Текст книги "Русская лилия"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
* * *
Ольга, конечно, не одна размышляла о своей судьбе. Тем же был озабочен ее отец. Он отлично знал, что дочка увлечена беспутным кузеном, однако ничего дурного в этом не видел, хотя и понимал, что брак между ними невозможен. Пусть девочка поволнуется! Волнения сердца и неисполнимые мечты дают некий жизненный опыт. Алексей нравился великому князю Константину Николаевичу. Племянник был смел… Может быть, не так умен и образован, как его старший брат Николай, царство ему небесное, не так практичен и основателен, как второй брат, Александр, но смел и дерзок. Красотой и этой обаятельной дерзостью он напоминал Константину Николаевичу себя самого. Он тоже был всего лишь младшим сыном…
Великий князь Константин Николаевич по натуре принадлежал к тем баловням фортуны, которые ее баловством вечно недовольны. Он не мог забыть о том, что родился вторым и только поэтому не имеет прав на трон, который, если судить по справедливости: по изощренности ума, по неудержимой любознательности, по воспитанности и изысканности вкусов, по храбрости, смешанной с разумной осторожностью, по образованности, по красоте, внушительности, обаянию, в конце концов, – должен был принадлежать ему. Он знал, что мать любила его гораздо больше, чем Сашку, но это чертово право первородства… Чем взрослее становился Сашка, тем больше перетягивал на себя пуховое одеяло родительской любви и внимания. Сколько брат наворотил глупостей с женщинами! Эта Мари Трубецкая, которая всем в семье попортила столько крови, потому что возомнила о себе невесть что; Олечка Калиновская, ради которой он был готов от престола отказаться, дурачок. А безумная влюбленность в молоденькую английскую королеву Викторию и желание сделаться принцем-консортом при ее пышных юбках! А страсть к Сашке княгини Ливен, которая годилась ему в матери? А потом он нашел на задворках германских княжеств эту свою Мари, убежденную, что участь жены наследника русского престола – это тяжкий, почти невыносимый крест.
Ох уж эти германские красавицы, ох уж эти германские неженки! Конечно, наглядевшись на дебелых и румяных барышень, русские принцы чуть ли не в каждой тщедушной немочке-блондинке видели королеву фей или прекрасную Лебедь, ну таких и получали, нимало не задумываясь до венца, очень ли весела оказалась участь сказочного красавчика, который стал возлюбленным феи или заколдованной Лебеди. Как правило, эти прелестницы оказывались годны только к платоническим воздыханиям, к очаровательным позам, взглядам и воздушным поцелуйчикам, умели волнующе вздымать свои нежные маленькие груди, но плотская мужская любовь – а мужчины в русском царском роду были весьма сластолюбивы и оснащены добротно! – вызывала у них в лучшем случае оторопь и стыдливые слезы, а в худшем – отвращение. Ах, кабы знали все те, кто имел возможность каждодневно лицезреть идиллические семейные отношения государей и их жен, что это всего лишь хорошая мина при плохой игре, это государственная политика, и каждая нежная улыбка государынь полита слезами ненависти к мужскому естеству вообще и к мужнему в частности. Как ни странно, от этих почти насильственных связей рождались дети, обуреваемые буйным сладострастием, и дочери ни в чем не уступали сыновьям. Вспомнить хотя бы сестрицу Мэри, великую княгиню Марию Николаевну, любимицу отца-императора… Мэри не раз и не два переполошила семейное гнездо своими любовными эскападами то с какими-то простолюдинами, то с героическим князем Барятинским. В конце концов она загнала в гроб законного супруга, этого утонченного распутника Макса Лейхтербергского, и нашла счастье с Григорием Строгановым [11]11
Об этом можно прочитать в романе Елены Арсеньевой «Звезда моя единственная», издательство «ЭКСМО».
[Закрыть].
Он, конечно, отнюдь не венценосец, но Мэри нужно от мужчины совершенно другое. Так же, как мужчине от женщины.
Но как угадать, чего ждать именно от этого мужчины и именно от этой женщины? Особенно если оба молоды, неопытны и внешнюю красоту принимают за внутреннюю? Ах, как ошибся, как ошибся Константин, когда рыжие волосы счел признаком телесной пылкости… Он влюбился в юную принцессу Саксен-Альтенбургскую до безумия. А надо было повнимательнее заглянуть в эти прозрачные, слишком светлые голубые глаза… Глаза цвета льда! Но он тогда еще очень мало знал о женщинах, он думал, что все они такие, как очаровательная танцовщица Милица Шверина, которой было поручено его телесное просвещение. Увы… Александра Фредерика Генриетта Паулина Марианна Элизабет, ставшая великой княгиней Александрой Иосифовной, оказалась не просто хладнокровной, а сущей ледяной глыбой! Это настолько обозлило Константина, что он навещал ложе жены как мог часто – не потому, что она вызывала в нем неистовую страсть, а просто из мести за ее пренебрежение. С кем спать, ему в ту пору было совершено все равно, лишь бы женщина была, но на самом деле он все время видел перед собой ту танцовщицу… Она уже умерла к тому времени от чахотки, но с тех пор театр был для него особенным, возбуждающим местом, там он находил себе любовниц, этих милых бабочек-однодневок, но поскольку был неутомим в любовных делах, всякую ночь после встречи с ними проводил с женой… Ох как она его за это ненавидела! И эту ненависть перенесла на Ольгу, которую отец нежно любил и которая чертами лица была похожа на него. А он в отместку презирал ее любимчика, своего старшего сына, слабовольного Николу, причем презирал его больше всего за то, чем сам грешил. За неумеренное сладострастие! Но оно выражалось у Николы не в том, что он под юбки всем подряд, горничным и матушкиным фрейлинам, лазил, как следовало бы сыну своего отца, а в том, что в любую свободную минуту неистово рукоблудничал и рисовал неприличные картинки – в меру знания предмета, конечно. Знание было таким слабым, что Константин Николаевич смотрел на эти художества, давясь от смеха. Мужское естество Никола срисовывал с жеребячьего, а женщины имели непомерно большие груди, но бедра такие узкие и плоские, что нарисованное естество должно было непременно порвать их крошечные лона. Конечно, Константин Николаевич не раз намекал жене, что инициацию Николы пора бы уже провести, но она все желала полагать его маленьким пупсиком, а за эти намеки буквально возненавидела и мужа, и откровенно привечаемую им Ольгу. К Верочке отношение было более снисходительное, ведь отец держался с младшей дочерью нежно, но довольно прохладно.
Да, судьба дочери беспокоила отца. Счастье женщины – так принято считать – в замужестве. На глазах у Константина Николаевича эта иллюзия не раз рушилась, словно карточный домик. Но он пребывал в идиллической отцовской убежденности, что его дочери непременно должно повезти. Вот только где взять супруга? Европейский брачный рынок перенасыщен невестами, однако женихов там не столь уж много. Как ни странно, большинство женихов принадлежит к русскому императорскому двору. Правда, император уже решил свести своего второго сына Александра с молоденькой датской принцессой, бывшей невестой покойного Никсы [12]12
Об этой истории можно прочитать в романе Елены Арсеньевой «Любовь и долг Александра III», издательство «ЭКСМО».
[Закрыть], но подрастают другие: Алексей, Никола и Костя, младший брат Оли, растут сыновья Мэри. А в Европе… Адольф Людвиг, племянник герцога Баденского, отъявленный, жестокий развратник, истерично претендующий на престол, – его можно пожелать только дочери самого лютого врага своего, – имеются еще какие-то недоростки в Швеции, да и все, кажется. Хотя есть еще молодой Георг… новоявленный, всего два года назад назначенный великими державами король греческий. А ведь неплохая была бы партия! Король, пусть даже какой-то несчастной Греции, – это звучит куда внушительнее, чем владелец одного из многочисленных крошечных германских герцогств. Эта партия устроила бы даже дочь императора! Но загвоздка в том, что сестра греческого короля Дагмар предназначена в жены Александру. И ее брат Георг никак не может жениться на сестре ее мужа – Марии. А почему бы в таком случае не подумать о Георге как о возможной партии для Ольги?.. На сегодняшний день это лучший жених в Европе, а Ольга, считал Константин Николаевич, достойна всего самого лучшего. Ему самому это поможет отвлечься от тех неудач, которые он претерпел на посту наместника Царства Польского, но главное, это будет очередная месть жене. А потом, выдав замуж любимую дочку, он сможет осуществить свою давнюю месту и устроить свою собственную жизнь так, как ему хочется.
За несколько лет до описываемых событий
Элени стала любовницей короля на другой день после их встречи на балу. Кто-то мог дивиться: как быстро! А Георгу казалось, сто лет прошло.
Полночи после бала он простоял у окна, всматриваясь в отдаленные очертания Акрополя и мечтая, чтобы чудо прошлой ночи повторилось. Но небо было безлунным, и дальний костер не рассеивал глубокую тьму. Между деревьями изредка мелькали тени, но тени загадочной женщины, пленившей его воображение, там не было, не могло быть: дом и сад теперь населила прислуга, наверное, завелись садовники, а может, охранники появились.
Ему нынче вечером был представлен весьма воинственный человек средних лет по имени Геннайос Колокотронис, с трудом терпевший на себе фрак и лакированные сапоги. Все в его внешности выдавало привычку к тщательно заглаженной фустанелле, царухам, белым чулкам с кальцодетами и прочей атрибутике истинного эвзона, как назывались воины, которыми он командовал. Колокотронису, который был не кем иным, как сыном знаменитого генерала Теодороса Колокотрониса, предстояло отвечать за охрану королевской особы. Очевидно, сей персонаж спектакля, который назывался «Начало правления короля Георга I», уже приступил к своим обязанностям.
В конце концов Георг свалился в постель, сморенный волнением и усталостью, и во сне снова и снова видел себя на балу, как он стоял, созерцая эту ослепительную красоту в обрамлении вызывающе алого платья. Впрочем, будь на ней даже черное или белое, она все равно выглядела бы ярче всех, и окажись ее лицо даже закрыто паранджой, она все равно была бы всех красивее! Он стоял, глядя на нее как безумный, желая ее всей душой и всем телом, и слушал щебетание княгини Софии о том, что она и ее дочь мечтают о счастье быть его проводниками в ознакомительной поездке по окрестностям Афин, которые они великолепно знают, а стало быть, могут показать королю самые интересные и красивые места. Все вокруг почтительно молчали, и если даже греки полагали, что куда более уместно короля знакомить со страной ее коренным жителям, а не заезжей француженке, пусть и имевшей перед этой страной определенные заслуги, и не ее дочери сомнительного происхождения, однако никто и словом не обмолвился – более того, ни на одном лице не отразилось даже недоумения, не то что разочарования. Впрочем, греки отлично умеют владеть мимикой. Если они и лишились с течением времен внешнего сходства с богами, некогда населявшими Элладу, то неподвижности черт, запечатленных в мраморе и переживших века, не утратили. Поэтому Георгу не дано было узнать, осуждали его подданные или смирились с его безумием и сочли, что, чем скорее мужчина получит свое от женщины, тем скорее он вновь обретет возможность смотреть вокруг, а не только на нее.
Это была снисходительность взрослых к балованному ребенку, от которого многого ждала страна. Ему еще предстояло подрасти, чтобы стать настоящим королем, на это взросление ему было отведено считаное время. Мудрые взрослые рассудили: пусть наиграется.
Собственно, они оказались правы, конечно.
Но вот пришло долгожданное утро, и Георг, еще лежавший в полусне, ощущал собственное распаленное, изнуренное желанием тело словно врага, замыслившего его погубить. Он знал, что на полдень назначено первое заседание правительства. Об этом ему вчера не единожды напомнил господин по имени Александр Родос Рангавис, бывший при временном правительстве министром иностранных дел и явно лелеявший надежду сохранить свой пост и при новом короле. Возможно, подумал Георг, следовало бы сейчас пригласить к себе министров, которые познакомили бы его с положением дел в Греции. Но он убедил себя, что разумнее сделать это в назначенное время – сначала хотя бы оглядевшись в этой стране краешком глаза.
Он взглянул на часы. Было шесть утра. Георг вскочил и выглянул в окно. Первым, кого он увидел, оказался Мавромихалис, уже переодетый в неизбежную фустанеллу и стоявший в тени олеандра: солнце даже в такую рань было довольно жарким.
– Лошади готовы, ваше величество, – крикнул он. – Княгиня Плакентийская и мадемуазель Элени тоже.
Георгу приходилось слышать, что Греция – страна мужчин, как никакая другая из европейских стран. Теперь, при словах Мавромихалиса, он в этом убедился.
Казалось, минул час, прежде чем он умылся и оделся. Чудилось, он никогда в жизни не двигался так медленно! На самом деле прошло едва ли десять минут.
Стоило ему вскочить в седло веселого крапчатого конька, который, как ни был Георг ошеломлен тем, что с ним происходило, мгновенно понравился ему, как из-за угла дворца появилась, сопровождаемая Мавромихалисом, всадница в золотистой амазонке на золотистой кобылке. Солнце играло в складках платья дамы и на атласистых боках лошади, и Георг невольно зажмурился от счастья. Вот уже который раз за те сутки с небольшим, что он пробыл в этой невероятной стране, он спрашивал себя, во сне он видит происходящее или это реальность.
– Княгиня Плакентийская просит извинить ее, – сообщил Мавромихалис, взбираясь на серого мерина и храня на лице выражение самое невозмутимое. – Она не сможет исполнить обещание, которое дала вашему величеству. Она выехала утром, но почувствовала себя плохо. Однако мадемуазель Элени готова сопровождать вас.
Георг пробормотал какую-то ерунду насчет того, что-де глубоко сочувствует княгине. «Госпожа София заслуживает награды!» – подумал он восторженно.
От дворца прибежал какой-то малый и стал делать знаки Мавромихалису. Тот наклонился с седла, выслушал и выпрямился с обеспокоенным выражением:
– Мне сообщили, вы не позавтракали, ваше величество?!
Георг бросил на него лютый взгляд и с силой хлопнул коня по боку. Тот с места пошел вскачь. Король слышал, как рассмеялась Элени, – душа у него перевернулась от этого смеха! – и до него донесся цокот копыт ее лошади.
Он придержал коня, и Элени оказалась рядом.
– Вы ведь еще не видели Афин, ваше величество? – спросила она.
– Я вообще ничего не видел. Как ни странно, в Стамбуле, где у меня была краткая остановка, я успел за час повидать больше, чем за сутки в Афинах. Я ведь приехал под вечер, весь путь от Пирея мы прошли в темноте… Я, правда, хотел погулять ночью по саду, но…
– Ночью гулять в незнакомом месте небезопасно, – серьезно сказала Элени, и Георг испытующе глянул на нее. Поняла она его намеки на их встречу в Стамбуле и ее ночные танцы у костра? Или тут понимать нечего, а Георг просто спятил от вожделения? Похоже на то… – Хотя Василикос Колос, дворцовый сад, воистину великолепен. В этом заслуга королевы Амалии, этот сад был ее главной заботой и любимым дитятей – единственным, к ее несчастью. Ну и еще мода. Она, видите ли, ввела в моду особый фасон платья, он так и называется – «амалия». Нечто среднее между традиционной греческой одеждой и европейским платьем. Многие дамы были вчера в амалиях на балу.
– А мне казалось, что традиционная греческая одежда – хитон и туника, – сказал Георг.
– Туника – это у римлян, – с улыбкой поправила Элени. – И было это в античные времена. Но я забыла о своих обязанностях гида! А любой из них сказал бы, что королевский дворец – не самое лучшее здание в Афинах. Оно слишком напоминает казарму.
Георг оглянулся. Он впервые увидел дворец на расстоянии. И в самом деле, довольно унылое сооружение. Бедность фасадов несколько сглажена белой мраморной колоннадой, однако если бы ее не было, дворец можно было принять за какую-нибудь мануфактуру.
– Странно, что германцы не могли придумать ничего лучше в виду величайших памятников архитектуры, – сказал он. – Видимо, на немецкую фантазию не действует аттическое небо.
– Соперничать с афинской древностью нелегко, – со знанием дела заявила Элени. – После королевского дворца самое замечательное здание в городе – университет. Вы увидите, что, строя из нентеликского мрамора, трудно сочетать с ним современную архитектуру. Стараясь приблизиться к древней простоте, строители переходят в сухость, что и произошло при сооружении королевского дворца, а мечтая об античных украшениях, они впадают в излишнюю изысканность…
Георг озирался по сторонам. Конечно, что касается архитектуры, Элени права. Но стоит дворец на прекрасном месте! На самом возвышенном и открытом! Отсюда видны море, острова, Акрополь, Юпитеровы колонны – словом, все Афины.
Они ехали по Стадии, улице, соединяющей две главные площади: Омния и Синтагма. Прямые улицы и в линию построенные дома придавали Афинам вид европейского города. Зеленые решетки на окнах и полосатые маркизы ксенодохей [13]13
Гостиниц (греч.).
[Закрыть]и магазинов напомнили Георгу Италию. На каждом шагу славнейшие отголоски древности и освободительной войны сталкивались с современной жизнью. Улицы Минервы и Ксенофонта пересекались улицами Колокотрониса, Байрона, Ипсиланти; подле мраморной стены Адриана виднелась турецкая мечеть, обращенная в тюрьму; на месте аллеи Платона маршировали, высоко вскидывая ноги, эвзоны и гремел барабан.
Король подумал, что, хотя европейский стиль весьма сильно нивелировал Афины своими отелями, вывесками и модами, но город не потерял самобытности. Греческие экипажи – Элени сказала, что они называются схимы, – в точности напоминали обычные кареты, однако кучера у них были в фустанеллах и алых фестонах. В экипажах сидели дамы во французских шляпках и мантильях, но в окнах домов и на улице то и дело мелькали женщины в национальных красных шапочках с золотой кистью.
Георг был изумлен, как много народу кругом.
– Афиняне рано встают, чтобы переделать как можно больше дел до сиесты и улечься в постель, – пояснила Элени. – К тому же нынче базарный день.
– Базарный день? – переспросил Георг, хотя в голове у него звучали совсем другие ее слова: «улечься в постель…»
По улице брели ослы с привешенными по бокам корзинами зелени или огромными кувшинами с молоком и свежей водой, и погонщики в черных шароварах шли позади, подгоняя скотину своими комболои – четками. На вывесках славные имена древности сталкивались с обыденными предметами: Фемистокл работал тут башмачником, Эндимион пек хлебы, а Анаксагор подписал свое имя под большими ножницами. Мелькнула даже табачная лавка Диогена!
Базар, примыкавший к коринфской колоннаде старого рынка, пестрел живописной толпой. На разостланных на земле циновках навалены были груды арбузов, фиг, гранатов, «сумасшедших яблок» или мелизанов [14]14
Так в Италии называют баклажаны.
[Закрыть], свежей коринки – единственного продукта, который Греция поставляла в Европу… На больших прилавках стояли кадки с оливами, корзины со всякой зеленью, блюда с жареной рыбой. Продавцы кричали оглушительно-звонко. В одном углу приютился у столика меняла, благоразумно прикрыв свои червонцы запертой на замок проволочной сеткой; в другом слепой нищий, живописно драпируясь рваной курткой, выставлял незрячие глаза, похожие на глаза мраморной статуи. И в густом гуле говора и брани на тысячу тонов повторялись слова «драхма» и «лепта», такие же постоянные, как вспомнившийся Георгу лондонский вечный крик «Six pence!».
Элени придержала коня, и Георг остановился рядом, изумленно оглядываясь. Больше всего его поражало полнейшее отсутствие внимания к его персоне в народе. Впрочем, Мавромихалис попытался было прикрикнуть на людей, громогласно объявив, что едет король, однако Георг сердито глянул на него, и тот умолк. Георг хотел быть сейчас незаметным, он жаждал увидеть свою страну изнутри. Но самое главное, он не хотел, чтобы помешали его общению с Элени. Волнующее предчувствие грело ему сердце. Он знал, что эта поездка навсегда запомнится ему…
Каждый вокруг был занят своим делом. Возможно, знай кучка поденщиков, которые в укромном углу перекусывали черными оливками, что перед ними новый король греческий, они озирались бы менее сонно… Возможно, знай рыбак, у которого поп в потертой рясе торговал круглую золотистую камбалу, кто перед ним, он поднял бы радостный шум… А может быть, и не поднял, потому что нет народа, более презирающего верховную власть, чем греки, ведь в их стране родилась некогда демократия… Она и погубила государство, но факт есть факт: все греки по натуре демократы. Впрочем, Георг только радовался невниманию к себе, продолжая с изумлением осматриваться.
А изумляться было чему! Никогда в жизни он не видел столько поцелуев, как здесь! Это были ни к чему не обязывающие знаки приветствия: торговец целовался с торговцем, продавец – с покупателем…
– О, – воскликнул Георг. – Отчего при дворе нет этого обряда? Отчего наш день не начался с него?
– Вы так сильно мечтали облобызаться с Мавромихалисом? – Элени расхохоталась.
– Вовсе не с ним, – буркнул Георг, подавая своего коня к ее. – Я бы хотел с вами поздороваться по этому обычаю.
Возможно, невинной девушке или добродетельной даме эти слова показались бы дерзкими, однако Георг готов был поставить свой титул против горсти оливок, что Элени не была ни той, ни другой. И она отлично знала его желание… Только он никак не мог понять, поехала она с ним потому, что испытывает такое же желание, или ей просто нравится насмехаться над королем, изнуренным страстью.
Она снова смотрела исподлобья. Тени от ресниц ложились на щеки, чуть порозовевшие. Георг не смог сдержать стона…
– Прошу прощения, ваше величество, я не мог пробиться к вам через толпу, – услышал он голос Мавромихалиса и застонал снова – на сей раз от чрезвычайной досады.
– Я хочу пить… – Губы Элени приоткрылись в улыбке… Георг зажмурился. – Здесь неподалеку хороший кафенес. Мы сможем там утолить жажду.
При этом она взглянула на Георга, и того поразила рассчитанная двусмысленность ее слов.
Кое-как всадники выбрались из базарной толпы, причем Георг страстно мечтал, чтобы Мавромихалис потерялся, но он больше не отставал. Они проезжали кафенесы, псаротаверны и кутуки [15]15
Кофейни, рыбные таверны и маленькие дешевые трактиры.
[Закрыть]без остановки и наконец оказались на выезде из города.
Кафенес, о котором говорила Элени, был невелик, но очень опрятен. Под сенью олив стояли два или три столика, земля кругом была чисто выметена. Посетителей не было ни одного, что очень обрадовало Георга.
Навстречу выбежал мальчик лет двенадцати, красивый, как Гиацинт, пленивший некогда Аполлона. Он был одет в красные шаровары и короткую синюю безрукавку на голое тело. Черные кудри кольцами вились вокруг лица. Белоснежное полотенце было перекинуто через руку. Лицо его выражало нетерпеливое ожидание, которое при виде приехавших сменилось разочарованием. Георг, как ни был он взволнован, не мог не удивиться: кафедзи не жалует посетителей?!
Они спешились и вошли в кафенес. Против дверей был прилавок, уставленный шербетами и лакомствами, по углам в особенных подставках стояли длинные чубуки, а на столиках находились маленькие жаровни с углем, тлеющим в пепле, и железные щипчики.
– По местному обычаю кофе варят особо для каждого посетителя и на его глазах, – пояснила Элени. – Здесь презирают турецкий обычай готовить кофе в одной жаровне.
– А где Васили? – небрежно спросил Мавромихалис у юного кафедзи.
– В самом деле, – поддержала Элени. – Где твой брат, Адони?
Георг не смог сдержать усмешку: это неправдоподобное имя подходило мальчику необычайно!
– Васили… болен, – пробормотал он.
– Болен, вот как? – удивилась Элени. – Не могу поверить, чтобы этакий Геракл мог захворать.
– Болен, – упрямо провторил Адони, – и выйти не может.
– Так он в доме! – Элени взглянула на лесенку, которая вела на второй этаж. – Позови его, коли так, не то мы сами к нему пойдем.
– Его нет, – мотнул головой Адони. – Он отправился навестить друга и там заболел.
– Ну скажи ему, – усмехнулась Элени, – что гости его спрашивали и желали ему здоровья. А пока подай нам чего-нибудь прохладительного.
Мальчик убежал с явным облегчением. Это показалось Георгу странным.
– Кто он такой, этот Васили?
– Васили, – пробормотал Мавромихалис, – это…
– Васили – сын клефта и сам клефт. Еще три года назад он гулял в Гиметских горах и подстерегал проезжих на дорогах. Его отец не стеснялся брать пленных, чтобы получить за них выкуп. Васили в таком замечен не был, однако с особым удовольствием грабил англичан и немцев. Русских только не трогал, потому что многие греки с великой симпатией относятся к русским. Да и он из них. – В голосе Элени звучало неудовольствие.
Георг тоже почувствовал себя уязвленным. Русские! За что их любить? За сходство веры и обычаев? Варварская страна! Но очень богатая и сильная, хотя поражение в Крымской войне выставило ее в глупом свете… И все же сестричка Дагмар сделает хорошую партию, если выйдет за русского! Русских можно презирать и ненавидеть, но все же стоит сохранять с ними хорошие отношения. Не дразнить медведя, как говорят цивилизованные люди.
Появился Адони и принес на подносе стаканы с розовым лимонадом и отдельно две трубки с длинными чубуками. Золотистый табак в них поднимался вверх горкой и длинной бахромой висел по краям.
– Греки особенно любят, когда табак набит таким образом, – пояснила Элени, заметив удивление Георга. – Это называется выкурить трубку со сливками.
Она достала из кармана, глубоко запрятанного в складках платья, маленькую изогнутую трубку и подала ее Адони:
– Набей и мне тоже. Да только без сливок.
Георг не мог прийти в себя от изумления.
– Разве вы никогда не видели цыганок с трубками? – Элени смотрела лукаво.
Он онемел. Цыганок? Это намек? Это она была в Стамбуле?!
Адони принес трубку, и Элени коснулась чубука губами. Это движение было настолько чувственным и вызывающим, что Георг невольно заерзал на стуле. А она то разжимала губы, то снова обхватывала ими чубук, иногда посасывая его. Смотреть на это было невыносимо…
Георг слышал, что в некоторых странах есть женщины, которые ласкают мужчину губами. Ему не приходилось этого испытывать, но моряки, которых он знал, рассказывали, что это потрясающее ощущение.
Мавромихалис вдруг закашлялся и отложил трубку. А Георг даже не начинал курить, он только и мог, что смотреть на Элени. Вдруг она встала и, подхватив подол амазонки, двинулась к лестнице.
– Госпожа, моего брата нет дома! – воскликнул Адони.
– Я не верю, я должна сама посмотреть…
– Не мешай, мальчишка, – буркнул Мавромихалис. – Или ты забыл, кто я? Как бы твой брат еще сильнее не разболелся!
Адони зыркнул исподлобья, строптиво дернулся, но тотчас покорно наклонил голову и принялся ожесточенно протирать прилавок.
Георг почувствовал себя неловко. Похоже, Мавромихадис ненавидел этого Васили. Но почему они тогда приехали в его кафенес? Разве других нет? Ему стало неуютно, захотелось уйти.
– Хотите увидеть, как живет бывший клефт? – обернулась Элени. – Мы только взглянем и уйдем, – добавила она, покосившись на Адони. – Твой брат позволил бы нам, я знаю.
Мальчик не поднял головы.
Элени шла впереди. Георг, моряк, для которого свято правило, что по лестнице – тем более на корабле – женщина всегда должна идти за мужчиной, чтобы он не мог даже нечаянно заглянуть ей под юбку, следовал за ней, не отрывая глаз от высоко поднятого подола и загорелых ног. Сначала ему показалось, что на Элени надеты чулки такого необычного цвета (он привык, что чулки на приличных дамах только белые… ну в ее принадлежности, вернее непринадлежности, к этому сословию он уже не сомневался!), потом понял, что ноги голые. Никаких нижних юбок тоже не было. Может быть, она и корсета не носит? Амазонка надета на голое тело?!
Теперь он думал только об одном: как в этом убедиться?
Они оказались в небольшой комнате, где стояла только оттоманка с горкой черных и красных подушек и тонким войлочным одеялом, сложенным в ногах. В углу висели иконы, но первым делом Элени задернула занавеску и скрыла суровые лики. Потом повернулась к Георгу и улыбнулась так, что он едва не лишился сознания от вожделения. Боль в чреслах была невыносимой. Потом она расстегнула два-три крючка на лифе амазонки – и вдруг проворно высвободилась из нее и стояла, поводя бледно-оливковыми плечами. Она взяла кончиками пальцев свои коричневые соски и приподняла груди. Взгляд ее, устремленный в глаза Георга, был взглядом бесстыдной, бездумной самки, жаждущей самца.
И он забыл под этим взглядом все – кто он, где и откуда, зачем в этой стране и каково его призвание… Он думал только о женском теле, отданном в его власть и ответно владеющем им.
Георг даже не затруднил себя раздеванием – только расстегнул брюки. Он слишком долго алкал, чтобы неторопливо утолять жажду. Все свершилось мгновенно, после нескольких почти мучительных содроганий. Он приподнял мокрый от пота лоб с плеча Элени и хрипло спросил:
– Когда… снова?
– Я приду ночью. Я знаю тайный ход в сад, а оттуда есть дверь во дворец… Приду к тебе!
Эти простые слова звучали как клятва, и Георг сразу поверил, и успокоился, и поднялся, и, смущаясь, приводил себя в порядок, с восхищением и болью глядя, как она закрывает свое стройное тело платьем. Он успел заметить, что ее стыдное место покрыто густым черным пухом, такой же был на внутренней поверхности бедер и под мышками. В этом было нечто звериное, откровенное, бесстыдное до безумия, и Георг ощутил, что им овладевает новый приступ вожделения.
– Сейчас мы должны уехать. А то вдруг вернется Васили… – Элени проворно застегнула платье и расхохоталась сытым, мстительным смехом, как если бы предвкушала такую встречу, но точно знала, что она не состоится.
И вдруг Георг вспомнил, где уже слышал имя Васили… Не далее как вчера от княгини Софии! Васили был тот мужчина, с которым Элени некогда танцевала вызывающе эротичный цифтэтэли, а потом рассталась с ним, потому что он был предан русским, которых Элени ненавидела. Уж не нарочно ли она привезла Георга сюда, чтобы отдаться ему именно здесь? Тогда это и в самом деле месть.
Любой другой человек, да что другой, сам Георг – прежний, каким он был только два дня назад, – разозлился и возмутился бы. Но он – он теперешний – мог только ответить Элени такой же мстительной улыбкой и почувствовать себя торжествующим победителем над ее прежней любовью.
