Текст книги "Париж.ru"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Бенуа д'Юбер. 1 августа 2002 года. Париж
Крошку Брюн увезли вовремя. Бенуа проводил взглядом исчезнувший за поворотом рю[1]1
Улица (франц.).
[Закрыть] Друо маленький серебристый «Смарт», удовлетворенно кивнул и начал снимать ботинки с роликовыми коньками. Сунул их в рюкзак, надел сандалии, вынутые из того же рюкзака, поднялся с бордюра, на котором сидел, и подошел к двери подъезда.
Надо было еще кое-что доделать. Прописную истину: если хочешь, чтобы все было сработано как надо, сделай это сам, – Бенуа уже давно усвоил. И хотя в этом деле он был правой рукой босса и вполне мог оставаться в роли наблюдателя, всегда лучше подстраховаться.
Набрал код, вошел в крытый дворик, уставленный кадками с фикусами и пальмами. Было тихо, пахло сыростью. Из крана в стене капала вода в позеленевшую от времени пасть льва – раковину.
Бенуа машинально завернул кран потуже: он не выносил звука падающих капель, – и только тут сообразил, что означает этот неплотно завернутый кран и влажный пол: здесь недавно поработала уборщица. Этот кран и был предназначен для того, чтобы она набирала воду. А когда-то, давным-давно, еще в позапрошлом веке, когда этот дом только что был построен, жильцы (вернее, их прислуга) набирали здесь воду для собственных хозяйственных нужд. Тогда квартиры на верхних этажах ценились гораздо дешевле, чем на нижних: именно потому, что приходилось затаскивать тяжеленные ведра с водой и углем по узкой, извивающейся лестнице. Лифтовые шахты в ту пору еще не поставили. Это сейчас в первых-вторых этажах жить практически невозможно из-за непрестанно снующих под окнами машин (а по ночам Париж вообще превращается в одну огромную автостоянку), но в те времена квартиры внизу были как раз самыми дорогими.
У Бенуа не было ключа от лифта, и он уже приготовился тащиться наверх пешком, однако все же потянул дверцу – просто наудачу. Она открылась.
Бенуа кивнул. Если лифт внизу, значит, когда девушку увозили, здесь никого не было, никто после этого не поднимался наверх. Очевидно, уборщица успела уйти и ничего не видела. Хорошо, если так! Большая удача, что жильцы этого симпатичного старого дома сочли, что консьержка для них – слишком дорогое удовольствие, и отказались от ее услуг. Теперь за чистотой в подъезде следят они сами, а уборщицу через день присылает бюро обслуживания. По опыту Бенуа знал, что женщины каждый раз приходят другие, а значит, они плохо знают жильцов. И есть шанс самому проскочить незамеченным при случайной встрече, надо только держаться понахальнее.
Этого умения ему не занимать, однако держаться понахальнее особо было не перед кем. Бенуа вошел в лифт, вытянулся в тесной-претесной, ну максимум на двоих рассчитанной кабинке, обитой красным вельветом. Полное ощущение, что ты находишься в коробочке для кольца. Наверное, крошке Брюн трудновато приходится в этом лифте! Впрочем, крошкой ее в последнее время можно было назвать только с ухмылкой: с таким-то животом! Да и ее «Смарт» не рассчитан для беременной женщины. С другой стороны, наверное, когда она покупала эту модную недорогую машину, не рассчитывала, что дела с этим русским у нее зайдут столь далеко. Вот смешно, что девушка навешала на себя столько проблем только оттого, что связалась с иностранцем! Впрочем, те девки, которые якшались с бошами во время войны, – шоколадницы, их обзывали шоколадницами, потому что они продавались за плитку шоколада! – тоже заимели массу неприятностей, еще и побольше, чем крошка Брюн. Этой-то дурочке ничего серьезного не грозит, особенно если будет вести себя благоразумно. Ну, в крайнем случае натерпится немного страху... А вот шоколадницам приходилось куда хуже. Случалось, им даже обривали головы – совершенно как ведьмам в старину, перед тем как отправить их на костер.
У какого-то букиниста на берегу Сены, напротив Пон-Неф, Бенуа видел на лотке такую гравюру: ведьму ведут на костер, – и почему-то надолго застрял перед ней. Уж очень красивая была ведьма! Чем-то походила она и на крошку Брюн, и на Софи Марсо, которая безумно нравилась Бенуа. Между прочим, крошка Брюн и так носит суперкороткую стрижку, ей и брить ничего не придется в случае чего. Разве что лобок, но какое Бенуа дело до Брюн, пусть о ее лобке заботится ее русский! Короче, классная девочка была изображена на той картинке, просто супер, жаль, что все для нее в жизни кончилось жаркими объятиями костра... Бенуа отчего-то даже возбудился, пока смотрел на ту картинку, уже собрался купить ее, однако взглянул на цену – и не поверил своим глазам: шестьдесят евро! Это же бред! Во франках, что ж, выходит вообще триста шестьдесят?! Как и многие французы, Бенуа еще не отвык пересчитывать цены на старые, канувшие в Лету деньги. Безумие – тратить такую уйму деньжищ на какую-то картинку, пусть даже с хорошенькой девчонкой. Цена для «новых русских», честное слово!
Бенуа усмехнулся, вспомнив, что одного из таких «новых русских» ему предстоит сегодня встречать в аэропорту Шарль де Голль. Конечно, он не бросится к этому парню с распростертыми объятиями. Наоборот, постарается не попасться ему на глаза. Постоит в сторонке, убедится, что дорогой гость (ну очень дорогой! практически бесценный!) прибыл благополучно. Потом сядет с ним в один автобус... Строго говоря, этот тип скоро смог бы позволить себе не только взять такси из Шарль де Голль, но и потребовать доставить ему прямо в аэропорт новехонький «Мерседес» – пусть бы и непосредственно с завода, перевязанный голубой ленточкой! Но весь фокус в том, что он ничего пока не знает о нежданно свалившихся на него безумных деньгах и, если повезет, не узнает о них никогда, и поэтому, даже исполнив то, чего от него хочет Бенуа, он не обеднеет, потому что невозможно потерять то, чем ты никогда не владел!
Лифт остановился. Бенуа вышел на площадку, отпер дверь. Ему стоило немалых трудов заполучить ключи, чтобы сделать дубликат.
Вошел, оглядел квартиру. Пожал плечами. Как только можно жить в окружении такого множества картин, висящих одна над другой? Разве что на потолке их нет. И были бы хоть путевые постеры со сценами из знаменитого мюзикла «Нотр-Дам-де-Пари» или хоть гравюры вроде той, с красивой ведьмой, – еще понятно, так нет же: какие-то мостики под деревьями, разливы рек, морские пейзажи, крестьянки с охапками хвороста за спиной... И все картины – сплошь старье, едва различишь, что там на них намалевано. Неужели эти темные квадраты в бронзовых рамах не наводят смертную скуку на крошку Брюн? Ведь она еще совсем молодая, двадцать пять, разве это возраст? Бенуа тоже двадцать пять. Он бы умер в окружении этого старья! Впрочем, и квартира, и вся эта антикварная рухлядь принадлежат не самой крошке Брюн, а ее родителям, которые путешествуют по Южной Америке, так что девчонке просто некуда деваться, приходится жить в этом музее.
Вот именно – всему этому хламу место в музее! Будь воля Бенуа, он бы этакую рухлядь не напоказ в витринах антикварных лавок выставлял (а ведь там это стоит несусветно дорого!), а распихал бы в Лувр, Версаль, Фонтенбло и всякие такие никому не нужные дворцы. Конечно, может быть, там и своего старья хватает, Бенуа ни в Лувре, ни в других подобных местечках не был, не знает. А что ему делать, скажем, в Лувре?! Единственное, что есть путевое в старинной каменной громаде, – так это стеклянная пирамида в центре двора. Современное строение. На него посмотреть приятно, ничего не скажешь. И на здание Новой Оперы на площади Бастилии: легкое, изящное, насквозь прозрачное сооружение. Центр Помпиду – тоже симпатичный домик, весь обвитый снаружи трубами, а вообще Париж Бенуа не нравился с самого детства: этакое нагромождение зданий, и все в каких-то финтифлюшках, все тяжелые, громоздкие, человеку невозможно дышать, взгляд положить не на что! Конечно, в Двадцатом округе, где он живет, не то, что здесь, в буржуазном Девятом, там-то воздуху побольше, здания попроще, а все равно – их чрезмерно много. Но если с этим русским все получится как надо, Бенуа получит достаточно денег, чтобы построить себе дом, какой он захочет. Конечно, это будет не нагромождение металла, не замок какой-нибудь паршивый. Нет, правду говорила мать, что аристократическая приставка «д'« приклеилась к их фамилии случайно, по ошибке какого-нибудь писаря. Нужна она Бенуа, как бородавка на носу ! Всякие пережитки аристократизма он ненавидит, как его предки, которые, определенно, были в первых рядах санкюлотов[2]2
Санкюлоты, то есть бесштанные, – так назывались в годы Великой французской революции восставшие простолюдины.
[Закрыть], разбиравших по камушку Бастилию. Когда Бенуа разбогатеет, вокруг него будет только самый наимодерновейший модерн. Стекло – это будет одно сплошное стекло, такая же пирамида, как в центре Лувра. И вокруг – пустынный океанский берег...
Но до этого еще далеко. Сначала надо закончить все здесь, потом поехать в аэропорт Шарль де Голль. Дел море!
Он взглянул на часы, стоящие на каминной полке: фарфоровая девчонка с распущенными волосами, в широченных юбках, ее обнимает парень, одетый столь же нелепо. Ну и штаны! Вот уж кого санкюлотом не назовешь – напротив, штанов у него слишком много. Небось, когда приспичит, заблудишься, отыскивая в таких штанах свои причиндалы! Вот поэтому вид у парня такой, словно он не знает, что делать со своей девчонкой.
Вдобавок его от девчонки отделяет огромный циферблат. То-то фарфоровая овечка, лежащая у ног барышни, поглядывает на кавалера с таким ехидным выражением: ничего, мол, тебе не обломится, простак!
Ага, время поджимает. Автобусы в аэропорт идут от Опера каждый час, остановка в десяти минутах ходьбы, а на роликах и вообще пять. Жаль, нельзя катнуться в аэропорт на роликах, Бенуа настолько свыкся с ними, что, кажется, скоро разучится ходить. Лучшие минуты в его жизни – когда он демонстрирует слалом на роликах на Пти-Пон, рядом со знаменитым собором Нотр-Дам. Когда Бенуа на коньках, ему ничего не нужно. Только ветер и скорость. Заставьте его запихать свое длинное, метр девяносто, тело в «Смарт»... да хоть бы и в «Мерседес», хоть бы и в «Пежо» последней модели – он просто умрет! Увы, увы, придется тащиться в автобусе, потому что время не ждет. Ему надо будет присмотреться и к другим пассажирам, прилетевшим вместе с тем русским: вдруг среди них отыщется какой-нибудь лох, у которого можно незаметно тиснуть документы. Бенуа еще две недели назад получил запрос на хороший, надежный паспорт с русским именем. Возраст около тридцати, без особых примет. Если сегодня повезет...
Но пока надо покончить с основным делом.
С чего бы начать? Он огляделся, прикидывая, потом подошел в каминной полке, взял часы и подмигнул парню, который вот уже годы, а то и века не знал, что делать со своей девчонкой. Как говорится, бон кураж![3]3
Желаю удачи! (франц.)
[Закрыть] Бенуа поднял часы повыше, а потом разжал руки и грохнул эту парочку об пол. И овечку туда же!
Валерия Лебедева. 26 июля 2002 года. Москва
А стоит только вспомнить, как все хорошо начиналось...
Визу ей дали практически мгновенно. Ну что такое три часа ожидания в симпатичном и удобном, исключительно кондиционированном холле посольства? И дали визу, что характерно, без всяких каверзных вопросов, а ведь Лера уже готовилась объяснять то, что объяснить невозможно, и уныло подыскивала максимально правдоподобные доводы.
Традиционный вопрос: почему мадемуазель Николь Брюн прислала вам приглашение? Кто она вам?
Ответа толкового нет. А придумать можно – какой угодно!
К примеру, такой: Николь – дальняя родственница Леры – вдруг решила восстановить узы, прерванные Отечественной войной (Октябрьской революцией, войной 1812 года, Великой французской революцией, Столетней войной, Первой Пунической войной – нужное подчеркнуть!). Лера могла бы порассказать несчетное количество душераздирающих подробностей того, как эти самые узы были прерваны, их хватило бы на дамский роман, а то и на целый сериал! В конце концов, ее профессия в том и состоит, чтобы сочинять дамские романы. Но штука в том, что историю об узах суровые господа из посольства вряд ли сочли бы не то что максимально, а даже мало-мальски правдоподобной. И ее очень просто проверить и выяснить, что у Николь Брюн нет и не было никаких родственников в России. Ее прапрадедушка и прапрабабушка не бежали от большевистских зверств, упрятав под прапрабабушкину нижнюю юбку энное количество бриллиантовых подвесок... Да и во время Отечественной войны никто из предков Николь не был угнан в концентрационный лагерь на территории Франции, никто не сбежал оттуда, никто не вступил в отряды легендарных маки и не принял героическое участие в Резистанс, то есть в Сопротивлении. Неведомо, конечно, как там насчет Пунической войны, однако в ближайшем приближении у мадемуазель Брюн не обнаруживалось никаких родственных связей с русскими, а значит, Валерия Лебедева ей никакой родственницей быть не может. Конечно, можно сразу назвать истинную причину, однако Валерия очень сомневалась, что после этого ее вообще когда-нибудь впустят во Францию. Да и, как это весьма часто бывает, правда выглядела совершенно невероятной.
Молчание – золото, это она давно усвоила. Вот и теперь: промолчала – и получила визу. И вышла из посольства вся такая окрыленная, и даже дешевый билет на чартерный рейс успела купить в кассах «Аэрофлота» на Октябрьской площади, буквально в пяти минутах ходьбы от Казанского переулка, где находился визовый отдел, и ринулась в издательство...
Нам известно, что случилось дальше, а еще нам известно, что до Краснопресненского универмага Лера не дошла.
Нет, ее не остановила бандитская пуля, или террорист, берущий в заложники всех подряд, или милиция, разыскивающая этого террориста, или нечто подобное. Просто Лера ощутила, что преждевременно начавшийся в ее организме процесс набирает силу, и поняла, что за оставшиеся до универмага сто метров ее платье приобретет совершенно неприличный вид. Огляделась безумными глазами – и вдруг увидела шагах в десяти от метро двухэтажное строение с надписью «Женская одежда».
Покрепче стискивая коленки, Лера просеменила до магазина и походкой девственницы принялась подниматься на второй этаж, куда вели указатели: «Роскошное белье» и «Платья! Платья! Платья!».
Сейчас она была готова напялить на себя даже те панталоны, которые некогда, во времена почти незапамятные, какой-то французский киноактер купил в Москве и привез на потеху парижанкам, чтобы продемонстрировать, что же носят под платьями многострадальные жительницы Страны Советов. Однако белье в этом магазинчике оказалось и впрямь роскошным. Цены – тоже... Самые дешевенькие трусишки стоили триста рублей! Но Лере было не до того, чтобы считать деньги. Она и не стала их считать – и была вознаграждена любезностью продавщицы, которая простерла свою доброту до того, что Леру пустили в примерочную переодеться, принесли бутылку минералки без газа, несколько полиэтиленовых пакетиков и пачку салфеток – понятно для чего. Женщина женщину всегда поймет – если при этом речь не идет о борьбе за мужика. То, что используется конкретно в критические дни, Лера успела прихватить еще на лотке в метро, поэтому она вышла из примерочной почти обновленным человеком. «Почти» потому, что по-прежнему прижимала к животу портфель, прикрывая его.
Тысячу раз поблагодарив милую девушку и назвав ее ангелом, Лера ринулась по коридору в соседний отдел – тот самый, где в изобилии предлагались платья.
И вот тут-то она убедилась, что реклама частенько лжет – и безо всякого стыда! В основном здесь были не «платья, платья, платья», а польские блузки и юбки редкостной уродливости и безумной цены. Платье сорок шестого размера – то есть Лериного – оказалось только одно, да и то это был сарафан. Простенький, синенький такой, типа легкой джинсы, очень красивый, с косой кружевной прошвой на подоле, он безумно шел к переменчивым серо-зелено-голубым Лериным глазам. Имел сарафанчик всего лишь два недостатка. Во-первых, он был на тонюсеньких лямочках, из-под которых неэстетично торчали белые кружевные бретельки Лериного бюстгальтера. Вторым недостатком – самым крупным! – была цена, ибо стоило незамысловатое рукомесло итальянских мастеров прет-а-порте всего-навсего три тысячи девятьсот рублей.
Сто тридцать евро!
Так, на минуточку...
Говорят, утопающий и за соломинку хватается, но в данном случае соломинка оказалась очень сильно позолоченной. Однако Лере уже попала вожжа под хвост! Она заплатила за сарафан и, больше не снимая его, только выхватив из-под него неудачный лифчик, ринулась, тряся грудями, обратно в «Роскошное белье».
Продавщица, видать, здорово наскучалась без работы, а может, она и вправду была Лериным ангелом-хранителем, временно сошедшим на землю, чтобы выручить попавшую в нужду подопечную, потому что новую Лерину проблему приняла так же близко к сердцу, как и предыдущую. И следующие четверть часа прошли в упоительных примерках всех синих и голубых бюстгальтеров третьего размера, какие только отыскались в отделе. Больше всего понравился Лере нежно-голубой лифчик, в котором ее бюст как-то невероятно приподнялся и выпятился вперед.
– Такой красивой груди у меня еще никогда не было! – с детским восторгом воскликнула Лера, на что продавщица с законной гордостью ответила:
– Что ж вы хотите, это же «балкон»!
Да, на балкон все это в общей сложности и впрямь походило здорово, и Лера с восторгом смотрела на себя в зеркало, в очередной раз ощутив бесспорность поговорки «Все, что ни делается, – к лучшему!» и правильность своих жизненных установок, принуждающих ее выискивать крупицы здравого смысла во всех, даже самых бессмысленных каверзах судьбы.
Вот не случись с ней такой жути, не испорти она свое белое платье, разве обогатился бы ее гардероб таким вот несусветным сарафанчиком, прелестными трусишками да еще и «балконом»?! Никогда в жизни!
Тот довод, что гардероб-то обогатился, однако сама она изрядно обеднела (на пять тысяч рублей в общей сложности!), Лера отмела как несущественный.
Теперь перед ней стояли две проблемы. Первая – как можно скорей попасть в издательство, чтобы, не дай бог, не опоздать на встречу с Фрау. Вторая – купить по дороге мыло из желчи, на худой конец – «Фэйри» и попытаться-таки отстирать в издательском туалете белое платье.
Да, пора бежать.
Лера снова и снова рассыпалась в благодарностях перед милейшей продавщицей, когда в дверях вдруг возникла темпераментная брюнетка:
– Анжела, я пойду покурю, присмотри там за моим отделом, ладно?
Мать честная, да ее и зовут вдобавок Анжелой! Все-таки и впрямь подфартило встретиться с ангелом-хранителем!
Распрощавшись и пожелав Анжеле успеха на земле и на небесах, умиленная Лера отправилась в издательство.
Брюнетка курила на ступеньках, причем не сигарету, а сигареллу, да еще на редкость вонючую. Лера отвернулась от дыма и невольно глянула в окно. И споткнулась, увидав мужика, маявшегося на пятачке неподалеку от магазина и разглядывавшего выходящих женщин. Особенно цеплялись его взгляды к тем, кто был одет в белое, а таких, учитывая жарчайшую погоду, оказалось нынче немало.
Само по себе все это оставило бы Леру совершенно равнодушной, однако дело заключалось в том, что мужик был ей вполне знаком. В том смысле, что она не знала, как его зовут, однако успела уже усвоить, что это – натура чрезвычайно человеколюбивая, заботливая: добрый самаритянин в чистом виде! Ну да, это опять был тот самый дядька – темноглазый шатен из метро!
Вот так номер...
Это ж надо запасть до такой степени на женщину в запачканном платье! Извращенец какой-то. Но продолжать знакомство с ним ей ни в коей мере не хотелось. Не ко времени это, во-первых, а во-вторых, сейчас совсем не стоит осложнять свою личную жизнь какой-то посторонней, пусть и кратковременной связью. Лерина судьба в этом смысле уже практически решена, шаг вправо, шаг влево... ни к чему все это! Как бы половчее проскользнуть мимо неожиданного поклонника?
Может, вернуться к Анжеле и попросить ее еще разок исполнить свои ангельские функции? В том смысле, чтобы вывести незадачливую подопечную из магазина по какой-нибудь запасной лестнице?
Поразмыслив, Лера, однако, решила своей небесной покровительнице больше не докучать. Во-первых, надо и совесть иметь. Во-вторых, запасной лестницы в этом зачуханном магазинишке, может статься, и нету. А в-третьих, она совершенно забыла, что переоделась! Как бы ни запал на нее этот мужик, зачем бы ее ни выслеживал, он вряд ли догадается, что Лера зашла в магазин переодеться. То-то он столь внимательно провожает взглядом каждую женщину в белом! Лера же теперь – в бледно-синем. Типа, в голубом. Почти по Есенину: «Да, мне нравилась девушка в белом, но теперь я люблю в голубом!» И если еще подобрать волосы, заколов их на затылке, и надеть большие голубые очки, которые лежат у нее в сумке, то опознать Леру будет затруднительно.
Она мгновенно изменила прическу, спряталась за очками, даже индийские серьги в виде позолоченных ракушек сняла (вдруг внезапный поклонник их приметил?), а потом, опустив голову и ссутулившись, ринулась из магазинных дверей.
Все-таки Анжела, очевидно, оказалась вполне профессиональным ангелом-хранителем, потому что продолжала охранять Леру даже без ее просьбы. Так оно, строго говоря, и должно быть! Именно в ту минуту, когда наша героиня готовилась пройти самую опасную зону, в кармане у самаритянина зазвонил телефон.
– Алло! – раздраженно крикнул он, не отрывая глаз от двери магазина, из которой (вот дурак-то!) Лера давно уже вышла. – Да, слушаю! Нет, еще нет.
Неизвестно почему Лера замедлила шаг, хотя ей бы, по-хорошему, следовало бежать со всех ног к метро, пока внимание самаритянина было отвлечено от нее.
– Да не мог я ее пропустить, – рявкнул в эту минуту означенный самаритянин. – Шляется небось по отделам. Как только выйдет, я ее сразу... Погоди, вон, кажется... Нет, не она. Тетка похожая, платье совершенно такое же, но не она.
Лера невольно оглянулась. Из магазина выходила рыжеволосая долговязая особа – то ли девица-перестарок, ли молодящаяся дамочка бальзаковских лет, – облаченная почти в такое же беленькое льняное платьице, как то, что лежало сейчас в Лериной сумке.
«Тетка похожая?! Ах ты!..» – несколько мгновений Лера была переполнена негодованием, для других чувств просто не оставалось места. Ну уж волосы у нее не мотаются вот так бестолково по плечам, а ниспадают на них красивыми волнами! И ноги не кривые: может быть, самое красивое во всей ее фигуре – это ноги! И она гораздо худее, эта тетка точно пятидесятого размера, а у Леры все-таки сорок шестой.
Но тут приступ возмущения схлынул, и до нее начал доходить основной смысл речи самаритянина.
«Как только выйдет, я ее сразу...»
Что?
Окликну? Провожу? Остановлю? Напугаю? Убью? Застрелю-зарежу-заколю-оторву голову?
Отчего-то в голову вползала исключительно террористическая терминология. Теперь Лера даже оглянуться боялась на темноглазого самаритянина, чтобы, не дай бог, не привлечь его внимания. Неслась к метро, сколько хватало прыти, а сама ломала голову в полной растерянности: так это что, не внезапное ошаление от ее несусветных прелестей произошло с мужиком? Скорее полная противоположность ему, если он мог сравнить ее с той дурацкой теткой! И почему он с кем-то советуется, как поступить с Лерой? Кто еще в курсе их мимолетной встречи? И почему сей неизвестный так интересуется встречей, что самаритянин докладывает ему о своей слежке?
Лера влетела в двери метро, ринулась к турникету, потом вынуждена была вернуться к кассе – купить билет, потом наконец-то вскочила на эскалатор и побежала вниз, ибо лестница-чудесница ползла слишком медленно, а спину словно жгло каленым железом, а в висках так и стучало тревожное: «По-че-му?! По-че-му?!»
Опомнилась она только в вагоне и обнаружила, что впопыхах заскочила в поезд, идущий в противоположном от «Баррикадной» направлении. А впрочем, это не страшно, ну доедет до «Пушкинской», там пересядет на Горьковско-Замоскворецкую линию. Разницы никакой. Однако надо взять себя в руки, не то заедешь в этой безумной Москве бог весть куда, а времени до встречи с Фрау осталось уже с гулькин нос.
Успокойся, сказала себе Лера. Все равно ничего не поймешь в создавшейся ситуации, так что лучше не дергайся. Это жизнь, а не дамский роман, в которых ты разбираешься не глядя. С жизнью дела у тебя обстоят посложней. Только зря накрутишь себя домыслами, поэтому забудь, забудь сейчас обо всем: о самаритянине, о его странном разговоре, о волчьем выражении, промелькнувшем в темных глазах, о злобе и раздражении, которые ты уловила в его голосе... Забудь! Помни только о Фрау. О том, что будешь говорить в защиту своего романа. А потом, по дороге домой, в Нижний, лежа на вагонной полке, ты как следует обдумаешь случившееся.
А скорее всего, постараешься забыть эту историю, отогнать от себя, как отгоняешь все непонятное, неприятное, ненужное. И зачем, зачем, в самом деле, думать о тревожном? Совсем скоро, если все сложится хорошо, ты отряхнешь с ног прах отечества...
Так не по барабану ли тебе все русские самаритяне на свете, будь они фанаты белых платьев или просто-напросто опасные маньяки?
