Текст книги "Мышьяк за ваше здоровье"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Эй, нам с Алеханом по огурчику оставь, не забудь, в возмещение морального ущерба! – крикнул вслед ему расшалившийся Гоша, трогая «Фольксваген» с места.
Палкин обернулся и проводил боевых товарищей странной улыбкой, смысл которой стал понятен Александру позже, гораздо позже… уже через многое время после того, как он отправился на вызов, который вполне мог стать последним не только в этот день, но и вообще в его жизни.
ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА
Петр в Заманиху не с луны свалился, не прибрел из неведомых дальних краев – он был искони здешний. Об этом свидетельствовала прежде всего его фамилия: здесь Манихины, Заманихины, Маниловы, Заманиловы, Маньщиковы и даже Приманчивые были в большинстве, подавляя своим числом всяких там Лукьяновых, Коростелевых, Калининых, иных-прочих.
Оперативник Бушуев, человек нездешний, родом из Нижнего, приехавший в местное РОВД по направлению после школы милиции, частенько задумывался, почему так однообразны фамилии в Заманихе. Может быть, секрет этого совпадения кроется как раз в названии деревни? Может быть, в нее именно заманивали всякого прохожего-проезжего человека? Но заманивали чем? Хлебосольством, гостеприимством? Щедростью и удобством какого-нибудь постоялого двора, который здесь некогда стоял? Или это была одна из многочисленных разбойничьих деревень, прилепившихся к большой торной дороге, ведущей от Нижнего к Владимиру? Бушуев читал о них самые что ни на есть страшные истории. Но Заманиха такая красивая деревня, расположена на таком приветливом взгорке – может быть, ее назвали так за приманчивую красоту? Ему хотелось так думать, очень хотелось! Но даже если Заманиха не была разбойничьей деревней в старину, теперь она уж точно сделалась разбойничьей.
После того, как здесь убили Николая Лукьянова и ограбили сберкассу.
Итак. Убийство произошло между одиннадцатью часами вечера и двумя часами ночи – по заключению эксперта. Однако Бушуев был убежден, что это произошло где-то в районе полуночи, не позднее. И вот почему. В одиннадцать часов десять минут на пульте охраны, который наблюдал за сберкассой, сработала сигнализация, но тотчас же на пульт перезвонил Лукьянов и сказал, что сам нечаянно схватился за провод, идущий к розетке, и таким образом вызвал сбой. А вообще у него все в полном порядке.
Все это была туфта, конечно. Сигнализацию отключил тот, кто пришел убить Лукьянова. Но дежурный на пульте Игнаточкин об этом не подозревал. Он выбранил охранника подобающими словами, но потом сменил-таки гнев на милость и спросил, все ли в порядке. «В полном! – ответил Лукьянов. – Вы, мужики, с проверкой не приезжайте, мне тут и без вас хорошо!»
Надо сказать, что тогда, в 1980 году, система охраны заманихинской сберкассы была следующая. Поскольку все поднадзорные объекты наблюдались районным отделом охраны, расположенным в пятнадцати километрах от Заманихи, а от иных деревень в полусотне и более, а телефонная связь была качества, мягко говоря, невысокого, то рейдовая охранная бригада в течение ночи дважды выезжала на каждый объект. Проверка в сберкассе Заманихи должна была производиться в двенадцать ночи и в восемь утра. Перед этим Лукьянов обязательно звонил на пост и сообщал о состоянии объекта. Утром проверка проводилась обязательно – особенно в те дни, когда на пульте дежурил Семен Игнаточкин, живший в Заманихе: он назначал родимую деревню последним пунктом рейда и оставался дома, отправляя водителя в район одного. Но это утром. Ну а ночной выезд… чего греха таить, частенько-таки бывало, что патрульная машина не приезжала на объект. Прошел контрольный звонок от охранника – и Вася не чешись! Ну чего зря колеса бить, спрашивается, бензин жечь? Лучше энное количество литров слить или перекачать в свою машину. А время, когда ты должен мотаться по непогодным, непроезжим, ухабистым дорогам, потратить на такое приятное дело, как забивание «козла».
По-хорошему, Игнаточкин должен был стремиться и ночью заезжать домой. Но на хрен будить жену и сына? А уж если, храни боже, потревожишь языкастую тещу, она потом не только тебя сгрызет заживо, но и прочих домашних обгложет. Именно поэтому Игнаточкин чаще других дежурных на пульте пренебрегал ночными рейдами. Тем паче если сам охранник говорит: «Не приезжайте, мужики!»
И он не приехал в Заманиху той ночью… Затревожился только утром, когда не дождался в семь тридцать контрольного звонка от Лукьянова. Но было уже поздно.
«Убийца, – размышлял оперативник Бушуев, – отлично знал и распорядок охранных мероприятий, и привычки дежурных с пульта, особенно – Игнаточкина. Что опять-таки свидетельствовало о том, что сберкассу брал свой человек».
Новый довод в пользу кандидатуры Петра Манихина! Нет, насчет того, что в пользу, это вы, ребята, поторопились! Во вред, конечно, во вред!
Однако же у него было алиби…
Теперь об этом самом алиби.
В пяти километрах от Заманихи, на крутояре над речкой, располагалась турбаза. Длинное такое одноэтажное строение, имевшее три большие комнаты, одну маленькую комнатенку и кухню. В холодном пристрое – небольшой закуток с «удобствами». Невелик комфорт, а все-таки на двор в стужу бегать не надо. В старину такое сооружение называлось «задец» и имелось чуть не в каждой справной деревенской избе. При турбазе была также летняя кухня. И пользовалась база у местного населения большой популярностью – что зимой, что летом. Под крутояром отчего-то любила зимовать щука, ближе к противоположному берегу ее можно было брать на мормышку мешками, натурально мешками, а в окрестных мелких озерках, которые зимой промерзали до дна, некоторые счастливцы вырубали целые глыбищи льда со вмерзшими в них карасями. Летом же в Заманихе что только не клевало, вот разве что стерлядка не брала, а так – раздолье было рыбакам. В охотничий сезон на ближних болотцах садились передохнуть утиные стаи, опять же знающий народ не пропускал этих мест.
Сторожами на турбазе работали отец и сын Колмогоровы – большие приятели Петра Манихина. Старший Колмогоров корешился еще с Петровым отцом, ну а младший с самим Петькой и в среднюю школу бегал, и даже в армии служил в одной и той же области – Красноярской. Только Саня Колмогоров служил в стройбате, ну а Петр во внутренних войсках – зэков, значит, охранял на зоне. Вместе они вернулись домой; Саня вскоре женился на Олюне Маньщиковой, которая стала работать на турбазе поварихой, а Петр ходил холостым и подбивал клинья к первой красавице не только в Заманихе, но и, может, на всем белом свете – к Анюте Калининой.
Не о том, впрочем, речь, а о том, что Петька частенько заезжал на своем мотоцикле на турбазу, к дружкам, и, когда случалось там щедрое гостеванье – к примеру, прибывали богатые мужики из Владимира, Мурома, а то и из самого Нижнего – и к столу звали сторожей Колмогоровых, непременно за стол приглашали и Петра.
То же, по словам многочисленных свидетелей, произошло и в этот вечер. Петр много ел, много пил – не больше обычного и не больше других, но вполне достаточно для того, чтобы после ужина, в десять часов вечера, когда любители ранней рыбалки начали расползаться по койкам, дабы не проспать утренний клев, он тоже решил отправиться на покой. Колмогоровы уговаривали Петра заночевать, но он все же хотел вернуться в Заманиху, ссылаясь на то, что в любое время может приехать Анюта, а он ни за что не допустит, чтобы она узнала, что ее Петенька не дома ночевал. Еще решит, что он наведывал в Красноварьке свою прежнюю зазнобу, Соню Селиванову, – обидится так, что не скоро ее уймешь. А Ванька Бушуев, черт хитрый, лишь только зачует, что между Петром и Анютой пробежала черная кошка, сразу вслед за ней втиснется и снова начнет к Анюте клинья подбивать.
Для пьяных мужиков Колмогоровых все это было пустыми словесами – вот еще, из-за бабы мчаться куда-то ночью на мотоцикле, рискуя себе голову сломать на полупроезжей дороге через лес, – но Петра никакими силами было не остановить. Он ведь тоже здорово принял на грудь, а пьяному, всем известно, море по колено, горы – по щиколотку. Облобызался с дружками, тиснул на прощанье Олюню, которую тискали все, кому не лень, а мужику ее хоть бы хны, – и через минуту огонек его старенького «ижика» исчез за деревьями. И Колмогоровы ушли в дом – убирать со стола и отдыхать…
В шесть часов утра механики ремонтной базы, жившие в Заманихе и ехавшие служебным «пазиком» на работу в райцентр, увидели на берегу речки валявшийся вверх колесами мотоцикл. В стороне, скорчившись, лежал человек.
Авария? Убился? «Ижик» знакомый, Петьки Манихина – неужто это он валяется неживой?!
Через минуту выяснилось, что Петька валялся как неживой. Он спал пьяным сном и так крепко, что его насилу добудились. Но даже и после этого он плохо соображал – мало того, что с бодуна был, да еще, видать, при падении крепко приложился головой. Так крепко, что то и дело норовил глаза закатить и без памяти грохнуться, а уж выворачивало его так, что даже видавшие виды механики рембазы жалостливо морщились. Кто-то высказал предположение, что с одного похмелья человека так полоскать не будет – уж не сотрясение ли мозга у него? С этого, говорят, тоже рвет, да еще как! Испугавшись за жизнь хорошего человека, они погрузили Петьку в свой «пазик» и увезли в больницу в райцентр.
Никакого сотрясения у него не нашли – обыкновенный похмельный синдром, как выразился один доктор, выдающийся диагност в этой области. Из чувства глубокого сострадания впрыснули ему внутривенно животворную смесь – десять миллилитров 40-процентной глюкозы с кубиком аскорбиновой кислоты: то, что среди врачей называется «маленькие хитрости большой медицины». Это живенько привело Манихина в чувство. Но память ему не вернуло. Он вообще ничего не помнил, даже как уезжал с турбазы! А уж тем паче – как оказался спящим на берегу, рядом с перевернутым мотоциклом. Ну, тут не надо было быть Шерлоком, чтобы угадать: не справился с управлением, слетел с моста, упал, потерял сознание, «очнулся – гипс»…
Нет, не совсем так. Когда Петр наконец вполне очнулся и вернулся домой, его взял в оборот оперативник Иван Бушуев. И это было похуже всякого гипса, потому что гипс все-таки когда-нибудь да снимут, а Бушуев вцепился в Манихина воистину мертвой хваткой. И не похоже было, что собирается отцепиться!
МАЙ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
В тот день Анна возвращалась из лесу – в Зеленом Городе этим словом громко именовали сосновые и березовые перелески, перемежавшиеся с поселковыми улицами, дачными участками и, собственно, давшие городку название. Она любила иногда вот так бездумно побродить между соснами, найти свою, любимую, особенно стройную и высокую, прижаться к ней спиной и постоять, запрокинув к небу лицо с крепко зажмуренными глазами и прислушиваясь к нашептыванию ветра. Искала покоя и совета, обычно находила, но сегодня сосны молчали. Может быть, оттого, что день выдался безветренный? Или просто деревья уж не знали, что ей сказать, чем утешить?
Она возвращалась домой в том же смутном, раздражающем состоянии духа, в каком уходила, пыталась взять себя в руки, уговаривала успокоиться, чтобы Петр не заметил мрака и уныния в ее лице, он привык видеть жену сильной… и вдруг заметила наверху, на железнодорожной насыпи, женскую фигуру с развевающимися черными волосами. Молодая цыганка шла вдоль рельсов, высоко подбирая цветастые юбки, как если бы искала брод посреди реки и никак не могла решиться войти в воду. А скорее всего девушка просто показывала свои очень стройные загорелые ноги, открывая их почти до колен.
За спиной Анны раздался какой-то странный звук, вроде громкого чмоканья. Она испуганно обернулась и увидела невысокого плотненького мужичка, обремененного тремя продуктовыми сумками. Глаз его горел жадным пламенем, но, когда Анна к нему повернулась, мужичок смутился, опустил очи долу и принял вид достойного, высоконравственного кормильца семьи. Анна нахмурилась было, но в следующее мгновение поняла, что неприкрытое вожделение этого забавного человечка адресовалось не ей. Не ей – одетой в узкие, обтянувшие бедра, как вторая кожа, ярко-голубые стрейчевые джинсы и миленькую трикотажную маечку, не ей – с ее гладкими, льющимися по плечам черными волосами, а этому плывущему по насыпи бесформенному облаку цветастых юбок и неопрятным кольцам кудрей. Ничего особенно не было ни в тех цыганкиных ногах – юбки носят куда-а короче, Аннины джинсики еще откровенней выглядят, ни в колышущейся груди – нынче практически каждая вторая без бюстгальтера ходит, ни в черных, прихотливо вьющихся прядях. Но именно при виде ее откровенно обмер мужичок, именно ее проводил тоскующим взором, прежде чем свернуть мимо насыпи к дачным участкам…
«Да мне-то в этом что?!» – раздраженно подумала Анна. С чего бы она вообще стала вдруг ревниво перехватывать чьи-то взгляды? Никогда не обращала ни на кого внимания, привыкла к общему поклонению, и тайному, и явному, воспринимала это как должное, словно бы даже не замечала всеобщего восхищения… и вдруг ощутила себя никому не нужной старухой только от того, что не на нее, а на какую-то неряшливую цыганку загляделся… ох, боже мой, вот смех-то! – недалекий умом, невысокий ростом, явно неширокий в чувствах – словом, какой-то невзрачный мужичонка, случайный прохожий!
Да нет, дело было вовсе не в нем. А в том ощущении, которое вдруг накрыло Анну, словно колпаком: толстенький сатир с продуктовыми сумками начал сучить ножками именно при виде цветущей, яркой, откровенно-бездумной молодости. Сколько этой цыганке? Слегка за двадцать? Анна ей в матери годится, разве не удивительно, что отходит в тень на ее фоне?
Странно, подумала вдруг Анна, эта мысль уже приходила ей в голову… именно при виде цыганки…
И тут же Анна узнала ее. Прошел год с тех пор, как они мельком виделись, не больно-то хорошо она разглядела тогда девушку, вроде бы и не запомнила толком ее черт, но сердце так больно колыхнулось в груди, что Анна поняла: нет, она не ошиблась – не взглядом, так сердцем узнала ту самую цыганку, которая чуть не погубила Петра, отравив его селитрой.
И даже погубила…
Странно – первым делом она удивилась, что встреча снова произошла в мае. В этом было нечто роковое, даже мистическое. Но Анна всегда, всю жизнь была сугубая реалистка, а потому не стала зацикливаться на этой мысли. Она подумала лишь об одном: как не упустить цыганку из виду и одновременно добраться до милиции. Ведь там определенно сохранилось заявление Манихиных по поводу отравления рыбой, купленной на Канавинском базаре. Там наверняка до сих пор помнят шмон, который был учинен по этой причине. Конечно, в Зеленом Городе могут этого не знать. Но Анна заставит их связаться с Канавинским отделением в Нижнем Новгороде!
Позвонить в милицию. Позвонить как можно скорее. Прямо сейчас!
И в этот миг она вспомнила, что не взяла с собой сотовый. Телефон лежал в сумке, сумка осталась дома: ну какой был смысл ее брать, отправляясь гулять в лес? Кошелек ей без надобности – Анна не собиралась заходить в магазин, расческа, зеркальце тоже ни к чему – ну не на танцульки же она шла, перед кем в лесу особенно красоваться? Конечно, она могла бы положить телефон в карман джинсов… Нет, не могла, слишком они в обтяжку, в кармане едва помещается носовой платок. Могла прицепить на пояс… А вдруг в лесу встретится какой-нибудь чокнутый грабитель? Таких случаев не счесть, когда с пояса срывали чехол с мобильником, для надежности стукнув хозяина (хозяйку) по башке!
О господи, что же делать, что делать?! И этот толстенький с сумками уже далеко, не позовешь на помощь… хотя еще вопрос, захотел бы он помогать Анне. Скорее всего нет. Уж больно цыганка ему приглянулась. К тому же дома небось жена с детками ждут папаньку из магазина. Заорать разве – просто так, в никуда: «Караул! Спасите, люди добрые!» Вдруг кто-то услышит и прибежит на помощь?
Ага, ждите ответа… Опять же, цыганка, услышав крики, смоется и скроется так, что ищи ее потом, свищи. Пока же она не подозревает об опасности…
Вот именно! Она не подозревает об опасности, Анна для нее – всего лишь какая-то там случайная прохожая. Разве могла цыганка ее запомнить? Перед ней на том базаре столько народу промелькнуло, не счесть. Вот если бы удалось сейчас как-то заморочить ей голову, заманить в поселок… Да! Попросить погадать, сначала себе, потом, дескать, мужу, который болеет, пригласить якобы домой, сказать, что живут в центре поселка, незаметно провести на ту улицу, где отделение милиции, и там… Вот там и начать орать: «Караул! Грабят!» – и все такое.
Хорошая мысль. И, кажется, единственный выход. Теперь, главное, как-нибудь половчее и поестественней обратиться к цыганке с просьбой, не особенно ее насторожив: ведь гадалки сами назойливо навязывают свои услуги, а их-то норовит обойти каждая нормальная женщина…
Ну, значит, Анна ненормальная, только и всего!
Она поднялась на насыпь, силясь удержать на лице самое что ни на есть приветливое выражение, но и рта не успела открыть, как цыганка с самым невинным видом глянула на нее черными блестящими глазами:
– Женщина, будь такая добрая, скажи, как мне к магазину пройти?
Анна радостно встрепенулась. Это обычный цыганский приемчик: спросить у жертвы дорогу, а потом, якобы в благодарность, начать гадать… и вывернуть карманы доверчивого лоха наизнанку! Обычно на все такие просьбы Анна отвечала коротко и сухо: «Извините, я нездешняя», но сейчас и тон ее, и выражение лица были воплощением радушия.
– Надо пройти через рощу, а потом повернуть направо по асфальтированной дороге, а потом… Это довольно далеко, я даже не знаю толком, как вам объяснить. Пойдемте лучше вместе, я ведь и сама иду в ту сторону.
– В магазин? – спросила цыганка, цепким взглядом окидывая Анну. – Что ж ты в магазин без сумки пошла?
Ах ты ж какая приметливая, зараза! У Анны просто-таки ноги затряслись. Главное, вопрос дурацкий: сейчас в любом магазине складывают продукты в пластиковые пакеты, зачем вообще сумки с собой таскать? Но она уже забормотала оправдывающимся голоском:
– А я не в магазин, а просто в том направлении… навестить знакомую.
«Держи себя в руках!»
– Знакомую? Понятно, – кивнула цыганка. – Ну, раз нам по пути, тогда пошли.
– По пути, по пути, – истово закивала Анна, пристраиваясь рядом и улыбаясь так обаятельно, что челюсти сводило, как от оскомины. Две женщины, попавшиеся навстречу, улыбнулись в ответ. Может, они были какие-нибудь знакомые, но Анна их не узнала. Думала только о цыганке: не ошиблась ли, не обозналась ли?
Ошибки не было: те же румяные щеки и свежий рот, те же наливные груди, разноцветье юбок и даже, чудится, та же самая алая кофточка, которая стала еще более тесной. У нее что, больше надеть нечего?
И тут Анна заметила, что цыганка в свою очередь косится на нее.
– Твоя знакомая что, больная? – спросила девушка своим резковатым голосом.
– С чего вы взяли? – растерялась Анна.
– Вижу тень какую-то… Да нет, это не с ней, а с тобой что-то неладно. Это около тебя тень клубится!
Анна нервно сглотнула. Вот же холера! В самом деле она что-то такое чует или просто приманку закидывает, клиентку норовит подцепить? Скорее всего именно так оно и есть.
– Ну что вы, у меня все хорошо, уверяю вас, – проблеяла она самым глупеньким голоском.
– Да что ты мне говоришь? – хмыкнула цыганка, глядя на нее во все глаза. – Рядом с тобой смерть ходит, я же вижу! За плечами стоит!
Анна невольно оглянулась – сначала направо, потом налево. И даже испугалась, глупая.
– Она у тебя в доме живет, – тихо, словно бы с трудом подбирая слова, вдруг пробормотала цыганка.
Никто не знает, чего стоило Анне сдержаться, не наброситься с кулаками на эту тварь, которая цинично вспомнила дело своих рук. Петр и в самом деле тогда едва не умер – если б не Марина, так и умер бы, а разве нынешнее его существование можно в полном смысле назвать жизнью?! «Она у тебя в доме живет», как бы не так! «Она» не в доме живет, а рядом идет – лесной тропой, колышет своими дурацкими юбками!
– Хочешь, чтоб ты жива осталась и муж твой жил, тогда прогони ее вон, слышишь? – сказала цыганка, и в голосе ее появились истерические нотки.
Кого прогони? Смерть, что ли? Что она несет, эта девка?
Анна взглянула на цыганку – и вздрогнула испуганно. Никогда ей не приходилось видеть, как человек впадает в транс, но, похоже, на ее глазах происходило что-то подобное.
Румяные щеки цыганки побледнели, ее трясло так, что груди прыгали в вырезе кофточки, будто яблоки в корзинке. Она странно поводила перед собой руками, вперив взор в не зримые Анной дали, и бормотала, едва размыкая челюсти, которые, чудилось, сводило судорогой:
– Волосы как золото, а сердце – как сталь. Не дрогнет рука, не дрогнет! Берегись, берегись ее, пока она тебя и мужа твоего со свету не сжила! Ищете в доме яд, а того не знаете, что он у нее на кончиках пальцев, чего ни коснется, то и отравит! Первая очередь твоего мужа, вторая – твоя!
И цыганка, пошатываясь, словно бы ноги ее не держали, побрела вперед, не оглядываясь более на Анну, точно ей было все равно, следует ли за ней ошарашенная женщина или стоит на месте, будто бы вросшая в землю, из которой тут и там вздымались стрелки ландышей и клубились голубые облака незабудок.
…Ах, сколько же в этом году наросло незабудок и ландышей! Говорят, к суровой зиме, но разве можно думать о зиме, когда лес дрожит от птичьих трелей, лиственница клонит долу нежные зеленые ветви, а на озере стонут в любовной истоме лягушки?..
Анна встряхнулась.
Ее словно бы какой-то морок накрыл, вдруг погрузил в оцепенение. А впрочем, нет – это, наверное, сработал инстинкт самосохранения: слишком уж много страхов и страданий навалилось на нее, чтобы спокойно перенести еще одно, пусть даже это всего лишь пророчество, бредни какой-то неопрятной цыганки, которым можно верить, а можно – и не верить.
Верить или не верить?
Верить? Во что верить-то?!
Волосы как золото… в твоем доме живет… это она о Марине, что ли? Тварь, которая довела Петра почти до смерти, чернит ту, которая спасла ему жизнь? Очень мило… Какие-то у нее очень целенаправленные пророчества, почему-то касаются именно той семьи, которую она своей рыбешкой чуть не искоренила.
Пророчества? Вот умора! Да если бы эта немытая пифия и в самом деле обладала вещими свойствами, она бы сразу смекнула, что Анна ее узнала и замыслила расставить ловушку.
А если и в самом деле – смекнула, если и в самом деле цыганка узнала Анну? И разыграла для нее целое представление?
Но зачем? Для чего ей клеветать на Марину?
А ведь похоже, эта грудастая деваха объявилась нынче в поселке не случайно. То есть, очень может быть, возникла она здесь не сегодня, а несколько дней назад. И, бродя в поисках легкой добычи, какой-нибудь доверчивой дачницы, которой вдруг приспичит погадать, увидела Анну. И вспомнила ее! И почувствовала себя в опасности. И решила устроить этакое шоу…
Зачем? Что ей до Марины?
Строит из себя вещую сивиллу, в транс, видите ли, впадает! А на самом деле…
Что? Что на самом деле? Зачем ей нужны Петр и Марина? Почему она так старается их извести – не физически, так клеветнически?
Мысли неслись в голове безумным хороводом, Анна едва успевала разбираться в их стремительном мелькании.
Что, если эта цыганка – не настоящая цыганка? Если это – убийца по найму?
Мысль об организованном убийстве не так уж безумна. Какого-то французского журналиста, Анна читала недавно, уничтожили уколом зонтика, конец которого был смазан постепенно действующим ядом. Спустя несколько дней после укольчика журналист скончался в больнице, и только тогда окружающие смекнули, что он был отравлен. То есть убить можно самым невероятным образом, и чем этот способ невероятнее, тем труднее вычислить потом киллера и догадаться, что покушение носило преднамеренный характер. Сэкономили какие-то сволочи на соли и вымочили лещей в селитре – таков был единогласный милицейский вердикт. А Петр Манихин такого лещика случайно покушал, ну, не повезло, это бывает.
Бывает? Да? А почему больше ни с кем не было? Неужели из всей партии лещей только один был отравлен? И надо же такому сбыться, что он попал именно Манихину?
Ладно, в такой жуткий «перст судьбы» еще можно поверить, если очень сильно поднапрячься. А вот в то, что цыганка случайно оказалась в Зеленом Городе, случайно встретила Анну и случайно оклеветала спасительницу Петра, заменившую ему и его жене дочь…
Вот это уже не случайно.
Анна пристально уставилась в удаляющуюся спину цыганки. Ее алая блузка видна издалека, отличная мишень! Эх, будь в руках хоть какое-нибудь оружие, Анна не замедлила бы выстрелить в эту тварь, ни мгновения не колебалась бы!
Но оружия у нее нет. Она может только смотреть, смотреть в эту удаляющуюся алую спину, бессильно стискивать руки и жалеть – отчаянно жалеть, что невозможно убить взглядом…
