Текст книги "Автомобиль Иоанна Крестителя"

Автор книги: Елена Басманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7

Утром доктор Коровкин проснулся с неприятным чувством – со вчерашнего вечера в его душе сохранилось тревога. Против своего обыкновения он некоторое время полежал в постели, закинув руки за голову и воззрившись в лепной потолок, – ему хотелось понять, что же именно было причиной непроходящего беспокойства. Намерения обворожительного композитора Скрябина, едва ли не мгновенно покорившего душу Брунгильды Николаевны? Доктор когда-то мнил старшую барышню Муромцеву своей будущей супругой, но эти видения становились все реже и реже, пока совсем не исчезли. Или беспомощно-испуганное лицо Марии Николаевны, прочитавшей присланную незнакомцем записку? Клим Кириллович не был уверен, что неизвестный автор – всего-навсего шутник. А возможно, неприятный осадок остался от сообщения Бричкина о предстоящем деле, в котором замешан каменный котелок. Ведь вчерашняя вечерняя газета утверждала, что подобный котелок фигурирует и в расследовании, которое ведет Карл Иваныч Вирхов! Неужели пути Муры и судебного следователя пересекутся?

Так ни до чего и не додумавшись, доктор Коровкин наконец решительно поднялся и, будучи собой недовольным, с каким-то тайным остервенением предался водным процедурам. Затем вышел в столовую, где его дожидалась милая тетушка Полина Тихоновна, заменившая ему безвременно скончавшихся мать и отца.

– Доброе утро, Климушка, – сказала она, по привычке хлопоча вокруг стола, накрытого к завтраку.

Доктор взглянул в окно, затянутое серым тяжелым сумраком, означающим наступивший короткий день, и вздохнул.

– Доброго в этом утре ничего не вижу, милая тетушка, настроение не из лучших, тревожно-угнетенное.

Полина Тихоновна уселась напротив и, поставив локоть на стол, подперла ладонью щеку. Несколько мгновений с любовью и сочувствием она разглядывала племянника.

– Я тоже весьма расстроена. В утренней газете сообщают о смерти Валентина Агафоновича Сайкина, крупного книгоиздателя. Что теперь будет?

– А что? – механически отреагировал доктор, поглощая овсяную кашу с изюмом.

– Издательство Сайкина выпускало дешевые брошюры и книги, – вздохнула тетушка. – И я не раз их покупала – о пользе бани, о домашней выпечке, о тайнах огородничества, о христианских заповедях. Как его наследники поведут дело? Сможет ли народ покупать Рокамболя, Густава Эмара и Конан Дойла по доступным ценам?

– А при чем здесь Конан Дойл? – доктор недоуменно приподнял брови.

– Многие издательства брезгуют такой литературой, а господин Сайкин давал народу пищу для ума.

Доктор поморщился.

– И смерть его очень странная, – Полина Тихоновна перешла на полушепот, – каменные котелки, флаконы, разрыв сердца…

– А, так это дело расследует Карл Иваныч… Я еще вчера подумывал заехать к нему. Может, сегодня успею. Хотя меня больше беспокоит новое дело Марии Николаевны. Не навестить ли ее?

– Обязательно навести, – подхватила Полина Тихоновна, – девушка еще очень неопытная в сыске. Мало ли что ей грозит… Но, Климушка, прежде выполни мою маленькую просьбу. Это не займет много времени.

– О чем вы, тетушка? – Клим Кириллович насторожился.

– Прошу тебя, дружочек, если у тебя нет срочных визитов, заехать к моему знакомому, капитану Суржикову.

– Капитану Суржикову? – переспросил доктор, впервые слыша такое имя.

– Да, это брат владелицы косметического салона.

– А откуда вы с ней знакомы?

– Как же, Климушка! Я тебе говорила! Салон производит эмалировку лица! А в моем возрасте такие процедуры не лишние.

Ошарашенный доктор смотрел с минуту на свежее лицо пожилой женщины, с трудом удерживаясь от язвительных комментариев.

– А что с капитаном Суржиковым? – вздохнув, спросил он,

– Сердце пошаливает, – Полина Тихоновна заторопилась, – а ты ведь блестящий диагност, Климушка.

Доктор усмехнулся.

Закончив завтрак и похвалив кулинарное усердие тетушки, Клим Кириллович собрался и отправился по указанному адресу к Сенной, к капитану Суржикову…

Капитан открыл дверь доктору сам. Его широкое рябое лицо, обрамленное по скулам и подбородку чахлой клочковатой растительностью неопределенного цвета, не отразило никаких чувств.

– Проходите, господин доктор. – Он поплотнее запахнул не вполне свежий стеганый халат, из-под которого выглядывала тельняшка. – Горничной не держу. А кухарку послал за шкаликом. Вот сам двери и отпираю.

Доктор снял пальто и шапку и самостоятельно повесил их на вешалку, где сиротливо обвисала старая шинель, потом освободился от калош.

– Денег на дрова не хватает, – пожаловался Суржиков, приглашая доктора в простывшую комнату, служившую и столовой, и гостиной, – греюсь сороковочкой. Списали на берег подчистую, пенсию копеечную положили.

Доктор слушал хозяина квартиры вполуха. Он поставил саквояж на круглый стол, покрытый скатертью долго бывшей в употреблении и порядком полинявшей, и огляделся. Гостиная изобличала в Суржикове морского волка. На стене висела карта с пришпиленными малюсенькими бумажными корабликами – списанный капитан, похоже, побывал не только в Балтийском море, но и в Средиземном, и в Атлантике, и на Тихом. На комоде лежали бинокль, белая фуражка, две розовоустые раковины, высушенная морская звезда. Над комодом располагался барометр.

– Давление понижается, мой барометр никогда не ошибается, – сообщил хозяин, улегшись на продавленный диван, – а я это чувствую не хуже барометра. Вчера дул вест-зюйд-вест. Сердцем чувствую – к вечеру будет наводнение. – Он обречено вздохнул. – Ничего нет хуже, чем быть младшим братом старшей сестры. С детства привыкаешь к психологическому давлению, к диктату, к покорности. Старшая сестра всегда воображает себя матерью – приходит не вовремя и заявляет боцманским голосом, что пригласила ко мне доктора – лечить сердце. Будто я все еще маленький.

Доктор Коровкин придвинул к дивану венский стул и приступил к осмотру больного. Сначала он достал из саквояжа маленький ящичек – контролер пульса, с некоторых пор он пользовался этим чудесным прибором, который привез ему из Германии профессор Муромцев.

– Впервые вижу такую штуковину. – Суржиков с любопытством уставился на шкалу и стрелку, передвигающиеся по черным делениям. – Новое слово?

– Новое, – подтвердил доктор, не обнаружив никаких отклонений в кровообращении больного и убирая свою драгоценность в саквояж.

– Вообще-то я на здоровье не жалуюсь, – говорил, претерпевая прохладные прикосновения стетоскопа к своей поросшей поседевшими кудрями груди, хозяин, – но сегодня сердце бушует. Чувствую погоду. К тому же расстроен.

– Вы не простужены? – поинтересовался доктор Коровкин. – В сердце прослушиваются шумы.

– Жара нет, насморка и кашля тоже, – ответил Суржиков, – но сердце обливается слезами.

– По какой же причине?

– Погиб близкий мне человек, родная душа, единственный в своем роде человек в Петербурге, понимавший в кактусах.

– В кактусах? – Доктор с подозрением уставился на капитана Суржикова, приводившего в порядок свой нехитрый костюм.

– И пить – умереть, и не пить – умереть, лучше пить да умереть, – с досадой крякнул больной и попросил: – Вы мне пропишите какую-нибудь настойку. Все равно пью, так лучше пить спирт с целебными веществами. Хочу дождаться цветения кактуса lophoopfora, редкий вид. Знаете ли, если настоять, говорят, здорово силу мужскую повышает. Понимаете?

Капитан Суржиков подмигнул доктору, который вместе с венским стулом уже пододвинулся к столу и в нерешительности занес перо над бланком рецепта.

– Попробуйте мед с луком или тушеного зайца с трюфелями, а то наш родной сельдерей, – предложил недовольно Клим Кириллович. – О нем такая же молва идет.

– Вот-вот! – воскликнул Суржиков. – В этом я с моим покойным другом расходился! Вдумайтесь сами! Если бы сельдереем можно было решить нашу главную проблему, то вся Россия давно бы размножилась, подобно библейскому народу. Или подобно килькам морским. Говорил я господину Сайкину, чтобы он дождался цветения lophoopfora, да он все посмеивался, подлец, прости мою душу грешную.

– Погодите, погодите, – доктор замотал головой, – о каком Сайкине вы говорите?

– Да ведь Сайкин-то в России один был! – воскликнул капитан. – Да помер, царствие ему небесное. Книгоиздатель. Неужели не знаете?

– Лично не имел чести быть знакомым, – доктор откинулся на спинку стула и с тревожным любопытством рассматривал беспокойного капитана.

– А я вот имел! Был лично знаком! Он в своем издательстве выпустил в свет мою книгу. Почти одновременно с Конан Дойлем. Слышали? Весь Петербург зачитывается! И английским писателем, будь он неладен, и мной! Напрасно покойный Валентин Агафонович меня не послушал. Сначала надо было меня издавать, а потом уж Конан Дойла. А то путается под ногами, отвлекает читателя от главного. А главное изложено в моей книге «Как вырастить кактус».

– Погодите, – доктор остановил Суржикова, – а вы-то откуда знаете, как вырастить кактус?

Хозяин горделиво усмехнулся:

– Извольте пройти сюда!

Он подошел к высокой двустворчатой двери, ведущей в смежную комнату, и открыл ее. Взгляду пораженного доктора, на которого повеяло тропически влажным жаром, предстала необыкновенная картина: в помещении, призванном, очевидно, служить спальней, стояла посередине деревянная кровать, покрытая куском брезента, а вокруг нее – на полках, выставленных вдоль стен и возвышающихся до потолка, а также на множестве тумбочек и скамеечек размещались горшки с уродцами всех размеров и форм. Здесь были растения приземистые и вытянутые вверх, тугие и сморщенные – морские ежи, огурцы, тыквы, канделябры, кувшины, покрытые чешуей, сосками, вихрами, бородавками, колючками прозрачными и чисто белыми, рыжими, голубыми.

– Растения весьма неприхотливые. А коллекция – уникальная. Смотрите, какие красавцы. – Источавший нежность голос капитана вывел доктора из внезапного столбняка. – Господин Сайкин оценил.

– Он был у вас?

Доктор, который впервые видел такое собрание редких дорогих растений, встретить которые естественнее было бы в Ботаническом саду или у очень богатых коллекционеров, отнюдь не счел их красавцами, а напротив – испытал к колючим вечнозеленым уродцам что-то вроде неприязни. Кроме того, Клима Кирилловича поразил вид каменного котелка на прикроватной тумбе.

– Никак нет, уважаемый доктор, это я к нему наведывался! Другом своим его почитал, гордился его расположением. Не верите? Думаете, прихвастнул?

Вопросы летели уже в спину доктора, вернувшегося к столу, так как любоваться кактусами, окружавшими брезентовое ложе, он не желал.

– Все деньги на этих красавцев потратил. А сколько из морских походов привез? Род страсти. А господин Сайкин не только книгу мою выпустил, но и удостоил чести вместе сняться на фотографию. Не верите?

– Почему же? Верю, – сказал доктор, заполняя рецепт на настойку наперстянки. – Если у вас, господин Суржиков, при изменении атмосферного давления начинаются боли в сердце, рекомендую соблюдать постельный режим. Ориентируйтесь по своему барометру. Не выписать ли вам на всякий случай еще калибромати?

Краем глаза он видел, что больной его вовсе не слушает, а, открыв верхний ящик комода, перебирает его содержимое.

– Вот! Вот! Полюбуйтесь!

Суржиков положил перед доктором дешевую брошюрку, на которой действительно стояло имя капитана, и речь в ней действительно шла о кактусах. А следом за брошюркой показал снимок. Доктор с недоумением рассматривал фотографию. На ней вокруг круглого стола в кабинете на фоне стены, завешанной портретами, были запечатлены несколько человек, сидящих в креслах. Посередине – тучный бородатый господин с кривоватой улыбкой и выпяченной грудью.

– Это и есть знаменитый Сайкин, – уловив взгляд доктора, прокомментировал капитан. – А рядом с ним я. Узнаете? А элегантная дама с другой стороны – сама Елена Константиновна Малаховская, женщина необыкновенного ума, знаток Священного Писания и всякой там философии. Возле нее компаньон господина Сайкина, Сигизмунд Николаевич Суходел, ловкач и скряга, – аванса у него едва допросился. За ним господин Полянский – тот по костоправству специализируется, тоже книгу написал. Теперь видите, что я вращаюсь среди достойных людей.

– Вижу! – ответил доктор, внимательно разглядывая еще одну женскую фигуру. Лицо женщины было видно лишь наполовину. – А что за дама на заднем плане? – спросил он, думая о том, что, возможно, все эти люди сейчас сидят на скамьях в просторном коридоре Окружного суда, ожидая допроса в следственной камере Вирхова.

– А это, – вздохнул капитан, – дама не из нашего круга. Хотя дочь самого Сайкина. На снимок попала случайно. Обратите внимание на выражение ее лица. Пожаловала незадолго до съемки. Злющая, как мегера. Устроила отцу скандал. Нас, посторонних, не стеснялась. Едва утихомирили. Вот до чего эмансипация доводит. До отцеубийства.

Доктор поднял на хозяина недоуменный взгляд.

– Я про то, – капитан отвел глаза, – что не удивлюсь, если господин Сайкин погиб не своей смертью. Ибо при мне – при нас всех! – кричала, что у нее остался единственный выход – убить отца!

Глава 8

Контора издательства покойного Сайкина помещалась в его же квартире на Стремянной. Именно туда на другой день после обнаружения трупа книгоиздателя и успешного установления его личности направился Карл Иванович Вирхов, захватив с собой своего подающего надежды помощника Тернова. По сообщениям экспертов, смерть Сайкина наступила в силу естественных причин, и дело можно было бы считать закрытым. Однако старого следователя мучили сомнения. Карл Иванович вполне мог представить, как, падая, потерявший сознание человек роняет кресло. Он допускал, хотя с трудом, что пузырек с чернилами, зажатый зачем-то – зачем? – в руке несчастного, мог опрокинуться тому на лицо. Но осыпать себе грудь, плечи, ноги обрывками бумаг потерявший сознание человек явно не мог. Сообщение злобной Манефы о неизвестном ночном визитере Вирхова не удивило. Он предполагал нечто подобное. Беспокоили его и котелок с флаконом своей неуместностью на столе. Опытный следователь хотел переговорить с сотрудниками книгоиздательства, а по возможности и с домочадцами.

В назначенный час в обширных апартаментах их встретил компаньон покойного книжного воротилы Сигизмунд Николаевич Суходел – низкорослый, худой человечек со впалыми щеками и абсолютно лысой головой. Он был бледен и растерян.

– Беда-то какая, – он робко поглядывал на казенных гостей. – Валентин Агафонович был большим человеком, на нем все держалось: умел и средства находить для поддержания издательства, и расположить к себе нужного человечка. И супруга его изволит лечиться грязями в Биаррице. Уже оповестили. И Варвары Валентиновны дома нет.

Для нужд издательства в апартаментах были отведены две комнаты: в одной из них, поменьше, сидели две бледные барышни и курьер для связи с типографией, другая, значительно больше, служила приемной Сайкина. Кроме того, имелась еще каморка, именуемая личным кабинетом компаньона, Сигизмунда Николаевича Суходела. Компаньон пригласил визитеров в самое просторное, несколько мрачное помещение, уставленное шкафами с книгами самых разных размеров. Книги и брошюрки лежали и на круглом столе посредине комнаты, и на письменном столе, и на креслах. Простенки между шкафами покрывали портреты известных писателей и личностей незнакомых.

– Успокойтесь, господин Суходел, – произнес Вирхов, располагаясь за столом Сайкина, внушительным сооружением на ножках-балясинах, и озирая кипы высящихся на столе бумаг. – Вы человек опытный, справитесь, а покойного не вернуть. Но поскольку в обстоятельствах смерти господина Сайкина есть необъяснимые детали, мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Отвечайте смело, не тушуйтесь.

– Вы будете протоколировать? – лысый человечек прикусил в раздумье нижнюю губу. – Огласка повредит репутации господина Сайкина и издательства. Мы можем понести убытки.

– Свою репутацию он испортил безвозвратно, – ответил Вирхов, – обзавелся притоном для тайных встреч с дамочками легкого поведения. Побеседуем пока без протокола.

Суходел понурился.

– Вы же все понимаете, господин следователь. Семья, строгая супруга – дама почтенная, в возрасте солидном. А страсть – дело святое. С искушениями бороться трудно. Кроме того, есть еще одно обстоятельство…

– Я вас внимательно слушаю. – Вирхов насторожился.

– Недавно приехала к господину Сайкину его дочь. Он года три как выдал ее замуж за штабс-капитана. Приписали супруга ее к Заамурской пограничной страже. Уехала в Сибирь, за мужем, там мыкает свое счастье. А тут явилась. Был свидетелем их встречи. Варвара Валентиновна находится в неврастеническом состоянии… Ругалась… Угрожала отцу. Требовала от него билет. Я как понял, денег на обратную дорогу в свою Сибирь не имела. Она говорила, что пока не получит билет – не уедет.

– А где сейчас Варвара Валентиновна? – спросил Вирхов

– С утра к нотариусу отправилась. – Суходел пожал плечами. – Дамочка с норовом. Обещала скоро вернуться.

Тернов, механически перебирая рукописи в стопке на краю стола, поинтересовался:

– А дочь Сайкина знала об убежище отца?

– Похоже, что выследила папеньку, – со вздохом признался компаньон. – Третьего дня кричала, что отец от нее не скроется, что он доведет дочь до греха отцеубийства. Темпераментная особа. И несчастная. Я не понимаю одного – почему господин Сайкин проявлял к дочери такое жестокосердие? Неужели он не видел бедственного ее положения? Да и на Востоке неспокойно: Япония своим не вполне бронированным кулачком машет.

– А вы ходили к нему на снятую квартиру? – спросил Вирхов.

– Как же без этого? Почитай, каждый день. Книжное издательство – огромный механизм, должен безостановочно работать, чтобы не вылететь в трубу.

– Но в тайной квартире нет ни одной книги, – заметил Тернов.

– Мы обычно обсуждали финансовые вопросы, стратегию издательскую, так сказать.

– С синьориной Чимбалиони вы знакомы? – Вирхов направил дознание в нужном ему направлении.

– Мельком, пару раз встречал на квартире.

– А других посетителей видели?

Суходел замялся, потом неуверенно признался:

– Третьего дня столкнулся с древней монашкой, а в последний раз, позавчера, Валентин Агафонович при мне старьевщика выпроваживал. А из дам, кроме синьорины Чимбалиони, не приходилось никого встречать.

– Как он мог помочь дочери, если все денежки тратил на циркачку? – хмыкнул Тернов.

– Напрасно вы так думаете, – поморщился Суходел. – Валентин Агафонович и в порыве страсти не забывал о делах. Вообще он любил принимать решения сам, чаще всего даже со мной не советовался. Хотя я-то согласовывал с ним все свои действия.

– Я вижу, вам не нравились диктаторские замашки покойного Сайкина, – утвердительно произнес Вирхов.

– А кому ж это понравится? Я полноправный компаньон, а решающий голос только у Сайкина.

– Вы говорили, что не справитесь без него, а, оказывается, мечтали о самостоятельности! Теперь сами будете принимать решения… А запасные ключи от квартиры имелись?

– Да, они хранятся обычно здесь, в верхнем ящике письменного стола Валентина Агафоновича. – Что-то в голосе следователя заставило лысенького человечка вздрогнуть и в упор посмотреть на собеседника. – Вы хотите сказать, что я был заинтересован в смерти господина Сайкина? – едва слышно прошелестел он.

– Разумеется, – не стал отрицать Вирхов. – В ночь смерти господина Сайкина его кто-то навещал. Это могла быть Варвара. Это могли быть вы. Или оба. Вам обоим была выгодна смерть Сайкина. Вы могли вступить в сговор.

Худощавое лицо сайкинского компаньона прямо на глазах у следователя вытягивалось и белело.

– Доступ-то к ключам от притона у вас был. Вы могли ими воспользоваться и под покровом ночи проникнуть к Сайкину.

Увлекшийся Вирхов сам себе удивлялся – еще час назад он и не предполагал, что в его мозгу родятся столь дикие обвинения в адрес компаньона. Хотя нагромождение нелепостей, призванных ошарашить допрашиваемого, являлось его фирменным методом, который он сам определял как «буря и натиск».

– И… и… и как же я его убил? – Суходел медленно приподнялся со стула.

– Это вы нам и расскажете, – не моргнув глазом, заявил следователь. – Чем вы сумели его довести до сердечного приступа? Может быть, угрожали оружием?

– Карл Иваныч… Посмотрите… Юный кандидат на судебные должности положил перед Вирховым пачку рукописей.

– Что это? – недовольно спросил Вирхов. – Объясните?

– Карл Иваныч, прошу вас, прикажите арестовать все бумаги Сайкина. В них может быть ключ и разгадка его смерти.

Вирхов перевел взгляд на стоящего Суходела.

– Сигизмунд Николаевич, прошу вас не запираться. Не вводите следствие в заблуждение. Признавайтесь сразу. Так будет лучше.

– Какое признание? О чем вы? – возопил измученный Суходел и бросился к столу, за которым сидел Вирхов. – Ключи от тайной квартиры, действительно, лежали в ящике стола. Но я их не брал. И ничего не открывал.

– Но вы неоднократно в поздний час являлись к Сайкину на тайную квартиру, – заметил Вирхов.

– Я и не отрицаю, – зачастил компаньон, до которого наконец начал доходить ужас создавшейся ситуации. – Но ведь в ту ночь меня там не было…

– Мы проверим, не сомневайтесь. – Вирхов осторожно выдвинул верхний ящик письменного стола: в правом углу его лежал револьвер. – А пока что скажите мне, господин Суходел, с какой целью господин Сайкин хранил в редакции оружие? И почему, если он боялся, что его дочь способна его убить, не взял револьвер в свой притон?

– Умоляю вас, ваше превосходительство, я отвечу на все ваши вопросы, но не арестовывайте рукописи! Ведь это будущие книги! Авторы подадут на нас в суд, у нас есть обязательства…

– Рукописи будут арестованы, – неожиданно для самого себя решил Вирхов. – Объясните наличие револьвера.

– Объясню, объясню! – заверил следователя Суходел, с каждой минутой все более впадая в отчаяние.

– Значит, вы знали о наличии в столе – к тому же не запирающемся! – оружия. Значит, могли им воспользоваться! И стереть отпечатки пальцев! Теперь все грамотные, столько про сыск напечатали, что любой все уловки преступников знает. Читай – и учись себе на здоровье, – прервал его Вирхов.

– Револьвер лежит здесь уже полгода! – стараясь быть убедительным, произнес Суходел. – Еще с июня месяца. Господин Сайкин покупал его для защиты: ему угрожали по телефону. Покупал в магазине Каретникова, там подтвердят. Если б я хотел убить господина Сайкина из его же револьвера, я мог бы это сделать и раньше.

– В присутствии множества свидетелей, домочадцев и сотрудников вы не могли, на улице тоже, – возразил Тернов. – А в тайном притоне очень даже сподручно.

– Погодите, погодите, Павел Миронович, – нахмурился Вирхов. – Сигизмунд Николаевич, о каких телефонных угрозах вы говорите?

– Не знаю, господин Вирхов. – Суходел сложил ладони у груди. – Валентин Агафонович в июне жаловался: кто-то ему звонит и угрожает убить. Имени хулигана не знаю. Но недели через две угрозы прекратились. Господин Сайкин был очень напуган и решил запастись револьвером.

– Он высказывал какие-либо предположения о личности звонившего?

– Нет, ничего не говорил, я бы запомнил.

– Вы пытаетесь направить следствие по ложному пути? – нахмурился Вирхов.

– Богом клянусь, говорю как на духу! – воскликнул Суходел. – Я же знаю, вам нельзя врать, все равно докопаетесь до истины.

– Не надо грубой лести. – Вирхов несколько смягчился, светлые брови его разгладились. – Объясните мне, когда в сайкинском притоне появился каменный котелок со смесью и флакон с кислотой? Вы чуть не каждый вечер к нему являлись по делам, должны были заметить

– Не могу, не видел, не знаю.

– А Варвара Валентиновна могла их принести?

– Сомневаюсь, – Суходел опустил голову, – не вижу причин. Вы думаете, Варвара Валентиновна намеревалась отравить отца?

Увлекшись напряженной беседой, мужчины не заметили, как в издательской приемной появилась низкорослая дама, траурный наряд которой являл нынешнюю провинциальную моду, бывшую столичной лет пять назад. Ее шляпка с поднятой наверх вуалеткой напоминала рыцарский шлем с открытым забралом, из-под которого выдавался вперед крупный решительный нос.

– Зачем вы возводите напраслину на порядочную даму, жену офицера? – она с порога накинулась на Суходела.

Сигизмунд Николаевич робко отступил назад и поворотился к Вирхову.

– С кем имею честь беседовать? – Вирхов поднялся, в его голосе появились железные нотки.

– Вы следователь Вирхов? – дама неприязненно обежала взором плотную фигуру судебного чиновника. – Могли бы догадаться. Варвара Валентиновна Незабудкина, безутешная дочь своего отца.

– Прошу вас, присаживайтесь. – Вирхов указал на кресло. – Мы расследуем обстоятельства смерти господина Сайкина. Проясните нам кое-что. Вы посещали, э-э-э… квартиру, где… э-э-э… умер ваш батюшка?

– Батюшка! – госпожа Незабудкина скривилась, и Вирхову показалось, что он уловил злобное шипение.

Неожиданно дама проворно подскочила к Тернову и вырвала из рук растерявшегося молодого человека несколько папок с рукописями. Потом удовлетворенно уселась в кресло и угрожающе произнесла:

– Не смейте ничего брать. Это мое наследство. Теперь я владелица этого гнусного издательства, вместе с господином Суходелом.

– Почему вы называете издательство гнусным? – робко пискнул Суходел, придвинувшись поближе к Вирхову.

– Вы увлеклись чепухою: издаете бульварные истории о несчастной любви да басни про героических сыщиков. Непостижимо, как издательство выживает, заполняя рынок дешевой макулатурой. «Таинственное наследство», «Проклятая гостиница», «Прекрасная садовница», «Дама в черных перчатках», «Алмазы перуанца», «Автомобиль Иоанна Крестителя»… Бр-р-р… – Решительный взгляд темных глаз из-под развитых надбровных дуг прожигал насквозь трепещущего худосочного господина. – Когда я вступлю в права, мы будем издавать серьезные, научные книги и литературные произведения маститых авторов… И христианскую литературу. Я положу конец этим ужасным обложкам с картинками падших дев в непозволительном виде, в порнографических позах… – госпожа Незабудкина зарделась.

– Сударыня, прошу вас ответить на мой вопрос, – напомнил о себе Вирхов. – Были ли вы…

– Была! – перебила его сайкинская наследница. – И не единожды! Стыдила старого греховодника. Боялась, что своим беспутным поведением он доведет мать до разрыва сердца.

– Пока кто-то довел до разрыва сердца его самого, – встрял оскорбленный Тернов, вновь подгребая рукописи поближе к себе.

– Есть свидетели, которые уверяют, что вы желали смерти отца, – светлые глазки Вирхова строго смотрели на буйную даму, – грозились собственноручно его убить.

– Ну и что? – Госпожа Незабудкина фыркнула. – Дело семейное. И компаньонам, и прочей бестолочи нечего нос совать в частную жизнь чужих людей.

– Почему ж вы желали смерти отца? – перебил ее побагровевший Вирхов. – Он не давал вам денег на обратный билет в Сибирь?

– Что? – Дама округлила глаза. – Какой билет?

– На обратную дорогу. – Рассердившись, Вирхов вновь сдвинул плоские белесые брови. – Вы могли взять из стола отца револьвер и запасные ключи, прийти к нему ночью и довести до сердечного приступа. Револьвер, стерев отпечатки пальцев, вернули, а ключики себе оставили – с них-то потруднее будет отпечатки стереть. И доказательства тому тут, – похлопал Вирхов ладонью по ящику стола, – ключей нет. Требую чистосердечного признания.

– Что? – Варвара сорвалась на визг. – Какое признание?

– Где вы были в ночь смерти отца? Признавайтесь, мы проверим.

– Да я…Я…я… – несчастная дочь покойного книжного голиафа задыхалась от возмущения. – Да я… я… если бы я взяла ключи и револьвер, то не стала бы пугать старого негодяя, а просто застрелила бы его!

– У вас есть алиби? – наступал Вирхов. – Где вы были в момент убийства отца?

– Добрый день, господин следователь, – от дверей раздался приятный мелодичный голос. – Позвольте, я отвечу на ваш вопрос. Варвара Валентиновна была у меня, мои домочадцы подтвердят это под присягой.

Вирхов воззрился на элегантную даму весьма почтенного возраста – миниатюрная, статная, удивительно прямо держащаяся, она застенчиво застыла на пороге приемной.

– Дорогая Елена Константиновна… – Сигизмунд Николаевич приблизился к гостье, шаркнул ножкой и поцеловал протянутую ему руку в лайковой перчатке. – Извините, не могу уделить вам должного внимания. Нахожусь в цепких руках дознания.

– Ничего, Сигизмунд Николаевич, ничего, – ласково утешила пожилая дама, – я все понимаю, зашла выразить вам соболезнование.

Она обернулась к Вирхову и грустно улыбнулась.

– Позвольте представиться, Елена Константиновна Малаховская, имела издательские дела с покойным Сайкиным. Где-то здесь лежат и мои рукописи. Нельзя ли их забрать?

– Ни в коем случае, – строго сказал, пытаясь придать себе значительность, Тернов: госпожа Малаховская, невзирая на почтенный возраст, являла истинное женское очарование, морщинки казались естественным украшением ее бело-розового личика, седые волосики лежали так, словно она только что побывала у парикмахера. – Рукописи арестованы.

– Но нельзя ли сделать для меня исключение? – Гостья явно расстроилась. – Я готова помочь следствию всем, чем только смогу.

– Благодарю вас. – Вирхов поклонился, подвигая даме кресло и помогая устроиться в нем. – Есть ли у вас какие-нибудь соображения о смерти господина Сайкина?

– Есть, – ответила писательница. – Не важно, кто был причиной его смерти. Уверена, простите Варвара Валентиновна, но это возмездие. Божье наказание. Пусть и сотворенное руками человека. Господин Сайкин очень грешил. Его чудовищные поступки противоречили христианским заповедям. Я не раз думала о древних грешниках земли обетованной. И думала, как далеко ушел прогресс… не распознаешь ни Каина, ни Иакова, ни Исава.

Вирхов слушал госпожу Малаховскую внимательнейшим образом, поглядывая время от времени на Тернова. Выражение лица юного юриста свидетельствовало о возникшем у того подозрении: не помешана ли писательница на религиозной почве?

– Я очень беспокоюсь, – госпожа Малаховская насмешливо посмотрела на Тернова, – который день сильный ветер, вода в Неве поднимается, будет наводнение. На Адмиралтействе вывесили красный и белый флаги и с Петропавловки уже дали пушечный залп. А я еще не проследила, чтобы подготовить дом, он недалеко от Невы, на Васильевском, вода может затопить погреба….

– Не смею вас более задерживать, – Вирхов встал и поклонился, – но если возникнет необходимость дополнительных вопросов, вас навещу…

– Разумеется, ваше превосходительство, буду рада вас видеть. Вы считаете, что смерть господина Сайкина вызвана не естественными причинами?

– Подозрение есть. – Вирхов не стал отпираться. – Однако очень и очень зыбкое…