Текст книги "Вот пришел папаша Зю…"
Автор книги: Елена Лактионова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Большой женский совет
Ни Лёша, ни Татьяна не могли устроиться на работу. Наине Иосифовне, попытавшейся получить июльскую пенсию, вежливо сказали, что пенсия задерживается.
Положение становилось катастрофическим.
Татьяна, как бывало в сложных ситуациях, взяла инициативу на себя. Она объявила Большой Женский Совет, вызвав старшую сестру Лену. Обычно они, три женщины – Наина Иосифовна и обе её дочери составляли Большой Женский Совет, на котором в затруднительных случаях обсуждали дела и важные вопросы семьи Елкиных. Татьяна с матерью составляла Малый Женский Совет.
Женсовет заперся в «детской» и полушёпотом, чтобы слова не долетали до Бориса Николаевича, вынесли на обсуждение два основных вопроса: Как будем жить? и Что делать с папой?
– Сначала подсчитаем наши реальные доходы, – деловито распорядилась Татьяна.
– У нас с отцом только пенсии, – развела руками Наина Иосифовна. – У меня 20 рублей 50 копеек, у отца – 23 рубля 18 копеек. А если реально – то и эти не получить.
– Нам с Валерой на бирже труда пособие по безработице выдали – по 12 рублей 40 копеек, да на двоих девочек по 7 рублей получили – вот и весь наш бюджет, – вздохнула Лена. – Как жить будем, ума не приложу. Работы нигде не найти. Ещё эта коммуналка меня убивает!
– Не канючь, не ты одна! – цыкнула на неё сестра. – У нас почти то же самое. Борька и вовсе стипендию только с сентября получать начнёт, а есть просит сейчас и в день по три раза. Лёшка целыми днями в поисках работы мотается… Ладно! Наши возможности и резервы? – перешла к следующему пункту Татьяна.
– Только найти приличную работу, – пожала плечами Лена.
– Кто возьмёт нас на приличную? – махнула рукой Татьяна. – Нам запрещено работать в коммерческих структурах! Хоть бы вообще какую-нибудь найти.
– Я могу вязать носки, – внесла предложение Наина Иосифовна. – Распустить какие-нибудь старые вещи, вязать носки и продавать.
– Мама, ну где ты их собираешься продавать?! – одновременно воскликнули дочери.
– Ну… где-нибудь… Продают же старушки.
– Мама, мы не позволим тебе на улице торговать носками! – категорично заявила Татьяна.
Она призадумалась. Единственный выход из сложившейся ситуации – тормошить этого чёртового сибирского Кулибина с ремонтом его SОНЬКИ. Но среди трёх женщин о ней знала только она. Впрочем, даже при лучшем раскладе, жить какое-то время всё равно нужно.
– Ладно, со средствами к существованию как-нибудь утрясётся. Придумаем что-нибудь, – закрыла Татьяна первый вопрос. – А что нам делать с папой?
– Нужно его расшевелить, – предложила Лена. – Заинтересовать чем-нибудь.
– Это понятно. Но как? Чем?
– Может быть, его на природу отвезти, за город? – спросила Наина Иосифовна. – Или спортом увлечь?
– Как же его за город увезти, если он с постели не поднимается? – возразила Лена.
А вдруг SОНЬКА вышла из строя окончательно? Или с Безмозглым случится что-нибудь? Они же тогда навечно в этих условиях, в этом положении останутся! И что будет со страной?!
– По-настоящему папу может увлечь только борьба с вернувшимися к власти коммунистами, – сказала Татьяна вслух, а сама подумала, что нужно заинтересовать отца ремонтом SОНЬКИ и надеждой на возвращение. – Лен, у тебя нет знакомого специалиста в области… – обратилась Татьяна к сестре, но в какой области им нужен специалист, она сама не знала. – … В области перемещений во времени?
– В области чего? – не поняла сестра.
– А, ладно, что-нибудь придумаем.
На Большом Женском Совете постановили: главное – не отчаиваться и не вешать носа. Выкрутимся! Пока сократить свои потребности до минимума, строго экономить во всём. Помогать мужьям в поисках работы, быть им моральной поддержкой. Постараться чем-нибудь заинтересовать отца, вывести его из депрессии.
– Это я возьму на себя! – заявила Татьяна относительно последнего пункта.
Мать с сестрой вопросительно на неё посмотрели: чем это она может заинтересовать отца, что у неё на уме? Но Татьяна промолчала. Что ж, она всегда была упрямая и своенравная, подумали обе женщины. Вся в отца.
Три килограмма идей Егора Гардая
– Ми, ты должен пойти на приём к Зюзюкину и потребовать своего восстановления в партии, – в одно прекрасное утро заявила мужу Раиса Максимовна. – Мало того: ты генеральный секретарь компартии и, насколько мне помнится, никто тебя с этого поста не снимал. Если уж они решили возвратить нам доброе старое время, возвратить всё в прежнем виде, то должны вернуть и наши с тобой посты.
Михаил Сергеевич слушал жену, сосредоточенно поджав губы. Что ж, пожалуй, она, как всегда, права. По крайней мере, попытаться можно. Всё равно ниже того положения, которое они занимают сейчас, их вряд ли опустят. И Михаил Сергеевич, нажав свои ещё сохранившиеся кое-где рычажки, был записан на высочайший приём.
Собирая мужа в назначенный день, Раиса Максимовна давала весьма ценные указания, как себя вести и чего просить. В том, что вернут прежний пост генсека, шансов было маловато, но можно согласиться хоть на какой-нибудь, хоть самый незначительный постик.
– И попроси, чтобы тебя прикрепили к какому-нибудь распределителю: в магазинах исчезают продукты! – крикнула вдогонку мужу Раиса Максимовна.
Приёмная Геннадия Андреевича Зюзюкина, к величайшему удивлению Михаила Сергеевича, была до отказа забита просителями высочайших – при прежней власти – рангов. Тут были и его, Гробачёва, соратники и приближённые Ёлкина. Они делали вид, что углублённо читают, отгородившись друг от друга газетами «Правда», «Советская Россия» и «Завтра». В приёмной стояла тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых газетных страниц. На вновь вошедшего глянули из-за газет одним глазом, и, увидев такую экс-важную птицу, на мгновение замерли. Шелест страниц прекратился.
– Здравствуйте, товарищи! – растеряно поздоровался с посетителями Михаил Сергеевич.
Ему ответили вежливыми, но молчаливыми кивками головы.
– Это как же… – встал посреди приёмной Михаил Сергеевич. – Я так понимаю, товарищи, что вы все хотите попасть к Геннадию Андреевичу?
– Правильно понимаете, Михаил Сергеевич, – басом сказал Александр Иванович Либидь.
– Но я записан к Геннадию Андреевичу на тринадцать ноль-ноль.
– Живая очередь, Михаил Сергеевич, – развёл руками Анатолий Чумайс.
Гробачёв печально оглянул живую очередь, больше напоминавшую дохлую рыбу, завёрнутую в газеты, и настроение его упало.
– Я так считаю, товарищи, – высказал он свою точку зрения, – что вы меня… так сказать, как бывшего генерального секретаря нашей с вами коммунистической партии, за былые, так сказать, заслуги должны пропустить без очереди.
– Отнюдь, – сказал Егор Тимурович Гардай. Сейчас была его очередь, он просидел здесь с шести утра, и его круглая голова была вся в капельках пота, как спелое яблоко в утренней росе.
– Вот за былые ваши заслуги, Михаил Сергеевич, и будете последним, – мрачно пробасил Либидь.
– Почему я должен кого-то пропускать? – раздражённо сказал Владимир Вольфович Жигулёвский. Он был в неизменном бронежилете; каска лежала рядом на отдельном стуле. – Я второй день здесь сижу, и меня никто не пропускает вперёд себя. Вчера я так и не попал. Сказали, приём окончен и всё. Это я, бывший лидер, можно сказать, народной партии должен два дня сидеть, чтобы поговорить по душам с лидером другой партии, пусть даже не такой народной, как моя!
Помявшись, Гробачёв решил всё-таки уточнить:
– Значит, я так понимаю, товарищи, что никто из вас меня не уважит и не пропустит без очереди?
– Правильно понимаете, – подтвердил Александр Иванович.
– В данной ситуации и в данном контексте мы все находимся в равном положении, Михаил Сергеевич, – любезно сказал Егор Тимурович и нетерпеливо глянул на дверь кабинета.
Все, находящиеся в приёмной, решили, что вопрос исчерпан, и снова уткнулись в газеты. Только Владимир Вольфович продолжал раздражённо жаловаться:
– Я вчера весь день просидел голодный. Хоть бы какая секретарша вынесла мне чаю и бутерброд с сыром и маслом. Нет, никто не вынес. Никто не догадался, что в приёмной сидит голодный человек и ждёт, когда наступит его очередь, чтобы поговорить по душам. Я сам попросил секретаршу, чтобы она вынесла мне чаю и бутерброд. Я ж не просил у неё бутерброда с ветчиной там, или с икрой красной или чёрной. Я просто попросил с маленьким кусочком сыра. Можно даже без масла. Я весь день был голодный. И сегодня был бы голодный, если бы не взял с собой немножко покушать.
Владимир Вольфович расстелил на коленях «Правду» и достал из портфеля термос с бутербродами. Отвинтив крышку термоса, он плеснул в неё чаю и смачно откусил бутерброд с «отдельной» колбасой. В приёмной запахло чесноком. Посетители инстинктивно сглотнули.
– За кем же я всё-таки буду, товарищи? – смирившись, поинтересовался Гробачёв. – Кто тут у вас последний?
– Тут последних нет, – пробасил Либидь. – Тут все первые.
– Я не последний, почему я последний, я вчера был последний, – сказал с полным ртом Жигулёвский. – Сегодня я не последний. Я не знаю, кто последний.
– Я первый, – быстро сказал Гардай.
– За мной будете, Михаил Сергеевич, – буркнул только что проснувшийся Борис Абрамович Бесовский. Всю ночь в его коммунальной квартире скандалили в соседней комнате пьяные соседи, и Борис Абрамович не выспался. Он был страшно злой и клевал носом.
Так как свободных стульев в приёмной больше не оказалось, Михаил Сергеевич попросил Владимира Вольфовича убрать свою каску. У того были заняты обе руки: в одной он держал бутерброд, в другой крышку с чаем; на коленях была расстелена газета с несъеденными бутербродами, а на полу между ног стоял термос. Владимир Вольфович недовольно засуетился, зажал зубами бутерброд, который держал в руке, и свободной рукой убрал каску. Не зная, куда её девать, он не нашёл ничего лучшего, как нахлобучить каску себе на голову. Михаил Сергеевич сел и стал ждать. У него в «дипломате» было две газеты – «Известия» и «Правда». Ему больше нравились «Известия», но Михаил Сергеевич посмотрел на заголовки газет в руках посетителей и развернул «Правду».
Вдруг двери кабинета открылись, и из них вышел Александр Руцкой. По его лицу видно было, что он расстроен.
«Отказал, наверное, – подумал Михаил Сергеевич о Зюзюкине. – Ну уж мне-то не откажет, я так полагаю».
– Следующий! – в приёмную вышла пожилая секретарша с халой на голове.
Егор Гардай вскочил и, наклоня голову вперёд и вбок, как молодой бычок, приготовившийся бодаться, стремительно прошёл в дверь.
«Наверное несёт Зюзюкину свой очередной проект, как накормить народ», – подумал о нём Гробачёв.
И оказался прав.
– Кем вы у нас были до перестройки-то, Егор Тимурыч? – задал вопрос Геннадий Андреевич Гардайу после приветствия.
– Заместителем редактора газеты «Правда», потом замредактора журнала «Коммунист».
– Насколько я понимаю, вы тоже пришли с просьбой вернуть вам эти должности?
– Отнюдь, – сказал Егор Тимурович.
– С какой же просьбой вы тогда ко мне пришли? – удивился Зюзюкин.
– Геннадий Андреевич, я пришёл не с просьбой, я пришёл с предложениями. Мной разработана глобальная программа реформирования всей нашей экономики, – Гардай достал из портфеля три объёмистые папки со своим проектом и протянул Зюзюкину.
Геннадий Андреевич со страхом взял тяжёлые, каждая весом по килограмму, папки и положил рядом с собой.
«Уничтожить, немедленно уничтожить, – пронеслось в его голове. – Пока их никто не прочитал…»
Он слишком хорошо помнил реформы девяносто второго года. Реформы, которые за одну ночь сделали всех простых граждан нашей страны нищими. Если выразиться образно, то Егор Гардай превзошёл Ивана Сусанина – завёл целый народ в пропасть, а сам остался не только живым, но обеспеченным и сытым.
– Изложите, пожалуйста, вкратце суть ваших предложений, – устало попросил Гардая Зюзюкин.
– С удовольствием, – сказал Егор Тимурович. – Первая моя идея (папка № 1) заключается в том, чтобы предприятия, находящиеся в данный момент в частных руках, передать народу. Это так называемая национализация. Вторая моя идея (папка № 2) заключается в том, чтобы полностью прекратить импортирование как промышленных, так и продуктовых товаров. Третья моя идея (папка № 3) заключается в планомерном развитии нашего хозяйства.
Зюзюкин перевёл дух: это же и его идеи. Зря он так испугался.
– Что мы имеем на сегодняшний день? – увлечённо продолжал Егор Тимурович. – Предприятия, находящиеся в частных руках, простаивают по причине незаинтересованности в их работе хозяев этих предприятий. В большинстве случаев хозяева прикрываются ими в целях отмывания так называемых «грязных» денег. Магазины… простите, лавки переполнены импортной продукцией. Спрашивается, что делает наша промышленность, наше сельское хозяйство? Ответ напрашивается сам собой: ни-че-го. Они не делают ничего, чтобы накормить наш народ и обеспечить его необходимыми товарами в силу невыгодности своей деятельности, так как импортировать готовую продукцию стало выгоднее. Принимая во внимание всё вышеперечисленное, внедрение моих идей даст доселе невиданный результат: предприятия, будучи в руках рабочих, крайне заинтересованных в производстве, заработают на полную мощность. Отечественная промышленность и сельское хозяйство, не имея конкуренции в лице зарубежных поставщиков, станут развиваться немыслимыми темпами. В результате мы получим: укомплектовку предприятий рабочими местами, то есть ликвидацию безработицы, и – второй фактор – резкий скачок нашей, отечественной промышленности и сельского хозяйства.
Егор Тимурович, ужасно возбудился от своих идей. Он еще больше вспотел, покраснел и брызгал слюной. В уголках его рта появились пузырьки пены.
– Тут же подключается третья моя идея, третий фактор – плановость развития. То есть вместо дикого рынка, что мы имеем на сегодняшний день, я предлагаю ввести планирование продукции. Для начала план можно наметить лет этак… на пять. Я назвал их пятилетками…
– Егор Тимурыч, – перебил Гардая Зюзюкин, утирая платком забрызганную плешь, – мы рассмотрим и обсудим на ЦК все ваши идеи. У меня к вам будет встречное предложение. – Геннадий Андреевич испытующе посмотрел на экс-премьера и выдержал паузу, заинтересовывая собеседника. Егор Тимурович заинтересовался. – Мы решили возродить комсомольское движение. Вы же видите, нашей молодёжи нечем заняться, некуда себя девать. Им нужен вожак. Есть мнение, что таким вожаком можете стать вы. У вас есть молодой задор, необходимый движению, и кипучая энергия. Вы умеете увлекать. Мы вас поставим во главе комсомольской организации. Скажу вам честно: у нас проблема с молодыми кадрами. Увы, наша партия стареет. Средний возраст наших членов – 55 лет. Это возраст пенсионеров. Даже если учесть, что сейчас к нам хлынул целый поток желающих вступить в партию. Но молодёжи среди них пока мало. А вы, может быть, наберёте себе команду молодых толковых ребят… Нам нужна достойная смена.
– Простите, вы сказали, во главе комсомольской организации? – разочарованно спросил Гардай. – А поставить меня во главе правительства… ни у кого не сложилось такого мнения?
Геннадий Андреевич на секунду вообразил Гардая во главе коммунистического правительства, и холодок испуга снова пробежал по его спине.
– Н-не сложилось, – выдавил он из себя. – А вот насчёт моего предложения вы подумайте, Егор Тимурыч.
– Хорошо, Геннадий Андреевич, я подумаю.
– Папки с вашим проектом я завтра же представлю ЦК, – пообещал Зюзюкин.
Он взял три килограммовые папки и положил их в самый нижний ящик своего стола.
У этого ящика не было дна – он прямиком сообщался с мусоропроводом.
На безрыбье и рак рыба
Приёмный день Зюзюкина подходил к концу, и Геннадий Андреевич позволил себе маленький перекур. Вообще-то он не курил – здоровье не позволяло, просто ему потребовалось справить маленькие естественные потребности. Перед входом в маленькую комнатку за своим кабинетом, Геннадий Андреевич забеспокоился: последнее время у него обострился простатит и справление малых нужд превратилось для него в настоящую муку. Предвыборная кампания, выборы, теперь эта, уже послевыборная суматоха – совершенно некогда заняться здоровьем.
Геннадий Андреевич морщился от боли. Для мужчин его возраста болезнь достаточно распространенная. К тому же – для коммуниста. Постоянные разъезды, командировки, плотный график работы, невозможность быть с женой. Это «демократы» всякие с прокурорами могли позволять себе всё, что угодно. Даже вопрос о многожёнстве на Думе поднимали! А он должен блюсти моральный облик коммуниста. Результат – нерегулярность сексуальной жизни. Ничего, кремлёвские врачи поставят его на ноги.
Да, он, Генка Зюзюкин, из ничем не примечательного села со смешным русским названием Мымрино воцарился в Кремле. Его судьба вела его. Она вытащила его из проруби, куда он, ещё школьником, провалился, а во время службы в армии чудом спасла от отравления синильной кислотой, когда у него оказался неисправным противогаз, – чтобы сделать его спасителем великой России.
Он мог умереть в раннем детстве, потому что родился семимесячным. Как Черчилль. Или Бетховен. Если бы он родился вовремя, был бы Львом – сильным, властным. Но он Рак – романтичный, чувственный. Часто ему это мешает. Лучше бы он родился Львом. Как рыкнул бы! А то его плохо слушаются подчинённые, не чувствуют его власти. Он слишком мягок, слишком порядочен.
Вот сейчас, например. Никому не может отказать прямо. Всем обещает вынести их просьбы на ЦК компартии, где они, мол, будут решаться коллегиально.
Александр Иванович Либидь просит дать ему в губернаторство всю Сибирь, потому что одного Красноярского края ему, видите ли, мало и ему негде развернуться.
Борис Абрамович Бесовский уверяет, что начинает всё сначала и хочет заняться ювелирным делом: в трудные времена оно всегда выручало его соплеменников. А посему, он просит «на разживку», ни много, ни мало, пару алмазных шахт Якутии, то бишь республики Саха. И тогда в самом ближайшем будущем он предъявит миру потрясающие бриллианты «от Сахи».
А Владимир Вольфович Жигулёвский просит сделать его министром пищевой промышленности, и тогда он за неделю завалит страну отечественной едой. На худой конец он не отказался бы от должности директора овощебазы.
Будь Геннадий Андреевич Львом, он сказал бы этому бывшему лидеру «народной» партии… Впрочем, директором овощебазы Жигулёвского вполне можно поставить: там ему самое место.
Анатолий Борисович Чумайс интересуется, не собираются ли в ближайшее время коммунисты возвращать себе свои прежние здания обкомов и горкомов? И предлагает свои посреднические услуги в этом деле почти даром: всего лишь с условием сохранения в западных банках его счетов. И ещё слёзно просит Анатолий Борисович дать ему пусть самую паршивую, «хрущёбу», но отдельную квартиру, потому что жить в коммуналке он никак не может: соседи ему всю дверь оклеили пропавшими ваучерами. Его семье совершенно ничего нельзя оставить в местах общего пользования: соседи всё тут же растаскивают по своим комнатам, нагло заявляя, что занимаются приватизацией. Таким образом у него пропали часть немецкого кухонного гарнитура, выставленного поначалу на общую кухню, и чудесная финская прихожая. А вчера вечером утащили с газовой плиты даже кастрюлю с варившейся говядиной. Теперь он с семьёй вынужден сидеть безвылазно в своей комнате и питаться всухомятку.
Будь Геннадий Андреевич Львом, он сказал бы этому «отцу русской приватизации»… Сказал бы ему всё, что о нём думает! Но почему-то ничего не сказал.
Ещё он принял большую группу газетчиков, тележурналистов и творческих работников. Они предлагали ему свои услуги средств массовой информации и художественного влияния искусства на массы в целях пропаганды коммунистической идеологии и неоценимого вклада лично Геннадия Андреевича в построение будущей России.
Будь Зюзюкин Львом, он гордо и ядовито ответил бы им, что обычно в таких случаях с клиентами договариваются сутенёры, а их партия и он лично самодостаточны, чтобы нуждаться в услугах проституирующей кочующей богемы. Но этого он тоже почему-то не сказал, а пообещал, что их предложения рассмотрит ЦК.
Ему необходимо заняться своим характером. Стать твёрже, решительнее, смелее.
Демократы твердили, что, мол, у коммунистов нет настоящего лидера, а Зюзюкин – это всего лишь на безрыбье…
Ничего, он поднатужится, он спасёт Россию от катастрофы. Он коммунист – этим всё сказано. Геннадий Андреевич вернулся в кабинет и попросил секретаршу пригласить следующего посетителя.
