Текст книги "Компромат на кардинала"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Я невольно посмотрел на свою руку, и Джироламо заметил это. Осекся.

В ту же минуту отворилась дверь и заглянул служка, с каким-то делом к отцу Филиппо. Серджио подскочил с таким видимым облегчением, что хозяин не стал его задерживать и отпустил с ласковой улыбкой, осенив благословением и дав на прощание поцеловать свой перстень. То же ожидало и меня.

Серджио выскочил вон, я последовал примеру своего друга, однако на прощание не удержался: с вызовом посмотрел на Джироламо. Ужасен был ответный взгляд его темных глаз: точно гвоздь забил он мне в лоб! Однако смотрел он тоже с вызовом, как бы признав правоту моей догадки.

Я ничего не сказал Серджио. Лучше было бы поговорить с отцом Филиппо, однако как я могу испросить у него аудиенции? И хорошо ли это будет с моей стороны: раскрыть этому святому человеку глаза на непримиримую вражду, которая снедает и разделяет двух самых близких и дорогих ему людей? Впрочем, более всего останавливает меня мысль, что я ошибся и руку свою поганец Джироламо раскровянил в другом месте, без моей подмоги.

Ну и очень жаль, когда так!

Глава 20
КОНТР-ПРОМЕНАД

Россия, Нижний Новгород, октябрь 2000 года

Всю жизнь, сколько себя помнила, Тоня слышала, что очень похожа на мать. Та была видная, красивая, высокая женщина с темно-русыми волосами, заплетенными в тяжелую косу и закрученными в тяжелый узел на затылке. Благородный лоб, лукавый носик и выразительные темно-серые, в нарядных ресницах глаза были неотразимы. «Какая у тебя красивая мама!» – слышала Тоня завистливый девчоночий шепоток с самого детства. И страстно хотела услышать: «И как ты на нее похожа!» Однако о сходстве говорили всегда как бы с недовольным поджатием губ… Мама же любила усадить дочку рядом с собой перед зеркалом и внимательнейшим образом начать сравнивать их носы, глаза, лбы, губы и уши, приговаривая при этом: «Ты моя, совершенно моя деточка, ну ни одной, ни единой черты в тебе нету этого поганца! И в школе ты так же учишься, как я, – начала плоховато, а заканчиваешь чуть ли не медалисткой, и мальчики за тобой табуном ходят, а ты их сторонишься, гордая, умница моя, и почерк у тебя такой же, будто курица лапой…» Тут мама с дочкой начинали хохотать, счастливые своей взаимной любовью.

Смеялись они тоже одинаково – заливисто и заразительно. Правда, иной раз Тоне становилось обидно: хоть бы одну-разъединую черту найти в себе от человека, бывшего ее отцом. Нет, ну правда: женщина не может родить ребенка без мужчины! Значит, должен от него остаться какой-то след! Пока же все, что она об отце знала, – это его имя. Его звали Никитой: в Тонином свидетельстве о рождении было написано, что она – Антонина Никитична. Отчество свое она терпеть не могла – старорежимное какое-то, да еще и в сочетании с таким же старорежимным именем. Тоня – еще туда-сюда, а уж Антонина… «Прощай, Антонина Петровна, неспетая песня моя». Эта строчка из дурацкой песенки приходила на ум всем подряд, с кем Тоня только не знакомилась. Кошмар!

«Ну почему меня так зовут? – не уставала ныть Тоня с самого детства. – Ну почему я не Марина, как ты, не Юлия, как бабушка, не Анастасия, как тетя Ася? Зачем ты меня так назвала?!» Как-то раз выведенная из себя мама сердито буркнула: «Назвала, как хотел твой отец!»

Очень мило. Вдобавок к жуткому отчеству, этому неведомому человеку Тоня была обязана несуразным именем! Семена неприязни прорастали всю жизнь и приносили все новые и новые всходы, укрепляемые репликами матери: «Какое счастье, что в тебе нет ничего, ни-че-го от него !»

Тоня уже выходила замуж, когда увидела отца в первый раз. Правда, не воочию, а на фото. Она что-то искала в книжном шкафу – кажется, старые, еще школьные снимки, которые непременно захотелось посмотреть Виталию (он почему-то обожал рассматривать фотографии, тыкать пальцем в напряженные незнакомые лица и выспрашивать: «А это кто? А это?» – чего Тоня терпеть не могла!), и шатко сложенные книжки и журналы вдруг обрушились на нее бурным потоком. Из одной «Иностранной литературы» за 70 какой-то год выпал желтый, как одуванчик, старый-престарый конверт без марки, и, заглянув туда, Тоня обнаружила фотографию молодого мужчины с напряженной улыбкой и прищуренными темными глазами. Он был красив особенной, броской красотой молодой уверенности в себе – именно она, эта уверенность, и привлекала в нем, потому что губы были тонковаты и нос мясистый. И лоб узковат – если все по отдельности разглядывать. А с первого взгляда только и скажешь – отпадный мужик!

«Может, это маманькина тайная любовь?» – хихикнула про себя Тоня и перевернула карточку.

И горло перехватило при виде аккуратной, словно бы по прописям выведенной, краткой надписи:

«Марине – моей любимой и единственной». А внизу тем же каллиграфическим, бисерным почерком было начертано – почему-то как в анкете, подробно: «Никита Львович Леонтьев. Нижний Новгород, май 1970 года».

Не требовалось обладать суперлогическим мышлением, чтобы угадать, какой же это человек по имени Никита называл Тонину маму любимой и единственной за четыре месяца до рождения у нее дочери. Выходило, что Тоня держала в руках портрет собственного отца. И, со смешанным чувством неприязни и страха глядя на это победительное лицо, она почему-то подумала: «Лучше бы ты оставил мне свою красивую фамилию, чем это дурацкое отчество! Лучше бы я была Леонтьева, чем Ладейникова!»

Потом какое-то время Тоня приглядывалась к мужчинам возраста отца и такого типа, как он. Гадала: узнает ли при встрече? Каково это будет: подойти вдруг к «отпадному брюнету» преклонных лет и независимо сказать: «Привет, папаня!» Или холодно, великосветски: «Добрый день, отец!» Или кинуться на шею с девчоночьим писком: «Дорогой папочка!»

Наверное, всякую безотцовщину рано или поздно начинают посещать такие вот бредовые мечтания…

Мама Тонина буквально через полгода после свадьбы дочери и сама вышла замуж и уехала с новым мужем не куда-нибудь, а на Сахалин. Теперь этот остров снова подтверждал свое прежнее прозвание – Край света. Все, что Тоня могла, это еженедельно звонить маме. Надеяться на встречу при нынешних ценах на авиабилеты было чистой фантастикой! Хорошо хоть, что личная жизнь у старшей Ладейниковой на сей раз сложилась вполне удачно, чего никак нельзя было сказать о Ладейниковой-младшей.

Когда они с Виталиком разводились – со всеми классическими элементами развода, включая дикие, незабываемые взаимные оскорбления и шумную дележку имущества (о чем позже Тоня вспоминала с кошмарным стыдом, дивясь своему падению и утешаясь только тем, что не иначе бывшая свекровка, сущая ведьма, напустила на нее в то время какую-нибудь поганую порчу, чтобы уничтожить в душе Виталика последние сомнения), – Тоня сообщила обо всем маме, когда развод свершился. Она отчего-то страшно боялась материнских упреков, однако Марина Анатольевна стойко снесла удар и сказала:

– Думаю, ты не только внешне похожа на меня, но и повторяешь во многом мою судьбу. Пусть это послужит тебе утешением. Все будет, все еще будет, ты мне поверь!

Тоня вспомнила взгляды, которыми обменивались мама и ее новый муж на своей свадьбе, вспомнила, каким счастьем звенел мамин голос, когда в разговоре всплывало его имя, – и почему-то успокоилась. Она привыкла всю жизнь верить маме. Ну ведь правда, если они так похожи внешне – невозможно же не иметь и сходства в судьбе! Обе вышли замуж в 23 года. Обе через год развелись. У обеих остались дочери. Правда, Марина Анатольевна резко и бесповоротно порвала с Тониным отцом, папочка же Кати Ладейниковой (Тоня легла костьми, но и ей не позволила зваться Бараниной!) порою снова и снова начинал подбивать клинья к бывшей жене, намекая, что нехорошо ребенку расти без отца. Хорошо, очень даже хорошо, это Тоня знала на опыте!

Короче говоря, слова матери запали-таки в душу, и она теперь все время смутно надеялась, что наконец-то и ей выпадет счастливая, счастливейшая встреча!

Сначала казалось, это должно произойти быстро, и Тоня ждала, почти с нетерпением вглядываясь во всех мужчин, которые пересекали ее путь. Потом ей стало не до ожидания. Катерина росла очень трудно, после года она вдруг практически перестала спать. Тоня моталась по двум работам, брала переводы еще и домой, прибегала вечером чуть живая, чтобы отпустить няню (решила лучше умереть, но не мучить ребенка яслями и садиком!) и заняться дочерью. Иногда няня, поглядев в запавшие глаза Антонины, говорила: «Ну ладно, посижу еще полчасика, а ты пока поспи». Тоня, благодарная до слез, тащилась, заплетаясь ногами от усталости, в спальню, падала на кровать, ожидая, что сейчас сон рухнет на нее, как лавина в горах, но… зря ждала! Этот крошечный счастливый отрезок времени – полчаса! – вдруг наполнялся мучительным пульсом, бил, стучал в Тонины виски, вибрировал в голове: «Полчаса, тик-так… Всего полчаса, тик-так… А сколько минут уже прошло, тик-так?» Да и Катя пищала, капризничала в соседней комнате, звала маму, по которой соскучилась за день и не желала больше ни минуты ждать общения с ней!

А ночью она не спала. Задремывала и тут же вскидывалась с легким хныканьем, которое протыкало зыбкую Тонину дремоту, как слишком толстая игла протыкает тонкую ткань и рвет ее. И так всю ночь, и так ночь за ночью, и сутки за сутками, неделю за неделей и месяц за месяцем…

«Это как-то связано с внутричерепным давлением, – говорили Тоне врачи, к которым она, конечно же, не раз обращалась. – У чувствительных, нервных детей в этом возрасте такое бывает. Вылечить? Лучше это дело перетерпеть, потому что опасно лечить, тут нужны сильные препараты, которые бьют по мозгу, так что как бы нам девочку интеллектуально навсегда не успокоить! Понимаете?»

А чего тут понимать? Или крикливая, но смышленая, умненькая, во всем остальном нормальная Катюха – или смирненький сонливый дебильчик. Выбирайте, мамаша.

Мамаша выбрала. Что? Угадайте с трех раз!

Самое поганое состояло в том, что именно в это время Виталий от нее отступился. Именно в эту самую тяжелую пору Тониной жизни он вдруг вспомнил, кто в бывшем доме хозяин, и решил взять строптивую бабу измором. Знал, как ей плохо, знал, что она на стенку лезет и чуть ли не руки на себя наложить готова, – однако выдерживал характер и не приходил, не звонил, вообще уехал к матери в Москву – подальше от соблазна. Был уверен: в один прекрасный день в этой тесной, душной квартирешке на Автозаводской, которой Тонина свекровь гордилась так, словно это были четырехкомнатные палаты на Тверской, раздастся междугородный звонок и послышится Тонин голос (от робости запинаясь, как указывал господин Фонвизин):

– Виталик, приезжай, я больше не могу без тебя!

Он прекрасно знал, что Тоня больше не может! Но до чего хотелось услышать вот этот драгоценный довесок: «Без тебя! Не могу без тебя!»

Однако вместо того, чтобы звонить в Москву, Тоня однажды среди ночи (спать-то все равно было невозможно!) позвонила в Южно-Сахалинск, где в это время был белый день, и спокойно (то есть она надеялась, что голос ее звучит спокойно) спросила:

– Мама, а тебе никогда не хотелось покончить жизнь самоубийством?

– Хотелось, – ответила Марина Анатольевна так невозмутимо, словно дочка звонила за десять тысяч верст спросить: «Мама, а тебе никогда не хотелось попробовать авокадо с креветками?» – Был такой момент, что до сих пор вспоминать страшно. Но у меня ведь была ты, я просто не могла представить, что ты останешься одна. Плачешь – а некому к тебе подойти, обнять, поцеловать, утешить. Разбила коленку – а никто не пожалеет. Понимаешь?

Тоня слушала безучастно. Если мама сейчас спохватится и начнет причитать, что, дескать, у тебя там происходит, ты с ума сошла, задавать такие вопросы, она просто бросит трубку… навеки.

Однако мамин голос звучал по-прежнему спокойно:

– Тоненький мой родной, все проходит. Ты понимаешь? Жить – это значит терпеть. Но все проходит. Ты меня слышишь?

– Слышу, – сказала Тоня, дрожа губами и радуясь, что видеофоны еще не изобрели.

– Я тебя целую.

– И я тебя.

Трубку она не бросила, а аккуратно положила. Потом пошла в спальню и долго смотрела на разгулявшуюся Катюху. «Плачешь – а некому к тебе подойти, обнять, поцеловать, утешить. Разбила коленку – а никто не пожалеет…»

Ей не хотелось подходить, целовать, утешать. Не хотелось жалеть никого, кроме себя! Но мама сказала – все проходит… Она вспомнила, как ходила по улицам, холодно примеряясь к бегущим мимо автомобилям: вот если броситься под этот, удастся ли так угадать, чтобы умереть сразу? Или придется мучиться? Мучиться больше не хотелось, она и так была достаточно измучена. Как-то, поскользнувшись на несколотом льду и чисто рефлекторно удержавшись на ногах, Тоня оглянулась на выступ стены, о который непременно разбила бы себе голову, если бы упала, – и горько заплакала. От того, что упустила случай умереть без своей на то воли, оттого, что упустила такую возможность отдохнуть!

Все проходит, да? Неужели и у нее пройдет это острое желание умереть, чтобы выспаться наконец?!

Смешно, конечно, но мама оказалась права. Да, минуло немало тяжких дней, но в конце концов все и впрямь избылось: Катерина выздоровела, а Виталик приполз мириться с крупной суммой денег в клювике, после чего был в очередной раз выставлен вон и отправился в Москву, утирать там слезы. А Тоня взяла его деньги (не для себя – для дочери!), постепенно успокоилась, выспалась – и снова вернулась в свое привычное состояние – ожидание счастья.

Не сказать, что у нее не было мужчин. Почему? Были. Вспомнить хотя бы того итальянца, от которого остался «Сон вещей девы». И другие были. Одни затрагивали душу, другие – только тело. Об одних мечтала она, другие домогались ее. Всякое бывало в душе и в сердце, жизнь – она ведь полосатая. Как-то раз даже аборт пришлось сделать от женатого человека. Но Тоня почему-то не решилась позвонить маме и спросить, а не было ли в ее жизни такого вот потрясающего совпадения: аборта от женатого человека? В конце концов, не обязательно, чтобы биографии мамы и дочки сходились до мельчайших деталей!

Вообще говоря, одиночество ее не так уж тяготило, как принято считать: она вообще была по натуре замкнута. Просто иногда обидно бывало, что нет при ней никого! К примеру, пришла записываться в школу бальных танцев, а Майя Андреевна говорит: «Желательно бы прийти с партнером, потому что первые полгода мы еще будем разучивать движения отдельно, а потом я вас поставлю в пары, имейте в виду! Может быть, вы уговорите своего мужа, Катиного папу, тоже начать танцевать? Или я его уговорю, мне всяких уламывать приходилось, честное слово!» Тоня разъяснила, что понятия «Катин папа» и «мой муж» не совпадают ни по каким параметрам, и упрямо решила хоть полгода, но ходить на занятия. А потом – мало ли что будет потом! Должно же когда-нибудь сбыться мамино пророчество!

Честно говоря, в тот вечер в «Рэмбо» Тоня уже почти поверила, что оно вот-вот сбудется…

В общем-то, она не больно хорошо разглядела этого невысокого, худощавого человека, за столик которого ее подсадили. Поначалу Тоня на него даже не смотрела – держалась подчеркнуто независимо, даже надменно, чтоб не думал, что она пришла кадрить кого-нибудь, конкретно его. С другой стороны, за каким еще чертом может одинокая молодая женщина в предельно откровенном платье потащиться в ночной клуб? Тем паче что Тоня решила оторваться по максимуму, вдруг ощутив себя такой свободной (Катька у обманутого Виталия, беспокоиться не о чем), такой удачливой (завтра вечером она поедет в Москву, а оттуда в Нант, на Международный фестиваль фантастов, а это вам, товарищи, не кот начихал!), что твердо поверила: сегодня произойдет что-то особенное! Вдобавок «для сугрева» она заглянула в казино, поставила сотню, выиграла 460 рублей, но сумела вовремя остановиться, не продула выигрыш, а в честь этого выпила в буфете рюмочку ошеломляющего ирландского ликера из вареных сливок «Saint Brendan's Superior», похожего на самую вкусную в мире конфету, так что теперь ей море было по колено. Почти. Ну, а уж когда увидела на сцене своего любимчика Сережу, совсем стало хорошо на душе. Она слышала от кого-то, будто Сергей подрабатывает в «Рэмбо» и других ночных клубах, но никогда не видела его эстрадных выступлений – прежде всего потому, что в ночной клуб отправилась впервые в жизни. Сколько сильных впечатлений одновременно! И выигрыш (новичкам, впрочем, всегда везет, как уверяют знатоки), и сливочная сладость «Brendan's Superior», а главное – созерцание Сергея.

Песню эту она знала: «Я смотрю, ты танцуешь…» Все совершенно как в жизни: Тоня смотрит, Сергей танцует. И что-то там звучит про love, my love… Нулевые шансы, это уже из области эротического бреда. Можно только saw you dansig. Под томные стоны женской половины зала Сергей извивался так, словно в его изящном теле не было ни одной, ну ни единой косточки, словно он и родился на свет вот таким – пе-ре-ли-ва-ю-щим-ся!

Тоня смотрела на него во все глаза и хоть стонать вроде бы не начала, но позволила себе немножко помечтать: а вдруг Сергей ее увидит да ка-ак пригласит танцевать! В перерыве между выступлениями. Или вовсе бросит к чертям свое шоу, и – спрыгнет со сцены, и – прямиком к Антонине: на всех тренировках, дескать, только и мечтал, чтобы встретиться с вами, сударыня, вот этак, в приватной обстановке. А что вы, сударыня, старше меня на… хм-хм лет, так это мне, вообразите, до самой высокой лампочки! И они немедленно понесутся в вихре танго, которое как раз зазвучало в эту минуту, и Тоня будет потрясать не только выпуклостями, которые у нее таки есть, но и весь зал потрясет своей красотой, грацией и умением лихо делать контр-чек и левый поворот, а также сексуально закидывать ножку на Сережино стройное бедро. Ну, а потом распрекрасный обладатель этого самого бедра…

– Разрешите вас пригласить на танго?

Тоня даже испугалась такого грубого вторжения в свои сверкающие мечтания и, наверное, глянула на соседа, который уже приподнимался со стула, не больно-то приветливо, потому что он замер в неуклюжей позе:

– Или… извините, может быть, вы кого-то ждете?

У него были глаза цвета горького шоколада, почти как у Сергея, а может, это только казалось в полутьме?

Оглянулась на сцену, где Сережина партнерша Женя как раз закидывала свою хорошенькую ножку на то самое бедро, которое грезилось Тоне, – пожала плечами, подивившись собственной долгоиграющей дурости, и покладисто сказала:

– Ну что ж, танго так танго!

С первой же минуты выяснилось, что ни о мягких коленях, ни о позиции променада, ни о прогрессивном звене, ни о какой прочей ерунде пригласивший Тоню человек не имеет понятия. Для него танго было тем же, чем и для 98 процентов населения – более или менее ритмическим качанием на месте. Ну, качание так качание… С другой стороны, не надо опасаться, что слишком быстро сделаешь «слоу» в левом повороте или спутаешь ноги в кросс-шассе.

Тоня постаралась отвернуться от эстрады, чтобы Сережины красоты не совращали, и оказалась в кольце обнимавших ее рук. Что и говорить, это танец для отдыха, для расслабухи. Вот и расслабимся.

– У вас что-то случилось? – вскоре коснулся ее уха тихий шепот, и Тоня поежилась от приятной дрожи.

– Почему вы решили?

– Да у вас так плечи напряжены… – Его теплая ладонь осторожно поднялась с талии на голые лопатки, прижалась покрепче. – Ого, сколько вы себе задачек задали! Невозможно все решить в одиночку, надо у кого-то подсказки спросить!

Как-то он странно выражался, Тоня даже с ритма сбилась.

– Было бы у кого спросить…

– Да неужели не у кого?

– Не-а.

– До чего докатился наш брат! – усмехнулся незнакомец и снова угодил ей прямо в ухо, и снова мурашки побежали по телу. Очень приятные такие мурашки. Мурашечки…

Ого! Он не просто вздыхает ей в ушко, но и касается его губами! Швыдкий какой. Главное дело, Тоня его даже не рассмотрела толком!

А кто тебе не давал? Вместо того чтобы как дурочка пялиться на Сереженьку, надо было разглядывать соседа. А вдруг он, к примеру, не женат? Нет, это фантастика, конечно, но все-таки – а вдруг?

Как внутренне, так и внешне подрагивая при его вздохах, которые становились все более глубокими, Тоня пыталась разобраться в своих ощущениях. Их спектр с каждым мгновением обогащался, потому что незнакомец не только ощупывал теплыми, сухими губами ушко, но уже вовсю поглаживал Тоню по спинке, частенько-таки спускаясь ниже талии, вынуждая придвинуться к себе поближе, так что она вполне могла ощутить…

Это ведь только в классическом танго партнеры танцуют в приличной позиции: правое бедро партнерши обращено к левому бедру партнера. А в общепринятом варианте непрестанно сохраняется прямой контакт в бедрах, как выразилась бы Майя Андреевна. Прямой и непосредственный. Настолько непосредственный, что…

Ого. Ого! Ого!!!

Наверное, надо было отстраниться. Может быть, следовало оттолкнуть наглеца, но Тоня этого почему-то не сделала. Давно уже ей не было так хорошо и спокойно, давно уже она не ощущала к мужчине такого безоглядного доверия! Не то чтобы она вовсе не испытывала сексуального волнения, ну что она, морозильная камера «Индезит», что ли? Однако главное было в блаженном спокойствии, которое вдруг сковало все ее тело, сделало его покорным, а потом овладело и душой и затуманило голову, так что Тоня даже не удивилась, когда в ответ на его шепот:

– Здесь такая духота! Пойдем немножко подышим? – безропотно позволила повести себя к двери, стараясь не смотреть на сцену.

Почему-то ей было стыдно перед Сергеем. Хотя он, наверное, ее даже и не заметил.

…Первый раз он поцеловал ее в лифте, пока тихо поднимались на шестой этаж, выше которого, как выяснилось, лифт не ходил. Потом помог снять пальто, быстро обнял и тут же, в прихожей снова припал к ее губам. Потом они как ошалелые целовались уже полулежа на диване, и он все норовил приподнять ее узенькое, обвивающее тело платьице, да почему-то не получилось. Не то чтобы Тоня ему мешала, но целоваться с ним ей почему-то нравилось куда меньше, чем просто лежать в его объятиях. Почему-то таким родным казался и аромат хорошей туалетной воды, и запах его кожи… Так бы и закрыла глаза, так бы и замурлыкала, так бы и забылась тихим счастливым сном на его коленях, а он бы покачивал ее, касался губами теплых волос на виске и чуть слышно напевал:

– Как у котика-кота колыбелька золота…

Тоня резко открыла глаза. Мужчина осторожно разжал объятия, поднялся на ноги:

– Ух, даже в горле пересохло. Пойду перекурю это дело. А ты куришь?

Она покачала головой.

– Принести попить?

Снова качнула туда-сюда.

– Тогда я сейчас.

Он вышел.

Понятно. Надо собраться перед решающим штурмом.

Тоня села, попыталась натянуть платье пониже, но это было все равно что вручную выпрямить Пизанскую башню.

Вот и настало время Ч. Или она сейчас останется у этого мужика ночевать – со всеми вытекающими последствиями, – или втихаря смоется. Отсюда видно, что дверь на кухню, где он курит, прикрыта: очевидно, чтобы даму не беспокоил дым. Очень мило… Дверь, стало быть, прикрыта, хозяин не заметит, если гостья прокрадется в прихожую, где остались ее пальто и сумка, осторожненько откроет дверь и…

Вопрос: хочется ли ей уходить? Еще более сложный вопрос: хочется ли оставаться?

Тоня огляделась. Довольно убогая комнатушка. Что-то не чувствуется женской заботливой руки! Неужели он и правда не женат? Не хотелось бы разнежиться в его объятиях, а утром узнать, что пора бежать бегом, потому что благоверная вот-вот вернется с дачи (из командировки, из санатория, из роддома, с ночной попойки – нужное подчеркнуть!).

Опять огляделась. Все детали обстановки тают во мраке. Маленькая настольная лампочка освещает только краешек стола, стул да брошенный на спинку пиджак.

В пиджаке есть карманы. В нагрудном кармане мужчины носят паспорт. В паспорте…

Стараясь не думать дальше, потому что было стыдно, Тоня сунула руку в этот самый пресловутый карман, вытащила твердые корочки, раскрыла, сразу угодив на нужную страницу: где ставят отметки о заключении брака.

Пусто! Ничего себе! Он что, ни разу в жизни не был женат? Но ведь ему не меньше пятидесяти.

Господи… Она целовалась с ним, она живо интересовалась его семейным положением – и это при том, что она даже не знает, как его зовут!

Тоня глянула на первую страницу, потом посмотрела на фотографии: одна сделана в 75-м году – этому человеку как раз было 25, другая – пять лет назад, когда ему сравнялось 45. Закрыла паспорт, сунула его на место и, не особенно таясь, двинулась в прихожую.

Теперь она понимала, почему ей больше хотелось посидеть у него на коленях, чем целоваться с ним. Теперь она понимала, почему чувствовала к нему такое ошеломляющее доверие.

А какое же еще чувство можно испытывать к своему родному отцу?!

И в эту минуту она услышала на кухне звук тяжело упавшего тела.