Текст книги "Павел I без ретуши"

Автор книги: Елена Лелина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вторая женитьба

Из переписки Екатерины II:

Я начала с того, что предлагала [овдовевшему великому князю Петру Петровичу] путешествия и всяческие способы, дабы рассеяться, но в конце концов сказала; мертвые мертвы, и надобно думать о живых. Потеряв веру в счастье, не лучше ли вновь попытаться обрести ее? Посмотрим на что-нибудь другое. Да у меня уже и припасено кое-что в кармане, истинное сокровище. Неужели ему не любопытно, каково оно? Брюнетка или блондинка, большая или маленькая?

Из письма великого князя Павла Петровича Екатерине II из Берлина, 1776 г.:

Мой выбор сделан. Препоручаю невесту свою в милость Вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу Вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, я пристрастен. Но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднею и ею.

Из письма великого князя Павла Петровича невесте, принцессе Вюртембергской Софии Доротее:

Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь тебе, что с каждым днем все более люблю тебя. Да благословит Бог наш союз так же, как Он создал его.

Из письма принцессы Вюртембергской Софии Доротеи, в будущем великой княгини Марии Федоровны, жениху, великому князю Павлу Петровичу:

Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши Вам еще раз, что я до безумия люблю и обожаю Вас; моя дружба к Вам, моя любовь, моя привязанность к Вам еще более возросла после разговора, который был у нас сегодня вечером. Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам; вся моя жизнь будет служить Вам доказательством моих нежных чувств; да, дорогой, обожаемый, драгоценный князь, вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам….

Из письма великой княгини Марии Федоровны подруге:

Великий князь, очаровательнейший из мужей, кланяется вам. Я очень рада, что вы его не знаете, вы не могли бы не полюбить его, и я стала бы его ревновать. Дорогой мой муж – ангел. Я люблю его до безумия.

Из дипломатической депеши Джеймса Гарриса от 3 октября 1778 г.:

Так как характер настоящей великой княгини совершенно противуположен нраву покойной, то и великий князь является теперь в совершенно ином свете. Мария Федоровна кротка, приветлива и глубоко проникнута сознанием супружеских уз.

Из переписки Екатерины II:

Я пристрастилась к этой очаровательной принцессе, в буквальном смысле слова пристрастилась. Она именно такова, какую желали: стройность нимфы; цвет лица – цвет лилии, с румянцем розы; прелестнейшая кожа в свете; высокий рост с соразмерною полнотою, и при этом легкость поступи; кротость, доброта сердца и искренность выражаются на ее лице. Все от нее в восторге, и тот, кто ее не полюбит, будет не прав, так как она создана для того и делает все, чтобы быть любимою. Одним словом, моя принцесса представляет собою все, чего я желала, и я довольна.

Из воспоминаний французского дипломата Луи Филиппа Сегюра о Павловске:

Никогда ни одно честное семейство не встречало так непринужденно, любезно и просто гостей: на обедах, балах, спектаклях, празднествах – на всем лежал отпечаток приличия и благородства, лучшего тона и самого изысканного вкуса.

Из письма великого князя Павла Петровича архиепископу о. Платону 1777 г., накануне рождения первого сына Александра:

Молите теперь Бога о подвиге, которым счастие и удовольствие мое усугубляется удовольствием общим. Начало декабря началом будет отеческого для меня звания. Сколь велико оное по пространству новых возлагаемых чрез сие от Бога на меня должностей!.. Мы, слава Богу, здоровы и наслаждаемся взаимною дружбой спокойствием, происходящим от чистой совести. Пожелайте и молите Бога, чтоб Он нам навеки ее сохранил, без чего ни пользы, ни славы быть не может.

Из переписки Иосифа II Австрийского:

Великий князь гораздо более достоин внимания, чем думают за границею; его супруга очень хороша собою и как бы создана для занимаемого ею положения; они живут в полном согласии: украшением этого брака служат два сына [23]23
  Александр и Константин Павловичи.


[Закрыть]. Императрица много занимается последними; им предоставлено столько свободы, сколько нужно для развития их умственных способностей и для укрепления их здоровья. […]

Чем короче я знакомлюсь с нею [великой княгиней Марией Федоровной], тем более я ее уважаю. Она отличается редким характером и умом, к тому же очень хороша собою и держит себя отлично. Если бы я десять лет тому назад мог найти или вообразить себе подобную ей принцессу, я бы женился на ней без затруднения; она соответствовала бы моему положению; мне кажется, что сказать более нельзя.

Нежность и любовь между великим князем и его супругою были совершены. Невозможно, кажется, пребывать в сожитии согласнее, как они долгое время пребывали. Мы не могли на столь счастливое супружество довольно нарадоваться, и сие имело великое влияние над петербургскою публикою и усугубило во всех усердие и любовь к их будущему государю. […]

Когда мы, придворные кавалеры, дежурили у их высочеств, в Павловске или в Гатчине, надобно было иногда поостерегаться, хотя обхождение с нами было милостивое. О государыне Марии Федоровне я смело скажу, что редко я видывал особы благонравнее и добродетельнее. Терпение же ее в иных случаях было примерное. Она была всегда ровна. Я могу о себе сказать, что получал от нее нередко знаки ее благоволения. Она жаловала всегда читать и нередко изволила брать у меня книги и со мною советоваться. Распределение времени ее было так аккуратно, что она никогда без занятия не оставалась. Любимое ее упражнение было гравировать на камнях, и она до большого совершенства изволила достигнуть в сем искусстве. Порядок, установленный у великого князя, был, если можно сказать, в такой уже точности, что все распределено было по часам, и он сам тому служил примером. Если изволит приказать прийти в четыре часа поутру, чтобы ехать верхом, то верно, как скоро ударят часы, он уже готов и выйдет. Впрочем, придворным было приятно. Оба сии увеселительные дворца отделаны с большим вкусом; сады прекрасные, и даже чудно, что под таким суровым климатом и на такой неплодородной и болотистой земле, помощью искусства и сбережения, могли их привести до такого совершенства.

Его вторая жена далеко не обладала умом первой, но у нее были все те качества, которых недоставало первой: беспредельное восхищение перед императрицей, большое пристрастие к представительству и к придворной жизни и чрезвычайное благоволение к нации, языку которой она поспешила выучиться и религию которой она приняла с искренним умилением и верою в нее. Как известно, русские великие князья могут жениться только на принцессах, принявших православие. […]

Постоянная вспыльчивость великого князя уравновешивалась мирными занятиями у домашнего очага, ибо великая княгиня любила товарное искусство [24]24
  Т. е. рукоделие; от прост. «товаринка» – лоскуток ткани.


[Закрыть]и гравирование, которые чередовались интересным чтением вслух…

Из« Записок» Николая Александровича Саблукова:

Сама великая княгиня была чрезвычайно красивая женщина, весьма скромная в обращении, а по мнению некоторых, даже излишне степенная, даже до того, что казалась суровой и скучной, насколько могли ее сделать таковой добродетель и этикет.

Письмо великого князя Павла Петровича к Марии Федоровне накануне его отъезда в действующую армию в 1788 г.:

Любезная жена моя!

Богу угодно было на свет меня произвесть для того состояния, которого хотя и не достиг, но не менее во всю жизнь свою тщился сделаться достойным.

Промысел Его соединил меня с тобою, любезная супруга, в такое время для нас обоих, которое никакое человеческое проницание предназначить не могло, и тем самым показал на нас обоих беспосредственным образом волю Свою и запечатлел ее, исполнив наш союз любви и согласия и дав нам залог оной, детей, любезных нам. Таковой Его особливой милости мы ничем не заслужили, а относить ее должно к попечению Его об отечестве. О, великие обязательства возложены на нас! Обоих их тебе, о дражайшая супруга, исполнять, а мне тебе, при последнем моем часе, советами помогать. Но прежде, нежели приступлю к сему важному вспомоществованию, должен тебе отворить сердце свое. Тебе самой известно, сколь я тебя любил и привязан был. Твоя чистейшая душа пред Богом и человеки стоила не только сего, но почтения от меня и от всех. Ты мне была первою отрадою и подавала лучшие советы. Сим признанием должен пред всем светом о твоем благоразумии. Привязанность к детям залогом привязанности и любви ко мне была. Одним словом, не могу довольно тебе благодарности за все сие сказать, равномерно и за терпение твое, с которым сносила состояние свое, ради меня и по человечеству случающиеся в жизни нашей скуки и прискорбия, о которых прошу у тебя прощения, и за все сие обязан тебе следующими советами. Будь тверда в законе, который ты восприяла, и старайся о соблюдении непорочности его в государстве. Не беспокой совести ничьей. Государство почитает тебя своею, ты сие заслуживаешь, и ты его почитай Отечеством. Люби его и споспешествуй благу его. […] Здесь предстоит награждение добродетелей твоих наибольшее, слава, которую ты приобретешь, делая то для Отечества, что тебе остается и на которое намерение ты с таковою решимостью и охотою поступила. Благоразумие твое тебя наставит на путь правый, и Бог благословит твои добрые намерения. Старайся о благе прямом всех и каждого. Детей воспитай в страхе Божием как начале премудрости, в добронравии как основании всех добродетелей. Старайся о учении их наукам, потребным к их званию, как о том, что, преподавая знания, открываешь рассудок. Не пренебрегай и телесных выгод, ибо от них здоровье к понесению трудов и наружность благообразная, пленяющая глаза. Все сие клони к поспешествованию бодрости и твердости духа, который будучи напряжен к добру всем качествам души. Укрепи их в намерении моем о наследстве и законе оного и в приведении в порядок прочих частей, но старайся им внушить, что человек всякий должен подчинять себя рассудку, а особливо такой, который Богом призван подчинять страсти других и управлять людьми и целым государством и народом. Таким только себя подчинением может удержать других во оном, а особливо своих собственных потомков, подавая им пример, а свою же совесть успокоить. Отличай тех, кто нам верные были и привязаны. […] Будь милостива и снисходительна и следуй в сем своей душе благодетельной. Награди всех тех, кто у нас служили. Воспитавших и тебя, и меня особливо награди. […] Бог да благословит всю жизнь твою. Прости, друг мой, помни меня, но не плачь о мне; повинуйся воле того, который к лучшему все направляет. Приими мою благодарность. Твой всегда верный муж и друг

Павел.

С.-Петербург.

Генваря 4-го дня 1788 г.

Мать и сын

Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:

С внешней стороны великий князь постоянно оказывал своей матери величайшее уважение, хотя все хорошо знали, что он не разделял тех чувств любви, благодарности и удивления, которые русский народ питал к этой монархине. Великая княгиня, его супруга, однако же любила Екатерину как нежная дочь, и привязанность эта была вполне взаимная. […]

Вспыльчивый по природе и горячий, Павел был крайне раздражен отстранением от престола, который, согласно обычаю посещенных им иностранных дворов, он считал принадлежащим ему по праву. Вскоре сделалось общеизвестным, что великий князь с каждым днем все нетерпеливее и резче порицает правительственную систему своей матери.

Из дипломатического донесения Виктора Фридриха фон Сольмса от 4 сентября 1772 г.:

Императрица видит сына чаще прежнего, больше узнала его и находит удовольствие в его обществе. Великий князь, в свою очередь, держит себя с матерью свободнее, нежели прежде. Он отзывчив на ее ласки, благодарен за расположение и удовольствия, которые она ему доставляет, и в настоящее время между этими обеими державными особами царствует искренняя дружба, как в простых семействах, и обоюдное доверие, радующее всех.

Я не смею утверждать, не кроется ли тут притворство или, по крайней мере, принужденность со стороны императрицы, так как все ее речи, особенно с нами, иностранцами, сводятся к разговору о великом князе.

Из дипломатического донесения Виктора Фридриха фон Сольмса от 9 февраля 1773 г.:

…очень многие здесь подозревают притворство в поведении императрицы. Уверены все, что зла она ему [сыну] не желает, но не верят в нежную дружбу, которую она показывает. Думаю, что все это условленная игра… что показывает она столько любви к наследнику единственно для того, чтобы примирить с собой народ, который его чрезвычайно любит… Я знаю из верного источника, что великий князь и сам не верит в чрезмерную любовь к нему императрицы-матери… но так как молодой князь прекрасно воспитан, он настолько умеет владеть собой, что по внешности нельзя положительно судить о том, что он думает…

Из переписки Екатерины II с сыном:

Публика смотрит на вас во все глаза, а она – судия строгий. Простонародие во всех странах не умеет делать различия между молодым человеком и великим князем, и поведение первого слишком часто служит к помрачению чести второго. Женитьбою окончилось ваше воспитание; невозможно было оставлять вас долее в положении ребенка и в двадцать лет держать под опекою. Перед публикою ответственность теперь падает на вас одного; публика жадно следить будет за вашими поступками. Эти люди все подсматривают, все подвергают критике, и не думайте, чтобы оказана была пощада как вам, так и мне. Обо мне скажут, она предоставила этого неопытного молодого человека самому себе на его страх; она допустила к нему молодых людей и льстивых царедворцев, которые вскружат ему голову и испортят его ум и сердце. О вас будут судить, смотря по благоразумию или неосмотрительности ваших поступков, но, поверьте мне, это будет уже моим делом помочь вам и унять эту публику, льстивых царедворцев и резонеров, которым хочется, чтобы вы, в двадцать лет, были Катоном и которые стали бы негодовать, коль скоро вы бы им сделались. Обращайтесь ко мне за советом всякий раз, когда найдете это нужным: я буду говорить вам правду со всею искренностью, к какой только способна, и вы будете довольны, выслушав ее. Вдобавок и чтобы занятия ваши, в угоду публике, были значительнее, я назначу час или два в неделю, по утрам, в которые вы будете приходить ко мне одни для слушания дел. Таким образом вы ознакомитесь с ходом дел, с законами страны и с моими правительственными принципами.

Из дипломатической депеши Джеймса Гарриса от 31 декабря 1778 г.:

Охлаждение между императрицею и великим князем увеличивается со дня на день. Она обращается с ним с полнейшим равнодушием, можно сказать с пренебрежением; он же не дает себе труда скрывать свое неудовольствие и, когда смеет, выражает его свободно и в самых резких словах.

Из «Записок» Федора Николаевича Голицына:

Императрица не всегда обходилась с ним как бы должно было, и он никак в делах не соучаствовал. Она вела его не так, как наследника; ему было только приказано ходить к ней дважды в неделю по утрам, чтобы слушать депеши, полученные от наших, при иностранных дворах находящихся, министров. Впрочем, он не бывал ни в Совете, ни в Сенате. Почетный чин генерал-адмирала был дан ему единственно для наружности, управление же морских сил до него не принадлежало… Прискорбно было всем видеть сие неискреннее обхождение и ни малейшей горячности и любви между сими двумя августейшими особами. Великий же князь к родительнице своей всегда был почтителен и послушен. Когда об этом размышляешь, не можешь довольно надивиться, разве только подвести ту одну причину, что восшествие императрицы, переворотом соделанное, оставило в сердце ее некоторое беспокойство и ненадежность на постоянную к себе преданность вельмож и народа.

Из переписки Иосифа II Австрийского:

Великий князь сообщил мне кое-что о неловкости своего положения… Это свидетельствует о некотором доверии; трудно, однако, угодить обеим сторонам. Великий князь одарен многими качествами, которые дают ему полное право на уважение; не легко, однако, быть вторым лицом при такой государыне.

Из переписки великого князя Павла Петровича:

Все мое влияние [при дворе Екатерины II], которым я могу похвалиться, состоит в том, что мне стоит только упомянуть о ком-нибудь или о чем-нибудь, чтобы повредить им.

Из «Записок» Августа Коцебу:

Известно, что Екатерина II не любила своего сына и, при всем ее величии во многих отношениях, была не в состоянии скрыть этого пятна. При ней великий князь, наследник престола, вовсе не имел значения. Он видел себя поставленным ниже господствовавших фаворитов, которые часто давали ему чувствовать свое дерзкое высокомерие. Достаточно было быть его любимцем, чтобы испытывать при дворе холодное и невнимательное обращение. Он это знал и глубоко чувствовал. […]

Великий князь являлся при дворе только на куртагах; на малые собрания в Эрмитаже его не приглашали: мать удаляла сына, когда хотела предаваться непринужденной веселости. Он не имел голоса в воспитании своих детей… Придворные фавориты оскорбляли его в его родительских правах, так как им приписывал он, и часто не без основания, то, что делала его мать. Можно ли порицать его за это душевное настроение?

Из дипломатического донесения Сабатье де Кабра от 20 апреля 1779 г.:

Императрица, которая жертвует для приличия всем остальным, не соблюдает никакого в отношении к сыну. Для него у нее всегда вид и тон государыни, и она часто прибавляет к этому сухость и обидное невнимание, которые возмущают молодого великого князя. Она никогда не относилась к нему как мать; перед нею он всегда почтительный и покорный подданный. Заметно, что эта манера, неприличная и жестокая, происходит исключительно от ее сердца, а не от того, чтобы она желала дать ему строгое воспитание. Она оказывает сыну только те внешние знаки внимания, которые вынуждаются необходимостию.

Из воспоминаний Фридриха Цезаря Лагарпа, наставника великого князя Александра Павловича:

С конца 1793 года шла речь о лишении престолонаследия великого князя Павла Петровича… Главная трудность состояла в том, чтобы приготовить к катастрофе великого князя Александра. Я один мог иметь на него желаемое влияние, и потому необходимо было или заручиться мною, или удалить меня. Екатерина, зная доверие и любовь ко мне своего внука, желала меня испытать. Она неожиданно потребовала меня к себе 18-го октября 1793 года… разговор мой с императрицею продолжался два часа; говорили о разных разностях и от времени до времени, как бы мимоходом, государыня касалась будущности России и не упустила ничего, чтобы дать мне понять, не высказывая прямо, настоящую цель свидания. Догадавшись, в чем дело, я употребил все усилия, чтобы воспрепятствовать государыне открыть мне задуманный план и вместе с тем отклонить от нее всякие подозрения, что я проник в ее тайну. К счастью, мне удалось и то и другое. Но два часа, проведенные в этой нравственной пытке, принадлежат к числу самых тяжелых в моей жизни, и воспоминание о них отравляло все остальное пребывание мое в России.

Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:

…достоверно известно, что в последние годы царствования Екатерины между ее ближайшими советниками было решено, что Павел будет устранен от престолонаследия, если он откажется присягнуть конституции уже начертанной, в каковом строе был бы назначен наследником его сын, Александр, с условием, чтобы он соблюдал новую конституцию.

Слово «конституция»… не должно быть понимаемо в обычном, слишком тесном, смысле парламентского представительства, еще менее в смысле демократической формы правления. Оно обозначает не более как великую хартию, благодаря которой верховная власть императора перестала бы быть самодержавной.

Слухи о подобном намерении ходили беспрестанно, хотя еще не было известно ничего достоверного. Втихомолку, однако, говорили, что 1 января 1797 года должен быть обнародован весьма важный манифест и в то же время было замечено, что великий князь Павел стал реже появляться при дворе, и то лишь в торжественные приемы, и что он все более оказывает пристрастия к своим опрусаченным войскам и ко всем своим гатчинским учреждениям.

Из воспоминаний Федора Гавриловича Головкина:

Я был допущен к малым собраниям у императрицы – беспримерный случай ввиду моей молодости. Она привыкла видеть меня около себя; я рисовал, читал ей вслух и поэтому располагал собственным апартаментом в Царском Селе, что составляло весьма редкое отличие. Таким образом, когда я отправлялся на службу к великому князю, я не досаждал императрице… Но великий князь, которому всякое изъявление почтения его державной матери причиняло муки и который был счастлив, когда ему удавалось опечалить человека, бывшего в глазах его фаворитов не более как самозванцем, придумал, в первый же раз как я явился в Павловск на дежурство, арестовать меня в моей комнате и держать меня под домашним арестом в течение целых двенадцати дней. Императрица, видя, что я не возвращаюсь, рассердилась. Она велела отправить обер-камергеру приказ, коим я освобождался от всякой службы как при ней, так и в другом месте, а великий князь, узнав об этом, велел меня выпустить. По этому поводу не последовало никаких объяснений и помимо того, что мне впоследствии пришлось дорого расплатиться за это освобождение, которое меня оградило от причуд великого князя, я некоторое время оставался в стороне от придворных интриг. […]

Я помню, что когда однажды в личных апартаментах императрице рассказывали про какую-то новую выходку великого князя, граф Зубов [Платон Александрович] сказал со свойственной ему откровенностью:

– Он сумасшедший.

Императрица ему на это ответила:

– Я это знаю не хуже вас, но, к несчастью, он недостаточно безумен, чтобы защитить государство от бед, которые он ему готовит.