Текст книги "Сфера Маальфаса"

Автор книги: Елена Долгова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Под своды Храма пускали лишь избранных, тем не менее, просторный чертог с куполом, пронизанным лучами света, оказался почти полон. Вельможи Империи разительно отличались от буйной толпы на площади, благопристойно молчали, ничем не выдавая нетерпения. Немощный примас Империи вершил службу не торопясь. Многочасовое стояние на ногах утомило собравшихся аристократов, по лицам иных, особенно престарелых, увечных или тучных, было заметно, что они не прочь улизнуть, однако никто и не помышлял открыто демонстрировать нелояльность императору по такой ничтожной причине, как гудящие от усталости ноги и боль в пояснице. Гизельгер невозмутимо, как скала, стоял в первых рядах, лицом к примасу, обратив могучую спину к собравшимся, однако вида императорской спины достаточно – никто не смел даже метнуть беспокойный взгляд в сторону архитектурного чуда – арки выхода.

Главный собор столицы отличался от прочих храмов строгой красотой, даже в яркий, солнечный день под его сводами сохранялась прохлада. Там помещалась усыпальница императоров – ее покой хранили скорбные каменные фигуры с опущенными лицами и руками, скрещенными на рукоятях мечей. Роскошные витражи застилали окна, сияли, слагаясь в аллегорические сцены, мелкие золотистые и бирюзово-голубые стекла.

Собор славился искусно-незаметной роскошью. Разительно отличалась лишь сама Обитель, примыкающая к собору – приземистое здание без окон, с мощными, сложенными из неподъемных каменных блоков стенами, она походила на крепость, какие отстраивали в давние времена, гораздо раньше, чем возвели изысканные колонны главного храма столицы. Странное сооружение – ни на что не похожее. Подобных зданий нет больше нигде в Империи.

Молящейся оказалась девица – возможно, та самая, из мятежных баронов, о которых Гагену рассказывал отец – гибкая легкая фигурка в белом саване и покрывале из тонкого, дорогого шелка. Балахон мешал рассмотреть ее как следует, однако принцу девушка показалась хорошенькой: печальный, золотисто-смуглый ангел.

Песнопения и молитвы сменяли друг друга неспешно, отражаясь от сводов, потоки желтого и бирюзового цвета ласковым светом заливали чертог. Все земные тревоги – ненависть и вожделение, корысть и честолюбие – постепенно таяли, исчезали – земное ничтожно по сравнению с вечным.

В конце концов, после того, как все положенные молитвы были прочитаны, двери собора распахнулись и девушка шагнула из прохладной полутьмы под ослепительные лучи солнечного дня – последнего дня ее прежней жизни. В одной руке Избранница держала свечу, в другой – узелок. Немного вещей, которые дозволено взять с собой – неизбежная уступка человеческой слабости.

Тогда Гаген на миг удивился – ему показалось, что круглый сверток тяжел. Очень тяжел. На странно неангельской, худой напряженной руке девушки проступили синие вены. Она уходит, чтобы жили мы – подумал принц. Щедрое ликование солнца оттеняло яростное ликование толпы. Люди, соскучась ожиданием, бросили попрошаек-монахов и хлынули навстречу процессии. Стража едва удерживала прорезавший человеческую массу коридор, позволяя высшим спокойно шествовать к Обители. Крики экстаза слились в гул, потрясший стены Храма.

– Святая!

– Избранница!

Дети смотрели на праздник, широко раскрыв глаза. Многие женщины плакали. Лепестки белых роз сыпались на шелковый саван девушки, ее полуопущенную голову, усеивали пыль под ногами. Передние ряды людей, подталкиваемые толпой, теснились все ближе, втаптывая цветы в пыль.

Но в тот момент Гаген почти верил, что метель белых лепестков под июльским солнцем будет длиться вечно. Оно так неизъяснимо прекрасно. Шествие остановилось, пройдя двести шагов. Циклопическое здание Обители нависло над головами. Девушка вышла вперед и ступила на выбеленный временем камень порога. В тот же миг бронзовые створки ворот дрогнули, расходясь, черная щель расколола пополам древний священный символ – треугольник, вписанный в круг. Трещина становилась все шире и шире, пока не открылся зев прохода. В солнечный день пахнуло холодом, потянуло слабым, влажным ветерком и запахом погреба: пыль и плесень. Внутренность Обители оставалась темной и, казалось, была пустой – никто не спешил навстречу.

Впрочем, как следует рассмотреть внутреннюю часть портала Гаген не успел – произошло нечто ужасно неуместное. Девушка подошла вплотную к порогу и сделала первый робкий шаг. Остановилась и обернулась. Худая рука, швырнув свечу оземь, сорвала с головы покрывало. Открылись растрепанные черные космы, дерзкое юное с высокими скулами лицо, в раскосых зеленых глазах стояли слезы – не веры, не восторга и даже не страха – ненависти загнанного, маленького, еще сильного и совершенного, но уже обреченного на гибель хищного зверька. Стоящие рядом невольно отшатнулись.

Конечно, вздумай девушка кричать – вопли бессильно заглохли бы под пение и рев толпы. Она и не кричала. Голос Избранницы не долетел до исступленно молящихся людей в последних рядах, зато прощальное пожелание прекрасно расслышало семейство императора. Она сказала почти спокойно, но так, словно плюнула в лицо:

– Хотите откупиться мною? Думаете жить вечно? Не выйдет – сдохнете как все. Свиньи. Трусы. Будьте вы прокляты.

Бронзовые створки ворот гулко захлопнулись.

Принц вздрогнул, возвратившись к действительности. Ну и ну. Это воспоминание тоже не из приятных. К тому же он отстал от кавалькады – пора догонять. И Гаген, отмахнувшись от забот, пришпорил лошадь.

Спутники Гизельгера провели в седлах большую часть дня, торопясь засветло добраться до Нусбаума. В арьергарде, подальше от императора, кто-то из лучников завел разухабистую песню «Поскачем – треснет дорога». Хор охрипших на ветру голосов охотно подхватил слова на грубом восточном диалекте Империи.

Через полчаса отряд остановился. Капитан лучников, нарушая этикет, обогнал императора и пустил жеребца вперед – в таких местах неожиданное препятствие внушает тревогу. На дороге, уткнувшись лицом в пыль, лежал подросток лет четырнадцати, в аккуратной, хоть и небогатой одежде, затылок оказался раздроблен ударом, кровь еще не успела уйти в песок. Капитан пробормотал короткую молитву и вернулся назад.

– Государь, нашли тело, лошадиных следов и тележной колеи нет. Похоже, мальчишка бежал сюда от самого Нусбаума. Те, кто его прикончил, пришли оттуда же. Видать, в Нусбауме неладно… Прикажете вернуться?

– Что скажешь, Рогендорф?

– Я бы вернулся за подкреплением, государь.

– А вы, мой наследник?

– Там могут быть беззащитные люди, отец. Может быть, если мы поспешим туда, то спасем их…

– Ответ хорош для рыцаря, сын мой, но плох для правителя. Государю следует избегать пустого риска, не стоит самому сражаться там, где прекрасно справится простой сержант… Но сейчас мы сделаем по-твоему. Тебе нужно знание – вот и получим его! Командуйте двигаться, капитан…

Кортеж, перестроившись, рысью двинулся вперед. Теперь императора прикрывала не только стальная стена латников, но и развернувшийся за нею отряд стрелков. Спешившись, такой лучник выпускает до двадцати стрел в минуту.

Нусбаум окутал отряд горьким дымом пожара. Горел тот самый знаменитый трактир, в котором собиралась остановиться свита императора.

Полусорванная створка ворот болталась на одной петле. Раненая лошадь с перебитой ногой с трудом подняла голову на точеной шее – каштановая шелковая грива смешалась с желтой пылью. Кто-то из солдат тут же милосердно перерезал животному горло. У самых ворот скорчился мертвый старик, руки застыли на черенке вошедшей между ребер стрелы. Неподалеку осталось еще несколько тел, пронзенных арбалетными болтами. В углу двора, у поломанной лошадиной кормушки, сидела, поджав ноги и прикрываясь изодранным платьем, полная женщина средних лет – трактирщица Петра. На голых плечах и шее запеклись глубокие, рваные царапины. Глаза женщины были безумны, она то ли плакала, то ли пыталась кричать сорванным голосом, но лишь тянула на одной ноте:

– И-и-и…

С дымом смешался пронзительный запах горелой шерсти и паленых перьев.

– Что здесь было, женщина?

Сержант попытался встряхнуть трактирщицу за плечо. Она лишь съежилась сильнее.

– Оставь ее, Вил, – вмешался кто-то из лучников, – видишь, тетка помешалась, мальчишка на дороге ее сын. Не хватило шайке одной стрелы. Парень, видно, убежать сорвался, да настигли и добили шестопером. Другие ребятишки, похоже, в доме дожариваются.

– Альвисы?

– Их работенка. Видно по болтам от арбалетов…

На улице за трактиром скорчилось еще с полдесятка неподвижных тел – жители, застигнутые набегом врасплох. Дома в Нусбауме уцелели – появление отряда Гизельгера заставило грабителей поспешно скрыться. Перепуганные люди, заперев двери и завалив их изнутри скарбом, не спешили навстречу избавителям – неслыханная невежливость. Солдаты разбрелись по тесным улочкам и, растерянно переругиваясь, без особого успеха колотили в двери.

Гаген ясно представил себе, как метался по улицам, тщетно стучась в глухие и слепые дома, загнанный подросток – сын трактирщицы, как, отчаявшись найти убежище, бежал он по дороге прочь от поселка, слыша за собою топот погони, не смея оглянуться и до конца надеясь на спасение…

Толстый юноша, наследник империи, не отрывал карих глаз от мутной спирали дыма и словно сжавшихся от страха домов. «Когда я стану императором, я не допущу, чтобы подобное творилось в моих землях», – поклялся в душе принц Церена. И сам не заметил, что мысленно произнес не неуверенное «если», а твердое «когда».

…Через десять лет, сидя в деревянном кресле, спиной к бойнице, за которой вечно шепчет, поет или грохочет прибой, он с грустью посмотрит в непроницаемо-гордое лицо самого прославленного преступника Империи и в бессилии вспомнит эти непроизнесенные слова.

А пока – пока скрипнула и отворилась дверь ближнего дома, за нею нехотя отворилась вторая. Перепуганные подданные выходили приветствовать церенского императора…

«И комар волен радеть о судьбе государства».

(Из уцелевшего фрагмента «Иронических анналов». Глава «Афоризмы»)

Ближе к вечеру третьего дня пути кавалькада Гизельгера остановилась прямо на большой ровной лужайке у дороги. С трех сторон лужайку огораживал заслон дубового леса, опушка поросла орешником. Солнце клонилось к закату, лучшего места для лагеря рядом не оказалось.

Вскоре засуетились слуги, ставя палатки, задымились костры, поджаривая мясо для высокородных путешественников. Хмурый император уединился за пологом личного шатра, на пороге немедля устроился Кунц Лохнер. Бдительный капитан гвардейцев без сантиментов пресекал любые попытки помешать отдыху повелителя Церена.

Суета лагеря накрыла поляну, а лагерь, в свою очередь, накрыла стая поздних, крупных осенних комаров, которые тут же облепили и людей, и разгоряченных животных. Поход комариной армии увенчался полным разгромом противника – вскоре императорские спутники проклинали судьбу и безрезультатно взывали к святым покровителям Империи.

Зловредные насекомые не делали разницы между вельможами и простолюдинами, кусали всех подряд, забивались в прорези шлемов, под доспехи, голодно гудели и ретиво бились о полотно палаток.

Раздосадованный граф Рогендорфский попытался сопротивляться, раздавил нескольких особо наглых кровососов, потом, оставив в палатке бесполезные шлем и хауберт, соскучась ждать трапезу, пошел к опушке, раздвинул ветви кустов и двинулся в глубь чащи.

В осеннем лесу было тихо, комаров, к великой радости графа, вовсе не оказалось, на земле лежали бронзовые листья вперемешку с пятнами света, предзакатные лучи острыми стрелами пробивали кроны деревьев. Чуть в стороне шмыгнула белка, Дитмар проследил за ней взглядом и замер, заметив в гуще зарослей неопределенное пятно, чуть более темное, чем яркая листва.

Пятно слегка шевельнулось. Зверь или человек?

Графа захватил охотничий азарт. Кольчуга и меч остались в палатке, на рыцарском поясе висел только «кинжал милосердия». Если Дитмар вернется, неизвестный скорее всего успеет скрыться. Небрежно посвистывая и преднамеренно загребая ногами шуршащую листву, охотник за человеком удалился от замеченного им пятна на пять сотен локтей, а потом, сменив шаг на мягкий и быстрый, повернул обратно, обходя затаившегося в кустах противника с другой стороны.

Последнюю полусотню локтей сиятельный граф проделал неблагородно – ползком по влажной траве.

За тонкой преградой редкого орешника, прямо перед ним, всего в нескольких шагах, на подстилке из листьев устроился человек. Он сидел на корточках и напряженно всматривался сквозь сетку ветвей в суету лагеря на поляне. Со стороны затылка нельзя было в точности сказать, сколько лет незнакомцу, но, кажется, не более двадцати.

Дитмар приготовил кинжал и одним прыжком настиг добычу, жестко перехватил чужую руку, метнувшуюся к поясу, и прижал лезвие к сонной артерии противника:

– Не сопротивляться! Иначе смерть!

Пленник попытался поизвиваться, но не смог справиться с кошачьей ловкостью графа и затих. Почему-то он так и не закричал. Дитмар перевернул человека на спину и с удовлетворением увидел молодое лицо и испуганные глаза.

– Кого я вижу? По-моему, мы с вами где-то встречались, любезный… И что же вы делаете в такой романтической обстановке? Попробую угадать. Поджидаете какую-нибудь не в меру шаловливую дочь эльфов?

Добыча издала неопределенный звук и безуспешно попыталась пнуть мучителя.

– Ох нет! Не угадал. Разумеется, рыцарь не входит к даме с оружием… О! Какой интересный кинжал у вас на поясе… Замечательная кошка, где-то я такую видел…

Пленник бешено рванулся, но его тут же остановил недвусмысленный укол в шею.

– Ну к чему так биться, друг мой, поверьте, барон, э… ну, не важно, какой, у меня нет намерения причинить вам вред. Так зачем вам кинжал с такой любопытной зверюшкой?

Пойманный больше не бился, он угрюмо молчал. Тогда Дитмар отбросил свой клинок в сторону, крепко ухватил пленника за отвороты, грубо тряхнул его, использовав свою недюжинную силу, и, притянув лицо юноши вплотную к своему лицу, прошипел:

– Щенок!

«Щенок» молча ощерился.

– Ты собрался убить императора? Верно? Мало таких, как ты, сгорело на поле камней, подвывая, сдохло под клещами палача? Думал, ты будешь удачливее? Ничтожеству свойственно заблуждаться. Но я не трону тебя и промолчу о том, в каких делах замешан отпрыск Тассельгорнов. С одним условием – твой хозяин, тот, кто послал тебя, сам явится ко мне. Через два месяца, день в день. Пусть покажет эту вещь…

Охотник сдернул с пальца и протянул настороженной добыче перстень – темно-синий лазурит в тяжелой оправе. Потом выпустил ворот изрядно помятого пленника, подобрал оба кинжала и, беззаботно напевая куртуазную песенку, отправился в сторону лагеря.

Глава 5
Веселый город

(Империя, 8 октября 6999 года от Сотворения Мира)

Улицы города Фробурга кипели. Весть о прибытии Гизельгера достигла ратуши в седле гонца и мгновенно облетела город, не забыв самых кривых, узких и невзрачных закоулков.

Земли на берегу озера Эвельси всегда принадлежали короне – отстроенный здесь город по праву признавали одним из пяти крупных центров торговли Церена. Делами заправлял утверждаемый императором совет пятнадцати, составленный из лояльных короне состоятельных магистратов, имперские налоги оставались умеренными, беспокойные восточные границы были далеко, дела процветали. Обитатели заповедника благополучия не без оснований любили императора, и ликование толпы в тот день казалось вполне искренним.

На улицы высыпали любопытные горожане, их принарядившиеся в полосатые юбки жены и дети с чисто умытыми ради такого случая мордашками. В распахнутые окна нарядных домов выглядывали супруги городской денежной элиты во главе с бургомистршей – эти дамы не без основания опасались попасть в давку. Толпа внизу, на улицах, беззаботно ликовала в предвкушении редкого зрелища, в то время как юркие тощие подростки – подмастерья гильдии воров – под шумок облегчали карманы верноподданных разинь. Славные девушки, склонные к общению с неприжимистыми мужчинами, щеголяли завитыми париками и вызывающе пестрыми декольтированными нарядами, под благовидным предлогом покинув отведенный им квартал.

Магистраты почтительно выбрались за пределы стен и теперь, надвинув шапочки и запахнув плащи, стойко зябли на свежем ветерке – ожидание затягивалось. Отряд городской стражи еще несколько часов назад собрал с улиц самых неприглядных попрошаек: тех, у кого отряженный для этой цели эскулап цепким взором отметил открытые язвы или паршу (брезгливость императора к подобным болезням уже попала в строго запрещенные сатирические куплеты). Запертым в пустующем складе нищебродам выдали из казны по три медных марки – с точки зрения бургомистра более чем достойная компенсация за нанесенную обиду.

Сейчас стражи древками алебард изо всех сил старались придержать ликующую людскую массу; усилия не пропали даром – главная улица, проложенная от ворот прямо к ратуше, оставалась почти свободной.

В полдень хриплой медью взвыли трубы. Императорский кортеж ворвался в город под приветственные крики, громыхая железом и трепеща вымпелами. Жители, теснясь в ответвлениях боковых улиц, старались разглядеть всадников, удивлялись росту и красоте рыцарских коней, мастерски сделанным доспехам, гордой осанке баронов. Кавалькада перестроилась, обоз сразу за городскими воротами незаметно свернул в сторону складов, часть солдат – к казармам, теперь сам император с ближними советниками и внимательной охраной возглавлял отряд.

– Вот он! Вот! – жители таращились на немолодого крепкого бородача в простом хауберте без украшений. Рядом с ним, лишь чуть отстав, как того требовал этикет, ехали трое: толстый юноша добродушного вида с каштановыми волосами, высокий вельможа, пренебрежительно оглядывающий толпу узкими черными глазами, и веснушчатый средних лет коренастый человек, который вообще не носил видимой глазу брони. На этого, третьего, толпа взирала с недоумением – слишком неказист был вид всадника, так не похожего на вельможу. Мало кто из горожан узнал Билвица – ближайшего советника императора и главу политической разведки Церена.

Женщины бросали цветы под ноги императорского вороного жеребца. Шум нарастал, как грохот урагана:

– Долгие лета императору! Слава!

– Слава! Слава!

Оглушенные бароны растерянно вертели «железными» головами. Кавалькада наконец-то добралась до ратуши, государь полуобернулся к народу – однако громовой голос Гизельгера уже не сумел перекрыть воя толпы. Давка, не столько уменьшаемая, сколько усугубляемая толчками стражников, не позволяла ни разобрать смысла приветственных речей, ни подобраться поближе.

Недовольные и обиженные, те, кто за несколько часов до прибытия императора второпях строчили свои прошения, надеясь передать пергаменты если не в руки «самого», так хотя бы вручить кому-нибудь из приближенных, теперь разочарованно вздыхали. Людская масса на площади гудела, как гигантский улей, и колыхалась полем несжатых колосьев. Из распахнутых окон, с балконов, крыш открывался величественный вид на бурное море голов. Правда, хладнокровных ценителей величия нашлось немного: приветственные крики уже вовсю перемежались жалобами полузадавленных людей.

Наконец за свитой правителя громыхнули кованые двери старой ратуши. Восторг утомленных горожан пошел на убыль, толпа нехотя разбредалась, горожане раздраженно толкались, некоторые успели обнаружить пропажу срезанных ворами кошельков и теперь отчаянно богохульствовали – там и сям вольно поминались имена святых Иоанна, Регинвальда и Никлауса, официальных покровителей Империи. Плотный поток верноподданных тел постепенно распался на юркие ручейки, ручейки растеклись по улицам, улочкам и дворам. Приверженцы великого императора вернулись к своим обыденным занятиям. Осенние дни кончаются быстро. Сигнал трубача – гасить свечи – не заставил себя ждать. И только в стрельчатых окнах ратуши мерцал допоздна тревожный свет.

Господин Файль, старшина цеха оружейников, член городского совета, не на шутку разволновался. Честь личной беседы с государем лишила фробургского бургомистра изрядной доли душевного равновесия. Возможность оказать империи услугу замерцала теплым, заманчивым светом – сродни зыбкому, но соблазнительному мираклю.

Невысокий, плотный, лысоватый, господин бургомистр не был героем, не выглядел героем и не желал становиться героем. Власти в городе, достатка в доме и уважения горожан вполне достаточно для добропорядочного человека. Когда-то, лет этак сорок назад, жизнерадостный юный Петер, сын оружейного мастера Файля и его супруги госпожи Хельги, был иным – он мечтал о возможности не только изготавливать отличные клинки, но и лично пустить такой клинок в дело, приобщившись к одной из пограничных войн Империи. Разумеется, со славой и немалой выгодой.

Тогда и приключилось событие, на благоприятнейшие последствия которого теперь всерьез надеялся пожилой бургомистр. Недаром он ждал годы, не доверяя сведения канцелярии короны: нередко письма и прошения подданных Гизельгера исчезали в недрах канцелярии столь же бесследно, как пропадают смачно проглоченные болотом путники.

Впрочем, если не кривить душой, когда-то драгоценные сведения и не казались господину Файлю столь уж важными, он почти забыл о них. Теперь – другое дело. Теперь – самое то…

Сорок лет назад пятнадцатилетний непутевый Петер беззаботно проводил в холмах один их летних воскресных вечеров, отправившись туда, как только закончилась обязательная церковная служба. Он любил холмы. Блестела озерная вода под неяркими вечерними лучами, сплошной кустарник скрывал пологие склоны, примыкавшие к озеру. Особенно густыми были заросли в ложбине между двумя холмами. В кустах что-то возилось, подросток раздвинул ветви – в сторону метнулась птица – птенец перепелки, отставший от выводка. Добыча ловко увернулась, брошенный камень бесполезно улетел в бурьян, птенец ловко шмыгнул в траву. Одежда цеплялась за ветви, и сын оружейника, утыканный колючками шиповника и обожженный крапивой, с трудом продирался сквозь кусты.

В конце концов башмак Файля зацепился за какую-то колдобину, и незадачливый птицелов упал, взметнув серое облако легкого цветочного пуха. Птенец скрылся в траве и затих. Юный оружейник попытался освободить ногу, отгреб в сторону почву вместе со слоем листвы, толстыми червяками, жирными перепутанными корнями и обнаружил дырку в земле.

Не то чтобы подобные отверстия в земле были чем-то удивительны. Там, на противоположной стороне Эвельси, в крутом каменистом склоне, имелась настоящая просторная пещера, пещера с недоброй славой, о которой любили поговорить длинными зимними вечерами. В пещере, по старому варианту легенды, обитали горячащие воображение бесы, а по новому – останавливались для дележа добычи бродячие альвисы.

Но это узкое отверстие открылось прямо под ногами, низко, в ложбине между холмов. Петер, обломав ногти, расширил дырку, поджег ветку огнивом, просунул руку с импровизированным факелом внутрь и попробовал оглядеть находку.

Это была не пещера, а глубокий – не видно дна – колодец, который угрюмо уходил в таинственную темноту. Глубже чем на восемь локтей под поверхностью земли лежит ад – так учила святая церковь, а в ад, как известно, никто не торопится по доброй воле, Файль благоразумно отступил. Впрочем, в колодце все равно не было ступеней – по такой крутизне не спуститься, не подняться никому, исключение мог составить разве что бесплотный дух зла. Петер замаскировал отверстие ветвями и не стал болтать о находке.

Теперь старое полузабытое приключение юности могло обернуться немалой выгодой, но и грозило немалым риском.

О том, что альвисы живут где-то под холмами, знали все. Знал об этом и Файль – и тогда знал, и теперь: пропадал скот, исчезали одинокие путники. Впрочем, на Фробург разбойники не нападали – на штурм хорошо укрепленного города им явно не хватало ни сил, ни мужества.

Господин Петер Файль, бургомистр, напрочь потерявший за прошедшие годы тягу к прогулкам в холмах, не считал нужным отряжать городских арбалетчиков в карательные походы – разыскивать вход в подземный ад представлялось весьма неблагоразумным деянием, коль скоро сама преисподняя не особенно беспокоит добрых горожан. Не держали охрану и у подозрительных пещер – однажды городской магистрат на свою беду все же решился на этот шаг.

Стража у «недоброй» пещеры за несколько месяцев не увидела и тени альвиса, ничего, кроме голых каменных стен. Скучающие солдаты через несколько недель уже неистово резались в кости под сводами этой же пещеры, через пару месяцев крепкие башмаки городских шлюх протоптали туда сухую широкую тропу, а отправку в охранение арбалетчики дружно называли «съездить в столицу». Особенно восторгался административной идеей магистратов негласный цех воров и нищебродов – стража на улицах Фробурга заметно поредела.

Запоздало спохватившись, господин Файль твердой рукой прекратил соблазн. Охранный отряд сняли и приставили к полезному делу внутри городских стен, а дальняя пещера осталась мирно зарастать шиповником и крапивой.

Прошли годы – кто бы мог подумать, что так все обернется? Теперь бургомистр лишь пожимал тучными плечами. Впрочем, погибшие в нежданно начавшейся войне с альвисами города стояли довольно далеко от Фробурга.

Головная боль императора и канцелярии короны открывала городу и господину бургомистру возможность… Чего возможность? Потерять покой и благосостояние, коль скоро война придет сюда? Или, может быть, сохранить жизнь и имущество, раз уж военная сила Церена соберется здесь? Купить городу еще большее благоволение императора за тайные сведения? Получить лично для себя, Петера Файля, награду за преданность? Или, может быть, честно и без задних мыслей выполнить долг перед Империей, которой, как ни крути, обязан город своим процветанием?

Впрочем, жребий уже брошен, и не в силах господина Файля помешать ослиным скачкам истории. Но долго, очень долго не мог этой ночью заснуть почтенный бургомистр Фробурга…

– Государь, насколько все же я могу пойти навстречу требованиям уэстеров? – Билвиц принимал последние наставления, почтительно стоя перед императором.

– В отношении компенсации их расходов на помощь – на любые требования… в разумных пределах, друг мой. Ты сам знаешь разумные пределы, за что я тебя и люблю. В отношении спорных территорий – нет, ни лоскутка, этот пирог не для их гнилых зубов. Но и не отказывай окончательно, выиграй время, пока разберешься, что за дела там происходят. Я не буду учить тебя, ты хитер, как старый лис, Билвиц, используй свои возможности и своих людей. Возьми почтовых голубей, отсылай все новости немедленно. Мне не нравятся признания, вырванные у той пары Отрицающих. Мне не нравится подозрительная возня в баронствах западных окраин, близких к Уэстоку. И помни – для нас очень важна помощь уэстеров в войне с альвисами, но в конце концов Империя может обойтись и без нее.

– Государь, вы решили-таки использовать то, о чем рассказал вам этот боязливый бургомистр?

– Мой верноподданный бургомистр, Билвиц… – Император укоризненно улыбнулся. – То, что он поведал, довольно интересно. Смотри сюда… Вот тут, на карте… Разными красками окрашены места, в которых более-менее часто случались нападения за последние несколько лет. Красным цветом – четыре погибших города. Ты ничего не замечаешь?..

– Почти правильный круг. Вокруг Фробурга более-менее спокойно. Чем дальше, тем чаще стычки, больше убитых…

– А тем не менее здесь есть пещеры, должны быть и альвисы. Должны быть, но их почти не видно и не слышно. За последние три года – ни одного убитого солдата в гарнизоне, всего несколько ограблений довольно темного происхождения. Ты понимаешь?

– Если бы я хотел спрятать то, что важнее всего, я бы положил это нечто на видное место, как безобидный предмет, и больше не трогал, мой император.

– Ты прав и понял правильно. Здесь их гнездо. Доказательств нет, но мы оба – оба! – чувствуем, что это так. Мне понадобится четыре-пять месяцев, чтобы предположения стали уверенностью. Тогда начнется наша война. А пока – разреши для меня вопрос с уэстерами, старый друг. Отсутствие вестей – хорошие вести, если дело обернется плохо – воспользуйся голубиной почтой. И запомни, не записывая…

Император медленно перечислил имена – те самые, которые не доверяют бумаге. Советник молча слушал.