Текст книги "Цена сокровищ: Опасные тайны Китеж-града"

Автор книги: Елена Езерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Конечно, при других обстоятельствах я бы отдал текст секретарю кафедры или позвал Татьяну, которая печатала без ошибок и с рекордной скоростью, но втягивать кого-либо еще в эту скверную историю мне не хотелось. По двум причинам. Во-первых, а вдруг это не понравится моим таинственным заказчикам? И во-вторых, и, наверное, в-главных, если вся эта возня с текстом в конечном счете окажется розыгрышем, меньше всего я мечтал быть осмеянным кем-то посторонним. И поэтому терпеливо сидел и долбил по клавишам, изображая из себя машинистку. Иногда я брал перерыв и переключался на онлайновое окошечко круглосуточного информационного канала, судя по сообщениям которого о «гибели» Стеллы было объявлено уже совершенно официально. В кадре снова замелькали архивные фото, сюжеты прошлых лет, резанувшие неприятно, как по больному. Время от времени я вставал, чтобы размять спину и колени, ходил туда-сюда по кабинету и все не мог понять, почему я так запросто подвис на их дурацком крючке, мало того, глотать вроде бы и не хотел, но позволял крючку все дальше и дальше влезать в меня. Вот где точно – накололи.

Закончив набирать, я несколько раз проверил правильность текста полученного и текста сохраненного – проверял тщательно каждое слово, каждую запятую. И лишь убедившись в их полном соответствии, я собрал все листочки и аккуратной стопочкой сложил на краю стола, придавив массивным мраморным пресс-папье, доставшимся мне от папы вместе с кабинетом. Новый файл я пересохранил на флэшку и положил ее в особое отделение в отцовском столе – некое подобие профессорского тайника, где он хранил сигареты от мамы, которая гоняла его за курение. Разумеется, это было секретом Полишинеля, но только для нашей семьи, – чтобы открыть тайник, надо было знать, какая из деталей столового декора отвечает за него. Только не впадай в паранойю, снова напомнил я себе и встал из-за стола.

А теперь пора бы и поесть – я понял, что проголодался. Кофе, который я начал пить, пока не появилась консьержка, уже давно остыл, и я решил подняться к Анечке – мне она готовила только свежее, и это свежее вчера мной благополучно было съедено. Себе она особенных разносолов не варила, но всегда подразумевала, что я могу зайти без предупреждения, и на всякий случай держала в холодильнике то, чем мог наскоро перекусить нормальный взрослый мужчина – нарезку копченой свиной шейки, кусочки рыбной солонины и пару бутылок чешского пива.

Бутылка с моего последнего посещения осталась одна, но были и рыба, и мясо, пучок моей любимой киндзы, и еще мягкий лаваш в хлебнице в полиэтиленовом пакете. Жарить себе яичницу я не стал, сосиски тоже требовали времени на приготовление, так что я отрезал пару ломтиков сыра, изгрыз огурец и выудил из уже открытой стеклянной банки несколько маслин. Вся эта пища комком упала в желудок, я разбавил ее пивом, отчего желудок тотчас жалобно запел. Тут бы в самый раз полежать, расслабленно подумал я и, недолго собираясь, занял диван у Анечки в гостиной. Я немного попримеривался к диванному пуфику, приспособив его вместо подушки, и уже почти удобно устроился с ногами на диване. Закинул руки за голову и закрыл глаза. Я хотел сосредоточиться на сне, но сегодня даже «принцип слепого» не помогал. Я никогда прежде не спал у Анны Петровны в квартире – здесь были совершенно иные запахи, среди которых я отчетливо уловил аромат валерьянки и еще каких-то незнакомых мне лекарств. И меня как подбросило – я сегодня еще не был у Анны Петровны в больнице. А все эти дурацкие игры в таинственность! Я все бросил как есть и помчался к себе – переодеваться.

– Тебе не стоило так беспокоиться, – смутилась Анна Петровна, принимая от меня очередной пакет с продуктами – я еще то не доела, да и когда мне – здесь очень неплохо кормят. Ты уж извини, но мне в этом соседка помогает. Она сейчас на процедурах.

– Говоришь, неплохо кормят? На завтрак икра, на ужин омары? – пошутил я. – Давай без лишней скромности, тебе сейчас необходимо больше витаминов. А икра, кстати, тоже не повредит, я принес бутерброды – и с красной, и с черной. В прошлый раз твоя врач сказала, что икра очень полезна для крови (я принялся раскладывать продукты – что-то в холодильник, что-то на тумбочку). Фрукты я сейчас помою. Папа не приезжал?

– Был, прямо с самого утра, ждал, пока меня по разным анализам водили, а еще был следователь из прокуратуры… Ты его не знаешь? Я тут записала по памяти его фамилию, когда он ушел. – Анечка взяла со столика бумажки, которые я сдвинул, когда выкладывал продукты, и принялась перебирать их. – А, вот, нашла, Пашневский…

Я замер на пороге туалетной комнаты и едва не уронил апельсины на пол:

– Парчевский… Что ты сказала ему?

– Да что ты так разволновался? Даже побелел лицом. – Анна Петровна испытующе посмотрела на меня. – Очень приятный человек, спрашивал, что я помню о вчерашнем нападении. А что я помню? Двое мужчин лет тридцати, у них даже внешность какая-то никакая, и удостоверения их я не разглядела, услышала, что они из милиции, и растерялась.

Быть может, это сегодня спасло тебе жизнь, невольно подумалось мне. Знание опасно. В любом возрасте.

– Значит, так, Анечка. – Я оставил апельсины в раковине умывальника и, вернувшись в комнату, присел на край кровати, где лежала Анна Петровна. Я взял ее ладонь в свои ладони, чтобы придать словам как можно больше доверительности и убедительности. – Давай мы с тобой договоримся о следующем, и это, имей в виду, не обсуждается. Сейчас я навещу твоего лечащего врача, и если она разрешит завтра забрать тебя, мы поедем домой, ко мне домой. И не спорь. Просто послушай меня и прими мою заботу как должное. Раз Сережа в командировке, обязанность помогать тебе лежит на мне. Короче, мы вернемся, а потом – я постараюсь сделать это как можно скорее – отправлю тебя в Евпаторию. У тебя будет отличный сопровождающий, уверен, вы найдете много общих тем для разговоров.

– Игоречек… – Анна Петровна попыталась что-то возразить, но я со всей определенностью покачал головой:

– И никаких возражений с твоей стороны, если твои эскулапы возражать не будут.

Они и не возражали. По словам лечащего врача, компьютерная томография никаких критичных изменений не выявила, осталось только утром сдать анализы для подстраховки, и можно отправляться домой. Вот и отлично, обрадовался я и договорился о выписке на завтра. Потом я зашел к старшей медсестре и предупредил – никаких посетителей, особенно с удостоверениями, незачем им лишний раз волновать Анну Петровну. Дежурную на посту я попросил почаще заглядывать в четыреста седьмую, особенно ночью, – надеюсь, мои аргументы показались достаточно весомыми всему медперсоналу отделения: перед посещением больницы я предварительно заехал в банкомат и был готов к убеждению разного достоинства. Перед уходом я снова заглянул к Анне Петровне – ее соседка, примерно одного с нею возраста, болезненная женщина с печальным и пергаментным лицом, уже вернулась из процедурного кабинета и отдыхала, храня на лице какое-то особенно жалостливое выражение. Завидев меня, Анечка приложила палец к губам – я понял: не шуми, не мешай. Я кивнул и, подойдя к ней на носочках, прошептал, склонившись слева к самому уху, – все, как договорились, завтра я тебя заберу. Она вдруг потянулась ко мне и обняла за шею, словно сына. Боже мой, до меня только что дошло – Сережа не случайно так редко бывает дома, наверное, он не может простить матери того, что отец всю жизнь живет не с ними. Я ответно и крепко обнял Анечку – все будет хорошо, все будет хорошо… Выйдя из больницы, я позвонил отцу, сказал, что завтра забираю Анну Петровну к себе и что если у него есть время, может быть, он заедет ко мне, зачем – при встрече объясню.

Пока я ждал отца, я дозвонился до своей давней знакомой – Светланы из турагентства. Она обрадовалась мне – сделаю все возможное, у тебя отпуск в этом году как обычно? Посмотрим, сказал я. Потом набрал телефон Татьяны, она ответила не сразу – сидела в библиотеке. Когда перезвонила, принялась извиняться, что тогда же не отдала мне ключи. Это не важно, прервал я ее, придумывай что хочешь, но ты должна взять отпуск – больничный, за свой счет, меня устроят любые объяснения, какое устроит твое начальство, решай сама, в общем, ты поедешь с Анной Петровной в Евпаторию, и завтра утром жду тебя у себя, я забираю Анечку из больницы и мне, то есть ей, конечно, до отъезда нужна сиделка, а ключи у тебя есть…

– Все-таки это связано с исчезновением Олега? – спросил отец, когда я прервал наш разговор, чтобы ответить на звонок Светланы.

– Спасибо, отлично, ты чудо, целую, обязательно позвоню… Нет, – сказал я, и, судя по всему, отец мне не поверил, впрочем, это сейчас было не важно. – Маме объяснишь, что знакомая из турагентства предложила горящие путевки – пять звездочек, отличный сервис, кто-то из ее випов не поехал, а я, как вы знаете, весь в сессии – консультации, зачеты, экзамены, короче, я уже все оплатил, и послезавтра вы вылетаете, ближе чартера не было. Путевки и ваучеры получите прямо в аэропорту, Светлана вас сама встретит, за руль не садись, вызови такси, официально, и потом сообщи мне номер машины, имя водителя и фирму.

– Мама скажет, что в Турции еще не сезон…

– А ты припугни ее, что в вашем возрасте крутое солнце противопоказано, и если она хочет пожить подольше, то не будет капризничать и просто соберет вещи. И еще – не будь ты таким напряженным, иначе она немедленно решит, что это не счастливый случай, а сговор, ты должен приехать с радостной вестью и вдохновить ее лететь с тобой. И кстати, скажи ей, что я забираю Аню из больницы, это подстегнет маму увезти тебя из Москвы куда подальше.

– Ты сердишься…

– Потому что прав. – Я старательно пытался избежать прямого взгляда с отцом, но он не хотел давать мне возможности уклониться от ответа. – Пожалуйста, хотя бы раз в жизни сделай так, как я прошу, а не как вам удобно.

– Не сильно-то мы тебя и притесняли, особенно последние двадцать лет.

Я уловил в голосе отца нотки обиды и немного смягчил суровость тона:

– Папа, тебе бы уже пора привыкнуть – если я о чем-то решил умолчать, так оно и будет. И я очень прошу тебя – поезжайте с мамой, посидите пока где-то там…

– Главное, чтобы отсюда подальше? Я правильно понял? – Отец нахмурился. – А как же Стелла? Ты взял билеты на день похорон.

– А эта причина – одна из самых важных, но опять же – без объяснений…

– Просто не надо и все?

– И все, – кивнул я.

Я вышел проводить отца, обнял его, прощаясь, и отправился в академию – там были нормальные машины, не то что мой неизменный спутник ноутбук, а записанный на флэшке текст было бы хорошо прогнать через несколько специальных программ. Одну из них разрабатывал мой лучший аспирант Вадик Градов – его «Акцентом» заинтересовались военные. Хорошо, что парень сейчас на Селигере, а то досталось бы и ему…

Сначала я зашел в столовую, где было немноголюдно, – успел до закрытия и плотно поужинал. В лаборатории еще застал Алика Моряна, да и тот собирался уходить, так что все складывалось удачно, я мог поработать один, ни с кем не общаясь, никому ничего не объясняя.

Дождавшись Аликова «пока», я загрузил файл с набранным текстом в компьютер. «Акцент» перевел слова в эквиритмическую графику и заново записал текст – теперь уже с помощью ударений и тире, а потом запустилась программа распознавания. Разумеется, я понимал, что без ключевого или хотя бы тематического слова окончательная идентификация лексем невозможна. В русском языке двухсложных слов с ударением на второй или первый слог тысячи, включая варваризмы. Сколько вариантов текста выдаст мне машина? Как долго будет она пытаться найти логические соответствия между словами и как далеко они окажутся от их реального зашифрованного смысла? Вот если бы иметь подсказку, хотя бы одну подсказку. Сейчас я ориентировал программу на выбор слов экономического содержания – цифры, единицы мировых валют, проценты, дебет, кредит. Если «книжка Чернова» содержит финансовую информацию, то компьютер найдет ее признаки в структуре текста.

Кажется, я поторопился снять пиджак – кондиционер полезен для компьютеров, но не для меня. Даже в плохо выносимую жару я неизменно и всегда декларативно просил водителей выключать в такси кондиционер, предпочитая искусственному оледенению нормальный общепринятый сквозняк. Я устроил на соседнем столе, подальше от охлаждающей системы, свой ноутбук и снял легкомысленно оставленный прежде пиджак с вешалки при входе в лабораторию. Надевая его, я нащупал в кармане лист бумаги. Так вот он где! Это был ксерокс фрагмента текста, переданный мне Олегом несколько дней назад. От нечего делать я присел на край стола и принялся рассматривать так неожиданно найденную бумагу – любопытно, кем был человек, сочинявший эту абракадабру? Почерк мужской, но не свободный – значит, текст переписывали, возможно, несколько раз, добиваясь почти ученического чистописания. Забавно, как я раньше об этом не подумал – денежные расчеты так не ведут. Если Чернов заносил в свою книжку долги, то они должны были возникать по мере их образования. Этот текст написан целиком – одной рукой и словно на одном дыхании, за один раз. Отсюда следует – либо существует другая, настоящая записная книжка, а этот ксерокс снят со специально подготовленной копии – не исключено, сделанной втайне от истинного владельца, либо… либо это некое повествование, и, воссоздав его, мы вернемся к началу – это будет какой-то новый текст, который тоже должен подвергнуться дешифрации, и дальше, возможно, процесс повторится до максимального сокращения текста, пока не останется последняя «матрешка», которая окажется либо хакерской шуткой, либо кодом для сейфа или книжного, газетного – любого другого печатного шифра. Эти ребята думают, что я справлюсь с задачкой за несколько дней? Здесь и линейке компьютеров есть чем занять себя как минимум на неделю.

Интересно, почему я в первый раз не заметил эти значки? Подумал, что это небрежность почерка и писавшего, они чем-то напоминают корректорские символы – вставить слово или букву, поднять строку выше, сделать абзац, поменять слова местами. Неужели текст все-таки редактировали и я ошибся в своих выводах о непрерывной линии письма? Я взял ручку и выписал знаки на «оборотке» – ох уж эта мне экономия: в целях борьбы с экономическим кризисом по академии вышло распоряжение проректора по хозяйственной части – обращение к сотрудникам не выбрасывать и не уничтожать использованную бумагу, а пускать ее в оборот, то есть во вторичное использование. И теперь стопки бумажного вторсырья лежали повсюду, а чистая бумага выдавалась на кафедре или в деканате под роспись ответственному лицу.

Надо же, я снова и снова смотрел на знаки, и вне текста они уже не казались мне правкой, они напоминали мне что-то еще, виденное совсем недавно. Я включил ноутбук и запросил в поисковике энциклопедию символов.

Поразительно, человек обрел речь, которая позволяет ему с максимальной полнотой и пространностью выражать свои мысли и чувства, рассказывать о своей жизни, о своих идеях, о своих близких – обо всем, что окружает его в этом мире. И не только рассказывать – записывать. Но магическая власть символа так и не утратила над ним свою тайную силу – тотемы сменили брэнды, которым современный человек поклоняется с той же истовостью, как и пещерный человек наскальным схемам своего примитивного художества. Скоропись помогала сохранить сказанное, пока не изобрели граммофоны и диктофоны. Знаки помогают ученым разных языков общаться без переводчика. Фантасты уверены, что они – основа межгалактического взаимопонимания. Может быть, и так, но как передать знаком улыбку Джоконды, спрашивают их поэты. Стихи, а значит – душа, богаче палочек и черточек клинописи. Иначе зачем люди изобретали бы слуховой аппарат и компьютер для восстановления функций зрительного нерва – довольствовались бы себе слепые и глухие азбукой Брайля и азбукой жеста? Он и они, чье создание – акт благородства, всего лишь знаки – палочки и черточки, точки и тире.

Не может быть – я вдруг ощутил легкую вибрацию в желудке. Так бывает, когда ты стоишь на пороге открытия или догадки о нем. Очень странное и не всегда приятное чувство, как будто в твоих кишках кто-то неизвестный дергает за тончайшие ниточки, привязанные к стенкам пищеводного тракта, к сосудам – играет на них пиццикато, и ты неизбежно резонируешь всем телом, подчиняясь распространению этой волны, грозящей тебя захлестнуть. Наверное, отсюда родилась легенда об Архимеде, выскочившем из ванны с криком «эврика», что значит – «нашел».

Похоже, я действительно нашел – знаки на ксероксе текста оказались скандинавскими рунами стиля футарк. Как следовало из статьи в энциклопедии, их использовали нацисты при создании символики Третьего рейха.

Попридержи коней, сказал я самому себе. Руны – игрушка толкинистов, а среди них немало хакеров всех возрастов. Не исключено, что разработка текста принадлежит одному из таких любителей сочинять истории жизни обитателей всемирного «междуземья». К тому же руны не есть текст, они знаки в контексте, значит, на них опирались при написании или их просто цитировали в подтверждение какой-то мысли.

А что, если я все неправильно понял и тот, кто зашифровал этот текст, не только закодировал его, но и сделал перевод? И бедный «Акцент» бьется над многословием великого и могучего русского языка, вместо того чтобы искать иностранный аналог эквиритмической формы. К примеру – немецкий.

Я не сразу решился прервать программу – с детства помню, как отец ругал маму, если она ставила стиральную машину в разные дни в разные режимы. Теоретически, учил он ее, ты можешь пользоваться всеми вариантами программирования стирки, которые предложены в прилагаемом к машине руководстве по эксплуатации. Практически современная стиральная машина – тот же компьютер: когда ты перенастраиваешь его программы, ему требуется время на адаптацию, и поэтому то, что вчера проходило полный отжим, сегодня, после твоих экспериментов, даст сбой.

Но догадка не давала мне покоя. Я хотел проверить ее. Я остановил программу и, дождавшись, когда «Акцент» свернется, перезагрузил компьютер.

По новой я ввел для работы не весь файл, а только ту его часть, что соответствовала ксероксу, полученному мною от Олега, добавив в него немецкое написание определенных мной рун и расположив их в тех же местах, на которых они находились в оригинальном тексте. И сел ждать.

Ненавижу ждать, но папа всегда говорил: счастье рыбака не в везении, а в терпении. Надо уметь дожидаться – счастливого случая, стечения обстоятельств, поворота судьбы. Предупреждать следует подвохи, происки врагов, возможную беременность случайной подруги. Ожидание – основа успеха научного знания, торопливость приводит к ложным результатам, настойчивые делают открытия. Правда, потом о них слагают легенды, превращающие кропотливую работу в миф. Отец не исключал великой роли божественной подсказки, но она приходила только к тому, кто умел добиваться ее, зачастую – смирением и терпением. А что делать с аутистами, спросил я, которые случайно взламывают сверхсекретные коды? Они ничего не открывают, грустно улыбался отец, они просто подбирают на пороге чужого дома ключ, который хозяин выронил при входе, открывая дверь, не смог найти ключ в темноте и решил, что сделает это завтра, закрыв дверной замок изнутри.

– А любовь?

– Любовь – это ненаучное понятие. Ее что жди, что берегись ее – все едино. Любовь – не открытие, которое можно сделать, она приходит сама и уходит сама, бывает, что она решает остаться, и только в конце жизни ты понимаешь, что напрасно позволил ей поселиться у тебя…

Есть! Учитывая малый размер текста, машина довольно быстро нашла соответствие. Судя по всему, фрагмент, который скопировал для меня Олег, оказался не просто частью общего текста, а цитатой, воспроизведенной на немецком языке. Я немедленно стал ее переводить, и вибрация вновь принялась встряхивать меня. Текст оказался фрагментом докладной записки об операции «Зеркало», которая ставила своей задачей установление местонахождения и обнаружение затерянного города, подлинное название которого скрывалось под кодовым словом – руной «Опфер» («самопожертвование»).

Глава 5. Есть след

– Игорь? Это Максим Гаев, вы просили Володю Рындина передать, чтобы я вам позвонил…

– Максим? – Я не сразу понял, кто это.

Вчера я допоздна сидел в лаборатории. Сделанное открытие раззадорило меня, и я долго не мог оторваться от текста. Я снова и снова просматривал его, пока, как мне кажется, не распознал границы фрагментов, из которых текст был собран. Некоторые из них совпадали по интонационной структуре с расшифрованным отрывком, из чего я смог заключить, что они либо просто аналоги, либо составляют с ним единое целое. Другие фрагменты еще нуждались в лингвистической идентификации, но и среди них я выделил как минимум пять разных типов высказываний, и, судя по всему, русский язык – не единственный, на котором они были записаны.

Уже совсем стемнело, когда мне позвонили с вахты и дежурный довольно грубовато поинтересовался – как долго я собираюсь оставаться в академии? Я взглянул на часы и спохватился – завтра еще столько дел! Я сказал – скоро ухожу, проверил, не завалялся ли в компьютере какой-нибудь автоматически сохраненный файл из тех, с которыми я работал, и «закрыл контору».

Однако новая информация не давала мне покоя – я непривычно долго ворочался и никак не мог заснуть. Часа в три ночи я все-таки поднялся и отправился на кухню. Пожарив себе яичницу с хлебом, луком и беконом и буквально проглотив ее, я на несколько минут почувствовал удовлетворение, но, заваривая чай, понял – я не успокоюсь, пока не попытаюсь выяснить, что такое этот текст – реальные записи неизвестного мне человека или фальшивка компьютерного гения. И если первый вариант, то кто этот человек? Что-то мне не верилось, чтобы сам Чернов, таким, как я его представлял по рассказам Олега и публикациям в прессе, мог терпеливо сидеть и переписывать кодированный текст. Надо же – до меня только сейчас дошло: я все это время слышал «книжка Чернова», «книжка Чернова», но мне так никто и не сказал – а почерк-то в ней чей? В разговоре с Олегом однажды проскочило – возможно, бухгалтер, но для чего бухгалтеру сведения о тайных военных операциях нацистов в годы Великой Отечественной войны? Ерунда получается.

Я включил ноутбук, который оставался лежать на журнальном столике в зале, и вышел в поисковик. Оказалось, последнюю пару лет истек срок давности для многих событий того периода, и в прессе и в Интернете появилось огромное количество материалов – статей, телевизионных программ. Ну конечно, как я сразу не вспомнил! Полгода назад по одному из каналов прошел публицистический сериал – и прямо в тему. Несколько серий для него снимал давний друг отца – кинорежиссер Владимир Рындин, мэтр и большой знаток приключенческого жанра. Перед выходом фильмов на экран дядя Володя звонил и папе, и мне – напоминал, обязательно посмотрите и скажите потом, как и что. Сделать ответный звонок я забыл, а вот два-три фильма мельком видел. Отец с детства приучил меня к мемуарам – историческим, военным. При дележе библиотеки, когда родители переезжали, воспоминания Жукова, Рокоссовского, Маннергейма, де Голля – на тот момент у нас было сто пять томов записок военачальников разных стран, времен и народов на пяти языках – достались отцу. Я прочел не все из них – далеко не все, но у меня был Интернет, отец же предпочитал реальные книги, многие из которых имели авторские дарственные надписи.

История вообще высоко ценилась в нашем доме. Отец многие годы собирал мемуары современных политиков, книги о выдающихся деятелях – ученых, писателях, актерах, художниках, правителях разных эпох и народов. Он всегда выбирал книги, избегая дешевых «желтых» изданий – литература в нашей библиотеке была серьезной и высокой, как в смысле стиля, так и по значимости изданий. С легкой руки отца я привык относиться с почтением к великим именам и событиям, но не уделял им столько времени, как он, и не предавался размышлениям над историческими фактами с такой же последовательностью и глубиной. История – наука неточная, наука о том, чего нет – больше нет. Отец говорит – ты завис в настоящем. А я отправлял отца к его же любимому Шагалу – человек реальный не принадлежит ни тому, что выше, ни тому, что ниже, он – люфтменш, взвесь. «Я взвесь, я здесь, я есть…»

Интересно, звонить дяде Володе в семь утра – прилично или бессердечно? Киношники – народ творческий, дядя Володя часто рассказывал, что привычка засиживаться за полночь за печатной машинкой в прежние годы, а сейчас – за компьютером, которым он пользовался только как скорострельным печатным устройством с большим запасом памяти, для него даже не вынужденная, а естественная способность высокохудожественно развитого организма. Правда, еще год назад он жаловался, что возраст берет свое – вдруг его стало тянуть ложиться пораньше и вставать ни свет ни заря. В нашем доме иного режима никогда не признавали, и только азарт первооткрывателя не давал мне сегодня заснуть.

Я нашел в «записной книжке» телефона номер дяди Володиного мобильного и позвонил. Оказалось, на часах мэтра еще семь вечера – Рындин гостил у дочери в Сан-Франциско. Он обещал связать меня с кем-то в Москве и принялся было расспрашивать, с чего это я вдруг заинтересовался его темой. Я ответил – не я, он покровительственно хмыкнул: опять помогаешь какой-нибудь девушке с диссертацией? Она что у тебя – журналистка? Дядя Володя, взмолился я. Не стесняйся быть мужиком – если ты не женился на девушке, то хотя бы помоги ей защититься… Ох уж эти мне рыцари шестидесятых! Впрочем, я был рад любому его подозрению, лишь бы оно уводило его как можно дальше от истинной причины, заставившей меня ему позвонить. Об отце я сказал, что они с мамой улетели в Турцию, это немного умерило дружеский пыл дяди Володи, и он обещал объявиться по возвращении, правда, это еще не скоро будет – Нюша, любимая младшая дочь, родила и сейчас он в полной мере наслаждается ролью счастливого дедушки.

Недолгий, казалось, разговор резво «съел» положительную часть мобильного баланса, и связь прервалась. Но через минуту раздался ответный звонок по моему городскому номеру. Я думал, говорить о детях часами – исключительно женская привилегия, но дядю Володю просто распирало от гордости – он даже обещал прислать мне по «электронке» самые лучшие фото из семейного архива. Между делом он пожаловался на отсутствие работы, на современных режиссеров, которые поднахватались тут и там приемчиков, а духовное где? Говоря, он особенно не нуждался во мне – довольно было одной-двух реплик с моей стороны, и дядя Володя сам воспламенялся очередной дискуссионной идеей. Когда он наговорился или его отлучили от телефона, часы показывали восемь. Ложиться спать уже не имело смысла. В девять начинался экзамен для третьего курса.

Подписав протоколы, я выбежал из академии и поймал машину. Анна Петровна меня, наверное, заждалась или решила, что я передумал. Но я передумать не мог – во мне, неожиданно для меня самого, поселилась странная уверенность в том, что я должен очистить игровое поле и свое время ото всего, что может в самом ближайшем будущем помешать мне или сделать меня зависимым, а значит – уязвимым. Для кого, для чего – я еще не знал, но чувствовал, что грядет необычное – то, во что я не желал быть втянутым, но что уже завладело моим временем и что представляло угрозу для тех, кто рядом.

Туристическая Светлана заказала СВ-билеты на послезавтра, и я решил, что смогу потерпеть у себя двух женщин эти несколько дней. Конечно, можно было оставить Татьяну и Анечку в ее собственной квартире, но у меня им – да нет, мне! – будет спокойнее. Разумеется, визит «господина Парчевского» в больницу к Анне Петровне меня напугал, но я был уверен – у меня дома они больше не появятся и никого не тронут. Я нужен им, а значит, есть время для паритета. И еще я почему-то вдруг подумал: как хорошо, что у меня нет детей, равновесие будет существовать ровно до того момента, пока я не завершу свою работу над текстом, так что рисковать близкими людьми я был не вправе.

Почему я внушил себе, что меня ждут великие и опасные приключения? Не знаю, мы привыкли именовать это чувство интуицией. Не в мистическом смысле слова. Интуиция – результирующая предшествующего накопления аналитических данных, из которых в подсознании формируется картина ближайшего будущего.

– Я постелил Анне Петровне в своей спальне, ты занимаешь диван в кабинете, я со своим ноутбуком пока переселюсь в гостиную.

Татьяна, которая приехала за полчаса до нашего возвращения из больницы, сидела на стуле в гостиной, упираясь коленями в небольшой чемодан и словно боясь прикоснуться к чему-либо в моей квартире. Представляю, как она сейчас гадает, что означает для нее этот «вызов», – наверное, решает, в каких выражениях будет представляться родным Анны Петровны – моей девушкой, моей невестой, моей женой… Ну не мог я никому другому доверить сопровождать Анечку!

Анна Петровна ужасно смущалась и все просила отвести ее к себе, но я был категоричен – скажете, что вам необходимо, и либо я, либо Татьяна поднимемся к вам и все принесем.

– Может быть, ты объяснишь, к чему эта секретность? И что вообще происходит – этот решительный тон, распоряжаешься нами, ничего не рассказывая? – спросила Татьяна, когда мы уложили Анну Петровну в постель и оставили отдыхать, а Татьяна заняла кухню – теперь пару дней надо было готовить для троих. Она раскладывала на полочки купленные по дороге продукты и время от времени испытующе поглядывала на меня.

– Почему женщины никогда не принимают данность как есть? Это что – родовая память? – Я отнял у нее сервелат. – Мясные продукты, равно как и фрукты, если ты не знаешь, в холодильнике желательно хранить на нижней полке, потому что там суше и прохладнее и пища дольше сохраняет свежесть.

– А остальными полками ты вообще не пользуешься? – обиделась Татьяна, но следующую нарезку пристроила там, где я сказал.

– Обычно я ем в академической столовой, в остальных случаях поднимаюсь этажом выше, – усмехнулся я, – когда будет готово, дай знать. В больнице посоветовали готовить для Анны Петровны легкие супчики, гречку, куриное мясо – в общем, все, что не перегрузит кровь отходами переработки.

– Шел бы ты отсюда, – раздраженно буркнула Татьяна, но об этом меня и просить не стоило, это я всегда делал быстро и с удовольствием.