Текст книги "Браки совершаются на небесах"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Однако каковы же были ее изумление и ужас, когда, вернувшись в дом, Золушка узнала, что Салтыков не уехал. И его вины в том не было: дом Чоглоковых стоял на острове, а нынче вечером разыгрался такой шторм, что волны доходили до самого крыльца. В этом Золушка увидела перст судьбы.

Ночью она лежала без сна в своей комнате, пристально глядя на дверь, словно ждала, что та вдруг откроется… Еще бы: ведь она сама нарочно оставила заветную дверь не замкнутой на ключ!

И она дождалась. Дверь открылась, на пороге возникла высокая мужская фигура. И в ту ночь Золушка, наконец, узнала все, что она так давно хотела узнать о различии полов…

Для нее настало безумное, странное время. Оно было наполнено и невероятным счастьем – и большой опасностью. Легко было обмануть тщеславных Чоглоковых, заморочить им головы насчет того, почему это блестящий камергер Салтыков зачастил в их унылую глушь. Однако многие отличались куда большей проницательностью. Что-то начал подозревать даже недалекий принц. Дошли пересуды и до ушей императрицы. Она вызвала принца и Золушку к себе в Петергоф (в компании с Чоглоковыми) и принялась присматриваться к молодой женщине. Видно было, что Елизавета только и ждет, на чем сорвать накопившееся раздражение.

Золушка, впрочем, сама дала повод к себе придраться. Начались с малого: с манеры ездить верхом. Неприличным считалось ездить по-мужски, свесив ноги по обе стороны седла, а английскую манеру сидеть боком Золушка терпеть не могла. С помощью бе-рейтеров, которые тоже не любили английские дамские седла и находили эту посадку опасной, ненадежной, она придумала седло, на котором можно было сидеть и так, и этак. И улучив момент, когда ее никто не видел, перекидывала ногу через седло и скакала как хотела. Верховую езду она любила до самозабвения и считалась одной из лучших наездниц.

Каким-то образом невинные хитрости Золушки и ее проделки с седлами стали известны императрице. Она застигла Золушку сидящей верхом по-мужски – вдобавок в мужском костюме, – и гневно выговорила:

– Вы ведете себя неприлично! Посмотрите на свой костюм! А как вы сидите! Если у вас не хватает ума уразуметь, что это бесстыдно, постарайтесь хотя бы понять: такая манера сидеть в седле не дает вам иметь детей!

Наверное, Золушка не удержалась бы от улыбки, услышав этот упрек от императрицы, которая и сама была одета в свой излюбленный мужской костюм. Однако она, несмотря на молодость, умела слышать недосказанное. Вдобавок, рыльце у нее было в пушку, и она страшно разволновалась, поняв, что ее тайна известна императрице.

Помощь пришла с самой неожиданной стороны – от Чоглоковой. Та испугалась упреков в том, что проворонила адюльтер, и от страха перешла в наступление против своей повелительницы.

– Ах, ваше величество! – выпалила она предерзко. – В том, о чем вы говорите, нет никакой вины ее высочества. Дети не могут явиться на свет без причины. И хотя их высочества живут в браке семь лет, а, все-таки причины между ними ни одного разу не было.

Императрица вытаращила глаза. Она не тотчас поняла, что имеет в виду Чоглокова. Но стоило ей понять…

По счастью, озабоченная тем, как вылечить племянника, Елизавета Петровна забыла о непристойном поведении Золушки. И гроза над ее головой на сей раз не грянула.

Порешили, что какое-то время Салтыков постарается не появляться у великой княгини, однако влюбленные недолго смогли вытерпеть в разлуке. Они продолжали встречаться. И однажды случилось то, что и должно было случиться: Золушка почувствовала, что беременна.

Вот это был удар! Известие не оставляло места для радости, ибо теперь только дурак не догадался бы, что Золушка изменяет мужу! Императрица, которая сначала озаботилась было состоянием здоровья племянника, уже забыла об этом, и принц по-прежнему ни на что не был годен в постели.

И тогда Салтыков понял, что он должен спасти возлюбленную. Спасти не только ее честь, но, может быть, и жизнь. А заодно и свою жизнь…

Спасение состояло лишь в одном: с Золушкой должен был провести ночь ее собственный муж. Как ни тошно было представлять это, как ни болело сердце у Сергея при мысли, что он отдаст возлюбленную другому (пусть даже на время, но отдаст!), однако другого пути не было.

И Салтыков взялся за дело. Помогал ему в этом Лев Нарышкин – не менее, а может быть, и более красноречивый, чем добрая сотня профессоров элоквенции.

Пора дать стране наследника – так начали обработку великого князя приятели. Давно пора подумать о судьбе династии, твердили они. Однако инфантильный принц слушал вполуха. Он не был готов стать отцом. И терпеть ради такой ерунды острую боль не собирался. Тогда приятели сменили тактику. Они начали рассказывать о том, чего принц был всю жизнь лишен. О том, что он мог получить – но так и не получил от нежной, застенчивой Лопухиной, грубоватой Воронцовой, смешливой немецкой певички, кривобокой герцогини Курляндской с ее прекрасными, в самом деле прекрасными глазами… Друзья с таким знанием дела, так ярко живописали плотские наслаждения, что великий князь, смертельно боявшийся боли и крови, решился рискнуть.

Теперь предстояло ковать железо, пока оно горячо. В тот же вечер Салтыков устроил пирушку, пригласив на нее самых близких друзей великого князя, и, когда винные пары сделали свое дело и принцу стало море по колено, в комнате появился приглашенный хирург.

Операция была сделана в одно мгновение, принц даже испугаться не успел. Его все поздравляли. Он был страшно признателен своим друзьям, особенно Салтыкову, и горел желанием немедленно испытать свои новые способности. Друзья, помирая со смеху, уговаривали его повременить, пока заживет порез. Однако принц в состоянии подпития совершенно терял разум. Его и прежде-то пьяного одолевало вожделение, а уж теперь он был не в силах с ним справиться. Ему нужна была сейчас женщина. Все равно какая. Первая попавшаяся девка!

Ничего другого и не ожидали от него Салтыков и Нарышкин. Они не сомневались, что ситуация сложится именно так. И в оба уха шепнули принцу, что нынче пачкаться со случайными девками вряд ли стоит. Тем более что у принца есть жена…

Почему-то упоминание о жене его воодушевило. Настолько, что он ринулся в ее опочивальню просто-таки сломя голову. Насилу Салтыков и Нарышкин удержали его – выпить на посошок. В бокал была влита щедрая порция снотворного.

О, эти два приятеля были истинными подмастерьями лукавого! А впрочем, их вела святая цель – защита чести женщины, которую Салтыков любил, а Нарышкин обожал. Ради нее приятели были готовы на все!

Между тем Золушка еще накануне была подготовлена письмом Салтыкова к мысли, что нынче муж может появиться у нее. Именно поэтому она рано отпустила своих девушек, легла и стала ждать, глядя, как мерцает, оплывая, свеча в ночнике.

Придет принц? Или нет?

Ох, хорошо, кабы не пришел…

«Нет, нет, – тут же отреклась Золушка от собственного малодушия, – что я такое говорю? Пусть он придет. Пусть придет, и пусть всё наконец случится. Ничего, я это вытерплю. Я уже столько терпела, что как-нибудь справлюсь и с этим. Не знаю как, но справлюсь. Я должна. Я должна! Только бы он пришел!»

Он должен был прийти, потому что дела Золушки были плохи. Потому что она была в опасности. Потому что только эта ночь с нелюбимым, противным, можно сказать, ненавистным принцем спасет ее репутацию, а то и жизнь.

В коридоре послышались торопливые, но неверные шаги. Дверь распахнулась – ввалился принц. Золушка приподнялась, простыня соскользнула с ее обнаженной груди. И тут вожделение принца достигло предела. Он свалился на постель и стиснул жену в объятиях…

* * *

Все сошло благополучно. Одурманенный вином принц мало что помнил: он не испытал особого наслаждения, но и боль его не мучила. Он был чрезвычайно доволен собой и видом простыней, испачканных кровью. На нем вечно все заживало, как на собаке, скоро он и думать забыл об операции и чрезвычайно гордился тем, что сделался, наконец, мужчиной и может обладать своими любовницами так, как давно хотел. Про себя он решил, что не будет обходить вниманием и жену…

Между тем Елизавета Петровна подозревала смутную подоплеку этой столь внезапно разразившейся «брачной ночи». Высказать свои мысли вслух она не могла – была слишком умна для этого. Однако втихомолку бесилась, вспоминая, как некогда, несколько лет назад, очаровательный Сергей Салтыков сделал вид, что не заметил влечения, которое она к нему питала. А Золушке вот посчастливилось!..

О, конечно, императрица давно уже утешилась в объятиях других мужчин, вот взять хотя бы красавчика Никиту Бекетова, а все же ревность нет-нет да и щипала за сердце. Немножко успокоилась Елизавета, лишь когда у Золушки во время переезда из Петербурга в Москву (ехали на большой скорости) случился выкидыш. «Ну уж в следующий-то раз она, конечно, забеременеет от собственного мужа!» – решила императрица и принялась с нетерпением ждать этого события. Однако ожидание затянулось…

Императрица с помощью самых близких своих дам принялась наводить справки и выяснила, что ни у одной из любовниц принца не было детей от него. Не исключено, что он вообще не способен стать отцом.

Вот это был удар… Судьба династии оказалась под угрозой. Императрица какое-то время не могла прийти в себя от ужаса. Ведь именно ради династии она пригрела под своим крылышком, а потом и объявила своим наследником этого голштинского племянничка, ради династии терпела его глупость, грубость, неблагодарность. И получить взамен такой афронт, си-речь такую плюху…

Если бы не способной иметь детей оказалась Золушка, Елизавета выкинула бы ее из России в два счета. Пусть возвращается в свое затрапезное германское княжество! Но Золушка недавно была беременна. И забеременеет снова – с ее-то железным здоровьем и сияющей молодостью. Забеременеет – было бы от кого!

И тогда Елизавета показала себя подлинной государыней-императрицей. Когда-то ее отец женился на бывшей полонянке, солдатской девке, и возвел ее на престол. Елизавета была истинной дочерью своего отца.

«Черт с ней, пусть беременеет от кого хочет, – подумала она обреченно. – Салтыков – это еще не самое большое зло. Он хотя бы хорошего рода. Ребенок будет с благородной кровью. Главное, чтобы эта глупенькая Золушка нормально родила!»

Теперь предстояло донести «высочайшее повеление» до Золушки, которая очень боялась попасть снова в неприятность и на какое-то время даже перестала встречаться со своим возлюбленным. Салтыков от обиды начал вовсю ухаживать за молоденькими фрейлинами. И между влюбленными пробежала очень большая черная кошка.

На помощь императрице пришла верная Марья Чоглокова. Она явилась к Золушке как-то под вечерок и, кося глазами от неловкости и важности своей миссии, завела разговор о том, что бывают случаи, когда государственные соображения должны взять верх над всеми другими, даже над законным желанием супруги остаться верной мужу, если он не в состоянии обеспечить спокойствие империи в вопросе о престолонаследии.

В это же самое время подобный разговор вел с Сергеем Салтыковым канцлер Бестужев. Таким образом Золушка получила санкцию на измену принцу.

Ну что еще можно сказать… Она снова перенесла выкидыш и только на третий раз смогла выносить ребенка. Родов ждала с нетерпением. И мечтала: ну вот теперь-то она, наконец, перестанет быть Золушкой!

Все произошло 20 сентября 1754 года. Рожала она тяжело. Настолько тяжело, что ребенок родился мертвым…

Все рушилось!

И все рухнуло бы, если бы не Елизавета.

Императрица находилась тут же, в Летнем дворце, недалеко от покоев молодой родильницы. Без преувеличения можно сказать, стерегла каждый ее вздох. И страшное известие она получила первая. Итак, ее планы дать стране родовитого цесаревича рухнули… Однако Елизавета была истинной дочерью Петра. Она отнюдь не стала предаваться горю. Мгновенно приняла новое решение о спасении империи. Отряд доверенных гвардейцев отправился в чухонскую деревню Котлы неподалеку от Ораниенбаума. В эту ночь там родился мальчик, и это стало известно императрице. Новорожденный был отнят от матери, отвезен в Петербург и передан из рук в руки Елизавете. А всех крестьян деревни Котлы и даже священника местной церкви в ту же ночь под усиленным конвоем сослали в Камчатку, их избы снесли и запахали само место, где стояли эти самые Котлы.

Пока все это происходило, было приказано палить из пушек Петропавловской крепости и сообщать, что у великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны родился сын.

На молодую мать больше никто не обращал внимания. Шесть дней после родов она пролежала почти без всякого ухода, а потом ей передали от Елизаветы подарок: ларчик, в котором лежало бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые она постыдилась бы подарить и своей камер-фрейлине. Ну что же: это значило, что, с точки зрения Елизаветы Петровны, большего она и не заслужила…

А еще это значило, что она продолжала оставаться Золушкой!

«Да кончится ли это когда-нибудь? – думала она, лежа на своей одинокой постели, всеми забытая, заброшенная, а слезы тихонько стекали по ее щекам и мочили комковатую, неудобную подушку. – Кончится ли?!»

* * *

Это кончилось спустя почти восемь лет, когда 6 июля 1762 года принц по тайному приказу жены был убит, а она взошла на трон.

Больше ее никто и никогда не называл Золушкой. Отныне имя ее было – императрица Екатерина II.

Великая Екатерина.

Развратница. И заговорщица в придачу!

Вильгельмина-Наталъя Алексеевна и Павел I

– Не скупись, красавица! Позолоти ручку! А я тебе такого жениха нагадаю!

– Вилли! – послышался голос сестры Амалии. – Вилли, она обращается к тебе, эта ужасная богэмьен[49]49
  Цыганка (фр ).


[Закрыть]!

Голосок Амалии дрожал. В самом деле, какой ужас, какой кошмар, какой позор! Из всех трех принцесс, дочерей ландграфа Людвига Гессен-Дармштадтского, цыганка заговорила именно с Вильгельминой! Этого надо было ожидать!

Конечно, этого надо было ожидать. Ведь карета остановилась (форейторы искали чеку, выскочившую из колеса) неподалеку от цыган, сидевших вокруг своего костра. И нет ничего удивительно, что самая проворная из цыганок бросилась к богатой карете, предлагая дамам погадать. Занавески были отодвинуты по случаю сильной жары, и цыганка, само собой разумеется, обратилась к Вильгельмине, сидевшей у самого окна. Амалию и Луизу, трусливо забившихся в глубь кареты, она даже не видела. Потому и разговаривала только с Вильгельминой, которая осмелилась высунуть из окна руку и протянуть ее цыганке. И что она услышала!..

– Будешь, будешь королевой. Нет, императрицей! Будешь императрицей, вот помяни мое слово! Тебя полюбит несравненный красавец, и ты полюбишь его, и у вас родится сын… Но бойся ревнивой королевы, бойся злой королевы, бойся старой королевы! – выкрикивала цыганка, сверкая черными очами. – Ты уедешь в далекую страну, в далекую зимнюю страну!

– А ну, пошла прочь! – раздался крик с козел, и Вильгельмина увидела, как длинный кучерской кнут опоясал тщедушное тело цыганки – слишком худенькое для пышного вороха ее разноцветных юбок. Принцесса едва успела отдернуть руку – кони резво взяли с места, и цыганка мгновенно пропала из виду.

Вильгельмина откинулась на спинку сиденья и обнаружила, что сестры придвинулись к ней, силясь не пропустить ни единого слова из цыганкиных пророчеств. А когда Вильгельмина обернулась, и Луиза, и Амелия живо убрались на противоположный конец сиденья и сделали самые скучающие лица. Однако ядовитая зависть, которой были с малолетства переполнены все три принцессы Гессен-Дармштадтские, не позволила им сохранить спокойствие.

– Смотри-ка! С ума сойти! – тоненьким злым голоском пропела Луиза. – Она станет королевой! Нет, императрицей! Ее полюбит красавец! Какая чепуха! Зачем красавцам эта унылая уродина?

Вильгельмина только скривила презрительно губы. Вовсе она не уродина, и уж тем паче – не унылая. Она не визжит от восторга, когда выпадает возможность поездить верхом, или когда приходит приглашение на бал, или когда отец устраивает катания на лодках, – да, это истинная правда. Не визжит! Но не потому, что ей не нравится ездить верхом или танцевать. Ее бесит кудахтанье сестер, она не может видеть, как они всплескивают руками и закатывают от восторга свои блеклые глазки. Она не хочет уподобляться им. Она хочет быть другой!

И разве это плохо? Окажись она такой же трусихой, как Амалия и Луиза, к ней не подошла бы цыганка и не напророчила бы чудес, из-за которых сестрички просто изнемогают от зависти!

Честное слово, они вот-вот расплачутся!

– Не горюйте, барышни, – усмехнулась Вильгельмина. – Как только я стану императрицей, я приглашу вас обеих погостить и немедленно найду вам самых красивых и богатых женихов из своих владений.

Малышка Амалия, куда более добродушная, чем старшая сестра, радостно закатила свои небольшие светло-голубые глазки. Зато вредная Луиза сразу приняла высокомерный вид.

– Ох, какая добренькая! – противно засюсюкала она. – Да ты сначала стань этой самой императрицей! Веришь в какую-то глупую болтовню и нас с толку сбиваешь!

– Почему же это глупая болтовня? – вступилась Амалия. – Разве ты не знаешь, что цыганское гаданье всегда сбывается?

– Сбывается, если за него заплачено! – засмеялась Луиза. – А разве Вилли позолотила этой богэмьен ее ручку, как та просила? Нет! Значит, и гаданье не сбудется!

А между тем…

Они въехали в ворота замка и сразу поняли: дома что-то произошло. Матушка, Генриетта-Каролина, урожденная принцесса Цвейбрюкенская, мерила быстрыми шагами террасу. Это матушка-то, проповедница сдержанности и образец безупречных манер! ? Уж не случилось ли что-то ужасное? Уж не хватил ли удар батюшку?

– Девочки, скорей! Скорей! – замахала руками Генриетта-Каролина, когда дочки одна за другой выскочили из кареты и бросились к крыльцу. – Немедленно умываться, переодеться, причесаться. Даю вам полчаса времени. У нас гость! У нас такой гость!..

– Ну, матушка, не его же величество дядюшка Фридрих II прибыл с неожиданным визитом! – насмешливо протянула Вильгельмина. Она могла себе позволить быть чуточку – о, самую чуточку! – фамильярной при упоминании прусского короля: ведь его племянник и наследник Фридрих-Вильгельм был женат на их старшей сестре Фредерике.

– Нет, это не король. Но это… это что-то невероятное! Такой визит! – Матушка не могла больше хранить тайну. Обхватила всех трех дочек за плечи, притянула к себе: – Прибыл барон Ассенбург!

Сестры разочарованно переглянулись. Имя им ничего не говорило.

– Ну и кто же это? – осведомилась Луиза.

– Это русский посланник при германском дворе. Его направила к нам сама императрица Екатерина! Она велела… она велела барону повнимательнее присмотреться к вам, мои дорогие девочки!

– Зачем? – выдохнули «дорогие девочки» взволнованным хором.

– Затем, что… – начала Генриетта-Каролина, заикаясь от волнения. – Затем, что императрица Екатерина ищет невесту для своего сына! Сначала господин Ассенбург побывал у принцессы Луизы Саксен-Готской, но она отказалась перейти в православие, а это непременное условие императрицы. Потом барон Ассенбург побывал у Софьи-Доротеи Вюртембергской, однако же она еще сущий ребенок, ей всего лишь двенадцать. А императрице нужна взрослая, разумная девушка. Поэтому посланник ее величества Екатерины прибыл к нам. Он знал, что у нас три дочери на выданье. Я думаю, что одна из вас непременно, непременно подойдет для русского принца!

И тут Генриетта-Каролина остолбенела. Вместо того чтобы начать возмущаться, что их очередь настала лишь после знакомства Ассенбурга с другими претендентками, вместо того, чтобы начать яростно спорить, кто из трех красоток Гессен-Дармштадтских наиболее подойдет на роль невесты для русского принца, сестры молча переглянулись, а потом Амалия и Луиза вдруг побледнели и уставились на Вильгельмину с таким выражением, словно увидели призрак.

– Значит, эта богэмьен все-таки не наврала! – пробормотала Амалия. Луиза обиженно надула губы, а Вилли… Вилли, любимица матери, скромно, таинственно улыбнулась…

* * *

И все пошло как по маслу! Именно средняя дочь ландграфов Гессен-Дармштадтских Вильгельмина приглянулась посланнику русской императрицы. Именно о ней барон Ассенбург отправил Екатерине такое донесение: «Мать отличает ее. Она из всего молодого Дармштадтского семейства имеет наиболее грации и благородства в манерах и в характере, точно так же, как она имеет всего более находчивого ума. Наставники хвалят способности ее ума и обходительность нрава; она хотя холодна, но одинакова со всеми, и ни один из ее поступков не опровергнул еще моего мнения, что сердце ее чисто, сдержанно и добродетельно, но ее поработило честолюбие…»

Ах, Боже мой, господин Ассенбург оказался проницательней любой богэмьен, хоть и не смотрел на ладошку Вильгельмины! Он с первого взгляда различил главную черту хорошенькой принцессы. Но для будущей императрицы честолюбие – это совсем не такое уж плохое качество. Главное, как говорят полководцы, воля к победе. А все остальное приложится.

Екатерина Алексеевна осталась довольна донесением своего эмиссара. В этой девочке из захолустного германского герцогства она видела словно бы свое отражение. Именно такой была некогда она сама, Софья-Августа-Фредерика, принцесса Ангальт-Цербстская, – в чем-то неловкая, в чем-то смешная, ужасно испуганная, но безмерно честолюбивая. И когда императрица Елизавета Петровна пожелала сделать малышку Фике женой своего племянника Петра Федоровича, наследника русского престола, та поняла, что сбываются ее самые смелые мечты. Так пусть же сбудутся мечты и этой захолустной принцессы, пусть она навеки сохранит ту же признательность к русской императрице, какую Софья-Фредерика хранила к своей благодетельнице Елизавете Петровне, – несмотря на то, что их отношения вовсе не были безоблачны и благостны…

Конечно, императрица должна была посмотреть на Вильгельмину. Но письмом от 23 апреля 1773 года в гости в Россию она пригласила ландграфиню со всеми тремя незамужними дочками и тремя сыновьями – все-таки выбор должен был сделать сам Павел. Вдруг ему понравится не Вильгельмина, а другая сестрица? Чем черт не шутит!

Прекрасно зная, сколь скудна жизнь владельцев небольших германских княжеств, Екатерина приняла все издержки по путешествию на счет русской казны и послала Генриетте-Каролине 80 тысяч гульденов. Великая императрица, которая властно руководила огромной страной, ничего не могла пустить на самотек. Ритуал встречи гостей был продуман до мельчайших подробностей. Гессен-Дармштадтскому семейству предстояло самостоятельно прибыть в Любек, а уж там их ожидала, под командованием кавалера Крузе, флотилия из трех судов: «Св. Марк», «Сокол» и «Быстрый». Прием в Любеке и сопровождение ландграфини с семейством до Ревеля были возложены на генерал-майора Ребиндера, а сопровождение от Ревеля до Царского Села – на камергера барона Черкасова.

Генерал-майору и барону были даны Екатериной особые инструкции. В «секретнейших» пунктах инструкции Ребиндеру императрица выражала желание, чтобы он во время пребывания в Любеке и морского переезда подметил особенности характеров и душевных свойств молодых принцесс. Ландграфине он должен был дать понять, что от нее ожидается: во-первых, отсутствие лицемерия и ровное, ласковое обращение со всеми теми, с кем ей придется встречаться при дворе Екатерины; во-вторых, доверие к императрице; в-третьих, уважение к цесаревичу и ко всей нации.

К инструкции барону Черкасову приложена была бумага под заглавием: «Наставления императрицы Екатерины II, данные княгиням Российским». Они были составлены самой императрицей и представляли собой краткие правила для руководства той принцессе, которая будет «иметь счастье сделаться невесткой Екатерины и супругой Павла Петровича».

Ландграфиня зачитала «краткие правила» всем своим дочкам вслух.

– «Среди развлечений и забав принцесса, сделавшись женой Павла Петровича, всегда должна помнить то положение, которое занимает. А потому держать себя с достоинством и не допускать короткого обхождения, которое может вызвать недостаток почтительности», – начала она, слегка запинаясь от почтительности к той, чьей волею были начертаны сии строки, как вдруг ее перебила Вильгельмина:

– Неужели императрица думает, что вы, матушка, и наш батюшка не научили нас правилам приличия?

– Тише, дитя мое, – кротко ответила ландграфиня. – Конечно, ее величество так не думает. Слушай дальше. «Что касается тех денежных средств, которые будут отпускаться на ее расходы, то ими она должна пользоваться благоразумно, чтобы никогда не делать долгов».

– Кстати, матушка, а вы не знаете, сколько мне будет положено «на булавки»? – небрежно перебила Вильгельмина.

– Откуда же мне знать? – изумилась Генриетта-Каролина. – Об этом еще и речи не было! Ведь ты еще не только не жена, но даже не нареченная невеста принца Павла.

Луиза и Амалия, которые слушали «правила» с самым смиренным видом, сложив ручки на коленях и поджав губки, быстро переглянулись. Ай да Вилли! Не рано ли она начала показывать свой противный характер?

Погрозив пальчиком строптивой дочери, Генриетта-Каролина вновь поднесла к глазам бумагу, исписанную каллиграфическим почерком секретаря императрицы:

– «Сделавшись женой Павла Петровича, принцесса не должна слушать никаких наветов злобных людей против императрицы или цесаревича, а в деле политики не поддаваться внушениям иностранных министров».

Вильгельмина фыркнула:

– Мне кажется, государыня слишком много на себя берет! Неужели она будет шпионить за мной, своей невесткой, чтобы убедиться, как я себя веду?

– Замолчи, глупая девочка! – не сдержалась ландграфиня. – Если ты будешь так много болтать, ты никогда не станешь невесткой императрицы!

Луиза и Амалия сидели потупившись, однако их сердца, стиснутые корсетами, колотились, как пойманные в капкан зверушки. В принцессах пробудилась робкая надежда, что противная богэмьен все-таки ошиблась в своих предсказаниях. Вильгельмина забыла, что и у стен есть уши! Вдруг кто-нибудь услышит ее ехидные реплики и донесет Екатерине о том, как непочтительно ведет себя эта принцесса? Вдруг Екатерина обратит свой благосклонный взор на другую сестру?..

Похоже, в голову Вильгемины пришла эта же самая мысль, потому что строптивица наконец-то присмирела и молча внимала прочим наставлениям Екатерины, которые ландграфиня произносила с особым выражением почтительности и усердия:

«Так как праздность влечет за собой скуку, последствием которой бывает дурное расположение духа, надо стараться исполнять все свои обязанности, искать занятий в свободные часы. Чтение образует вкус, сердце и ум; если принцесса сумеет найти в нем интерес, то это будет, конечно, всего лучше; кроме того, она может заниматься музыкой и всякого рода рукоделиями; разнообразя свой досуг, она никогда не будет чувствовать пустоты в течение дня. Столь же опасно избегать света, как слишком любить его. Не следует тяготиться светом, когда придется бывать в обществе, но надо уметь обходиться без света, прибегая к занятиям и удовольствиям, способным украсить ум, укрепить чувства или дать деятельность рукам…»

К тринадцатому пункту «Наставлений» сестрицы уже начали клевать своими востренькими носиками, а между тем этот пункт был самым интересным:

«Следуя этим правилам, принцесса должна ожидать самой счастливой будущности. Она будет иметь самого нежного супруга, счастье которого она составит и который, наверное, сделает ее счастливою; она будет иметь преимущество именоваться дочерью той императрицы, которая наиболее приносит чести нашему веку, быть ею любимой и служить отрадой народу, который с новыми силами двинулся вперед под руководством Екатерины, все более прославляющей его, и принцессе останется только желать продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них».

– Да вы меня не слушаете, противные девчонки! – с досадой воскликнула Генриетта-Каролина, обнаружив, что взоры дочерей подернулись пеленой невнимания. – Ну вот ты, Вилли, повтори, что я только что сказала!

– «Принцессе останется только желать продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них», – отчеканила, встрепенувшись, Вильгельмина, у которой была изумительная память.

Мать довольно кивнула. А Вильгельмина подумала, что если она все же станет женой русского принца, то постарается как можно скорее перестать «жить в зависимости» от причуд свекрови.

И она принялась представлять себе встречу с будущим женихом. Может быть, в жизни он окажется не так непригляден, как на присланном портрете?..

* * *

А между тем цесаревич Павел Петрович, наследник российского трона, тоже с волнением размышлял о встрече с будущей невестой. Он уже видел изображения всех трех сестер Гессен-Дармштадтских, но особое внимание уделил Вильгельмине. Приходилось признать, что его властная матушка, у которой, по мнению, Павла, был весьма дурной вкус, на сей раз не ошиблась и выбрала самую миленькую из девиц. Чем-то эта Вильгельмина напоминала первую любовь цесаревича, Верочку Чоглокову, прелестную фрейлину императрицы Елизаветы Петровны.

Нет, впрочем, нельзя сказать, что Верочка была самой-самой первой любовью! Еще гораздо раньше, совсем мальчиком, Павел доверчиво рассказывал своему воспитателю Семену Андреевичу Порошину о некоей таинственной фрейлине-чаровнице и даже застенчивым шепотком читал стихи, сочиненные в ее честь:

 
Я смысл и остроту всему предпочитаю,
На свете прелестей нет больше для меня,
Тебя, любезная, за то я обожаю,
Что блещешь, остроту с красой соединя.
 

– О, ваше высочество! – воскликнул Порошин. – Вы хорошо начинаете! Предвижу, что со временем вы не будете ленивым или непослушным в стране Цитере!

Воспитатель как в воду глядел. Страну Цитеру, где правила богиня любви Афродита, этот мальчик осваивал споро и бесстрашно – особенно после того, как любовник его матери Григорий Орлов, который понимал воспитание царевича весьма своеобразно, взял двенадцатилетнего Павла в комнаты к фрейлинам.

Что-то гости увидели. Что-то подсмотрели в скважины и щелочки… Именно после этого Павел и влюбился в Верочку Чоглокову.

На первом же балу он пригласил ее танцевать, начал нежно перебирать пальчики и осмелился пылко выдохнуть:

– Если бы сие пристойно было, я бы поцеловал вашу ручку!

Верочка, отводя поскучневший взор от курносой физиономии царевича, ответила с приличным поджатием губок: