останетесь живы после всей этой катавасии и вас не придушит Аман собственными руками.

Майя задумалась. Значит, план Хрящевского предполагает, что они подставят Амана Купцова. Выиграет от этого только Хрящевский, у которого с Аманом свои счеты. А все остальные проиграют…

На этом месте ее осенила такая простая мысль, что Майя удивилась, как она не пришла ей в голову раньше.

– Слушайте, слушайте! – позвала она. – Я знаю, что нужно делать.

Верман повернул к ней бледное лицо, Сема заинтересованно приподнял брови.

– Надо пойти к Аману и во всем ему признаться. Рассказать о том, как вас собирались использовать, и предупредить о затее с бриллиантами медиа-магната. Кто предупрежден, тот вооружен. В свете того, что вы помогли ему избежать колоссального провала, Купцов не станет слишком буйствовать. Хотя и стоило бы, – добавила Майя, бросив выразительный взгляд на Моню.

Но, к ее удивлению, предложение было воспринято скептически.

– Не годится, – кратко сформулировал Яша. – Из огня да в полымя.

– Почему не годится? Это лучшее, что можно придумать! Моня, неужели вы не согласны?

Моня вскочил и принялся мерить салон кругами. Руки он заложил за спину, наклонился вперед и стал похож на пингвина.

Все словно завороженные следили за тем, как Верман наматывает круги.

– Никогда! – воскликнул он наконец, резко остановившись. – Марецкая, ты хорошая женщина, но предлагаешь такое, что лучше застрелиться.

– Но почему?!

Моня вновь продолжил целеустремленное движение. Яша пожал плечами, как будто ему все было очевидно и он удивляется Майиной наивности.

– Пойми, – снизошел до объяснения Дворкин, – если Аман узнает, что Моня сделал на клиенте бизнес, Тамбов покажется Моне Парижем. Ты была в Париже?

– Не была.

– Вот и Моня не будет.

Бледный Верман снова остановился и потряс кулаком:

– За что ценят Моню Вермана? За репутацию! Каждый дельный человек в этом городе знает: на Моню можно положиться. Моня никогда, никогда, боже упаси, не обманет своих!

– Зато с чужими не церемонится, – холодно сказала Майя.

– Но ведь я работал чисто! – завопил несчастный Верман. – А теперь что я скажу в свое оправдание? «Моня обманул подружку Николая Хрящевского?» Ты знаешь, что мне ответит на это Аман? Он ничего не ответит. Зачем отвечать трупу?

– У дяди нет аргументов в свою защиту, – вставил Яша. – Если он придет к Аману, тот все равно сдаст его Хрящу. Такие правила.

– Значит, к Аману идти нельзя, – подытожил Сема.

Он озабоченно потер ладони, обвел взглядом собравшихся и подытожил:

– Значит, что мы станем делать? Я вам скажу. Во-первых, Верман, перестаньте носиться как укушенный! На всю жизнь не набегаетесь: если вас посадят, таки придется сидеть. Во-вторых, ты, Яша. Сейчас собираешь вещи и драпаешь до мамы, где накрываешься одеялом и сидишь тихо. А мы с Верманом остаемся и хлебаем полной ложкой тот бульон, который сами сварили.

Моня согласно кивнул и повернулся к Майе:

– Считай, что ты с сегодняшнего дня – безработная. Деньги я тебе выдам, ищи новое место. У тебя будут рекомендации и твои руки, которые всегда тебя прокормят. Но лучше всего тебе пока уехать. Хрящ ни с кем не церемонится, а ты уже попалась ему на глаза.

– Правильно, – поддержал Сема. – Пока все не закончится, отправляйся куда-нибудь к тете.

– У меня нет тети.

– Тогда к дяде, – посоветовал Дворкин. – Выбери себе любого воспитанного дядю с хорошим образованием и отправляйся к нему. Подождешь, пока про нас с Моней напишут в газетах – тогда вернешься. Верман, я прав?

– Вы так правы, как Папа Римский. Все, дети, собирайте вещи – и в дорогу!

Сема поднялся и встал рядом с Моней, выжидательно глядя на Майю. Они уже все решили и никак не могли понять, почему она сидит на табуретке.

– Никуда. Я. Не. Поеду, – раздельно сказала Майя.

– Что такое? – удивился Дворкин.

– Я останусь с вами.

– Марецкая, ты что? – заволновался Моня. – Ты мне это перестань! Ты, пожалуйста, не строй из себя Зою Космодемьянскую и Александра Матросова ни вместе, ни по отдельности! Верман промахнулся, значит, Верман ответит за свои дела. Но я не позволю, чтобы какая-то глупая женщина во цвете лет сделала еще один дурной поступок…

Он мог бы долго распинаться, но Майя оборвала его.

– Ша, Моня! – твердо сказала она.

Моня от изумления сел.

– Моня, я слушала ваших слов целый год, теперь вы будете слушать моих, – продолжала Майя, выпрямившись и выпятив подбородок. – Вы долго насиловали мой слух и пытали нервы. Настала моя очередь. Если вы хотите думать, что Марецкая оставит вас без своей компании, то можете думать так, я вам не запрещаю. Разве можно запретить Моне Верману думать глупости? Да за ради бога! Но я сейчас соберу инструмент и завтра выйду на работу как обычно. И буду здесь все время, пока открыт салон «Афродита»!

Она встала и прошла в «аквариум», надменно цокая каблучками.

– И ничуть не похоже, – проворчал ей вслед Верман. – Что за глупое выражение «слушать ваших слов»? Яков, а ты что смотришь на нее влюбленными глазами?! Или ты не видишь, как она передразнивает нашего чистого русского языка?!

Майя принялась разбирать инструменты, чтобы занять руки. Из салона доносилось бормотание, к которому она старалась не прислушиваться. «Ах, Моня, Моня! Как же вы могли так заиграться, чтобы не разобрать, кто перед вами: невзыскательная девчонка или расчетливая женщина».

Конечно, Верман смошенничал, глупо скрывать от самой себя очевидный факт. Но еще глупее было бы скрывать, что она привязана к старому пройдохе. И не только к нему, но и к интеллигентному Семе, и к несдержанному Яшке…

«Привязана – многозначительное слово, – с грустной усмешкой подумала Майя. – Но скажи: не будь твоего долга перед Моней, ты бы сейчас уехала? Или осталась с этими двумя хитрецами, ставшими жертвами собственной хитрости?»

Ответить честно на этот вопрос Марецкая не успела, потому что ей вдруг открылась очевидная истина. Да ведь Алина появилась в их салоне не случайно! Зачем подруге Николая Хрящевского отдавать ценную вещь его конкурентам? Она могла бы выбрать любого из его ювелиров для такой пустяковой работы. И этот маскарад с одеждой…

«Моня прав – ты действительно глупая женщина, Марецкая, – сказала себе Майя. – Ясно же, что маскарад не был случайностью! Вермана спровоцировали, и он поддался на провокацию. Все это задумал Хрящ, спланировал, чтобы в итоге подставить Амана Купцова. Ему требовалось лишь, чтобы Моня схватил наживку! И Верман не смог пройти мимо. Восемь превосходных бриллиантов, а в дополнение к ним недалекая клиентка, которая никогда не распознает, что ей подсунули… Искушение оказалось слишком велико, и Моня не устоял».

Майя обернулась к троим мужчинам. Они все еще вполголоса обсуждали что-то, склонившись друг к другу.

«Яшка тоже никуда не уйдет, – поняла она. – Как бы ни прогонял его Моня, он останется. Но чем может пригодиться наш рыжий оболтус? Совсем ведь мальчишка, и Верман прав: ему бы нужно держаться подальше от всей этой истории…»

«А ты сама разве можешь пригодиться? – спросил ее внутренний голос. – Думаешь, от тебя толку больше, чем от Яши? Тебе потребовалось полчаса, чтобы догадаться о том, что Яшке было ясно с первой же минуты!»

«Все равно никуда не поеду, – упрямо сказала Майя. – Их нельзя сейчас оставлять».

Внутренний голос только вздохнул.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

На чердаке было грязно и пахло пылью. Старая крыша протекала, ее чинили, она протекала снова, и на полу виднелись мокрые разводы: свидетельство поражения работников ЖЭКа в борьбе со стихией.

Но человек, сидевший у чердачного окна, не был озабочен комфортностью окружающей обстановки. Он нес вахту на чердаке уже три дня, и за это время успел свыкнуться с темным, пыльным, замусоренным пространством.

Он опасался, что ему придется прогонять бомжей – свидетелей, которые могут потом сболтнуть лишнего. Но помещение, куда он пробрался без всяких сложностей, оказалось безлюдным. «Вот и хорошо, – подумал он, обустраивая наблюдательный пункт. – Зачем дополнительные проблемы?»

Бинокль, еда, спецпакеты в рюкзаке и сменная одежда – чтобы он ни у кого не вызывал подозрения, когда будет выбираться отсюда. Для случайно забежавших любопытных подростков или влюбленных парочек у него была заготовлена простая и убедительная легенда. Но один взгляд на его униформу и стоявшую рядом треногу непонятного назначения должен был убедить визитеров, что здесь ведутся измерительные работы.

Однако легенда не понадобилась – никто не покушался на его уединение, кроме крыс. И еще голубей, громогласно воркующих под козырьком крыши. Поначалу их гуление раздражало его, потом он привык.

Если бы этого человека увидела бывшая учительница русского языка и литературы, ныне пенсионерка Валентина Козырева, она опознала бы в нем того наглого журналиста-прохиндея, что выпытывал у нее подробности смерти непутевого Кешки. Если бы он встретился Антону Белову, тот узнал бы «сержанта Спиридонова».

А вот Вера Воронцова не узнала бы. И сказала бы, что этого человека она никогда прежде не встречала.

Зато Игорь узнал Веру. За пару дней наблюдений он выяснил, какие жильцы занимают обе квартиры на пятом этаже, и сделал кое-какие выводы.

И в двадцать пятой, и в двадцать шестой жили бабы. Это подтверждало его предположение о том, что перевозчик укрылся у любовницы или бывшей подружки.

Первая оказалась высокой, коротко стриженной черноволосой женщиной, за которой он с удовольствием наблюдал, когда рано утром она вышагивала на каблучках по двору – стройная, грациозная, будто лошадка с подрезанной гривой. Вечером она возвращалась в одно и то же время, и в руках у нее ничего не было, кроме обычной женской сумки. Упрямое лицо с четкой линией скул и выдающимся вперед подбородком, яркие синие глаза, подчеркнутые короткой стрижкой… «Хороша бабенка, – оценил Игорь. – Резвая».

Вторая оказалась ему знакома. Это ее он видел на лестнице, когда шел по следам «убитого» курьера. Тощая, сутулая, похожая на белобрысую воблу. Каждый раз, возвращаясь с работы, она тащила тяжелые пакеты. Что в них? Продукты? Лекарства? В одном он был уверен: вобле одной столько не сожрать. Она приносит для себя – и для кого-то еще.

На третий день Игорь спустился во двор и аккуратно разговорил одного из местных старикашек, прогуливавшего пуделя. Услышав, что «Вера с пятого – врач, золотые руки», он понял, что наблюдение можно сворачивать. Он узнал все, что требовалось.

«А ты не дурак, перевозчик… Нашел себе бабу страшную, никому не нужную, чтобы заботилась о тебе и кашки с супчиками варила. Еще и врачиха! Понятно, почему ты затаился у нее на хате – тут тебе и укрытие, тут тебе и лечение… Подожди, мы еще поглядим, кто кого вылечит».

Игорь Савушкин первые пять лет своей жизни провел в детском доме. Мать его была пьянчужкой в Саранске и успела родить четверых детей и всех отдать на попечение государства, прежде чем очередной собутыльник в пьяной ссоре убил ее ударом кулака в висок.

На шестом году в жизни Игоря произошли перемены. За ним приехала тетя Лена, родная сестра его покойной матери. Хмурая коренастая женщина со сросшимися бровями оглядела тощего, как килька, Игоря, словно оценивала выставленную на продажу рыбу, вздохнула и подписала все необходимые бумаги. Племянник не пришелся ей по душе, но врач определенно сказал, что своих детей у Лены не будет. «Худое семя, чахлое, – думала женщина, ведя мальчишку домой по пыльным улицам. – Но все ж лучше, чем ничего».

У Елены Савушкиной были свои понятия о том, что подобает порядочной женщине, а подобало ей иметь мужа и ребенка. Муж для Лены не нашелся, а вот ребенка она смогла себе устроить. И, таким образом, высоко поднялась в своих глазах.

О том, что про этого же ребенка, бывшего ей родным по крови, она благополучно забыла на пять лет, Савушкина никогда не задумывалась.

Лена так и не смогла полюбить племянника. Если бы мальчик был ласковым, то она бы оттаяла, но Игорь был хитрым, изворотливым, злобным крысенком, который отлично умел кусаться, прятаться и убегать. Эти умения он отточил в предыдущей детдомовской жизни до совершенства. Он крал еду, сбегал из дома на несколько дней, и Лена пару раз всерьез задумывалась о том, чтобы вернуть племянника обратно. Останавливал ее лишь страх перед осуждением соседей.

Так они и жили – в состоянии глухой войны, с трудом вынося друг друга.

В школе Игоря тоже не любили. Он был чужой, неприятный и «какой-то скользкий», как выразилась однажды Лера Осьмина, самая красивая девочка в классе. С ним никто не дружил, и сам он не делал попыток сблизиться с ребятами, предпочитая тихо пакостить тем, от кого нельзя было получить сдачи.

Игорь ненавидел одноклассников. Его не оставляло ощущение, что каждый из них по чуть-чуть обобрал его. У Верки Симоновой была обаятельная мать, приветливо улыбавшаяся Савушкину при встрече. Игорь ненавидел и ее за эту улыбку, за то, что она не его мать, а рыжей дуры Симоновой. У отличника Кости Бойко имелись бабушки-дедушки и даже отец, и зеленый велосипед, и еще какие-то сокровища, которых никогда не видать Игорю Савушкину. И Савушкин пылко, всей душой ненавидел Костю, а с ним и его толстых родственников. Одноклассников по вечерам ждали любящие родители, а его – мрачная тетка, похожая на колоду.

Это было несправедливо.

Чтобы восстановить справедливость, в восьмом классе Игорь начал рисовать. Мысленно он становился властелином мира и расправлялся со всеми, кто смел своей счастливой жизнью омрачать его существование. В тетради выстраивались в ряд виселицы, на которых болтались и Верка Симонова, и ее грудастая мамаша, и Костя, и Вадик Лебеденко, и спортсмен Никифоров, и голубоглазая хохотушка Осьмина, и все-все-все.

Фантазии Игоря не отличались разнообразием: он либо вешал одноклассников, в подробностях выписывая детали, либо казнил на плахе. Отрубленные головы рисовал в углу тетрадного листка, громоздя из них башню, как из капустных кочанов. И с лица его не сходила улыбка, когда он подписывал для ясности, где чье тело и где голова.

Конец его фантазиям был положен самым грубым образом: Венька Никифоров подстерег Савушкина в тот момент, когда Игорь был целиком поглощен своим творчеством, и выхватил у него изрисованную тетрадь. Заверещав во все горло, Игорь метнулся за ним, но тетрадь уже перелетела к Осьминой, и та, наморщив носик, открыла ее.

– Вы только посмотрите, какая гадость… – брезгливо проговорила она, перелистав страницы.

Леру окружили со всех сторон, тетрадь пошла по рукам. Сначала все шумели и посмеивались, но очень быстро в классе воцарилась тишина. Эти благополучные подростки первый раз столкнулись с такой жгучей, болезненной ненавистью. Они и прежде интуитивно сторонились Савушкина, но теперь их неясные ощущения получили пугающее в своей откровенности подтверждение.

– Отдайте, – прохрипел Игорь, которого спортсмен Никифоров крепко держал за руки.

– Отдайте ему, – вдруг звонко сказала Лера. – Да отдайте же!

Тетрадь оказалась у нее в руках, и она подошла к Савушкину. Лицо у нее было такое, что Игорь понял: Осьмина сейчас его ударит. И обрадовался. Это поставило бы их на одну ступень, низвело бы первую красавицу класса до положения его, парии.

Но Лера не ударила. Она положила тетрадь на край парты, несколько секунд не сводила с Игоря голубых глаз, а затем приказала Никифорову:

– Веня, отпусти его! Пусть ползет…

И ушла.

Они все ушли, оставив его наедине с тетрадью.

Если бы Игорь мог, он бросился бы за ними… Но что потом? Напасть? Успеть укусить кого-то одного и удрать? Все это было слишком мелко и не соответствовало накалу его ярости. Главное – он хотел выйти сухим из воды, остаться победителем, поэтому драка со всеми обидчиками сразу не устраивала Игоря.

Выйти сухим из воды… Остаться победителем…

И тут Савушкин задумался.

Жуткое варево из злобы, зависти, уязвленного самолюбия и чего-то еще, чему не было названия, бродило в его душе. Игорь вспоминал презрительный взгляд Осьминой, и его бросало то в жар, то в холод. Она еще пожалеет, что смеялась над ним. Они все пожалеют!

К концу недели в голове Савушкина созрел план.

Неподалеку от школы была заброшенная стройка. Игорь знал, что после уроков компания его одноклассников во главе с Осьминой и Никифоровым удирает туда, чтобы спокойно покурить, не рискуя попасться на глаза взрослым.

Два дня подряд Савушкин исследовал стройку, прячась по темным углам, если слышал голоса.

На третий день он отправился следом за компанией.

Игорю не составило труда проследить за ними. Он бесшумно забрался на этаж выше и, лежа на стене, смотрел сверху вниз, готовый в любой момент отпрянуть назад.

Но никто не поднял головы.

Савушкин дождался, когда ребята разбредутся по стройке. Это было что-то вроде игры: поиск укромных уголков. Никифоров с приятелями оказался в одной части стройки, Осьмина – в другом. Пока все складывалось даже удачнее, чем мог надеяться Савушкин.

Стоял май, и сквозь крошащиеся кирпичи пробивалась трава. Игорь вырвал несколько пучков и посыпал сверху на Леру.

– Ой! – Осьмина вскинула глаза, но он успел присесть. – Венька, это ты?

Девочка взбежала вверх по осыпающейся лестнице. Теперь они оба были на третьем этаже, только Игорь прятался за углом. Над ними оставался только один этаж, четвертый, наполовину обвалившийся.

По выступающим кирпичам Савушкин проворно взобрался на самый верх. Услышав шуршание, Лера пошла на звук, осторожно ступая по узкой стене.

Игорь дождался, когда она окажется под ним, спрыгнул вниз, оказавшись у Осьминой за спиной…

И с силой толкнул ее вниз.

Все случилось в точности так, как он рассчитал: Лера вскрикнула и свалилась со стены, не успев даже взмахнуть руками. Под ними было три пролета и пол, усыпанный битыми кирпичами. Савушкин видел, как она упала на бок и больше не шевелилась.

Тогда с ловкостью паука он полез вниз по стенам, цепляясь за выступы. Бежать по всем этажам было бы слишком долго, к тому же его обязательно заметили бы.

Спрыгнув вниз, Игорь подкрался к Осьминой, лег рядом с ней и заглянул в глаза, из которых уходила жизнь. В темноте они казались не голубыми, а синими. Лера смотрела на него, и он знал, что она его видит.

Еще несколько секунд – и он почувствовал, что лежащей рядом девочки больше нет.

Тогда Савушкин вскочил, ногой расшвырял кирпичи в том месте, где он лежал, отряхнулся и бесшумно пошел прочь, прижимаясь к стенам. Он заранее подготовил путь для отступления, изучил маршрут, и потому выбрался со стройки незамеченным.

Через двадцать минут он был уже дома.

Игорь не чувствовал ни раскаяния, ни страха – только удовлетворение от сделанного. Все получилось, как он задумал. Больше всего Савушкина радовало, что перед смертью Осьмина видела его лицо. Это придавало законченность всему замыслу.

Его никто не заподозрил: все решили, что произошел несчастный случай. Настроение в классе царило самое подавленное. Венька Никифоров, придурок, после похорон Осьминой пытался повеситься, но что-то у него не получилось – кажется, мать вернулась с работы раньше времени. Савушкин тихо торжествовал и посмеивался. На похороны он не пошел – неинтересно.