Текст книги "Твой враг во тьме"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Потрясение, разочарование были столь сильными, что Лёля даже не могла заплакать. Молча, как полумертвая, она балансировала на камнях, изредка безнадежно встряхивая решетку. Неизвестно, сколько прошло времени, как вдруг до отупелого сознания Лёли стало доходить, что свет луны как бы меркнет. Да ведь ночь идет к утру!

Эта мысль была как удар. Близится утро, бегство не удалось, значит… Значит, надо возвращаться, пока не проснулись обитатели усадьбы. Неизвестно ведь, как здесь карают при попытке к бегству. Скорее всего как во всяких тюрьмах: шаг вправо, шаг влево…

Она бросила последний тоскливый взгляд на прекрасную картину свободы, написанную равнодушным Творцом, и не чуя ног побрела-поползла по тоннелю.

Теперь он казался еще длиннее, дно – еще неудобнее. «У меня все коленки будут в синяках», – подумала Лёля, и слезы навернулись на глаза. Наконец она добралась до первых ворот, протиснулась в щель, придвинула на место решетку и даже замок навесила. Может, еще лет десять, как минимум, его не коснется рука человека, а за это время судьба Лёли так или иначе изменится.

Вот именно: так или иначе!

Она выползла на берег, и из травы тут же бесшумно возникли друзья-бультерьеры. Надо же – никуда не ушли. Похоже, они и не сомневались, что Лёля рано или поздно к ним вернется, поэтому так безропотно и отпустили ее на эту мокрую прогулку.

Мокрую, да… С нее течет ручьями, а перед утром стало еще прохладнее. Выколачивая зубами дробь и почему-то чувствуя стыд под внимательными взглядами собак, Лёля сняла джинсы и футболку, выкрутила до боли в ладонях, как могла натуго, вылила воду из кроссовок, отжала носки и оделась. Вообще, могла додуматься и снять кроссовки, прежде чем отправляться в реку, повесила бы их на шею, что ли. Хотя они все равно намокли бы, когда Лёля ухнула в промоину. Да и ноги вконец искалечила бы, босиком-то…

Было отвратительно в мокром. Вдобавок холод пробирал все сильнее.

Лёля наддала было трусцой, чтобы согреться, но тут же спохватилась: обычно сторожевые собаки натасканы бросаться на бегущих. Лучше не пытать судьбу, хватит на сегодня.

Выколачивая зубами громкую дробь, обхватив себя за плечи, чтобы согреться, Лёля прогулочным шагом двинулась к дому.

На душе у нее… Лёля старалась ни о чем не думать, отупеть, смириться с неизбежным, но это было невозможно, невыносимо.

Сгорбившись, устало шаркая, поднялась на крыльцо, подошла к двери и потянула великолепную золоченую, а может даже и золотую, затейливо изогнутую ручку.

Дверь не шевельнулась. Она тоже была закрыта – как та решетка. Закрыта наглухо!

Лёля как стояла, так и рухнула на ступеньку. Значит, предстоит испытать еще и это… Ее найдут утром, как нищенку, как побирушку, как собачонку, которую бьют, гонят прочь, а она все возвращается к хозяину. Точнее – к Хозяину.

Хотя зря она так о собаках, их как раз не бьют, и собаки ведут себя куда с большим достоинством, чем одна представительница человеческого рода.

Нет, невозможно встретиться со своими тюремщиками, валяясь здесь, на крыльце, этаким выжатым лимоном! Уж лучше уйти в парк. Пусть ее там и поймают. Может, они все тут дураки и поверят, будто Лёля обожает ночные прогулки, а одежда на ней мокрая потому, что нечаянно сорвалась в реку.

Опираясь о пол, Лёля начала тяжело подниматься, распрямлять себя, и тут что-то зашелестело рядом. Едва слышно, не всякий и заметил бы, однако слух у Лёли за эту веселую ночку обострился, как у горной козы. Резко обернулась… Дверь медленно открывалась.

Лёля замерла, недоверчиво глядя в расширяющуюся темную щель. Неужели она снова задела какой-то тайный механизм? И тут Лёля подпрыгнула, потому что дверь вдруг сказала тоненьким голоском:

– Ну заходи же ты быстрее! Скоро обход!

Дмитрий. Июль, 1999

Гоша плакал.

Его большие синие, как сапфиры, глаза были открыты, слезы накапливались в уголках и бежали по смуглым, как бы загорелым щекам.

– А, холера… – сердито пробормотал Дмитрий и растерянно оглянулся на Андрея. – Чего там опять?

– Да так, мелочевка, – сказал тот, не отрываясь от экрана компьютера. – Ты ему руку сломал, а вообще-то порядок. Плачет, да?

– Ну, плачет. А чего молчит?

– О, – спохватился Андрей, – я забыл звук включить. До тебя Молодец так измордовал бедолагу, что Гошенька вообще описался от боли. Комментарий затянулся, я его вырубил, пока до непечатного не дошло.

Он поиграл мышкой, и в комнате зазвучал суховатый, бесцветный голос:

– У Гоши открытый перелом головки лучевой кости в области локтевого сустава правой руки. Состояние Гоши в данный момент: боль, усиливающаяся при движении. Болезненность в области перелома. Возможен отек и кровоподтек. Наблюдается неподвижность в локтевом суставе. Артерия не задета. Болевая активность – 58 процентов. Температура – 36 градусов. Давление – 90 на 60. Продемонстрируйте последовательность дальнейших действий.

– Слабак ты, Гоша, – пробормотал Дмитрий. – Активность-то болевая всего 58 процентов, а ты сразу в слезы!

– Давай, давай, – прикрикнул Андрей. – Он скоро все слезы выплачет, доливать придется, а раствор в дефиците. И давление у него, между прочим, падает, так что не тяни!

– Я должен уложить пострадавшего и устроить поврежденную конечность на его тело, не пытаясь силой согнуть и вытянуть руку в локтевом суставе, – угрюмо произнес Дмитрий, сопровождая комментарий соответствующими действиями. – Помещаю мягкую прокладку между поврежденной конечностью и телом и убеждаюсь, что повязка не вызывает смещения костных обломков. Прибинтовываю поврежденную конечность к груди, вначале – у запястья и бедра, затем – выше и ниже локтевого сустава. Затем перекладываю пострадавшего на носилки, фиксирую – и вперед, наверх. Или вниз – в зависимости от местонахождения пострадавшего. Но это как бы к делу не относится. Да чего ты теперь ревешь-то, я не понимаю? – раздраженно воскликнул он, глядя в залитые слезами Гошины синие глаза.

– Согласно условиям задачи, в распоряжении спасателя находится карманная аптечка номер один, – умирающим голосом сказал Гоша. – Однако спасатель не сделал Гоше противошоковый укол. Далее, была проигнорирована информация об открытом переломе. В распоряжении спасателя находится хирургическая салфетка «Лита-цвет 1», пропитанная коллагеном. Спасателю следовало вскрыть герметичный пакет, развернуть салфетку и наложить на раневую поверхность, зафиксировав бинтом. Болевая активность могла бы снизиться до пятидесяти процентов, а при противошоковой инъекции – до пяти процентов. Кроме того, спасатель забыл о необходимости перед началом фиксации поврежденной конечности проверить пульс у запястья. Если его нет, следует осторожно разгибать локоть, пока не появится пульс, и зафиксировать руку в таком положении. Проверять пульс у запястья необходимо каждые десять минут.

– Ох ты и зануда, – беспомощно сказал Дмитрий. – Да я не возился с тобой десять минут!

Гоша не удостоил его ответом, однако «бахчисарайский фонтан» наконец-то иссяк.

– Трояк, – сочувственно сказал Андрей. – Не больше. Ну, давай попробуем прекардиальный удар, и хватит с тебя на сегодня.

Синие глаза обреченно смотрели в потолок. Резиновый, начиненный электроникой Гоша был выносливей многотерпеливого Иова, а к жизни возвращался быстрее воскрешенного Лазаря. Обычно он лежал на реанимационном столе безжизненным трупом, но после интенсивного искусственного дыхания оживал. В течение семидесяти секунд его зрачки начинали реагировать на свет, на сонной артерии прощупывался пульс, а на экране компьютера, к которому Гоша был подключен всего одним проводом (все датчики находились у него внутри), видны были внутренние органы человека: наполнялись воздухом легкие, начинало биться сердца и так далее. Гоша был ценнейшим экспонатом, изобретенным доктором Бубновым специально для тренировки спасателей МЧС. Реагировал он на ошибки по-всякому: мог заплакать, мог и впрямь описаться, а его скрупулезно-занудные комментарии и впрямь частенько выводили спасателей из себя. Хотя сейчас Дмитрию вообще всякое лыко было в строку!

– Начал! – скомандовал Андрей, и Дмитрий с силой двинул Гошу кулаком в область сердца.

И тут же прикусил с досады губу: надо же было сначала убедиться в отсутствии пульса на сонной артерии! Прекардиальный удар – последнее средство вернуть пострадавшего к жизни в экстремальной ситуации, но им можно убить человека, если пульс прощупывается!

И вот вам результат: синие Гошины глаза остекленели, зрачки сузились.

– Гоша умер, – послышался тихий голос, и экран компьютера погас.

– О господи! – вздохнул Андрей. – Царство небесное, милок. Отдохни малость. А тебе, Димыч, как я погляжу, сегодня лучше не попадаться на узкой дорожке!

Дмитрий, набычась, разматывал повязки с безжизненной Гошиной руки. Подошел Андрей, мягонькой тряпочкой осторожно протер смуглую мордашку манекена.

– По-моему, с этим что-то надо делать, – сказал так, пристально и озабоченно вглядываясь в резиновые черты, что Дмитрий решил, будто Андрей имеет в виду какие-то неполадки с Гошей.

– Ты о чем?

– Как о чем? – Андрей глянул невинно. – У чего – как у пташки крылья? Чего нельзя никак поймать? Вот об этом самом!

– Не лезь, ладно? – глухо сказал Дмитрий, запихивая перевязочные средства в сумку. – Тебя Разумихин нанял, что ли? Он меня сегодня достал уже!

– Мало доставал, как я погляжу, – невозмутимо ответил Андрей. – Присядь-ка, разговор есть.

– Некогда, – буркнул Дмитрий, направляясь к двери. – Через полчаса айкидо, а еще дел вагон.

– Нету у тебя никаких дел, – усмехнулся Андрей. – Садись, говорю!

– Да пошли вы все!.. – Дмитрий рванул дверь и выскочил в коридор.

Ничего не видя от злости, он домчался до дежурки и только здесь замедлил шаги.

– Димыч, иди сюда, новая фишка! – выглянул развеселый Молодец. – Вот слушайте, ребята. В квартире одного знаменитого «голубого» певца раздается телефонный звонок. Он говорит: «Если это Саша или Сергей, то меня нет. А если Толя или Филипп – я подойду». Его любовник берет трубку и потрясенно восклицает: «Боря, это девушка!»

Дежурка загромыхала хохотом здоровых мужиков с нормальной ориентацией. Только Разумихин не улыбался, исподтишка поглядывая на Дмитрия. Похоже, и здесь путь перекрыт. Сейчас возьмется за утренние беседы! Точно, сговорились они с Андреем, не иначе. Из лучших, так сказать, побуждений! Дмитрий никому не позволит лезть в свою жизнь, но перед Андрюхой придется извиниться. Однако если он начнет снова…

Разумихин шагнул к нему, но Дмитрий трусливо выскользнул в коридор, чувствуя себя Колобком, который от бабушки и дедушки, конечно, ушел, а вот насчет всех прочих…

Андрей стоял у окна и не обернулся, когда открылась дверь.

– Андрюха, – угрюмо сказал Дмитрий. – Ты меня извини, конечно, но лучше не надо, ладно? Я сам как-нибудь разберусь.

– Черта с два ты разберешься, – холодно произнес Андрей. – Я же вижу, как ты со своей жизнью который день разбираешься, – зла не хватает смотреть!

– Это моя жизнь, – рыкнул Дмитрий. – Моя, понял?

– Неужели? – резко повернулся к нему Андрей, и его правая рука нелепо мотнулась, как неживая. Да она и была неживая…

– Ну ладно, – буркнул Дмитрий, сразу сдавшись. – Чего ты от меня хочешь?

– Ты и сам знаешь.

– Да звонил я ей, звонил, вот те крест! – Дмитрий беспорядочно помахал рукой вокруг лица. – Плюнул на все и позвонил!

– И что?

– Никто не подходит. Ни днем, ни ночью.

– Телефон, может быть, неисправен. Сходи!

– Уже-е, дяденька! – протянул шутовски. – Был-побывал! Дома нетути. Наверное, к родителям уехала, в деревню.

– Оставь записку, – настаивал Андрей. – В деревню съезди, в конце концов. Ведь невозможно видеть, что с тобой делается!

Дмитрий насупился. Значит, это так заметно? Позорно… Тряпка он, значит, если кто-то видит, как ему плохо. В тот прошлый раз, когда его подкосила женщина, друзья даже и не подозревали сначала, что с ним произошло. Тогда Дмитрий был покрепче, моложе и лучше качеством. Беда в том, что в Лёльку его затянуло, как в водоворот… А ведь какие клятвы себе давал тогда, давно, после первого раза! Какие страшные, роковые клятвы! И держался все-таки долго – годков пять. Ничего не позволял, кроме необременительной постели, о которой мог с легкостью забыть. И самое смешное, что опять попался как бы на том же самом. Только с точностью до наоборот.

– Я тебе, по-моему, ни разу не говорил про свою первую жену? – спросил внезапно – и с трудом удержался от смеха, увидев, какие глаза стали у Андрея. – Ну да, я был женат – не очень долго, всего пять месяцев. Давно… Я тогда еще в Москве жил, у брата. Вернее, в его семье. У них была огромная такая квартира на Смоленской набережной – отец моей невестки был писатель знаменитейший. Брат у меня погиб, но про это я вроде бы рассказывал. После его смерти чувствовал я себя до того скверно, не передать! Все казалось, будто в чем-то виноват, хотя точно знаю, что поделать ничего не мог. Ведь Генриха на моих глазах застрелили, и все удивлялись: ну как же это я убийцу не разглядел? Может, и разглядел бы, да он мне вовремя в спину пальнул. Сейчас я уже как-то так… притерпелся, что не найду его, наверное, никогда… Или это ненормально, по-твоему?

– Как раз это и нормально, – негромко сказал Андрей. – Конечно, мне трудно судить, мне никогда не хотелось кому-то отомстить, но кровью кровь не смоешь, так что…

– Наверное, да, – кивнул Дмитрий. – Хотя если бы я его сейчас вдруг встретил… наверное, все-таки попытался бы смыть эту кровь! А тогда целенаправленно его искал, ходил по улицам и думал: вдруг сердце подскажет, что этот вот человек убил моего брата. Или этот… Страшно переживал! Я в то время учился на физвосе в Лесгафта. И вот познакомился с одной… Она была детским врачом и пришла однажды по вызову к моему племяннику. У мальчишки была свинка, он болел, болел, докторша эта еще не раз приходила… А потом взял да и заболел я сам. Ко мне, конечно, вызвали нормального, взрослого врача, но та девушка все равно продолжала ходить. Говорила, что это она виновата, если я разболелся. Вот так как-то все и… Однажды она пришла, когда дома никого не было, а я уже выздоравливал. Мы сидели, говорили. Я, конечно, от нее млел. Старше была года на три, но я этого не замечал. Она казалась мне потрясающей. До сих пор, когда слышу слово «изысканная», сразу вспоминаю ее. А ко мне, казалось, она относилась, как к любому из своих пациентов-детишек. Ну вот, говорили мы, значит, и вдруг она вздохнула – и уронила голову на спинку кресла, закрыла глаза… И молчит. Я сначала не понял, а потом сообразил, что она в обмороке. Честно, этим она меня просто наповал сразила. Ты можешь представить себе, какие девчонки учатся на физвосе? Свои парни! И там все было просто – в отношениях с ними. Приходи в общагу, приноси бутылку. Не понравился, сделал что-то не так – тебя возьмут на приемчик и на матах выставят в два счета. Нет, я, конечно, не ходил – ребята рассказывали. Ну вот… А тут девушка на моих глазах падает в обморок, ты представляешь?

– Представляю, – сухо сказал Андрей. – Моя жена довольно часто проделывала такие штучки, когда понимала, что иначе от меня ничего не добиться. Я сначала тоже… млел. Потом как-то надоело.

– Слушай, – тоскливо спросил Дмитрий, – а вот если серьезно… Обмороки что – остались в восемнадцатом тире девятнадцатом веке? В наше время их вообще истребили как класс, да?

– В основном, – авторитетно кивнул Андрей. – Ты только представь, сколько тогда всего на себе дамы таскали. Нижние юбки – штук десять, не меньше. Потом платья – на булавках, заметь себе, потому что шить было слишком долго. И чтобы эти булавочки не кололись, надо было оставаться прямой как палка. А ткань была покрыта всякой тяжелой вышивкой из натуральных золотых и серебряных нитей или таким же металлическим кружевом… Носили корсеты, которые сдавливали тело, как «испанский сапожок». На голове парик весом этак в пять кэгэ, да еще с каким-нибудь парусником или корзиной цветов, прикрепленной на макушке. Да честно говорю! В конце восемнадцатого века, во времена Марии-Антуанетты, дамочки даже в каретах сидеть не могли из-за высоты своих причесок, приходилось на коленях стоять, иначе корабли не помещались. А кринолины? Знаешь, что это такое?

Дмитрий молча очертил широчайший круг вокруг бедер.

– Вот именно! И если в наивысшем обществе делали кринолины из китового уса, то для других это было расточительно. Гнули ивовые прутья, а то и обручи металлические вшивали в юбки. Теперь поговорим про обувь. Туфли носили в основном не кожаные, а шелковые. Каблук – сантиметров двенадцать по-нашему, подметка тоненькая, часто даже картонная. А их косметика? Натуральные жиры, натуральная сурьма на бровях, мука на лице – рисовая, но все-таки мука… И вот вообрази такую бедняжку. Даже в туалет толком не сходить! А если жара градусов тридцать? Рыцарю в железных латах было легче, чем этой мученице! Ну как тут не шлепаться в обморок на каждом шагу?! А в наше время – что? Ни бюстгальтера, ни даже трусишек некоторые не носят, наденут какую-нибудь растянутую майку или вообще сетку рыболовную на тело – и чешут в растоптанных кроссовках. Волосы можно наголо остричь, чтоб хлопот поменьше было. Хот-дог на ходу жует, курит, а то и пиво из горла хлобыщет. Да ее и атомной бомбой не прошибешь, а ты говоришь – обморок…

Дмитрий не выдержал – захохотал:

– Ты рассуждаешь как специалист!

– Нет, это моя бывшая супружница была специалистом – по истории костюма. А заодно и по обморокам. Вот и я вершков нахватался. Ну, впрочем, это все детали. Рассказывай дальше.

– Да что особо рассказывать? – Дмитрий снова помрачнел. – Она в обмороке, я на коленках вокруг кресла ползаю. И дернуло меня воскрешать ее, как в сказке «Спящая красавица», – поцелуем. И она, как в сказке, открыла глаза… Дальше поставим многоточие. Разумеется, она была не девица, но я на это не обратил никакого внимания: считал себя удостоенным, осчастливленным и все такое. Мгновенно поволок ее в загс: никто из моей родни и пискнуть не успел, а я уже был женат.

– А что, пищали бы?

– Да уж наверное. Невестка-то постарше была, поопытнее, к тому же москвичка, а они, знаешь, рождаются уже практичными, мудрыми и все понимающими. А матушка ее на меня и вовсе как на родного сына смотрела. Но было уже поздно… У Илоны – жену мою так звали – своего дома не было, она тоже у родственников каких-то жила. Мы сняли квартирешку, я бросил институт, конечно, сразу работать пошел, не мог же сидеть на шее у жены. Скоро узнал, что она забеременела. Малость струхнул, не скрою. Ни жилья, ни денег… Но я вообще против абортов, если не по здоровью, конечно, а Илона сказала, что врачи ей пригрозили: если сделает аборт, детей вообще может больше не быть, да и у самой какие-то там женские неполадки – нельзя, словом, ни в какую. Она с трудом все это переносила. Тошнило ее жутко…

– В обмороки падала… – с невинным видом пробормотал Андрей.

– Вот-вот, – усмехнулся Дмитрий. – Ты все сразу правильно понял. А я был сущий теленок и любил ее, конечно, крепко. Ох и крутился я тогда… Вкалывал день и ночь – устроился в одну авторемонтную мастерскую и заколачивал деньгу. Постепенно стал очень даже неплохо зарабатывать. Как-то поуспокоился: ничего, думаю, выживем. И впервые порадовался, что будет ребеночек. Я его, честно, хотел. И вот однажды прихожу с ночной смены, а дома никого. Ни записки, ничего, но видно, что Илона дома не ночевала. Ну, думаю, все: ей стало где-нибудь плохо, выкидыш или что, увезли по «Скорой». Я – на телефон, обзвонил все, что мог, – нигде ее не нашел, ни в одной больнице. Сижу как дурак, слезы на глазах. А тут как раз в газетах писали про какого-то маньяка, который нападал на беременных женщин… Можно представить, чего я тогда напридумывал. И вот сижу, значит, вожу так растерянно глазами по комнате и вижу, что верхний ящик серванта задвинут не до конца – наперекосяк. А Илона была такая аккуратистка, если что не на месте лежит или там шторка на окне криво задернута – ее прямо трясет. И меня успела вышколить. Я машинально встал и пошел закрывать этот ящик. И увидел, что ее старенькой косметички, где мы деньги держали, нет на месте. И знаешь, что я, дурак, тогда первым делом вообразил? Что в дом ворвались грабители, украли деньги. А ее скрутили, задушили и затолкали куда-нибудь в нишу. Я даже ниши побежал осматривать, ей-богу! Никакого трупа там не было, разумеется, но тут зазвонил телефон. Это была она. И такая раздраженная: «К тебе невозможно пробиться! Все время занято, занято! У тебя жена пропала, а ты с кем-то по телефону болтаешь!» – «Да я, – говорю, – как раз ищу ее, жену свою, по милициям да по «Скорым»…» Она засмеялась, а потом передала трубку мужчине. В общем, не помню дословно, до меня как-то все это плохо тогда доходило, но смысл был в том, что он мне очень благодарен. Оказывается, они с Илоной давно встречались, и ребенок был его, но потом они поссорились, он уехал и не знал, что она беременна. А теперь вернулся, все осознал – и никому не отдаст ни своей жены, ни своего ребенка. И я могу потребовать от него любой компенсации – он так и выразился.

– Это при том, что она все ваши денежки свистнула, как я понял? – уточнил Андрей.

– Да ну, чепуха, – махнул рукой Дмитрий. – На здоровье. В конце концов, я же для нее зарабатывал. Но самое удивительное, что я сразу этому мужику поверил. И как-то высветилось, прояснилось все в наших отношениях. И даже то, что она исподволь намекала: мол, врач не исключает преждевременных родов. И раздражительность ее, и сдержанность по отношению ко мне, и…

– И обмороки, – ехидно вставил Андрей.

– И обмороки, – согласился Дмитрий.

– А дальше что?

– Что же дальше могло быть? Я уехал из Москвы, вернулся в Арзамас к родителям, заочно закончил институт. Там в милиции поработал, они меня в Школу милиции все сватали. Я хоть в Нижний и уехал, но пошел в пожарные, а потом Разумихин сюда меня сосватал…

– А ты – меня, – закончил Андрей. – Все с тобой ясно, Димыч. Экий же ты, брат, скрытный, сколько лет вроде как в друзьях и вообще, а ни словом не обмолвился про такие дела.

– Кому охота старые угли ворошить? – криво улыбнулся Дмитрий. – Я вообще старался не вспоминать. До того обжегся… все эти годы женщин сторонился. Если что и было, так, по мелочам, здрасьте – до свиданья.

– А с Лёлей, значит, не так?

Дмитрий молчал, угрюмо глядя на тихого Гошу, лежащего на своем реанимационном столе.

– Димыч…

– Что? – резко повернулся, сдерживая бешенство. – Гоша умер. Понял ты? Гоша умер! Кончилось все. Говорят, только дураки учатся на своих ошибках, а умные учатся на ошибках других. Но я, значит, дважды дурак, потому что меня даже собственные ошибки ничему не научили. Вот ты говоришь: записку напиши, сходи, позвони… Когда я к ней пошел и снова никого не застал дома, то решил бросить записку в почтовый ящик. А там, смотрю, какая-то бумажонка лежит. Я думаю: а вдруг что-то важное? Вдруг для меня оставлено послание? Вытащил бумажку, прочитал – и чуть не умер на месте: это повестка Лёльке прийти на обследование в Центр крови. Представляешь, что я подумал? Она в больнице небось, думаю, умирает, то да се. Как сумасшедший туда побежал, бегом полдороги чесал, пока не вспомнил, что можно на автобусе или троллейбусе доехать. Ну и узнал…

– Что? – резко спросил Андрей.

– Что? – зло повторил Дмитрий. – Аборт она сделала, вот что. Ясно тебе? Аборт! А мне не сказала ни слова.

Андрей растерянно моргнул.

– И я вообще не знаю, между прочим, от кого, – развязно пожал плечами Дмитрий. – Может, я тут вообще ни при чем.

Андрей тяжело вздохнул:

– Сам не знаешь, чего городишь. Ты же в это не веришь. Ты же точно знаешь, что это был твой ребенок, вот и бесишься. А где она теперь?

– А хрен знает, – беззаботно ответил Дмитрий. – В деревне, наверное. С другой стороны, так оно и лучше. Я бы все равно думал, что меня опять на крючок поймали. И если женщина вообще ни на какие жертвы не готова идти ради любимого человека, если она его понять не хочет, думает только о своем нежном сердце, то на хрен такая жизнь?

– Это ради тебя она, что ли, должна была на жертвы идти? – тихо спросил Андрей, вдруг бледнея так, что уродливый, расплывчатый шрам на его правой щеке побагровел. – А не много ли жертв ты от людей ждешь, божество хреново? Или это у тебя уже в привычку вошло?

И слепо, как бы не видя Дмитрия, как бы сквозь него, вышел из кабинета, громыхнув напоследок дверью так, что с притолоки посыпалась штукатурка.

Кто-кто, а уж Андрей-то Руссков имел полное право ему все это сказать – насчет жертв! Три года назад он спас Дмитрию жизнь, едва не пожертвовав своей собственной. А поскольку Дмитрий тогда валялся без сознания, его согласия на спасение никто не спрашивал.

Оба они тогда работали в пожарной охране. Это был один из первых выездов Дмитрия. Пламя, почуяв поживу, металось по этажам гостиницы. В основном люди уже были кто выведен, кто снят с помощью лестницы, когда прошел сигнал, что видели еще одного человека в окне верхнего этажа. Андрей с Дмитрием пошли туда – и оказались в огненной ловушке. Позже выяснилось, что кто-то из обслуги от большого ума и страха включил вентиляцию, поэтому огонь, доселе полыхавший вполне терпимо, вдруг взревел и распространился практически мгновенно – вместе со сквозняком. Они облазили все комнаты, но человека не нашли.

В гостинице не было балконов. В тот тесный, загроможденный двор не могла въехать машина с лестницей. Двое пожарных, оказавшись отрезанными огнем, могли сейчас рассчитывать только на себя. В коридоре они видели стандартный аварийный пожарный щиток с брезентовым рукавом. Правда, не у кого было спросить, почему по нему не подавалась вода… Андрей обвязал себя пожарным рукавом и встал в проеме, готовясь выбросить из окна тугой брезентовый моток.

– Спускайся, – приказал. – Ничего, ты альпинист, у тебя получится.

Дмитрий покачал головой. Шестой этаж, а шансов у невысокого, хоть и широкоплечего Андрея выдержать его вес на спуске практически нет.

– Не смеши меня, – сказал он. – Давай попробуем вместе.

– И ты меня не смеши, – ответил Андрей, показывая на крепеж шланга: рассчитывать, что эта хлипкая конструкция стерпит вес двух мужиков, хотя бы и по очереди, мог только наивный ребенок. Кому-то все равно предстояло оставаться на месте и держать… но кто будет держать шланг для оставшегося?

– Иди ты первый, – сказал Дмитрий. – Я и по вертикальной стене как-нибудь пройду, если будет хоть за что-то зацепиться, а у тебя такого опыта нет. Спущу тебя – потом сам.

Андрей слегка высунулся и несколько секунд глядел на стену. Изо всех окон рвалось пламя, зацепиться Дмитрию не за что, пройти по этой стене ему не удастся никогда. Интересно, сам-то он это понимает?

– Хорошо, – спокойно сказал Андрей. – Как скажешь. Только обвязывайся покрепче.

Дмитрий затянул вокруг тела неуклюжий узел, подошел к окну – и вдруг что-то обрушилось ему на голову, мгновенно лишив сознания.

Очнулся от острой боли. Открыв глаза, увидел пламя рядом с лицом. Огненные языки жадно тянулись к окну, и какая-то сила то подсовывала Дмитрия прямо к ним, то уносила в сторону. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять: он висит, обвязанный за пояс брезентовым рукавом, на высоте примерно второго этажа. Кругом ревело, гудело, слышались крики. Он взглянул вверх и увидел Андрея, который лежал поперек окна. Его тело было опутано пожарным рукавом, комбинезон уже горел…

А крики раздавались внизу – там ребята растягивали спасательное полотнище. Это они кричали:

– Прыгайте! Прыгайте!

Дмитрий глянул на узел и понял, что распутать его на весу не сможет. Сам завязал на совесть, но не рассчитал, что рукав окажется коротковат… Сейчас, конечно, принесут лестницы, но если он, возможно, и дождется, пока кто-то сможет добраться до него и освободить от рукава, то Андрею на жизнь отпущено гораздо меньше времени.

– Прыгай! – закричал что было сил и тут же задохнулся от дыма, которым было черно занавешено все вокруг. – Прыгай!

Сначала он думал, что Андрей просто не видит, что делается внизу, но тот лежал не шевелясь, и Дмитрия вдруг пронзила догадка: а если Андрей уже мертв?

Он подтянулся и повис на рукаве, изо всех сил вглядываясь вверх. Ребра нестерпимо ломило, а какую боль чувствует сейчас Андрей – об этом страшно было думать. Если он еще что-то чувствует, конечно… Если он жив, то, что задумал сделать Дмитрий, может убить его вернее, чем огонь и дым. А если этого не сделать, он там сгорит! – Подальше! – хрипло крикнул стоящим внизу. – Отойдите подальше!

К его изумлению, они услышали и поняли. Отошли, снова натянули полотнище. Дмитрий качнулся к стене и тотчас оттолкнулся от нее, вложив в толчок все силы. Когда уже ударился о туго натянутый брезент, мелькнула жуткая мысль, что как-то слишком легко все прошло, что он, наверное, просто сорвал петлю с Андрея и теперь того не сможет спасти никакое чудо, – но тут же Андрей рухнул рядом, и Дмитрий навалился на него сверху, пытаясь погасить огонь. Однако снова потерял сознание и очнулся только в больнице.

У него было слегка обожжено лицо, легкие, сломаны два ребра, левая рука, и еще как-то умудрился получить сотрясение мозга. Андрею досталось куда больше: год пробыл в больнице, а вышел оттуда инвалидом. За это время от него ушла жена, но ребятам казалось, что Андрей воспринял новость с облегчением: видно, и раньше все у них было не совсем ладно, а теперь-то, когда с трудом срослись шесть ребер, когда правая рука так и осталась недействующей, а ногами он владеет с трудом, и с таким лицом лучше не выходить к людям…

Последующие три года, наблюдая за ним, можно было писать новую «Повесть о настоящем человеке». Теперь о прошлом напоминала только рука да несколько шрамов на лице, особенно заметных, когда Андрей злился.

Сегодня, подумал Дмитрий, Андрей впервые ему напомнил… Он всегда делал вид, будто ничего особенного не происходило, но вот не сдержался все-таки. И сейчас ему стыдно, что напомнил. А Дмитрию так же стыдно – что забыл.