Текст книги "Агент нокке, или на войне как на войне"

Автор книги: Елена Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Вас нужно лишить диплома, шарлатан,– разорялся чинуша, – я уже запланировал через неделю новую экспедицию! А ваш нокке умирающим прикидывается, от работы увиливает.

– Как запланировали, так и отмените, – спокойно ответил ему доктор, показывая собеседнику кардиограммы Ника, – мальчика только что вытащили с того света на этот. Ему даже дышать больно.

– А мне плевать на капризы этого сосунка. Если он случайно умрет, то одним нечистым эльфом станет меньше. Через неделю мальчишка должен быть как новенький, или ты, клистирная трубка, меня узнаешь. И не суй мне свои бумажки – все равно ничего в них не понимаю. Я знаю, у детей инфаркта не бывает.

– Делайте, что угодно, но разрушенные клетки от крика не оживут, разорванные сосуды не восстановятся. Даже на то, чтобы сформировался хороший рубец на сердце, требуется время. И не Вам мне указывать, как лечить детей. Это Ваша вина, что мальчик надорвался. Да и другие дети тоже пострадали. Это Вы, со своими "наполеоновскими планами" их чуть не погубили. И только посмей пикнуть, все художества твои всплывут. В твоих интересах прижать хвост и помалкивать. Молись, чтобы с детьми ничего больше не случилось. Не надейся надолго пережить первого умершего ребенка.

Я тебя Алешкиному отцу отдам – он тебя быстро обратит в истинную веру.

Алешка тоже вернулся еле живой. Мальчик всю ночь мучился кошмарами, а утром не мог поднять голову от подушки. Его отец пообещал доставить порцию острых ощущений тому, кто так обошелся с их сыном. Мальчишка до сих пор обессилено лежит в своей комнате и горстями глотает таблетки, не в силах даже выйти на улицу. А по утрам к ним приходит знакомая медсестра и дома пахнет лекарствами.

Николай Иванович разрешил лечиться дома. Алешка рвался к другу, но мама не пускала. Она вообще боялась расстаться с сыном дольше, чем на час.

Что было дальше, Ник не слышал, потому что заснул. Он очень устал.

Чинуша ушел, хлопнув дверью. Идя по коридору, он грозился всеми карами, обещал пожаловаться товарищу Сталину, сгноить всех в ГУЛАГе и прочее. Но не успел.

Вечером он умер от сердечного приступа на роскошной даче в Борвихе. Жена, сыновья и дочь, прислуга Глаша не спешили на крик корчащегося от боли пожилого мужчины. Никто из тех, ради кого он всю жизнь обманывал, воровал, заискивал перед "сильными мира сего". Никто не спешил остановить уходящую жизнь, облегчить его последнее минуты. Они еще при живом отце и муже делили нажитое им богатство.

Могущественный чиновник, скопивший все это, умирал как последний бродяга в тоскливом и горьком одиночестве – покинутый семьей, брошенный друзьями. Да и были ли у него друзья? "Скорую" вызвали соседи. Скорая помощь пришла слишком поздно.

На похоронах родственники разругались из-за наследства и потом не один десяток лет судились между собой. Каждый доказывал, что именно он был ближе и роднее покойному, что именно он имеет право на большую долю наследства. Их потомки до сих пор судятся, обогащая очередное поколение адвокатов.

Когда Ник проснулся во второй раз, он услышал, как два знакомых голоса спорили.

Один говорил, про равновесие, которое было нарушено. И это очень плохо. Но другой голос что-то тихо возражал ему. Но оба согласились, что открыть портал для двухсот человек слишком трудно даже для взрослого.

Ник открыл глаза и увидел Александра Викторовича.

– Дядя Саша, а где все? Меня скоро отпустят? Мне так здесь надоело. Опять эти уколы, не могу больше!

– Придется потерпеть, – ответил ему руководитель, – Ты все сделал правильно, малыш. Только, Ника, ты не бережешь силы и слишком выкладываешься в начале. Ты был ранен. Мы же говорили, что за такие дела нельзя браться чуть уставшим, чуть приболевшим. Силы, которые ты вызвал, могли запросто раздавить тебя. Хорошо, что помогли твои друзья из леса.

– А что мне оставалось. Мы бы все погибли. А где те, из леса? Они живы?– Ник попытался приподняться.

– Конечно, живы, малыш, – улыбнулся Александр и погладил его по голове, – и, скорее всего, дома!

– Алешка… – начал было Ник, и устало откинулся на подушку.

– Он в порядке, малыш. Все наши живы, – успокоил его дядя Саша.

– Это… так… здорово, что все живы.

Ник закрыл глаза – беседа утомила его. Через несколько минут, он уже крепко спал без сновидений.

Постепенно мальчишка узнал место, где находится. Это была до боли до ужаса знакомая больница. Но теперь это был военный госпиталь. Было очень много раненых, контуженых и просто тяжелых больных. Их было так много, что даже коридоры были заполнены. И появилось много новых работников.

Как майор Исаев и Николай Иванович сорвали сенсацию.

Как только мальчика в бессознательном состоянии привезли в больницу, сразу поползли слухи. Что он здесь делает, если буквально в нескольких метрах находиться прекрасная детская больница. Кое-что рассказала о нем тетя Аня – не со зла, а по доброте и простоте душевной. Ее дополнила медсестра Люба, которая казалось, работает со дня основания больницы и все про всех знает. Эта тетка так все переврала, что бедная Анна уже пожалела о том, что не сдержала язык. Круги уже шли по воде.

Молоденькие санитарки, которые еще не выросли из детских игр, прошмыгивали в палату "посмотреть на маленького эльфа". Они надеялись увидеть крошечное создание с крылышками. Но Ник не соответствовал их представлением. "Брехня все это",– дружно решили разочарованные девочки, и больше никогда не возвращались к этой теме.

Каждый день рождались и умирали легенды – одна фантастичнее другой. Каждый день больницу осаждали толпы любопытных. В основном это были экзальтированные дамы и девицы, которым не приходилось в поте лица добывать кусок хлеба – женам и дочерям ответственных работников хлеб, масло и другие продукты приносили на дом.

Но почему-то сотрудники больницы не спешили перед ними расшаркиваться. Эти дамы мешали работать всем – от главного врача до санитарки, их скандалы и истерики беспокоили тяжелых пациентов. Всех жаждущих истины направляли к Николаю Ивановичу, который стал заведующим отделением. Но тот был то на операции, то на совещании, то проводил обход, то занимался со студентами.

Счастливицам, которым удавалось попасть к неуловимому заведующему, также не удавалось узнать ничего нового. И еще доктор читал им длинную нотацию, смысл которой был в следующем – надо заниматься делом, а не изводить своими дурными фантазиями врачей и медсестер, измученных тяжелой работой. Из кабинета женщины уходили как оплеванные, но желающих узнать правду не становилось меньше.

Однако правду все-таки узнали. Раньше всех правду о мальчишке вычислил один разведчик, который лечился здесь от сердечного приступа. Он внимательно наблюдал за ребенком, прислушивался к его бессознательным выкрикам. Офицер сопоставил слухи с имеющимися сведениями. Вскоре Максим Исаев знал о мальчике почти все. И он решил, что ребенка надо оградить от нехорошей шумихи. Другие пациенты госпиталя – солдаты и офицеры, согласились с этим.

Кроме того, в толпе праздно шатающихся бездельниц могли затесаться действительно опасные личности. В городе видели известную в определенных кругах даму. Она специализировалась на убийствах в больнице, которые выглядели как трагическая случайность. С помощью военных врачам, наконец, удалось навести порядок. Они начали обучать всех шатающихся без дела "любить Родину – мать Вашу!". Кроме того, Николай Иванович сделался невежлив с дамами.

Слухи по городу как ползли, так и ползут. Однажды в больницу как-то прошмыгнула корреспондентка местной газеты. Ей повезло не больше, чем прочим. Для публикации беседы с одной Вероникой Леопольдовной, которой льстило личное знакомство с героем новомодных легенд, было явно недостаточно. Кое-как подтасовав факты, девушка сдала статью для печати, но ее не пропустила военная цензура. Но она не сильно расстроилась. Девушка обработала и напечатала рассказы пациентов госпиталя о разных необъяснимых происшествиях на фронте. Несмотря на то, что большая часть этих баек выдуманные, именно этот материал был напечатан. А мечты Вероники Леопольдовны о славе так и остались мечтами.

Что делал в больнице Ник, и как он подружился с Максимом Исаевым.

Самого Ника эти "мышиные страсти" не очень волновали. Его беспокоили совсем другие проблемы. Силы возвращались медленно. По мнению мальчика, слишком медленно. Лежать все время надоело, а вставать не разрешали. Магические шалости, даже самые невинные, были под запретом. Всякие процедуры и уколы уже достали.

Была еще одна неприятность – медсестра Наталья уходила на фронт. Ник подозревал, что она уходит добровольно – принудительно. Но это ничего не меняло. Пришлось все заботы о ребенке взять на себя тете Любе. Она все делал наспех, грубо, стараясь поскорее отвязаться от неприятных обязанностей. И все время обзывала Ника "девчонкой", "неженкой", "кисейной барышней". Мальчишка уже не плакал, а просто тяжело вздыхал и закусывал губы, чтобы не закричать. Ему по-прежнему было больно, но Ник не хотел доставлять этой тетке удовольствия видеть его слезы. И было скучно…Скучно!!!

Как в прошлый раз его навещали друзья из "турклуба", дядя Петя с Дашей. Даже баба Аня, освободившись, прибегала поболтать с ним. Но что-то было не так.

Посещения разрешали не больше получаса в день, запрещали сообщать новости.

Единственным развлечением были разговоры с дядей Максимом, тем самым разведчиком.

Он не копался в прошлом собеседника. Взрослый мужчина и мальчик болтали обо всем и ни о чем. Из этих разговоров Максим Исаев делал очень важные для себя выводы.

Разведчик узнавал: что для маленького никса важно, а что нет, как и о чем, мальчик думает, во что верит, чего боится. Что малыш сделает с удовольствием, о чем лучше его не просить. Максим не просто формально понимал маленького никса (как некоторые профессионально непригодные учительницы и медсестры), а понимал, почему он говорит так, а не иначе. Иногда мальчик рассказывал дяденьке, про то, как он жил дома. Взрослый мужчина, как мог, развлекал и утешал ребенка. В свободное от философствования время они вместе смотрели в окно на пролетающие облака, наблюдал за изменениями в больничном садике. Максим Исаев рассказывал интересные случаи из своей жизни, ненавязчиво наставлял и учил ребенка.

Маленький представитель таинственных хельве, которых якобы не существует, был рядом, на расстоянии вытянутой руки. Максим много читал о дивном народе: от возвышенных од и баллад "о прекрасноликих юношах и девах, осененных древним знанием", сложенных друидами, равняющие их с ангелами, до католических апокрифов, где их причисляют к слугам сатаны. Но и те, и другие источники были страшно далеки от истины. Католические пособия для начинающих инквизиторов довольно точно описывал внешность врагов церкви, богомерзких нечестивцев хельве.

Однако сам Максим не видел в двенадцатилетнем мальчишке, который выглядел на все четырнадцать, ни демонического обаяния, ни ангельского смирения. Этот истощенный и напуганный, постоянно голодный на ласку, ребенок умел много из того, о чем обыватель даже и не подозревает. Мог подозвать к себе алюминиевую кружку, как щенка. Мог захлопнуть окно, легонько дернув худеньким плечиком. Мог даже запросто поболтать с удавом, которого оставили на минутку цирковые артисты, (огромная змея свернулась клубочком у ножек кровати, положив свою пугающую морду на подушку, рядом с лицом мальчишки). А растрепанный воробышек что-то чирикал ему, присев на спинку кровати и испуганно косясь на огромную змею. Но жизнь его от этого проще и веселее не стала. Телепатия не спасала его отца от предательства, а мальчика от сиротской доли. И боль он испытывает также, как и любой другой на его месте. И кровь у него красная, а не зеленая. Они очень привязались друг к другу.

После общения с тетей Любой у Ника портилось настроение и тянуло на философию.

Потирая руку после очередной капельницы (она была вся в синяках и очень сильно болела – сосуды под кожей были тонкими и быстро лопались, приходилось снова колоть, иногда по пять шесть раз).

Маленький нокке все время мучился одним и тем же вопросом: "Почему я?". Он напряженно думал, за что же его так жестоко наказывает судьба: почему убили именно его родителей, почему разорили именно их поселок? Кто виноват в этом? Как так случилось, то он остался совсем один?

Ник поделился переживаниями со своим взрослым другом. Дядя Максим высказал свое мнение на этот счет.

Он говорил, что фашисты хотят везде установить свой "новый порядок". С волшебной страной они также не станут церемониться. Конечно, один или два отряда штурмовиков будут уничтожены, не успев понять, где находятся. А если они полезут изо всех щелей, как тараканы? Магия и техника волшебного мира несла бы смерть и разорения по всем доступным мирам.

– Твои родители очень любили тебя, малыш, но не могли нарушить присягу, – успокаивал мальчишку взрослый мужчина, – Они ценой своей жизни выполнили долг перед родиной. Это была их плата за бездействие и равнодушие ваших руководителей.

И ты, Ника, тоже молодец. Они сверху глядят на тебя и гордятся тобой.

– Правда?! – мальчишка схватил руку взрослого дядьки и долго не отпускал. Он все это и сам знал. Но как приятно услышать добрые слова об умерших родителях от взрослого и очень умного дяденьки, которого все уважают. Вскоре он заснул и спокойно проспал всю ночь.

К Максиму приходила женщина, которая излучала доброту и сочувствие. Она была в интересном положении. Она приносила вкусные пирожки и ласково ворковала с мужем.

Ника она тоже не обижала. Скоро между этими любящими людьми пролягут страшные километры военной разлуки. И снова ей придется ждать… Будут короткие письма по разрешению центра, мимолетные встречи под наблюдением своих и чужих.

Мальчишка глядел на них и вспомнил маму, которая тоже так ждала папу, уходившего в ночь. И украдкой плакала на кухне, когда думала, что дети ее не видят. Или что-то лопотала про суп, оставшийся на плите (она его сроду не варила).

Когда Нику разрешили двигаться, он мало помалу перезнакомился со всеми пациентами и сотрудниками. Мальчишка стал всеобщим любимцем. Все они старались побаловать его. Со всеми ребенок находил общий язык – и с офицером-подводником, и с суровым, степенным сибиряком, и с шустрым одесситом. Каждому хотелось побаловать и приласкать ребенка, перекинуться с ним парой фраз.

Однажды Максим застал Ника в подавленном состоянии духа. Он лежал молча, отвернувшись лицом к стене. Его губы дрожали, глаза опять переместились на мокрое место. Мальчишка не отвечал на приветствия, не смеялся над шутками.

В коридоре разорялась тетя Люба, которая клялась, что умывает руки и предпочитает сутки простоять за операционным столом, чем возится "с этим щенком, который навязался на мою голову". Левая рука была перевязана – тетушка умудрилась сломать иглу, которую пришлось извлекать, разрезав кожу и мышцы в нескольких местах. Ника держали несколько офицеров, уговаривали потерпеть. Все это длилось около получаса, пока молодой хирург Михаил Андреевич (который в студенчестве подрабатывал здесь же санитаром) не удалил эту злополучную иглу.

Мальчику показалось, что прошла целая вечность. Он был очень бледным, его шатало.

Трофим Егорыч, тот самый офицер-сибиряк, еле довел измученного и уставшего от переживаний Ника до его кровати.

Старую медсестру возмутило то, что мальчишка позволил себе при этом пару раз вскрикнуть от боли. Пожилая женщина почти всю свою сознательную жизнь жила одна (не считая восьми эпизодов замужества – общей продолжительностью около десяти месяцев). У нее выработалась стойкая аллергия на юность. Любой парень, любая девушка вызывала у тети Любы приступ негодования. "В наше время" и трава была зеленее, и вода мокрее. Девушки были порядочными, юноши честными, дети воспитанными. Любой ребенок вызывал у нее приступ депрессии. Ника старая медсестра люто ненавидела. И она прилюдно высказало свое мнение о нем:

– Нечего с ним возиться! Еще давай разревись, неженка! Нечего было дергаться!

Тоже мне герой! Плачет как девчонка, притворяется, будто больно! И не больно тебе, не выдумывай! Нечисть ушастая! Таким как ты одно лечение – пуля в лоб или лопатой по затылку! Нечего на тебя лекарства переводить! Да если бы не Николай Иванович!!! Возится тут с тобой! Диссертации тут пописывает – диссертмахер! А мы, простой народ, страдаем, И папаша твой такой же… И мамашка твоя…

И еще тетенька на всю больницу выкрикивала свое мнение о некоторых разумных существах, типа Ника, и что с ними надо делать. Заслуженная представительница простого народа не обращала внимания на осуждающие взгляды солдат и офицеров, а сам мальчик потемнел лицом и замолчал, сдерживая слезы. Он чувствовал себя одиноким и обманутым. И еще сильно болела рука.

Вечером Ник наконец-то заговорил:

– Со мной возятся только из-за моих способностей, – дрожащим от слез голосом, спросил мальчик, – если бы не они, меня бы бросили умирать там на реке. И никто бы не подошел!!!

– Кто тебя сказал такую глупость, – опешил Максим, – не иначе, как Любовь Наумовна опять распустила свой змеиный язык. Болтает, что попало, а ты слушаешь.

– Можно подумать, она не права.

Дядя Максим рассказывал, как за него беспокоились его друзья. Алешка, Настя и ее брат Саша каждый день осаждали Николая Ивановича, пока мальчик был без сознания.

И теперь приходят каждый день, а ведь у них своих дел полно. Папа Маринки и ее мама доставали лекарства для больного Ника. Петр Сергеевич с Дашей по очереди дежурили у его постели. Потом взрослый мужчина напомнил о его первых днях в России. Про то, как ему помогали, как его лечили, чем ради него рисковали. И не требовали ничего взамен. Помогали просто потому, что не могли не помочь ребенку, который нуждается в помощи. Взрослый друг напоминал, что друзья его любят просто за то, что он есть.

Ник повернулся к взрослому другу, и не отвел взгляда. Уже не было в глазах мальчишки такой безнадежной тоски. С ним можно разговаривать.

– Вы, правда, так думаете? Или просто так…

– Не стоит так переживать из-за бредней сумасшедшей старухи. Она обижена на весь мир, зато, что ей не восемнадцать лет. Вот и радуется, когда кому-то удается испортить настроение. Думает, что от этого она помолодеет.

Ник рассмеялся сквозь слезы. И долго не мог остановиться. Парнишка стал успокаиваться, страшные слова медсестры уже не пугали.

Боевой офицер еще долго уговаривал ребенка. Тот к утру успокоился и повеселел.

Особенно, когда узнал, что Любовь Наумовна здесь больше не работает. Николай Иванович настоял, чтобы ее перевели в другое отделение. Он не смог бывшей сотруднице простить такого поведения с мальчиком, даже за все ее боевые заслуги.

Пожилая женщина была очень обижена и даже грозилась пожаловаться в профсоюз, в партком. Но на новом месте ей понравилось: детей там не было и в помине. Зато был один старичок примерно ее ровесник. И у пожилой медсестры наметился девятый эпизод замужества. Это было заметно: Любовь Наумовна гигантской бабочкой порхала по этажам. И была благодарна Николаю Ивановичу за то, что он избавил ее от своего общества. И от противных плакс.

Место тети Любы в тот же день заняла Ася – спокойная и молчаливая девушка. Она, может, была не так ловка, как ее старшая коллега, но зато умела не драматизировать и без того неприятные моменты.

Время шло. Из больницы выписали дядю Максима: они с женой шли по улице, держась за руки. И весело щебетали. Нику вдруг захотелось вырасти и тоже так идти по улице с хорошей женщиной. И чтобы она так вот смотрела не него. Вскоре к Нику приехали все его друзья одновременно. Они долго благодарили врачей и Асю. Сам доктор на прощание обнял мальчишку и пожелал Нику больше не попадать в больницу.

Вся процессия отправилась в квартиру Петра Сергеевича. И всю ночь шло веселье.

Даже соседские старушки не возмущались.

Глава 7. "И осень прекрасна, когда на душе весна".

Оказалось, что пока Ник приходил в себя, дома кое-что изменилось. Стояло предзимье, но… Сашка стал проявлять определенный интерес к Маринке, которая из долговязой девицы превратилась в стройную и красивую девушку. Алешка начал оказывать знаки внимания Даше, которая как-то неожиданно похорошела. У Насти появился ухажер из соседнего дома. Ник чувствовал себя одиноким и покинутым. Он выглядел много старше своих лет. Незнакомые люди давали ему на вид шестнадцать, а то и все семнадцать. Кроме того, парень ужасно ревновал девчонок, но скрывал это за заботой об их нравственности.

– Нашли время по углам обжиматься, – ворчал Ник, увидев одну из образовавшихся парочек.

Хорошо, что Петр Сергеевич еще не потерял голову. Но однажды Петр Сергеевич пришел домой не один. С ним пришла красивая и, видимо, хорошая женщина, Нику она показалась знакомой.

– Познакомься, Ника, – это Лилия Борисовна, моя хорошая знакомая, – улыбаясь, представил подругу дядя Петя.

– Очень приятно,– произнес парнишка мрачным тоном. Это "очень приятно!" заменило длинную фразу о том, что в возрасте Петра Сергеевича путаться с женщинами не красиво, история с Райкой ничему его не научила, и что опекунша нужна мальчику как дельфину брюки и рыбе зонтик.

Петр Сергеевич смотрел на него с осуждением. Назревал скандал.

– Хватит злиться, мальчики, – разрядила обстановку женщина,– давайте обедать.

За обедом они проговорили довольно долго. Новая подруга опекуна Нику понравилась.

Не было в ней надрывной стервозности и занудства, как у Раисы. И она по-матерински опекала Дашу и Ника. Дети к ней очень привязались. Оказалось, что она работает в военном госпитале врачом-кардиологом. И ей тоже одиноко в своей комнате, среди скандалящих на коммунальной кухне тетушек. Лилия всегда мечтала о большой семье, да вот не сложилось. И ей очень нравился Петр Сергеевич – у них было очень много общего, с ним всегда весело, и он при этом надежный. Вскоре Нику стало не до ревности.

Через несколько дней детей из спецотряда стали готовить к новому заданию. Опять начались тренировки, учеба по особой программе. Им предстояло вывести из Германии группу агентов, которые находились на грани провала. В Германии их встретил и наставлял майор Исаев, тот самый дядя Максим, с которым он познакомился еще в больнице. На этот раз все было хорошо – задание выполнено, никто не пострадал.

"Я сам не смог бы провернуть это дело лучше" – получили они шифровку от дяди Максима. Несколько дней отдыха – и опять подготовка, опять новое задание. Максим Исаев предупреждал центр, что дети могут сорваться, но почему-то никто не предавал его словам особого значения. Сверстники "туристов" очень им завидовали, Николай Иванович каждый раз боялся за детей. Но пока все обходилось – никто из них не попал в маленький госпиталь на окраину города.

Только вот Настя обижалась, что мальчики стараются ее и Марину стремятся любой ценой оставить дома. Она считала себя полноправным членам отряда. Настя тоже хотела участвовать, а ее не пускали. Девочка плакала, устраивала скандалы, даже насылала кошмары. А ее все равно не брали. Настенька была еще очень молоденькой, многого в жизни не понимала.

– Настя, ты же девочка! Ну, зачем тебе это все?

– Вам то весело, а мне скучать с Маринкой оставляете!

– Знаешь, сестренка, я бы лучше поскучал, чем так веселиться, – говорил ей брат, а девочка все равно обижалась.

Девочка мечтательно рассуждала о романтике дальних дорог, об опасных приключениях и о многом другом, о чем мечтают молоденькие девицы.

А ее брат вспоминал совсем другое: промокшие, гудящие от усталости ноги, болотные и степные кровососы, нудное зудение комаров. Ветер и дождь, хлещущие в лицо. И смерть, подстерегающая под каждым кустом.

– Да ну вас! Никакой романтики, – обижалась Маринка на эти мысли.

Новые знакомства в туристическом клубе.

Ник по-прежнему возился с малышами во дворе и в школе, по-прежнему занимался в туристическом клубе "Белая Сова" у Александра Викторовича. Бездельничать сильно надоело в больнице. Мальчишка с радостью окунулся в водоворот жизни: сдавал экзамены экстерном, потом летел в школу к своим подопечным, а вечерами пропадал в клубе. Даша и Марина ходили уже в другую школу. Обе девочки таинственно перешептывались. Даша ругала названного брата:

– Тебе надо питаться, а ты куски таскаешь! Никуда не пойдешь, пока не поешь нормально!

Ник иногда слушался ее. Куда чаще просто уносился по своим делам, на ходу дожевывая бутерброд, с чем бог послал. И что-то невнятное отвечал набитым ртом, прыгая по лестнице через ступеньку. Минуту спустя он весело несся по улице вприпрыжку, что-то насвистывая.

Но однажды что-то произошло. Ник не выходил на улицу, не появлялся на тренировках. Парень замкнулся в себе. Он не появлялся в школе, где его с нетерпением ждали младшие друзья, заметно вытянувшиеся и повзрослевшие. Малыши обрывали телефон, а Ник упрямо отказывался разговаривать. Мальчишка ничего не ел, угрюмо лежал на своей кровати, упрямо уставившись в одну точку. Так продолжалось целый день, потом другой. Петру Сергеевичу это надоело. Он прямо спросил Ника, в чем дело. Тот протянул дяде Пете смятый листок бумаги, вырванный из какого-то комсомольского журнала. Автор бессмертного творения назвался Ильей Эренбургом.

Петр Сергеевич развернул смятую бумагу и углубился в чтение.

"Говорят, что воровство – последнее ремесло. Но для немцев воровство – единственное ремесло. Немцы не хотят работать у себя дома, предпочитают грабить на дороге. Все они грабители – от мала, до велика. Рейхсмаршал Геринг нахапал на войне пять миллионов золотом. Этот боров весит восемь пудов: зажирел. Но и маленький фриц не дурак – у него в сумке и русский ситец, и сало, и детские штанишки.

Воровство не только ремесло, но и немецкая политика. Они говорят: "Мы, немцы – народ без пространства". Они забрали немало чужой земли. Они прикарманили Польшу, Норвегию, Бельгию, Францию, Чехословакию, Югославию, Грецию. Им было мало. Они напали на нашу страну. Они вытоптали Украину, Белоруссию. Жаден немец: чем больше он крадет, тем больше ему хочется. Брюхо у немцев бездонное. Когда он досыта наестся чужой землей? Да только тогда, когда мы набьем землей рот последнему фрицу. Спорить с немцем нельзя: слова от него отскакивают. Он считает, что только он, немец, все понимает. Но есть на свете доводы, которые доходят и до фрица.

Когда, например, начинают стрелять наши артиллеристы, эту музыку всякий фриц понимает. Убедить немца нельзя, но зарыть немца можно и должно. Чем больше немцев перебьет каждый боец, тем быстрее закончится проклятая война. Чем больше немцев перебьет каждый боец, тем больше останется в живых наших. Убей немца – не то немец убьет тебя. Много еще немцев, но все-таки виден конец: мы их перебьем.

Немцы говорят, что они – народ без пространства. Ладно, мы выдадим каждому фрицу по два аршина. Проклятая страна, которая принесла столько горя всему человечеству, которая разорила и опечалила наш народ, получит по заслугам:

Германия станет пространством без народа.

Умели воровать, умейте отвечать".

Конечно, имя и фамилия парня больше скандинавские, чем немецкие. Его отец подписывал свои сказки псевдонимом, чтобы не вызывать подозрений. И походил он внешне больше на чувственного норвежского рыбка, потомка свирепых викингов, чем на почтенного бюргера.

Но тот самый пруд, та самая мельница, где прошло его детство, то самое озеро, где навечно остался папа, тот ручеек, где была убита мама, находится именно в том месте, где предлагают устроить "пространство без народа". Нечто похожее маленькому Нику читали еще в той, в самой первой школе. (Эти чтения стали основной причиной того, что Отфрид забрал оттуда детей) Этот, с позволения сказать, публицист смешал с грязью его отца, дядю Рихарда, Карпинуса и тетушку Ингрид. Он свалил в одну кучу с нацистами всех его друзей, которые помогали им во вражеском логове, самого Ника и даже Максима Исаева – он осмелился жить под псевдонимом "Юстас". Все то, чем дорожил Ника, весь героизм и доброта русских людей, их терпимость – все то, что юноша любил и ценил, во что он верил, было цинично растоптано.

Нику было обидно, что ради таких болтунов, как этот Илья, он и его друзья рисковали жизнью. Ему было обидно читать такие бумаги. Обидно не столько за себя, сколько за тех, кто остался там, за дядю Максима, и за многих других, о ком маленький хельве говорил с величайшим уважением и почтением. Были среди них и евреи. Но Ник мог поклясться чем угодно, что такое ни один из них не способен публиковать такие гадости.

– Вот жидовская морда! – вырвалось у Петра Сергеевича в адрес автора, – Не бойся, малыш! Это всего лишь бред. Мало ли ты его слышал? Никто не тебя и не думает.

Взрослому мужчине удалось кое-как уговорить Ника. Убедить в том, что это всего лишь глупая агитка. Не более того. Парню не надо было объяснять, кто такие нацисты, и чем они занимаются. Он слишком хорошо это знал – видел своими глазами.

Вроде бы все ничего, но тут позвонил Александр Викторович, и приказал Нику явится в клуб на общий сбор.

Ник опоздал на полчаса. Он сбросил сумку на стол и стал вслушиваться и присматриваться. В знакомой комнате, где дети проводили свои тренировки, набилось много народа. Некоторых мальчишка знал, но большинство были не знакомы с ним. Сам дядя Саша куда-то вышел. В центре стоял симпатичный парень лет восемнадцати и с выражением читал ту же самую статью Эренбурга.

Нику стало плохо. Сильно закружилась голова. Ему казалось, что он попал внутрь чьего-то ночного кошмара. Парень вышел на улицу и судорожно глотнул вьюжную ночь.

Полегчало. Ник демонстративно покинул собрание. За ним бежала активистка Галя, что-то кричала вслед. Ник обернулся, и кинул свою дорожную сумку, в которой, по случайному совпадению, было два отреза красивого материала (для бабушки Евдокии и для Нюры (по документам Анны Гавриловны)), бутерброды с салом, которые завернула на дорогу тетя Лиля, и красочный теплый костюмчик для маленькой Иришки.

Ник собирался после занятий поехать в деревню к старикам на последней электричке.

– Обыскивай!

– Ника, ты что обиделся! Зачем ты так обращаешься с товарищами?

– Нет у меня больше товарищей! Были, да все вышли!

– Ника, постой! Стой, я тебе приказываю! – проснулся главный комсомолец – ты, куда это направился, на ночь глядя?

– Ты же прочитал! Воровать – куда еще!

– Немедленно вернись.

– Не подумаю!

Главный комсомолец испугался. Вот только-только он видел горящие обидой зеленые глаза, эти густые кудри, припорошенные снегом, узкое лисье личико с плотно сжатыми губами. И вот уже никого нет. Парнишку долго искали по городу.