Текст книги "Час игривых бесов"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Долги наши, или История жизни Ивана Антоновича Саблина (продолжение)

Не стоит считать меня идиотом и думать, что я смотрел на жизнь исключительно сквозь розовые очки. Кроме того, я не занимался пластической хирургией как искусством ради искусства. Я вполне отдавал себе отчет в том, что деятельность нашего «санатория», вернее, нашего пятого отделения, совершенно противозаконна, потому что мы помогаем уйти от правосудия людям, которые заслужили наказание своими преступлениями против общества и людей. Однако для меня давным-давно уже эти два понятия – общество и люди – стали абстрактными. Хоть и писал Ленин (а как же, помню, в школе проходили статью «Партийная организация и партийная литература»!), дескать, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, я как-то умудрялся это делать. Что такое общество? Некий организм, который определяет и устанавливает законы, по которым живет, действует, которыми сдерживается каждый член этого общества – человек. Я жил в санатории, а определяли мою жизнь и сдерживали меня законы, которые устанавливал для нас Гнатюк. Эти законы меня вполне устраивали. По сути своей я человек нелюбопытный, поэтому у меня никогда не возникало желания как-то эти законы исследовать, размышлять об их справедливости или несправедливости или мучиться, что законы Гнатюка находятся в явном противоречии, а то и в антагонизме с законами общества. Но вот что странно: впервые именно этим словом – «преступники» – я подумал о своих пациентах, когда увидел Алину.

Они, приезжавшие сюда тайно и тайно покидавшие санаторий, были преступники. Да неужели и она, эта птица залетная, заморская, эта райская птица принадлежит к их же племени? Это не укладывалось у меня в голове.

Почему-то красота всегда ассоциируется с добротой и даже безгрешностью. Ни один человек в мире при виде Алины даже помыслить не мог бы, что видит перед собой не Еву, а Лилит.

Еве ввергнуть Адама во грех помог змий, в которого, как известно, перевоплотился сатана. То есть Ева оказалась его орудием. Лилит сама была демоницей. А я был глупеньким Адамом, которого искусила, ввергла в бездны адские эта редкостная красота.

– Вы понимаете, Иван, мне, конечно, нравится мое лицо, – сказала она при первом знакомстве, холодно глядя своими изумрудными глазами в мои, обычно серые, а теперь, чудилось, обесцвеченные необычайным волнением. Конечно, она прекрасно понимала, какое впечатление производит на меня! – Однако если приходится выбирать между жизнью и свободой – и прекрасной маской, я выбираю жизнь и свободу. Пусть маска будет менее яркой, менее эффектной – я готова смириться с этим.

Секрет ее красоты был вовсе не в классически-безукоризненных (кстати, совсем не классически-безукоризненных!) чертах. Чудилось, она источает невероятный, победительный аромат женственности: призывный и в то же время надменный, и при одном только ощущении этого аромата мужики немедленно начинали терять головы и готовы были на все, чтобы добиться Алины. Где бы она ни появлялась, все мужчины сразу были ее. Другие женщины словно бы переставали существовать для них. Конечно, потом некоторые, умишком и сердцем покрепче, начинали соображать, что вообще происходит, спохватывались, вспоминали о женах-детях, ну а слабенькие так и влеклись в этом вихре ее очарования, так и задыхались в ее аромате, вернее сказать, становились наркоманами, готовыми на все за одну малую понюшку. Даже душу дьяволу заложить были готовы! И закладывали, случалось, как заложил я.

Да, я тоже стал наркоманом этой красоты. Кажется, жизнь отдал бы за то, чтобы вечно смотреть в ее лицо. Великолепные брови – низкие, прямые, чуть приподнятые к вискам, тонкий нос с нервными, породистыми ноздрями, чувственный яркий рот, но главное – глаза невероятного зеленого цвета, с этими нежными веками, похожими на белые яблоневые лепестки...

Алина, Алина!

Алина!..

Я даже не знал, настоящее ли это ее имя или, так сказать, псевдоним, как у других моих пациентов. Мне казалось, что это имя не могли ей дать люди, даже родители не могли его придумать – она словно бы появилась с ним на свет, оно было даровано ей от природы, как эта изящная миниатюрная фигура, эти изумрудные глаза, эти вишневые губы, белая кожа с легким румянцем, эти черные волосы, эти веки, о которых я мечтал, как зачарованный мечтал: вот коснуться бы их губами, вот увидеть бы, как они опускаются в страстной истоме...

Почему-то, из какой-то безумной гордости, а может, от комплекса неполноценности, который внезапно проснулся во мне, я ни слова не говорил о своей любви, даже старался своих чувств не показывать. Но общее мое остолбенение, конечно, кричало громче всяких слов. Неудивительно, что Гнатюк однажды впрямую спросил меня, не сошел ли я с ума. Это произошло после того, как я наотрез отказался делать Алине пластическую операцию.

– Я не смогу, – угрюмо бормотал я. – Я не смогу ее изуродовать. Я ж не Герострат какой-нибудь. Это убийство будет, неужели не понятно? Такие красавицы, может быть, раз в столетие на свет рождаются, а то и еще реже. Я не могу эту красоту разрушить!

Гнатюк сначала пытался меня убеждать, даже смеялся надо мной, а потом умолк и только слушал, слушал мое сбивчивое, невнятное бормотание. А я, как заезженная пластинка, твердил, твердил, твердил одно и то же:

– Не могу, не могу совершить это убийство...

– Убийство произойдет, если ты не сделаешь ей новое лицо! – однажды в сердцах выкрикнул Гнатюк, уже, такое впечатление, отчаявшись убедить меня обычными уговорами. – Ты что, запал на нее? Ну так возьми и переспи с ней! Просто переспи! Поимеешь ее и успокоишься.

– Что? – выдохнул я. – Как?..

– Что – как! – сердито передразнил Гнатюк. – Старым дедовским способом, вот как! Думаю, трудностей это не создаст: ты нормальный мужик, насколько мне известно, ни одна из твоих девочек на тебя еще не жаловалась, ты вообще нравишься женщинам, вот даже Алина, я видел, тоже в твою сторону крепкого косяка давила своими прелестными глазками. Просто переспи с ней – и успокойся!

И расхохотался, глядя на мою ошеломленную, вытянувшуюся физиономию.

Я ошалел. Сам не знаю, что в то мгновение произвело на меня большее впечатление: совет переспать, просто переспать (да еще старым дедовским способом!) с этим воистину неземным созданием, которое я обожествлял, – или намек на то, что Алина может быть ко мне неравнодушна. Потом ударило: а что это значит, что мои девушки Гнатюку на меня не жаловались? Почему должны были жаловаться? Откуда он вообще знал о моих встречах с медсестрами, или молоденькими докторшами из других отделений, или парочкой местных деревенских красоток? Ну да, я и в самом деле был нормальный молодой мужчина, природа так или иначе требовала своего, не с Дуней же Кулачковой дружить по утрам и вечерам! Да и ладно, все равно моего сердца это не затрагивало. Но, получается, девчонки доносили на меня, что ли? Хотя в санатории ведь все Гнатюку принадлежало, в том числе и рабочее, и личное время сотрудников. Значит, он был в курсе всех моих дел, даже интимных шалостей. Вот ведь знает откуда-то, что Алина на меня посматривает. Хотя я этого не замечал... то есть она смотрела на меня, конечно, на что глаза-то людям дадены, как выражалась та самая бабулька, у которой мы когда-то с другом моим проводили каникулы в деревне Маленькой, – но никакого интереса в этих чарующих изумрудных глазах не отражалось. Но неужели... неужели Гнатюк говорит правду? Неужели возможно, чтобы я, сельский доктор, отнюдь не страдающий переизбытком красоты, привлек внимание этой райской птицы? А впрочем, она ведь наверняка интересовалась человеком, который должен сделать ей новое лицо. Кстати... что еще сказал Гнатюк? «Если ты не сделаешь ей новое лицо, то произойдет убийство», – так, кажется, он выразился.

Я напряженно уставился на своего покровителя. У нас с ним уже случился разговор на тему этих «новых лиц», которые я должен делать, случился в самом начале моей деятельности. Действительно, многим мои операции спасли жизнь. Был такой смешной эпизод: поехав в отделение милиции получать новый паспорт, я увидел на стенде фотографию одного моего пациента – разумеется, сделанную до операции. Стенд назывался: «Их разыскивает милиция». Долго же его будут разыскивать, подумал я тогда, читая перечень устрашающих деяний, совершенных моим пациентом, и не испытывая при этом ничего, ни малейшего сердечного трепета, одну только гордость за то, что сделал этого человека неузнаваемым, чем спас ему жизнь. Однако список и в самом деле был устрашающим... Но Алина, разве могла она сделать нечто в этом же роде? Разве могла эта уникальная красавица быть убийцей? Грабительницей? Она совершенна внешне – она должна, обязана быть совершенна душой!

А если нет?..

– Почему она здесь? – спросил я Гнатюка со странным, мучительным, разрывающим душу чувством. Такой боли я никогда не испытывал, никогда в жизни, даже когда узнал, что я обязан своим появлением на свет какому-то уголовнику, а не романтическому герою. Кстати, вот забавное психологическое объяснение тому, что я не испытывал брезгливости ни к своим пациентам, ни к своей работе. В глубине души я считал, что сам ничем не лучше их (мой отец был отъявленный, закоренелый преступник!), поэтому я не имею права никого судить. Так что я взбесился насчет Алины не потому, что у нее могло оказаться какое-то криминальное прошлое. Другого прошлого у моих пациентов не бывало! Нет, я испытывал что-то вроде ревности... Какого черта – «что-то вроде»! Я ревность испытывал, самую ужасную, самую жгучую, невыносимую ревность к тому, что вся жизнь ее прошла без меня, что она в этой своей минувшей жизни, конечно, принадлежала каким-то мужчинам, может быть, любила кого-то... и вот мы встретились, и вся моя судьба перевернулась, с меня словно кожу с живого содрали, я болен любовью к ней, а она... а она...

– Сложно все это, – вздохнул Гнатюк, исподтишка наблюдавший за мной. Конечно, все мои метания были написаны на моем лице, а он мои лицо и душу всегда читал, как открытую книгу. – Это только кажется, будто красавицам жить проще, все и все им на блюдечке с голубой каемочкой преподносят. Сказано: не родись красивой, а родись счастливой. Но вот Алинке не повезло...

Он назвал ее «Алинка», словно непутевую девчонку, – и душа моя перевернулась от любви к ней. Я словно бы увидел всю ее жизнь на своей ладони – как будто прокатил сказочным наливным яблочком по серебряному блюдечку. Жертва, с самого начала, с первых шагов – жертва мужской алчности, жертва чужого сладострастия! И я уже заранее знал: что бы я о ней ни услышал, что бы ни узнал, это не уменьшит моей любви.

Наивный я был, ну очень наивный...

– Она не какая-нибудь столичная штучка: родом из самарской деревни, – начал рассказывать Гнатюк. – Приехала Москву покорять – во ВГИК поступать. Ну, дура дурой была, узнала, какой конкурс, какие сынки и дочки туда норовят поступить и их на вороных прокатывают, – испугалась, что ничего у нее не получится. Поверила какому-то хмырю столичному, что он поможет ей поступить, если... сам понимаешь, если переспит с ним. Никакой другой валюты у нее не было, кроме себя. Через того с другим познакомилась, с третьим, а потом столичная жизнь ее ослепила. Затянула. И вот образовался у нее богатый покровитель. Банкир. Очень сильно влюбился в девочку нашу, клялся, что ради нее жену бросит и на ней, на Алинке, женится. Алинка рада была, конечно, что нашелся добрый человек, ей хотелось обыкновенного женского счастья. Но у этого ее банкира была какая-то общая собственность с женой, поэтому развод затягивался. И вот однажды вечером приезжают они после какого-то банкета, ложатся в постель, обнимая друг друга, а утром просыпается наша девочка от того, что ее с койки стаскивают чуть ли не за волосы, с криком и матами... Она открывает глаза и видит, что друг ее валяется в углу комнаты с простреленной башкой, кругом менты, а у нее под подушкой – пистолет, из которого банкира продырявили. На столе бутылок полно, жратва какая-то, картины со стен сорваны, вещи разбросаны, посуда побита... короче, полная иллюзия того, что любовники перепились, начали выяснять отношения, ну, барышня банкира и пристрелила, а сама уснула пьяным сном. Как тебе такой расклад?

Я молчал. Не увязывалось у меня в голове: эта внешность сказочной королевы, богини – и такая коммунально-бытовая пошлость!

– Не верится, да? – спросил Гнатюк. – И правильно, что не верится. Подставили девчонку, само собой разумеется! Подставила жена того банкира, ведь к ней теперь вся эта их совместная собственность перешла.

– Как же Алина вывернулась? – спросил я.

– А она и не вывернулась, – хмыкнул Гнатюк. – Она сейчас в розыске. Но Алина уже успела к тому времени жизнь узнать, а голова у нее вообще очень быстро работает. Пока шел шмон в комнате, она оценила ситуацию и поняла, что выпутаться у нее нет никаких шансов. Особенно когда появилась безутешная супруга и принялась поливать безжизненное тело мужа слезами и призывать на голову Алины проклятия, клясться, что отомстит этой шлюхе. Алина поняла, что живой ей не быть. Эта дама никаких денег не пожалеет, чтобы не просто запутать девчонку в преступление, но и со свету ее сжить: инсценируют самоубийство или пристрелят при попытке к бегству... Деньги, ты ведь понимаешь, могут многое, если не все! И как только Алина увидела свое будущее, вернее, увидела, что никакого будущего у нее нет и быть не может, она подошла к окошку, которое по причине духоты и накуренности было открыто, – и выбросилась из него. Девочка она тренированная, гимнастикой занималась, да и ловкая, как кошка, опять же – невинным бог помогает. Упала на газон – удачно, хоть прыгала аж с третьего этажа, – и на улицу. Пока менты очухались (такой прыти никто не ждал и ждать не мог!), ее и след простыл. Вот так и спаслась.

– А дальше? – спросил я.

– А дальше начинаются чудесные совпадения. За помощью Алине не к кому было обратиться, кроме одного человека, ее бывшего, какого-то там по счету любовника. Она его бросила когда-то, но он на нее обиды не держал и продолжал любить. Парень этот – он по профессии театральный гример – был добрый и слабый (между нами говоря, Алина от него потому и ушла, что слабаков не ценит), однако в прошлом случилась у него неприятность с законом, отсидел свое, больше на путь, так сказать, преступлений он не вступал, но знакомства среди наших у него сохранились. И от кого-то из прежних приятелей он слышал обо мне – слышал и о нашем, не побоюсь этого слова, санатории. Какое-то время прятал у себя Алинку, однако столицу прочесывали частым гребнем в ее поисках, вдовица неутешная успокоиться не могла. Ну, парень этот загримировал Алину, переодел и сюда переправил, чтобы вовсе уж изменить внешность и обезопасить ее. Конечно, я, как и ты, подумал, что такую невероятную красоту портить – это грех на душу брать. Думал, обойдется. Навел справки в Москве: как там, не затихло ли дело. Нет, не затихло! Вдова банкира назначила за Алину премию, в смысле, за поимку ее, ищут бедную девочку так, как будто она какая-нибудь преступница международного класса, даже Интерпол подключен. Да, страшных дел натворили финикийцы, когда выдумали всемирный эквивалент! – покачал головой Гнатюк. – Деньги и впрямь могут все – и самое лучшее можно для человека сделать с их помощью, и самое страшное для него устроить.

Голос его звучал с истинным сокрушением, и, не будь я таким легковерным дураком, я бы задумался: а ведь мне предложили сейчас проглотить какой-то сюжет для дамского романа, очередную серию «Санта-Барбары»!

Впрочем, если я столько лет верил в сказочку про военного летчика из города Владимира, то запросто поверил и в невиновность этой зеленоглазой ведьмы. Над вымыслом, как сказал Пушкин, слезами обольюсь! Или это не Пушкин сказал? Да без разницы. Главное, что я облился-таки этими самыми слезами!

Проливал я их до вечера, а вечером пришла ко мне Алина – на плановый осмотр. Ну что ж, началось с осмотра лица, а закончилось осмотром тела. Прямо там же, на диванчике в моем кабинете. И продолжилось в моей постели.

Дурак я, конечно, легковерный идиот... Это все правильно! Однако даже сейчас могу сказать – никогда я не был так счастлив, как в тот вечер, когда я в своем кабинете любил Алину, а она любила меня.

* * *

Работа над новыми отрывками заказного романа разочаровала Алену. Злоключения Саблина описывались ею теперь на чистом профессионализме, без участия души. Впрочем, этот господин сам виноват, что обработчица потеряла интерес к его судьбе. Ну уж такая развесистая клюква повисла на всех ветвях этой истории!.. Сама писательница Дмитриева ни за что не ввела бы в свой собственный роман столь опереточную фигуру, как Алина. Даже описание ее внешности казалось непроходимо пошлым и тривиальным. Изумрудные глаза, это надо же! А что стоила история ее жизни? Мелодрама, дамский роман, так и хочется воскликнуть подобно Станиславскому: «Не верю!» Но Алена помнила наставления заказчика при встрече – не переделывать основных событий и портретов персонажей – и понимала, что она как литобработчик не может позволить себе совершенно никакой отсебятины. И придется стиснуть зубы – не славы ради, а денег для, причем для отработки уже полученных денег! Можно представить себе, конечно, как принципиальная подружка Маша будет ехидничать, прочитав в «Зеленом яблоке» об очередных амурно-криминальных похождениях героев, однако ладно, Алена это проглотит.

Кстати, пора уже покончить с «долгами» Саблина, надо и за свои собственные издательские долги браться: сроки договора поджимают, а на страницах нового романчика писательницы Дмитриевой еще и конь не валялся. Даже сюжет не выстроился толком в голове. Это сильно тормозит работу. А еще, разумеется, сильно мешает сейчас Алене то, что она непрестанно возвращается мыслями к жуткой истории, приключившейся на ее глазах в «Барбарисе».

Знающие люди говорят: ищи, кому преступление выгодно. Ищи причину, по которой оно совершено. Ну и зачем, за чем полез преступник в «Барбарис»? Предположим, украсть что-нибудь из стройматериалов, больше там совершенно нечего взять. Но почему ему непременно потребовалось убить Игоря? Алена вспомнила ствол, направленный в его голову, и едва подавила внутреннюю дрожь. Намерения более чем недвусмысленные... Ладно бы хоть парень в черной куртке боялся, что Игорь его опознает, но нет, незнакомы они оказались, Игорь даже описать его толком не мог!

Тогда следует допустить одно из трех.

Первое – парень пришел в «Барбарис» с конкретным намерением убить именно Игоря. За что? Это уже вопрос второй и даже третий. Версия насчет ревнивого мужа какой-нибудь особы, соблазненной или соблазнившейся этим красавчиком, вполне подходит в качестве предварительного ответа.

Второе – грабитель явился в «Барбарис» хватануть то, что плохо лежит, наткнулся на сторожа и испугался: может быть, Игорь этого человека и впрямь не знал, жизнь их раньше не сводила, но вполне могла свести, и вот, чтобы себя обезопасить, грабитель намеревался его пристрелить.

Третье. Грабитель явился украсть в «Барбарисе» нечто, для поисков чего ему требовалось очень много времени. Он оглушил Игоря ударом по голове, а потом тот, видимо, начал приходить в себя, ну и парень в черной куртке решил вывести его из строя надолго... навсегда.

Ну, фыркнула Алена, додумалась ты до этого, ну и что? Определенно неясно, кем была та женщина с пистолетом – сообщницей убийцы или наоборот, в кого она стреляла, в него или в Алену, да просто промазала по неопытности.

Да нет, что за чушь! Парень не испугался бы тех выстрелов до такой степени, если бы знал, что в «Барбарисе» у него есть сообщница. А он ведь бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла... Выходило, что дама была там по собственной воле, по своей инициативе – и со своими собственными, тайными для грабителя намерениями.

Ну, теряться в догадках насчет этой особы Алена может сколько угодно – все равно ничего не угадает. И о внешности ее по размеру следа может строить самые нелепые предположения. Если отпечаток ножки маленький и узенький – не факт, что дама эта субтильна и невелика ростом. Вот, к примеру, противная девчонка Райка ростом метр с кепкой, вернее, с шиньоном, однако лапа у нее размера тридцать восьмого, никак не меньше, и широконькая такая – сразу видно, что Райка на земле твердо стоит и в себе очень уверена! Так что антропометрические выводы по следу оставим в покое. Лучше снова подумать о коротко стриженном парне в черной куртке, отделанной овчиной. Эх, зря говорят, будто у страха глаза велики! Именно со страху Алена его так плохо разглядела – хуже некуда! Светловолосый, среднего роста... Может быть, конечно, она его узнает, если столкнется нос к носу, но, учитывая ее патологическую невнимательность, – вряд ли.

Однако Алена совершенно забыла, что этого грабителя и несостоявшегося (какое счастье, что все-таки несостоявшегося!) убийцу видел еще один человек. Продавец из магазинчика «Горячая еда». Конечно, он уже сообщил милиции все, что видел и знает, однако почему бы ему еще раз не повторить эту историю для Алены Дмитриевой?

Она мигом собралась и побежала на остановку маршруток, которые шли на Рождественскую улицу. Уже вскочив в «пазик», сообразила то, о чем следовало подумать раньше: она не знает ни имени, ни фамилии, ни внешности этого продавца, и вообще очень может быть, что его сегодня в магазинчике не окажется, ночные работники ведь трудятся обычно сутки через трое, то есть если он работал в позапрошлую ночь, определенно отдыхает сегодня. Но не возвращаться же назад!

И она продолжала путь.

Магазин «Горячая еда» оказался маленьким неказистым павильончиком, узкий коридорчик которого был заставлен пустыми ящиками из-под пивных бутылок. И вообще пивом – дешевым, кислым, пьяным – несло в этом тесном помещении нестерпимо. Алена пиво и пьющих его презирала до ненависти, однако сейчас решила на мерзкий запашок внимания не обращать и классовую гордость спрятать в карман. Ради Игоря она и не такое способна вытерпеть!

Алена протиснулась между баррикадами и склонилась к очень низко и неудобно расположенному (особенно для таких долговязых особей, как она) зарешеченному окошку. За решеткой оказалась еще проложена полоса мутноватого пластика, под который можно было только купюру просунуть, а товар взамен получить представлялось проблематичным.

Ну, замуровали себя ребята, натурально замуровали. Видимо, крепко боятся лихих людей, татей ночных! И правильно делают.

Смуглое узкоглазое лицо, приблизившееся с той стороны, смотрело сквозь пластиковую перегородку не слишком-то приветливо:

– Вам чего, девушка?

Алена очень любила, когда к ней обращались именно так, и к людям, назвавшим ее девушкой, немедленно проникалась самыми дружескими чувствами, однако сейчас не просияла в обворожительной улыбке потому, что именно в этот момент подумала: какая же она идиотка, что стоит тут, согнувшись крючком! Нужно было подойти со служебного хода, постучаться, представиться – я, мол, тутошняя знаменитость, писательница такая-то, хочу взять у вас интервью, опишу вас в своем детективе... Глядишь, ей и поверили бы, все-таки особа она вполне презентабельная, а некоторые уверяют даже, что очень красивая. А так, согнутая, покрасневшая от натуги, старающаяся докричаться через пластик... Несолидно!

– Скажите, это не вы позапрошлой ночью работали? – спросила Алена, силясь поймать выражение узких глаз продавца. Парень, похоже, татарин, а восточные люди известны своей замкнутостью и умением хранить на лице маску непроницаемости...

Известны, это правда. Однако все-таки что-то дрогнуло в этих прищуренных глазах... дрогнуло на миг единый, но его хватило Алене, чтобы понять: это он тот самый продавец, который видел грабителя и вызвал милицию. А во-вторых, он, кажется, видел не только грабителя, но и саму Алену. Он ее узнал, совершенно точно, он ее тоже видел тем вечером около «Барбариса»!

Ощущение этого узнавания было настолько острым, что Алена почувствовала: даже если продавец сейчас будет все отрицать, верить ему нельзя. Надо только усилий побольше приложить, чтобы расколоть его, – и, может быть, удастся узнать побольше, чем известно даже милиции.

– Так вы или не вы? – повторила она, потому что продавец молчал.

– Нет, не я, – сказал он наконец, однако продолжал смотреть пытливо, настороженно, и Алена про себя усмехнулась этой его попытке спастись от судьбы, которая явилась к нему в лице Алены Дмитриевой. Проницательная и острая на язык Жанна однажды констатировала, что хватка у писательницы, как у бультерьера, – правда, речь шла о том упорстве, с которым Алена в свое время осаждала неприступную крепость по имени Игорь Туманов. И осадила-таки, и штурмовала, и завладела ею, а тут какие-то поганые грабители и убийцы вознамерились покуситься на ее драгоценную, обожаемую собственность! Наивно думать, что запирательство какого-то ночного продавца, пусть даже восточного (западного, южного, северного – без разницы!) человека, сможет сдержать натиск влюбленной женщины, тем паче – Алены Дмитриевой. Да будь он хоть негром преклонных годов!

– Врете, – сказала она холодно. – Именно вы дежурили позапрошлой ночью.

– С чего вы взяли? – хмуро спросил продавец.

– С того, что я вас видела, – нагло соврала Алена. – Я заходила в магазин купить... – Что, ради всего святого, могло понадобиться этой брезгливой особе в таком зачуханом, пропахшем пивом магазинчике?! – ...купить жевательную резинку.

– Какую?

– «Аквафреш», синенькую.

– Врете, – последовал ответ, и Алена даже вздрогнула от наглости какого-то там продавца. С другой стороны, сказано в Писании: какою мерою мерите, такою и вам отмерится.

Так что получите, барышня, рикошетом!

– Почему вы решили, что я вру? – спросила она со всем возможным высокомерием.

– У нас нету синих «Аквафреш».

Прост же ты, брат!

– Конечно, – покладисто кивнула Алена, чуть не стукнувшись лбом о витрину. – Я хотела ее купить, а вы так и сказали, что у вас нету синих «Аквафреш», поэтому я...

– Врете.

А не слишком ли много он себе позволяет?!

– Вы не заходили в магазин, – сказал продавец, еще сильнее прищурясь. – Вы сразу с маршрутки пошли к ресторанной двери.

Ага, попался! Проговорился!

Итак, это он, тот самый продавец! Он видел, как Алена ломилась в «Барбарис», и сейчас смекнул, что она не просто так притащилась в магазин.

Ай да интуиция у Алены!

Однако парень глазастый, и весьма. Ночью Алена была одета в куртку-дубленку с капюшоном, а сейчас – в короткую каракулевую шубку, потому что дубленка, полежавшая вместе со своей хозяйкой на засыпанном цементом полу «Барбариса», настоятельно потребовала чистки. И продавец Алену узнал, несмотря на другую одежду!

Ну, если он такой приметливый, значит, с ним тем паче следует поговорить подробнее.

– А кого вы еще видели? – спросила Алена так напористо, что продавец даже отстранился от окошка.

– Я все в милиции сказал, кого видел.

– А мне скажете? – быстро спросила она.

– А вам-то зачем?

– Нужно, раз спрашиваю.

– Всем чего-то нужно, – хмыкнул продавец. – А я при чем? Я только и видел, как этот тип из дверей выбегал. Больше ничего.

Он врал, Алена это чувствовала совершенно точно! Он знал что-то еще, но не хотел об этом говорить. А вдруг и впрямь не скажет?!

У нее вдруг жутко заломило шею от этой дурацкой выпукло-вогнутой позы, в которой приходилось стоять.

– Слушайте, – пробормотала она умоляюще, – мне очень нужно выяснить, кто это был, понимаете? Этот гад чуть не убил моего друга, моего лю...

Она осеклась.

– Ну ведь не убил же, – холодно ответил продавец. – Не убил, да и ладно!

Да и ладно?!

Она вспомнила, как лежала рядом с Игорем, обнимая его и не зная... ничего не зная о том, жив он еще или уже нет; не в силах понять, отчего так холодны его руки и губы: оттого, что замерз или оттого, что умирает; вспомнила, как сердце у нее останавливалось от страха за него, а «Скорая» все не ехала и не ехала, и Алена и торопила ее мысленно, и в то же время не хотела, чтобы кто-то появился и отнял у нее любимого, потому что если уже случилось самое страшное, то лучше им так и лежать тут вдвоем... Лучше уж ей рядом с ним умереть, потому что жизнь без него будет вовсе уж пуста и никчемна: жизнь без света его глаз, без его смущенного, жаркого шепота, который предназначен только для нее, для нее одной, бессмысленна будет жизнь без страданий по нему, без вечной надежды на его любовь – без этой беспочвенной, но такой счастливой надежды...

Пластик, за которым смутно виднелось узкоглазое, напряженное, недоброе лицо, вдруг сделался еще более мутным и поплыл в глазах Алены.

– Да ладно, не плачьте, – проворчал вдруг продавец там, за этим своим оборонительным сооружением. – Или уж такая большая любовь, что ли?

Глупости какие, разве она плачет? А что касаемо любви...

– Да, – сказала Алена, быстро отирая мокрые щеки. – Да. Такая большая.

Он еще поглядел, поглядел, потом резко вздохнул.

– Ладно, – сказал угрюмо, – вы обойдите магазин, я вам служебную дверь открою. Тут не разговор.

От облегчения она даже не сразу смогла разогнуться. А может, это остеохондроз разыгрался, кто ж его разберет. Или на нервной почве вступило...

* * *

Раечку встречал отец. Ждал, как и договорились, у входа в магазин «Антик». Конечно, притащился не один, приволок с собой свою сушеную блондинку. Сходство с воблой в глазах Раечки усугублялось тем, что молодая отцова жена была одета в бледно-серебристую норковую шубу и такие же сапоги, помада у нее тоже была серебристая, и даже глаза от белых теней казались наполненными растопленным серебром. Снежная королева, короче. И имя у нее было холодное, белесое какое-то – Светлана, и голос ледяной и надменный.

– Раиса, что ты так долго? – протянула она капризно.

Раечку так и повело на сторону – она не выносила, когда ее Раисой называли. Вообще зря она не настояла, не поменяла имя, когда в прошлом году паспорт получала. Что-то с этим надо делать, ведь скоро дойдет до того, что ее уменьшительным именем звать перестанут, начнут называть только по имени-отчеству, ну и как она это переживет – зваться Раисой Альфредовной? Угораздило же папочку...

Раиса Альфредовна! Нет. Лучше сразу умереть. Мымру-то эту, писательницу долговязую, вон как красиво зовут – Алена Дмитриевна, прямо как в поэме Лермонтова... Везет некоторым!

Отец и мачеха (во-во, то самое слово для воблы) приехали на ее новенькой темно-синей «Ауди», но за рулем сидел отец.

– Ну что, где твой-то? – сердито спросил он, поглядывая на часы. – Опаздывает, да? Молод еще опаздывать, когда его бизнес-партнеры ждут!