Текст книги "Дорога сна (СИ)"
Автор книги: Елена Елисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Было уже совсем темно, когда Аврора направилась в темницу, перед этим заглянув в свою комнату и выудив кое-что из лекарственных запасов. Стражники пропустили её без вопросов, только один еле слышно пробормотал другому за её спиной: «Всё не отступается, хочет узнать, кто её подругу убил. Эх, хорошая была девушка, упокой Господь её душу! Да разве этот чёрный чёрт в чём сознается!».
Атаман попытался казаться спокойным, но глаза его вспыхнули безумной надеждой при появлении Авроры, и он быстро опустил их.
– Я слышал, меня не сегодня-завтра казнят, – с деланым безразличием протянул он. – Любопытно знать, какой способ изобрёл этот матёрый волк?
– Он даст вам сорок кнутов, оскопит вас и повесит, – скороговоркой произнесла Аврора, вытащила из-за корсажа маленький пузырёк тёмно-синего стекла и протянула Жоффруа. – Это настойка на основе болиголова. В малых дозах она усыпляет человека, в больших смертельно опасна.
Разбойник жадно выхватил из её пальцев пузырёк и попытался поцеловать кисть Авроры, но та поспешно отдёрнула её.
– Сорок плетей я, может, и вынес бы, но лишиться того, что долгие годы служило мне верой и правдой – увольте! – он нервно засмеялся и сразу же закашлялся. – Что ж, госпожа Лейтон, мне мало времени остаётся на этом свете, но я до последнего своего мига буду молить Бога за вас!
– Не принимайте это слишком рано! – предупредила она. – Если вас найдут мёртвым через пару часов после моего визита, виновной сочтут меня, и Жюль-Антуан, чего доброго, захочет содрать кожу с меня вместо вас! Боже, наверное, я сошла с ума! Я проявила милосердие, но теперь уже сержусь на себя за это. И в награду за мою жалость к вам, ради всего святого, скажите...
Чёрный Жоффруа поднял на неё свои запавшие горящие глаза и удивительно спокойно произнёс:
– Я не знаю, кто убил Люсиль де Труа.
На следующее утро выпал первый снег, и дороги были грязны больше обычного, а поля и леса припорошены белым. В воздухе витало дыхание зимы, было свежо и холодно, и Аврора вся дрожала, несмотря на меховую накидку и перчатки. Она отправилась на казнь – не могла не отправиться после того, что она сделала накануне. Гретхен, разумеется, осталась в замке и отговаривала подругу ехать, раненый Леон, похоже, вообще не знал о казни, Бертран прибыл, но происходящее явно было ему не по нраву. Аврора уловила обрывок разговора между ним и Жюлем-Антуаном – тот тоже был мрачен, но в глазах его светилось осознание собственного превосходства.
– Вижу, вам не по вкусу сегодняшняя церемония, – обратился он к Железной Руке. – Скажите, а что бы вы стали делать, если бы вашей племяннице, или вашей дочери, или вашей прелестной Гретхен вонзил в грудь кинжал какой-нибудь негодяй?
– Я бы раздробил ему голову железным кулаком, – бросил в ответ Бертран. – Быстро и без церемоний.
– Что ж, вам повезло, что у вас при себе всегда имеется такое орудие! – Жюль-Антуан глазами указал на протез, губы его кривились – то ли от улыбки, то ли от волнения. – А у меня его нет, так что я вынужден действовать другими методами!
Его слова были довольно бестактными, но Бертран ничего не ответил и только молча отъехал на коне в сторону. Площадь была полна народу, крестьяне, несмотря на холод и снег, жадно глазели в центр, где была на скорую руку сколочена виселица. Аврора поёжилась – её пугало стремление людей ходить на казни, как на театральные представления, следить за этим, как за любым другим развлечением. Мало того, после казни некоторые ещё и стремились отрезать прядь волос, кусочек одежды, а то и часть тела трупа, веря, что они обладают некими магическими свойствами! Аврора, поморщившись, заставила себя сглотнуть, выпрямить спину и ровнее усесться в седле, глядя поверх голов толпы.
Чёрного Жоффруа привезли на телеге, толпа встретила его градом оскорблений, насмешек и проклятий, в бывшего атамана полетели огрызки фруктов, осколки горшком и даже камни, но он ловко уворачивался, закрываясь то одним, то другим плечом, – руки его были связаны за спиной. Худое, заросшее бородой лицо в эти мгновения, казалось, светилось от счастья, с него не сходила улыбка, и людей это злило ещё больше, заставляя с удвоенной силой выкрикивать проклятия. Аврора видела, что Бертран отвернулся, не желая глядеть на пленника, Жюль-Антуан держался бесстрастно, но глаза его горели всё тем же мрачным волчьим огнём.
Чёрного Жоффруа спустили с телеги и привязали к столбу. Он не сопротивлялся, ни с кем не разговаривал, только сильно хромал, подволакивая правую ногу, и улыбался всё той же ясной и жуткой улыбкой человека, которому открылась великая истина, улыбкой пророка, улыбкой не Дисмаса или Гестаса, а самого Иисуса Христа. Аврора знала, что нынче утром, едва рассвело, к нему пришёл старичок-священник, и Чёрный Жоффруа исповедался, но какие тайны он выдал и выдал ли их вообще, она не знала. Не знала она так же, успел ли он воспользоваться её даром. С сильнейшей тревогой она наблюдала за тем, как слуги де Труа, Огюст и Бернар, стаскивают с Жоффруа рубашку, оголяя худую жилистую спину, как Жюль-Антуан медленно, нарочито размеренным шагом подходит, берёт кнут, которым обычно стегают лошадей, и отходит на значительное расстояние от наказуемого, чтобы размахнуться.
От первого удара Аврора дёрнулась так, будто стегали её саму. Жоффруа тоже вздрогнул, на его открытой спине осталась красная полоса, но он не издал ни звука. Аврора тоже крепче стиснула зубы, напоминая себе, что этот человек и его шайка ограбили множество невинных людей, отнимая заработанные честным трудом деньги, многих убили, что он мог далеко не всегда быть таким галантным, каким его описывала молва, он мог быть насильником и убийцей, убийцей Люсиль де Труа... Удары следовали один за другим, красные полосы перекрывались, накладываясь друг на друга, тело Чёрного Жоффруа содрогалось всё сильнее, на спине выступила кровь, но он по-прежнему молчал. В какой-то момент сотрясавшие его судороги затихли, и тут же де Труа, успевший нанести ударов десять, бросил кнут.
– Он потерял сознание! Принесите воды! – скомандовал он и шагнул к разбойнику, обвисшему на столбе, как тряпичная кукла. Жюль-Антуан схватил его за подбородок, приподнял голову и выругался.
– Чёрт побери! Он мёртв! У него пена на губах!
По толпе прокатился вздох разочарования, а де Труа быстро вскинул глаза и на один краткий миг успел встретиться ними с Авророй. Она опустила голову, уговаривая безумно зашедшееся сердце стучать помедленнее, но успела понять то, что мысленно передал ей Жюль-Антуан, прожигая её взглядом: я знаю, что это вы. Я не могу доказать, что это ваших рук дело, но я знаю. И то же самое она подумала про него, вспоминая лежащее в гробу тело Люсиль, такой молодой, бледной и испуганной в своём посмертии.
Глава XII. Тройное признание
Хочется быть к тебе ближе
И лепестком белым вишни
Затеряться в кармане рубашки,
Затеряться с тобою в Париже
Элли на маковом поле – Ближе
Из всего долгого периода своей болезни Леон впоследствии мог вспомнить лишь отдельные эпизоды. Он получил неслабый удар по голове, был ранен и потерял много крови, к этому добавились постоянный недосып и усталость, которая накапливалась, ожидая своего часа, чтобы внезапно выплеснуться и окатить Леона с головой, придавив его к постели. Он знал, что его положение не так плохо, как могло бы быть, что нож подлого разбойника, напавшего со спины, не дошёл до сердца и вообще не задел ничего важного, но место под левой лопаткой всё равно жгло так, словно Леон лёг на раскалённую жаровню, голова кружилась, то и дело начиная болеть, а слабость была такой сильной, что он с трудом мог оторваться от подушки. Не было сил ни говорить, ни размышлять, и даже чтобы сесть и позволить обработать свою рану, требовалось собрать в кулак всю волю.
Неудивительно, что в таком состоянии Леон едва способен был хоть что-то соображать, а в его мыслях смешивались прошлое, настоящее и будущее. Урывками он вспоминал, как торопливо пересказывал Бертрану утренние события: слежку за Вивьен, затем за Этьеном, неожиданное позорное пленение, разговор с Чёрным Жоффруа, побег из плена и окончательно открывшееся предательство Вивьен. Бертран грохотал и гремел, проклиная неблагодарную служанку, Гретхен от возмущения лишилась дара речи и лишь всплёскивала руками, Франсуа причитал и крестился. Поспешно собрав самых сильных и крепких мужчин и послав за Жюлем-Антуаном, Железная Рука во главе небольшого отряда отправился в лес. Леон поехал с ним, и в этом, наверное, была его главная ошибка.
Конечно, он не вполне оправился после удара по голове, но оставаться в замке с Гретхен и старым слугой Леон счёл постыдным. Он смутно помнил, как все они, пешие и конные, неслись в лес, как окружили полый холм, и Бертран громовым голосом потребовал: «Сдавайтесь!». Разумеется, этому призыву никто не внял. Разбойники посыпали из-под земли, как гномы в сказках, которые давным-давно рассказывала маленькому Леону его мать. Послышался сухой треск выстрелов, зазвенели шпаги, воздух наполнился запахом пороха, руганью и криками боли. Леон тоже сошёлся с кем-то в поединке, кого-то проткнул (отобранную шпагу ему вернул Бертран – выбил железной рукой у разбойника, который совершенно не владел клинком, да ещё и чужим, и с ухмылкой бросил Леону), кого-то ударил кулаком, его самого сбили с ног, но он вскочил, быстрым движением головы откинул лезущие в лицо волосы и снова рванулся в бой. И тогда-то это и произошло – резкая острая боль в спине, вмиг промокшая рубашка, подкосившиеся ноги и уходящая из-под них земля, яростный крик Бертрана позади, заглушаемый всё растущим звоном в ушах... Каким-то чудом Леон сумел выбраться из гущи битвы и прижаться к стволу векового дуба, прежде чем на несколько минут лишился чувств.
Он не помнил, кто помог ему взобраться в седло, – должно быть, Железная Рука или кто-то из охотников. Схватка у полого холма закончилась удивительно быстро, часть разбойников сбежала, часть была убита, а оставшихся уже крепко связывали спутники Бертрана. Жюль-Антуан, возвышаясь над ними на коне, перезаряжал пистолет и презрительно кривил губы, Чёрный Жоффруа сыпал проклятьями, обнаружив неожиданное красноречие, но Леон едва помнил это. Единственным его желанием в тот миг было добраться до замка и без чувств рухнуть на свою постель.
Когда Леон всё же оказался в этой постели, до него не сразу дошло, что это Аврора Лейтон промывает, смазывает целебными мазями и перебинтовывает его спину, стараясь причинять как можно меньше боли и осторожно, почти ласково касаясь здорового плеча. Сначала он был слишком обессилен и принимал лечение как должное, не думая о том, кто именно ухаживает за его раной. Потом он находился в вечном полусне под действием зелий, которые безропотно пил из чаши, заботливо подносимой к самому лицу всё той же Авророй. И лишь спустя неделю, когда Леон смог более-менее передвигаться по комнате и принимать пищу, он понял, что всё это время Аврора, невозможно далёкая, прекрасная и холодная мраморная статуя, хлопотала вокруг него, перевязывала его раненую спину, видела его без рубашки, трогала его голую кожу... От таких мыслей Леона бросило в жар, и он встряхнул головой – к счастью, когда он это делал, комната уже не качалась и не плыла перед глазами.
За всё время болезни ему снилось множество снов, в которых прошлое перемешивалось с настоящим, мертвецы с живыми, люди, которых он никогда не знал, со знакомыми. Просыпаясь, Леон мало что помнил из этой пёстрой обрывочной круговерти, но один сон ясно впечатался ему в память. В этом сне он куда-то скакал на коне, плыл на корабле, взбирался по отвесной скале, сражался на шпагах и чувствовал, как с каждой новой погоней или схваткой его охватывает всё более сильная усталость. Наконец миссия Леона, в чём бы она ни состояла, была закончена, и пора было отправляться домой. Домой плыл огромный корабль, и Леон взбирался по нему, цепляясь за корму, задыхаясь от усталости, мокрые, пропитанные морской солью волосы лезли в лицо, и он отчаянно мотал головой, пытаясь откинуть их. Промокший плащ и тяжёлые сапоги тянули вниз, но Леон долез-таки до самых перил, схватился за них – и понял, что дальше не сможет. У него не было сил для самого последнего движения – подтянуться, перекувырнуться через перила и упасть на палубу, оказавшись в безопасности на корабле. Леон чувствовал, что может ещё некоторое время провисеть, держась за перила, но потом силы кончатся, пальцы разожмутся, и он свалится в бушующее море. И тут, в самый последний момент, когда он готов был сам отпустить перила, чья-то сильная рука схватила его за локоть и рванула вверх, так что Леон, перевалившись через борт, плашмя рухнул на палубу.
Ему потребовалось время, чтобы прийти в себя и понять, что под ним покачивается палуба корабля, что он сидит, прислонившись к чьей-то широкой груди, и кто-то осторожно похлопывает его по плечу. По телу разливалось странное тепло, Леона охватило ощущение безопасности и необыкновенного уюта. «Здесь никто и ничто не причинит мне вреда», – пришла в голову неожиданная мысль.
– Эх, сынок, что же ты натворил? – пророкотал голос над ним. Леон вскинул голову, на мгновение подумав, что это Бертран, но тут же понял, что ошибся. Он не мог различить лица своего спасителя, оно всё было скрыто какой-то неясной дымкой, но он откуда-то точно знал, кто перед ним.
– Отец? – Леон ни во сне, ни после пробуждения не мог вспомнить имени этого человека, но оно ему было и не нужно. – Это и вправду ты?
– Я, кому же ещё здесь быть? Но ты меня не помнишь, так? Ничего не помнишь, – в его низком голосе звучала глубокая горечь. – И сестру свою тоже забыл...
– Сестру я помню, – возразил Леон, перед глазами которого ненадолго мелькнул образ светловолосой, голубоглазой и пышнотелой хохотушки в монашеском одеянии. – Её зовут Анжелика, да?
– Анжелика, моя бедная девочка, – вздохнул отец. – Она там по тебе тоскует, ночами не спит, плачет, а ты что? Ускакал в чужие края, забыл сестру, забыл друзей, забыл отца! Неужели ты настолько не желал родства со мной, что предпочёл стереть себе память?
– Я не помню, – честно ответил Леон. – Но наверное, вы были не лучшим отцом, раз я захотел забыть вас. Вы были жестоки ко мне? Пороли меня за провинности?
– Вот ещё! – возмущённо громыхнул тот. – Чтобы я поднял руку на ребёнка, да ещё на собственного сына? Да ни в жизнь! Я ни разу не тронул Анжелику – и тебя тоже бы не тронул, если бы ты рос со мной.
– Но я не рос, да? – Леон уже обо всём догадался. – Я был незаконным сыном, и вам не было до меня дела.
– Пожалуй что так, – отец снова тяжело вздохнул. – И ты представить себе не можешь, как я винил себя за то, что бросил тебя, за то, что не разыскал тебя после смерти Корантины. Но судьба жестоко отплатила мне за это. И после всего, что тебе пришлось пережить, после того, как ты наконец-то обрёл отца и сестру, – неужели тебе захотелось лишиться их вновь?
– Должно быть, в моём прошлом было слишком много неприятных воспоминаний, – пожал плечами Леон. – Слишком много того, что я хотел забыть. А сестра – что сестра? То, что у нас один отец, ещё не делает нас близкими людьми.
– Ты всё забыл! – укоризненно воскликнул отец. – Забыл, как спас сестру из огня; забыл, как Анжелика заступилась за тебя перед остальными! Я не могу винить тебя за то, что ты злишься на её друзей: мне, признаться, они порой тоже казались чересчур наглыми. Но они тоже беспокоятся о тебе, ищут тебя, а ты даже не помнишь их имён!
– Наверное, у меня были причины забыть их, – буркнул Леон. – Хороших людей просто так из памяти не вычёркивают. К тому же у меня теперь новая жизнь. Новый друг, Бертран Железная Рука, новая... – он замялся, но всё-таки продолжил, – любовь.
– Та молодая вдова, красавица-ведьма? – усмехнулся его спаситель.
– Она не ведьма! – вспыхнул Леон, но отец только басовито хохотнул.
– Так ты ничего не знаешь... Ладно, Бог с ним! Бесполезно тебе что-либо говорить – ты всё равно всё забудешь, когда проснёшься. Что ж, постарайся запомнить хотя бы одно: Анжелика тебя действительно любит, веришь ты в это или нет. И она найдёт тебя, даже если ты её не вспомнишь, – это проклятое зелье слишком крепкое! Как в той сказке, которую мне как-то рассказала твоя мать... хотя этого ты точно не помнишь. Там сестра по всему свету искала брата, зачарованного ледяной колдуньей, чтобы растопить его сердце и снять проклятье.
– Аврора не колдунья! – снова вскинулся Леон. – И если она и помогла мне что-то забыть, уверен, я сам этого хотел! И это мне решать, хочу я увидеться с сестрой или нет.
– Всё тот же упрямец, – покачал головой отец. – Ну хоть что-то в этом мире не меняется...
Леон уже открыл рот, чтобы спросить, откуда отец знает про него и Аврору, про то, как себя чувствует Анжелика, не знает ли он, случаем, кто убил Люсиль де Труа, но тут весь корабль затянуло туманом, голова закружилась, бывший капитан бессильно повалился на бок... и очнулся в собственной постели. Уже рассвело, и из окна падал слабый свет наступившего серого дня.
Только что приснившийся сон выветрился из головы Леона, едва он сел на постели, и позже он, как ни напрягал память, сумел выудить из неё лишь отдельные обрывки. День был холодный и ветреный, на улице выпал первый снег, по коридорам замка гуляли сквозняки, и Гретхен куталась в шаль, а Франсуа жаловался на больную спину. Что касается спины Леона, то ей стало значительно лучше, и он даже осмелился впервые за долгое время принять ванну. Горячая вода согрела тело, наполнила его новой силой, и бывший капитан долго плескался в ней, не желая оставлять столь уютное и тёплое место.
После долгого сна и горячей ванны в нём пробудился зверский аппетит, и Леон с жадностью набросился на кашу, сваренные вкрутую яйца и копчёный окорок. Гретхен была бледна и ела мало, но когда он осведомился о её самочувствии, рассеянно ответила, что всё в порядке. Очевидно, её бледность была вызвана предстоящей казнью Чёрного Жоффруа, о которой она и сообщила Леону за столом. Её передёргивало, когда она перечисляла наказания, которым должен был подвергнуться атаман разбойников: сорок ударов кнутом, оскопление и повешение. Леон подумал, что оскопление, пожалуй, лишнее: он разговаривал с Жоффруа всего один раз, но не верил, что этот человек мог надругаться над Люсиль и убить её. Впрочем, своё мнение он оставил при себе.
– И Аврора тоже потащилась туда! – всплеснула руками Гретхен. – Ладно Бертран, его обязывает долг, но ей-то зачем смотреть на все эти ужасы? Неужели она хочет позлорадствовать, когда убийцу повесят? Нет, это на неё совсем не похоже! Она всё ходила в подземелье, видно, пыталась выпытать, кто всё-таки убил бедняжку Люсиль. Да только этот проклятый разбойник так ни в чём и не сознался. Разве что священнику, но тот никогда не нарушит тайну исповеди.
Леона не удивило, что Аврора продолжает искать убийцу Люсиль и даже поехала на казнь – она всегда стремилась не упускать ничего важного. В то же время он порадовался, что его состояние позволило ему отсутствовать – не хотелось видеть, как будут истязать и вешать Жоффруа, пусть он и был виновен если не в гибели Люсиль, то в разбойных нападениях уж точно. Узнав от Гретхен ещё кое о чём, что произошло, пока он отлёживался в постели, Леон направился в свою комнату. Он как раз раздумывал, прилечь ему или побродить по замку, восстанавливая силы, и уже склонялся ко второму варианту, когда за окном послышались топот копыт и ржание лошадей, а затем снизу донёсся гулкий голос Бертрана. «Странно, вроде казнь должна была длиться дольше», – подумал Леон, не особо вслушиваясь в то, что взволнованно говорил хозяин замка.
На какое-то время всё затихло, потом у двери в его спальню послышались лёгкие шаги, скрипнула дверь, и внутрь без стука скользнула Аврора. На её щеках горел яркий румянец, должно быть, вызванный холодом, глаза блестели, и вся она, тонкая и изящная в своём тёмном дорожном платье и меховой накидке казалась ещё красивее, чем обычно.
– Сударыня, доброе утро, – Леон учтиво привстал и поклонился, с радостью отметив, что голова от этого движения совсем не закружилась.
– Ох, Леон, я рада, что вам лучше, но это утро не доброе, совсем не доброе! Вы знаете о казни?
– Гретхен сказала мне, – он кивнул, снова садясь на кровать. Аврора стащила перчатки, бросила на стол, туда же отправила накидку и принялась нервно расхаживать туда-сюда по маленькой комнате. Волосы её тёмным облаком окружали голову, губы раскраснелись, словно она с кем-то целовалась, но Леон быстро понял, что они просто искусаны самой же Авророй.
– Простите, что так ворвалась к вам, но я обязана была с кем-то поговорить, – быстро произнесла она. – Я уверена, вы – единственный, кто не осудит меня.
– Сударыня, я весь внимание, – подобрался Леон.
– Вы знаете, какой казни должны были подвергнуть Чёрного Жоффруа?
– Сорок кнутов, оскопление и повешение.
– Да, – она подошла к двери, выглянула наружу, словно убеждаясь, не подслушивает ли кто, потом плотно затворила дверь, вернулась к Леону и, понизив голос, проговорила:
– Он умер, когда де Труа только начал стегать его кнутом. По сути, казнь не состоялась.
– Жюль-Антуан сам пожелал наказать преступника? – нахмурился Леон.
– Да, и мне показалось, он испытывал от этого удовольствие. Но дело не в этом! Чёрный Жоффруа... это я его убила.
– Что? – Леону показалось, что он ослышался.
– Вчера вечером, когда я узнала, какая казнь его ожидает, я спустилась в подземелье и отдала ему пузырёк с зельем. В малых количествах оно усыпляет, в больших – убивает. И сегодня утром он выпил его. Чёрный Жоффруа избежал своей казни, ушёл прямо из-под носа Жюля-Антуана, Железной Руки и всех остальных. Вот почему он всё время улыбался!
– Что ж, – замялся Леон, поражённый этим внезапным признанием. – Полагаю, это было очень милосердно с вашей стороны...
– Я знаю, это был необдуманный и глупый поступок! – перебила его Аврора. – Он мог подлить зелье кому-то из тюремщиков и попытаться сбежать. К тому же я отняла преступника у правосудия, помогла ему избежать наказания. Я – преступница, как ни посмотри. Я убила человека, но тем самым спасла его. Он сам этого хотел, он просил меня принести ему что-то, что убьёт его, и я принесла! Если же это Чёрный Жоффруа убил Люсиль, то выходит, я спасла убийцу! Но я не знала, совершенно не знала, что мне делать! Я всегда была против насилия, я не выношу, когда бьют детей или пытают взрослых людей, даже преступников, я...
– Тише! – Леону едва удалось вклиниться в её бурный словесный поток. – Прошу вас, успокойтесь! Вам – лично вам – сейчас угрожает какая-либо опасность? Де Труа о чём-нибудь догадался?
– Не думаю, – она села на кровать рядом с ним и тревожно огляделась. – То есть он наверняка догадался, но опасность мне вряд ли угрожает. Бутылочку при Жоффруа не нашли – должно быть, он выкинул её из телеги, когда его везли на казнь. Я только что вылила все свои запасы настойки из болиголова, которые привезла сюда. Конечно, у меня остались в замке, но я никому не позволю обыскивать Усадьбу теней! Это довольно распространённое средство, не одна я его изготовляю. И потом, Чёрному Жоффруа мог что-нибудь передать священник на исповеди, ему могла что-то подмешать в еду Гретхен... Нет, я не хочу, чтобы подозрение пало на неё! – спохватилась Аврора. – Но если Жюль-Антуан выскажет что-либо в её сторону... Да Бертран скорее убьёт его, чем позволит запятнать имя Маргариты! Священник – тот вообще божий одуванчик, его здесь все знают, уважают и любят. Не думаю, что де Труа захочет кого-то обвинить. Скорее всего, он постарается побыстрее покинуть наши края, ведь он оставил о себе не самую добрую славу.
– Может, и к лучшему? – осмелился вставить Леон. Аврора подняла голову, и он увидел, что её прекрасные серые глаза полны слёз.
– Не знаю, – она покачала головой, и слёзы потекли по её щекам. – Если он уедет, возможность разгадать тайну убийства Люсиль будет потеряна безвозвратно, я чувствую. И я ощущаю себя такой... потерянной. Жалкой. Ничтожной! Я не сумела защитить Люсиль, когда она была жива, не смогла найти её убийцу, лишила человека жизни, при этом отняв его у закона, и теперь вынуждена хитрить, изворачиваться и лгать! Интересно, Люсиль так же чувствовала себя в последние дни своей жизни? Она назвала себя «гадкой» – так вот, я тоже кажусь себе гадкой. Я не могу ничего расследовать, я просто глупая плаксивая девчонка, вообразившая себя героиней!
– Ну-ну, перестаньте, – Леон неловко похлопал Аврору по спине, и она, всхлипывая, прижалась к нему. – Тише, тише, – осмелев, он приобнял её, погладил по плечу, по распущенным волосам – на ощупь они были очень мягкие и шелковистые. – Вы ни в чём не виноваты, вы хотели как лучше. Вы действовали из милосердия, вас никто ни в чём не обвинит: как вы и сказали, де Труа и тем более Бертрану это вовсе не нужно...
Он продолжал гладить Аврору, тихим голосом говорить ей успокаивающие слова, перебирал иссиня-чёрные пряди, а она сидела, уткнувшись лицом в его грудь, и Леон чувствовал, что его рубашка становится мокрой от слёз. По телу Авроры время от времени пробегала дрожь, она всё ещё плакала, но всхлипы постепенно становились тише. Она тоже приобняла Леона, и он вздрогнул, сквозь одежду ощутив холод её ладоней, но не посмел отстраниться. Женщина, которая так нравилась ему и выглядела такой недоступной, недосягаемой, теперь сама упала в его объятия в поисках утешения и защиты! Это казалось настолько невозможным, что Леон потряс головой, пытаясь понять, не спит ли он.
– Тише, тише, – снова проговорил он и чуть наклонился, коснувшись губами лба Авроры, белого и прохладного. Она по-прежнему плакала, и Леон осторожно погладил её по щеке, потом, охваченный внезапным приливом смелости, спустился губами ниже, собирая слёзы с её щёк. Он был уверен, что Аврора оттолкнёт его, был готов даже получить пощёчину, но она не противилась и не отстранялась, напротив, запрокинула голову, подставляя лицо его поцелуям. Леон опустил голову ещё ниже и прильнул к губам Авроры, твёрдым, холодным и красным от того, что она их почти непрерывно кусала.
Аврора вздрогнула всем телом, но и сейчас не стала отталкивать его. Она запрокинула голову ещё выше, подаваясь навстречу Леону, отвечая на поцелуй, обхватила его одной рукой за шею, другую запустила под рубашку, коснувшись его голой груди. Он теперь весь дрожал, не зная, от холода или от возбуждения, которое становилось сильнее с каждым мгновением. Аврора трепетала в его руках, жадно целовала его губы, ласкала его, опуская руку всё ниже, и Леону подумалось, что всё это очередной сон, который растает, едва в окно упадут первые лучи солнца. А раз это сон, то в нём можно делать что угодно... Он легко сжал в ладони грудь Авроры, погладил большим пальцем твёрдый сосок, и она застонала, отрываясь от его губ и подставляя точёную белую шею. Леон уткнулся в неё носом, но в следующее мгновение заставил себя поднять голову и разжать руки – о, каких усилий ему это стоило!
– Не надо, – хрипло проговорил он. – Мы должны остановиться. Если не сейчас... я уже не смогу сдерживаться.
– Не останавливайтесь, – прошелестела Аврора, одной рукой ероша его волосы, а другой оглаживая здоровое плечо. – И не сдерживайтесь. Это именно то, что мне сейчас нужно, не отказывайте мне, Леон, прошу вас...
– Но если кто-нибудь зайдёт? – он с трудом оторвал от неё взгляд, переведя его на дверь.
– Не зайдёт, – прошептала она, гладя его по спине. – Дверь закрыта, все думают, что вы спите, а я у себя. Никто не видел, как я зашла к вам. Пожалуйста, Леон, не лишайте меня того, о чём я так долго мечтала! Ведь вы тоже этого хотите, разве нет?
У Леона перехватило дыхание, и он сумел лишь кивнуть, пытаясь понять, что она имела в виду: она мечтала о близости с мужчиной в целом или именно с ним? Ответ на этот вопрос он получить не успел – Аврора отстранилась, поспешными нервными движениями распустила шнуровку, расстегнула крючки, и вскоре вся её верхняя одежда осталась лежать на полу кучей ткани, лент и кружев, сама же она, охваченная холодом, вновь прильнула к Леону.
– Не бойтесь, господин капитан, всё хорошо. Никто ничего не узнает, я никому ничего не скажу... и вы тоже, верно?
Леон снова молча кивнул, прижимая её к себе. Его бросало то в жар, то в холод, голова слегка кружилась, сердце бешено стучало, и он до конца не мог поверить, что Аврора Лейтон, прекрасная мраморная статуя, ледяная королева из сказки, снизошла до него – не просто снизошла, а готова была отдаться ему прямо здесь, в чужом доме, просила его об этом! Её кожа порозовела, утратив извечную бледность, лицо и вовсе раскраснелось, глаза замерцали и потемнели, сразу став бездонными, как два тёмных омута. Леон откинулся назад, прислонившись спиной к стене, и Аврора с тихим вздохом опустилась на него, стараясь не задеть левое плечо.
Было почти невозможно подобрать слова, чтобы описать произошедшее в дальнейшем. Леон ещё ни от одной женщины не ощущал такой нежности, какая исходила сейчас от Авроры. Она была неопытна как молодая вдова, едва успевшая познать радость плотских утех с мужем и не имевшая любовников ни до, ни после своего короткого брака, но при этом так ласкова, что Леон даже на мгновение испытал чувство стыда, словно он не заслуживал такого отношения. В тонкой ночной сорочке Аврора не казалась столь хрупкой, как в своих тёмных нарядах, – это была Диана, лесная охотница, с сильным и стройным телом, прекрасная наездница с крепкими бёдрами. Но Леон всё равно старался действовать бережно, памятуя о её неопытности, боясь потерять голову и причинить ей боль неосторожным движением.
Что и говорить, это было прекрасно. Притаившаяся за окном зима и злые ветры отступили, и вся маленькая спальня Леона была наполнена теплом, нежностью и любовью. Даже боль в спине оставила его – или он просто перестал её замечать? Как бы то ни было, он не мог припомнить, когда ему в последний раз было так хорошо с женщиной. Аврора тоже наслаждалась происходящим, судя по её блаженному выражению лица и полузакрытым глазам, но она была удивительно молчалива и только под конец с негромким стоном обмякла, уронив голову на плечо своего любовника.
Спустя некоторое время они сидели на кровати – Леон полубоком, прислонившись правым плечом к стене, Аврора свернулась рядышком в клубочек, склонив голову ему на грудь. Волосы она распустила перед соитием, и теперь они ниспадали на её белоснежные плечи мягкими тёмными волнами. Леон, одной рукой приобняв её за спину, другой перебирал их, поражаясь их шелковистости и вдыхая слабый, едва различимый аромат полыни. Аврора всё ещё слегка дрожала, но на лице её, когда она подняла голову, не было слёз, лишь глаза блестели ярче обычного.
