Текст книги "Рецепт Екатерины Медичи"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Берлин, 1942

– Слушай, – шепчет Марика, почти не размыкая губ, – по-моему, он сейчас начнет вытирать слезы умиления. Тебе не кажется?

– Ничуть этому не удивлюсь! – бормочет в ответ Алекс, точно так же еле шевеля губами – соблюдая конспирацию. – Дело в том, что я сказал ему, будто мы с тобой влюблены друг в друга.

Алекс, чертов Алекс! Это не родственник, а проклятие какое-то! Как он донимал ее мальчишкой, так и через двадцать лет донимает.

– Ты сдурел? – чуть не вскрикивает Марика. Какое счастье, что комендант лагеря не понимает по-русски!

– Ты его просто не знаешь, а у него очень романтическая натура. Если бы я сказал, что ты самая обыкновенная двоюродная сестра, он нас не выпустил бы из комнаты для свиданий при своей канцелярии. Да еще и охранники бы то и дело к нам заходили. А так… Просто ложь во спасение.

Надо признать, да, именно что во спасение. Ни на что подобное и надеяться нельзя было.

Марика измучилась, пока добралась до Дрездена. Пустяковый в общем-то путь занял почти десять часов, потому что расписание после очередного налета переломалось вдребезги. Пришлось подкреплять угасшие силы тем, что понемножку отхлебывать вина, приготовленного для Алекса, так что литровая фьяска[11]11
  Итальянская пузатая винная бутылка из темного стекла, обернутая соломкой.


[Закрыть] стала весить к вечеру несколько меньше.

Марика оказалась в Дрездене уже около восьми вечера, ни о какой поездке в лагерь (два часа на автобусе от города), конечно, и думать было нечего. Ночь Марика провела в какой-то гостиничке, где оказалось невыносимо душно: хозяйка сурово запретила открывать окна, заклеенные крест-накрест бумажными полосами (чтобы стекла не выпали при бомбежке), и содержимого в бутылке осталось еще меньше: очень болела от духоты голова, надо было лечить. Благодаря лечению Марике удалось заснуть, и вскочила она за полчаса до отхода автобуса только чудом.

Еле-еле успев умыться, собраться, добежать до автовокзала и сунуть под нос избыточно придирчивому полицейскому пропуск, она плюхнулась на последнее оставшееся свободным сиденье и всю дорогу поедом ела себя за то, что такая растеряха, такая неорганизованная, даже единственного кузена толком не смогла навестить: приедет к нему зачуханная, растрепанная, урод уродом! Хорошо хоть, под шляпкой не видно, в каком состоянии у нее волосы – от укладки и следа не осталось. И вообще, счастье, что Алекс всегда был к своей кузине равнодушен как к девушке. В детстве он даже жалел, что Машуня (так он ее называл, и это имя было истинным проклятием для ее чувствительных ушек) не родилась мальчишкой: было бы кому скакать с Алексом верхом с утра и до вечера. А вот Ники с его идиосинкразией на запах лошадиного пота следовало родиться девчонкой, тихо играть в куклы, вплетать в косички разноцветные ленты, жеманничать и плакать по поводу и без повода…

И вот вам пожалуйста! Алекс сказал коменданту своего лагеря, что к нему едет любовь всей его жизни, с которой его разлучили жестокие родители, решившие, что брак между кузенами греховен. Такие браки разрешены как католической, так и протестантской церковью, а вот церковь православная относится к ним неодобрительно, так что не зря православную веру называют ортодоксальной. А ведь господин комендант не хочет прослыть ортодоксом?

Господин комендант этого явно не хотел. Поэтому, вволю насмотревшись на смущенную Марику своими увлажнившимися, чуточку навыкате голубыми глазами, изобличавшими в нем добродушного, сентиментального и не слишком-то далекого человека, он создал для встречи «влюбленных» самые что ни на есть комфортные условия.

Честно говоря, Марика представляла себе концентрационные лагеря несколько иначе. Об Освенциме, Бухенвальде, Равенсбрюке рассказывали ужасные, просто чудовищные вещи, которые вообще не укладывались в голове и которым не хотелось верить. Но, судя по тому размаху, с которым решался в рейхе еврейский (а заодно и цыганский) вопрос, судя по той жестокости, с которой гитлеровская армия прошла по Польше и шла теперь по России, страшным рассказам следовало верить. А здесь, в этом тихом уголке под Дрезденом… Конечно, территория окружена колючей проволокой, и коттеджами невзрачные бараки не назовешь, но в них чисто, в каждом отделении спят по пять человек, не больше, у каждого постельное белье, раз в неделю баня, никаких жутких полосатых одеяний, все ходят в старой военной форме, а если есть деньги, можно заказать в деревенской швейной мастерской костюм. Правда, по словам Алекса, костюмы там шьют такие, что лучше уж донашивать обветшалую форму. Зато обувь недавно выдали крепкую и довольно удобную, даже по размеру, – постарался Красный Крест.

Увидев расширенные от изумления глаза кузины, Алекс успевает шепнуть, чтобы Марика не обольщалась: далеко не все французские военнопленные содержатся в таких комфортабельных условиях. Повезло лишь тем, чьи части сдавались без боя, повинуясь приказу маршала Петена, объявившего о капитуляции, ну а кто был взят с оружием в руках, с теми обращаются иначе, лагеря для них совсем другие. Здесь есть и англичане, и американцы, к которым относятся с особым пиететом, хотя это экипажи сбитых самолетов, они попали в плен, что называется, с оружием в руках; есть и русские – из числа сдавшихся добровольно. Поскольку Алекс знает и французский, и английский, и немецкий, и русский, он здесь трудится в основном как переводчик, хотя приходится помогать и в медпункте. Сюда, в лагерную больницу, уже привыкли обращаться жители окрестных деревень, потому что денег за медицинскую помощь тут не берут. Идиллия, словом!

Но настоящая идиллия начинается, когда комендант предоставляет Марике и Алексу для разговоров свой кабинет, а денщику велит приготовить «влюбленным» обед из привезенных Марикой продуктов: все-таки купленные пресловутые шницели таинственного происхождения, омары, устрицы, булочки и сыр, а также остатки вина, к которым комендант щедрой рукой добавляет полбутылки шнапса. Никто к нему, правда, не притрагивается, но все равно это мило! От себя комендант презентует также банку консервированного горошка и свежайший хлеб из лагерной пекарни, однако приглашения отобедать за компанию не принимает, уверяя, что ни в коем случае не хочет мешать влюбленной парочке беседовать. Марике показалось, что, попроси Алекс, комендант после обеда предоставил бы им собственную спальню, где они могли бы предаться греху!

Но поскольку предаваться греху ни у Марики, ни у Алекса нет желания, они вместо спальни получают разрешение погулять по окрестностям без охраны.

Окрестности оказываются самые живописные: поля, рощицы… Пока идут по дороге, мимо проезжают машины с немецкими военными, но никто не обращает внимания на девушку, которая идет под ручку с французским офицером в форме. Марика не устает изумляться.

– Не переживай, – усмехается Алекс. – Нас, французов, здесь считают безобидными чудаками из-за нашей dro?le de guerre.[12]12
  Странная война (фр.). Такое название получила кратковременная защита Франции в 1940 году.


[Закрыть] Ну как же, собственный маршал, народный герой – Петен ведь крестьянский сын, ты слыхала? – некогда побивший германцев под Верденом, приказал сдаться целой армии! Чего нас опасаться? Поэтому на меня и не обращают внимания. В компании с англичанином или американцем в форме ты привлекла бы значительно больше внимания. А уж с русским…

Наконец они сворачивают в рощу и остаются одни.

– Слушай, а из этого лагеря когда-нибудь бегут? – спрашивает Марика, усаживаясь под березкой на плед, выданный все тем же заботливым комендантом. Интересно, что подразумевалось, когда выдавался этот плед? – Мне кажется, наоборот: к его воротам должна тянуться длиннющая цепочка из военнопленных, желающих сделаться узниками!

– Не обольщайся, дорогая кузина, – усмехается Алекс. – Вся штука в том, что наш лагерь – образцово-показательный. Нечто вроде «образцово-показательного гетто» Терезиенштадт. Не слышала о таком? Туда время от времени привозят представителей Красного Креста, а контингент для «отсидки» выбирают строго по протекции. Одни только «хорошие евреи», как правило, представители аристократических фамилий. Насколько я помню русскую историю, светлейший князь Потемкин-Таврический в свое время строил для матушки-Екатерины так называемые потемкинские деревни. Вот и у нас совершенно такая же потемкинская деревня. По сути, это пересыльный лагерь, откуда людей направляют в разные другие «места отдыха» при малейшей провинности. Задерживаются особо «благонадежные». Ну и полезные… Например, у нас есть один француз, мастер пластической хирургии. Он тут уже год, его очень ценят многие знакомые герра коменданта. Иногда его даже отпускают оперировать в Дрезден. Под охраной, конечно, но под весьма условной охраной. Мне он предлагает сделать мои оттопыренные уши более благопристойными. Как думаешь, может быть, согласиться?

– Ты смеешься? – недоверчиво спрашивает Марика.

– Да нет, отчего же? Я совершенно серьезен. Оттопыренные уши всегда осложняли мне жизнь… А вообще-то наш лагерь – такой же парадокс войны, как те омары, которые ты сегодня привезла. Но долго эта благодать не продлится. Чем крепче будет увязать германская армия в России, тем хуже будет всем нам. Появятся новые пленные – русские. И отношение к ним будет уже совершенно другое. О наших соотечественниках рассказывают поразительные вещи. Говорят, они сражаются не как солдаты, а как преступники. С точки зрения бошей, конечно. – Похоже, Алекс, прожив несколько лет во Франции, уже не может отвязаться от галлицизмов. – Русские поднимают руки, делая вид, будто сдаются, а когда боши приближаются вплотную, они открывают по ним огонь в упор. Убивают всех, кого могут, даже стреляют в спину немецких санитаров, присматривающих за их же ранеными. Это, пожалуй, трудно понять, но русские беззаветно храбры и не сдаются без тяжелых боев. Разумеется, если этих берсеркеров удается взять в плен, их отправляют в такие лагеря, что и представить страшно…

Алекс машет рукой, и на миг его веселое лицо, которое кажется клоунски-забавным из-за в самом деле сильно оттопыренных ушей, принимает усталое, измученное выражение. И вдруг он снова оживляется. Марика видит, что он с удовольствием разглядывает ее знаменитое сомбреро.

– Сногсшибательная шляпка, – говорит Алекс елейным голосом. – Просто убийственная! Клянусь, что в жизни не видел ничего подобного!

– Странно, что ты не сказал этого раньше, – улыбается Марика.

– Почему? А, ну, понимаю, я должен был осыпать тебя комплиментами, чуть только ты появилась. Но, понимаешь, я был так рад тебя увидеть…

– Верю, – прерывает его Марика. – Но Ники, прислав мне эту шляпку, выставил такое категорическое условие, чтобы я поехала к тебе именно в ней, что я, честное слово, подумала: может, это заветная мечта твоей жизни, чтобы тебя в лагере для военнопленных навестила девушка в зеленом сомбреро с черными лентами?

– Ну, можно и так сказать, – хихикает Алекс. – Только знаешь, по-моему, черные ленты тут совершенно неуместны! Давай их снимем, а?

И не успевает ошеломленная Марика слова сказать, он проворно дергает за ленты, завязанные у девушки под подбородком, и снимает с ее головы шляпку, а потом с тем же проворством выдергивает ленты из прорезей. Увидев, что они пришиты к зеленой соломке, Алекс вынимает из кармана маленький маникюрный наборчик, напоминающий перочинный ножик-складень, и подпарывает нитки миниатюрными ножничками. Мгновение – и ленты исчезают в карманах его галифе, а зеленую шляпку, вернее, то, что от нее осталось, Алекс довольно небрежно нахлобучивает на голову Марике.

– Вот, – говорит он, удовлетворенно разглядывая ошарашенную кузину. – Теперь совсем другое дело!

Конечно, теперь совсем другое дело! Даже когда Марика сидит не шевелясь, чуточку великоватое ей сооружение из соломки норовит соскользнуть с головы. А что будет, когда она вздумает встать и пойти?

Через мгновение Марика узнает что. Шляпка съезжает ей на колени, и Марика с ужасом смотрит на неаккуратные дыры, зияющие там, где сквозь соломку были продернуты ленты.

– Ради Бога, Алекс! – восклицает она. – Немедленно верни мне ленты! Ты с ума сошел?!

– По-моему, это ты сошла с ума, – недоумевающе говорит ее кузен. – О чем речь? Какие ленты?

– Как это – какие? Те, которые ты вытащил из шляпки! Которые положил в свои карманы!

– В какие карманы?

– Перестань строить из себя дурака! – уже всерьез злится Марика. – В карманы галифе!

Алекс вскакивает и выворачивает перед Марикой карманы. Господи Иисусе… Да ведь они пусты! В них ничего нет, кроме носового платка, маленькой расчески, пресловутого маникюрного наборчика и коробка спичек. Марика поднимается с травы и проверяет сама, ощупывает каждый шов – ничего нет в помине, никаких лент! Но ведь она сама видела, как Алекс прятал их в карманы!

– Дорогая, успокойся, – уговаривает он, видя, что его кузина вне себя от недоумения и ярости. – Прошу тебя, забудь ты об этих лентах! Просто забудь, как будто их никогда не было. Вернешься в Дрезден – купишь себе новенькие, веселенькие, не столь мрачные. А про эти – забудь!

Марика смотрит на него исподлобья. Что-то здесь не так… Сначала она решила, будто это один из дурацких розыгрышей дорогого братца, одна из его шуточек, над которыми смеялся только он. Однако в голосе Алекса звучат какие-то странные нотки… Он вовсе не смеется, он очень серьезен. И Марика вспоминает, как настаивал в своем письме Ники, чтобы она приехала к Алексу непременно в его шляпке.

Да, здесь явно что-то нечисто! Это и дураку ясно было бы, а Марика вовсе не дура, хоть, пожалуй, не слишком догадлива.

– Может, все же объяснишь? – угрюмо спрашивает она, снова усаживаясь на траву и пытаясь уверить себя, что Алекс прав и никаких лент на шляпке у нее и в самом деле никогда не было.

– Лучше не надо, ладно? – мягко улыбается он. – Ничего не спрашивай, Машуня, умоляю тебя. Не обижайся: я просто не могу ничего тебе сказать. Иногда лишнее знание, понимаешь ли, может быть очень опасным. Как говорится, во многой мудрости многая печаль. Еще раз прошу, не обижайся: твоими ленточками слишком серьезно и много завязано не только для меня, но и для других людей.

При этих словах у Марики падает сердце. Ну да, она так и знала, что ее пылкие братцы не смогут остаться в стороне от знаменитого Re?sistance, Сопротивления, к которому призывает французов генерал де Голль с того самого момента, как Петен отдал Францию бошам. И, конечно, наивно думать, что своего Re?sistance нет в Германии.

Ники в Париже, Алекс – в концлагере под Дрезденом… Кто еще? Наверное, таких людей много. Есть они и в Берлине, но Марике никого из них не узнать.

А что, если она уже знает одного из них? Что, если это Торнберг?

Вполне логичное умозаключение.

Знает ли Алекс Торнберга? Спросить? Может быть, но только немного погодя, а пока надо вот что сделать – показать ему записку. Марика о ней совершенно забыла, а между тем – чем черт не шутит! – может быть, и она косвенным образом предназначалась Алексу, как пресловутые ленты?

Хотя нет, Торнберг не мог предположить, что Марика в каком-то безумном порыве вдруг решится – и вытащит его шифрованную записку из мертвой руки Вернера.

Или мог?

Ладно, об этом потом.

– Слушай, Алекс, – говорит она миролюбиво. – Услуга за услугу. Я забуду про ленты, а ты помоги мне прочитать одну записку.

И она достает из кармана плаща злосчастный листок.

Ну, если она ожидала, что Алекс подпрыгнет на месте и вопьется взглядом в текст, то этого не случилось. Алекс смотрит с любопытством – но не более того.

– Ух ты, какой замечательный ребус! – восклицает наконец он. – Ты его где взяла?

– Ребус?

– А что, ты думаешь, это пиктограмма? – озадачивается Алекс. – Нет, здесь ведь имеют место быть не только рисунки, но и буквы. Однозначно аналфабетное, то есть не буквенное, письмо, но о конкретике можно спорить…

Нет уж, о конкретике как раз лучше не спорить!

– Так где ты взяла эту шифрованную записку? – находит наконец подходящий термин профессионал. – Да, так будет правильнее назвать сей «ребус».

Подумаешь, Марика и без всякого профессионализма называла эту штуку именно так!

– Где взяла? У одного человека, – уклончиво говорит она.

– Он профессиональный криптолог?

Марике трудно ответить на вопрос кузена. По многим причинам.

– Потом расскажу, – снова уклоняется от ответа Марика. – Ты сможешь разгадать этот «ребус»? Тут, кажется, изображены руны?

– Да, целых три, – кивает Алекс. – Вообще-то это руны победы, но…

– Руны победы? – перебивает Марика.

Удивительно: именно о рунах победы читал ей стихи Бальдр, даже не зная, что как раз о них и идет речь на листке. Удивительно точно угадал!

 
Руны победы,
коль ты к ней стремишься, —
вырежи их
на меча рукояти
и дважды пометь
именем Тюра! —
 

неожиданно для самой себя – надо же, она запомнила с одного раза эти не слишком-то вразумительные строчки! – читает наизусть Марика и гордо косится на Алекса: выразит ли он восхищение ее образованностью? Однако Алекс, этот несостоявшийся семиолог, как старый полковой конь, услышавший звук боевой трубы, уже всецело погрузился в разгадывание «аналфабетного письма» и только небрежно кивает своей эрудированной кузине:

– Вот именно. Однако я не договорил. Если бы руны имели строго значение победы, они были бы нарисованы вот так… – Он шарит по карманам френча, ничего не находит и с досадой обращается к Марике: – У тебя есть чем писать?

У нее в сумке лежит небольшой нарядный блокнот и золоченый карандашик с ластиком на конце – подарок любимого шефа на прошлое Рождество. Этот праздник, как и все христианские торжественные даты, не приветствуется в рейхе – Гитлер считает все, что связано с католическими традициями, кандалами на теле нации, и как тут не вспомнить «опиум для народа», которым называют религию большевики в России. Однако Адам фон Трот иногда позволял себе идти наперекор официозу. Марике не слишком-то хочется показывать эти прелестные вещицы Алексу, который всегда, как девчонка, был неравнодушен ко всему писчебумажному, а уж автоматические ручки и карандаши вызывали у него приступы безудержной клептомании, но делать нечего: любопытство в данном случае сильнее осторожности.

К ее облегчению, Алекс даже не обращает внимания на то, какая красота у него в руках, а немедленно начинает черкать на листке:

– Смотри: будь это сугубо руны победы, они были бы написаны вот так:

Именно в таком порядке и в столбик. Значит, их нужно читать каждую по отдельности, но при этом не забывать и об общем их смысле. А теперь о значении каждой отдельно.

– руна Феху. Она обеспечивает человеку в следующей жизни сохранение того опыта, который он приобрел в жизни этой. Кроме того, это руна огня – мощного огня, который способен выйти из-под контроля и содеять сплошной хаос. Тогда завершится один процесс творения и начнется другой, и энергия его будет высвобождена для новых начинаний.

– Что-то я ничего не понимаю, – беспомощно говорит Марика.

– Я пока тоже, – признается профессионал. – Но давай не будем спешить. Мы попытаемся разгадать каждый знак отдельно, а уже потом будем читать их в совокупности. Правда, надо еще решить, написаны ли все эти пиктограммы, идеограммы, логограммы и прочие элементы по порядку, или твой конспиролог подкинул нам типичный бустрофедон.

– Что-что? – слабым голосом говорит Марика.

– Бустрофедон. По-гречески это означает «как поворачивается вол». Условно говоря, одна строка шифрограммы пишется справа налево, а другая – слева направо. Правда, надо еще определиться, где кончаются, а где начинаются строки. Ну ладно, сначала закончим с рунами.

– Эта руна называется Хагалаз. Ее значение – кристалл, она символизирует небесную мощь, энергию света, который, проходя через кристалл, придает силы шаману.

– Кому?! – не веря своим ушам, переспрашивает Марика.

– Шаману. Что, никогда не слышала такое слово?

– Слышала. Вернее, в какой-то приключенческой книжке читала про шаманов. У Хаггарда, что ли? Или у Арсеньева про дебри Уссурийской тайги… Нет, не вспомнить. Это какой-то колдун диких племен Сибири или индейцев Северной Америки?

– Что-то в таком роде. Но в оккультизме слово «шаман» употребляется в более широком смысле.

– В оккультизме?! – пугается Марика, у которой после разговоров в метро остались об этом слове не слишком приятные воспоминания. – Я ни о какой чертовщине ничего не хочу слышать!

– Терпи, терпи, – ухмыляется Алекс. – У меня такое ощущение, что примерно через час нашего разговора твоя хорошенькая головка изрядно распухнет, и шляпка, которая сейчас тебе малость великовата, будет сидеть очень плотно, отлично станет держаться без всяких лент. Но переходим к последней руне, которая почему-то стоит в нашей шифрограмме первой:

Это руна Тиваз, она считается символом воинов. Но не только тех, которые держат в руках оружие, а воинов духовных: к примеру, опять-таки шаманов. Именно она посвящена богу Тюру, о котором ты упомянула в стихах. Его называли богом битвы, хотя у древних скандинавов Тюр был заодно и громовержцем, и верховным божеством – предводителем всех небесных сил. Кроме того, эта руна указывает верное направление, помогает следовать избранному пути, одолевать любые препятствия. А, теперь, пожалуй, понятно, почему она стоит в начале письма. Это, наверное, своеобразное напутствие, указание ни за что не сворачивать с предначертанного пути.

– Ну, теперь осталось самое малое, – весело говорит Марика. – Выяснить, какой именно путь предначертан!

– Да уж… – задумчиво тянет Алекс, так пристально глядя на замусоленную бумажку, словно намерен прожечь в ней взглядом дырку, а то и вовсе испепелить.

«Пожалуй, надо будет снять с нее копию, – мелькает в голове у Марики. – Еще один такой пылкий криптоаналитик – и от ребуса, пиктограммы… etc. останутся рожки да ножки!»

И девушка самодовольно ухмыляется: вон как лихо она научилась оперировать терминами, о которых еще несколько дней назад не имела ни малейшего представления!

– Начнем с простого и будем двигаться к сложному, – предлагает Алекс. – А самое простое здесь, конечно, цифровой шифр.

Минута молчания.

– Самое простое? – судорожно выдыхает Марика, в голове которой вихрем проносится незабываемая абракадабра. – Ну да, нам с Бальдром тоже так показалось…

– Бальдр… Бальдр фон Сакс, если не ошибаюсь? Понятно, почему ты так лихо цитируешь «Старшую Эдду», да еще по-немецки! – кивает Алекс. – Ники мне кое-что рассказывал о твоем поклоннике. Ну что ж, ты не маленькая девочка, не мне тебя учить, но открывать страшные, быть может, государственные тайны «соколу фюрера», «звезде рейха» или как там его еще величает «Фёлькишер Беобахтер»,[13]13
  Самая популярная газета нацистского режима, до прихода Гитлера к власти называвшаяся «Берлинен цайтунг».


[Закрыть] с твоей стороны, по-моему, неразумно!

– Нашел что читать, «Фёлькишер Беобахтер»! – пренебрежительно фыркает Марика. – Это же помойный рупор: сплошной официоз, да и тот продезинфицированный, словно больничная «утка».

– Ой-ой! – почти с ужасом смотрит на нее Алекс. – Ой-ой, дорогая кузина, не ожидал от тебя такой прыти! А ну высунь язычок – не раздвоился ли?

– Ну, если и раздвоился, то минуту назад, в припадке злости. Да тебе чего бояться? Ты ведь и сам родился с раздвоенным язычком! – не остается в долгу Марика, потому что злоехидство кузена Алекса вошло в пословицу среди Вяземских. – Ладно, давай обойдемся без взаимных «комплиментов». Бальдру я доверяю, как самой себе. Нет, даже больше. И поставим на этом большую жирную точку. Ты лучше скажи, с чего ты взял, что бумажка, которую ты держишь сейчас в руках, может иметь отношение к государственным тайнам?

– Вот отсюда, – Алекс тычет пальцем в звезду Давида, цифру 13 и свастику. – И я тебе это докажу. Но покончим сначала с цифрами. Так что показалось вам с Бальдром?

– Мы… вернее, Бальдр решил, что тут был использован шифр Юлия Цезаря. Ну, когда цифровое обозначение букв сдвигается на три пункта, так что А – это не 1 , а 3 , – с ученым видом знатока говорит Марика. – Мы попробовали прочесть фразу именно так, но у нас вот что получилось… – Она берет у Алекса карандаш, блокнот и пишет, едва удерживаясь от смеха, три слова, которые надолго, если не навсегда, врезались ей в память. – Чушь, правда?

– Полнейшая, – соглашается любезный кузен. – Ты и твой Бальдр стояли на правильном пути, однако допустили, так сказать, методологическую ошибку. «Шифр Юлия Цезаря» – это смещение цифрового ряда не обязательно на три знака. Для каждой конкретной шифровки число смещения заранее оговаривалось: это и был ключ. Если о ключе не удавалось условиться незаметно, число ставили в каком-нибудь укромном или, наоборот, на самом видном месте. Как на этой записке, например.

Марика смотрит на записку. На ней довольно много цифр. Но как угадать, какая из них – ключ?

И вдруг до Марики доходит: ни одна из цифр ключом быть не может, потому что они стоят в один ряд и являются составными частями целой фразы. Но есть еще одна цифра, которая стоит особняком. 13 , ну конечно, 13 ! Та самая, что начертана над шестиконечной звездой…

Алекс тянется к карандашу, но Марика уже сама быстро пишет на листке алфавит, быстро пронумеровывает буквы по порядку, а под ними ставит новые цифры, сместив алфавит на тринадцать пунктов, и удивленно читает:

– Fluctuat nec mergitur. Похоже на латынь.

– Это и есть латынь, – кивает Алекс. Вид у него растерянный. Такое впечатление, что профессионал сам не ожидал, что из его догадки выйдет что-нибудь вразумительное. – «Зыблема, но не потопима».

– Кто? Вернее, что? О чем речь-то? – волнуется Марика.

– О ладье, – с той же растерянностью сообщает Алекс, еще не очухавшийся от успеха своего криптоанализа.

– Какой ладье?! – нетерпеливо вскрикивает Марика.

Еще немного, и она начнет визжать от злости на братца! Ну что он солому жует, слова из него не вытянешь!

– Эта надпись и эта ладья помещены в гербе Парижа. В геральдической книге Франции герб ее столицы описывается так:

Лазоревая глава, лилиями усыпанная,

Показывает Париж королевским городом.

Серебряная ладья на пламенеющем поле

Свидетельствует, что он – главнейший среди прочих.

Король суть глава, и Париж главный город.

Слова эти Алекс произносит нараспев, словно стихи читает. – Красиво, – оценивает Марика. – Но тут нет ни слова про девиз.

– Я отлично помню и герб, и надпись, – говорит Алекс. – Не забывай, я несколько лет прожил в Париже, и мой путь в Сорбонну лежал мимо Hotel de Ville, городской ратуши. Я этот герб сто раз видел! Думаю, твой конспиролог поместил девиз здесь затем, чтобы указать: шаман находится именно в Париже.

– Опять шаман! Откуда ты его взял?

– Да вот же он, – Алекс указывает на фигуру лежащего человечка. – Здесь изображен именно шаман.

– Шаман – косматый старик, который скачет с бубном и одет в какие-то шкуры, – убежденно говорит Марика. – А тут какой-то убогий, искалеченный бедолага. Может быть, даже умирающий…

– Шаман – посредник между миром мертвых и живых, между призраками и людьми, между смертными и божествами, – говорит Алекс. – Это медиум – как тот, которого спириты призывают при столоверчении, чтобы он задавал вопросы духу. Я могу называть его медиумом, колдуном, волшебником, чародеем, медиатором, но лучше оставим каноническое слово «шаман». Мы думаем, что оно имеет отношение только к диким тунгусам или кому-то в этом роде, однако происходит оно от санскритского слова camas, что означает «успокоение». Санскрит – древнейший язык на земле, именно из него произошли все индоевропейские языки. Именно в умении успокоить человека, дав ответ на все вопросы, которые его терзают, и состояло в древности предназначение шамана. Я думаю, что святые небесные силы, которые населили землю людьми, понимали, что их творения сначала будут чувствовать себя страшно неуверенно, ничего не зная о мире, который их окружает, о природе вещей, о болезнях, о тех смятениях, которым подвержена душа человека, а потому…

– Святые небесные силы?! – прерывает Марика. – Ты что, серьезно? «Бог создал человека по образу и подобию своему», так, что ли? Да кто в наше время верит в такие штуки?

– Я, например, – серьезно взглядывает на нее Алекс. – А что? Ты веришь Чарлзу Дарвину? Тебя тешит мысль, что твои далекие предки были покрыты шерстью, скакали по деревьям и орали дикими голосами? И ты вообще веришь, что из какой-то амебы, какой-то инфузории-туфельки могло произойти все неисчислимое разнообразие жизни? Корова, которая ест зеленую траву и приносит белое молоко? Яблоня, которая вырастает из крошечного семечка, цветет белым облаком, благоухает и дает потом красные яблоки? А цветы? А бабочки?! А лошади, собаки с их невероятным умом? А муравьи, которые подчиняются коллективному разуму? Да брось! Я предпочитаю теорию панспермии!

– Я думала, что все медики матерьялисты, – растерянно говорит Марика.

– Я матерьялист, – соглашается Алекс. – К примеру, я не верю, что Господь создал нас по образу своему и подобию. Столяр создает стол, но стол не есть подобие столяра. Это все наша самоуверенность, основанная на том, что сын Божий имел образ человека. Но его мать была земная женщина… Образ же самого Творца нам и представить невозможно, не стоит даже пытаться, не то будем испепелены молниями, как бедняжка Семела, пожелавшая увидеть Юпитера во всей силе и славе его. Но оставим дискуссию о панспермии. Давай лучше поговорим о шаманах. Так вот, я думаю, что небесные творцы наши выделили из общей массы отдельных людей и наделили их некими сокровенными знаниями и умениями, которые позволили бы этим шаманам помочь простым людям не сойти с ума при столкновении с хаосом Вселенной – или с ее непостижимым порядком. Иногда такие умения передавались по наследству, а иногда проявлялись в человеке вроде бы неожиданно. Ты же не станешь отрицать, что некоторые люди обладают необъяснимым даром целительства, или пророчества, или…

– Нострадамус, Гаурико… – бормочет Марика.

– Вот именно! – радостно, словно услышал имена старинных друзей, соглашается Алекс. – А ты молодец! Начала, я вижу, читать хоть что-то, кроме «Первой любви» Тургенева!

Марика не спорит, хотя терпеть не может, когда ее хвалят незаслуженно. Однако начать прояснять ситуацию – значит непременно упомянуть Торнберга и всю связанную с ним историю, а делать этого Марике пока не хочется.

– Ладно, давай дальше про шаманов, – говорит она решительно. – Итак, они – посредники между миром богов и миром людей, между живыми и мертвыми… А зачем нужно общаться с мертвыми?

– Чтобы знать , – с нажимом говорит Алекс. – Чтобы получить ответы ! Сейчас есть книги, суммирующие исторический опыт человечества. А раньше, когда их еще не написали, не издали в огромных количествах? Где несмышленым людям было набираться этого самого всеобщего опыта? Только обратиться к мертвым – жившим раньше и знающим тайны мироздания и человеческих отношений на протяжении многих и многих поколений. Ведь каждый, как верили и до сих пор верят многие люди, проживает несколько жизней, век за веком, и, таким образом, смерть – не более чем подготовка к новой жизни. Это колоссальный опыт! На небесах, у богов, можно было узнать о будущем. У мертвых в подземном мире – о прошлом и настоящем. Кстати, ты зря думаешь, что шаман – непременно старик. Шаманы, как правило, недолго жили: во время беспрестанных странствий между миром мертвых и живых недолго сбиться с пути, заблудиться и не вернуться. Кстати, когда во время такого «путешествия» шаманы умирали, о них так и говорили: мол, душа его потерялась в ином мире. Шаманы умели по собственному желанию на время останавливать биение жизни в своих телах. Опасная игра, верно? В нее недолго заиграться так, что обратного хода уже не будет.