Текст книги "Последняя женская глупость"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Александр Бергер
7 ноября 2001 года. Соложенка

Женщина, которая нашла убитую Римму Тихонову и вызвала милицию, была следователю Бергеру дважды тезкой – по имени и отчеству. Правда, не однофамилица – фамилия у нее была Калинникова. У Александры Васильевны Калинниковой уже полгода не работал телевизор, отремонтировать его в деревне Соложенке было негде, в Семенов везти – накладно, вот Александра Васильевна и ходила каждый вечер к молодой соседке смотреть передачи. Как заявлялась в семь-восемь, так и уходила в десять-одиннадцать, по очереди перебирая все каналы. А если не было ничего интересного, включала видеомагнитофон и смотрела какие-нибудь старые фильмы. «Девчата», к примеру, или «Весна на Заречной улице», или «Добровольцы». Видеокассет с хорошими фильмами было много.

По ее словам, хозяйка Римма Тихонова совершенно ничего против этого не имела – телевизор стоял на первом этаже в комнате, а она обычно устраивалась со своей работой или просто с книжкой на кухне или в спальне на втором этаже. Даже когда она была в городе, позволяла Александре Васильевне приходить и смотреть телевизор сколько угодно. Тем более что та вообще за домиком Риммы приглядывала в ее отсутствие, а иногда и на огороде возилась, если были время и силы. Это летом. А в холодное время, когда Римма приезжала в Соложенку от случая к случаю, Александра Васильевна топила печи и поддерживала в доме чистоту, чтоб можно было в любую минуту заявиться – и застать там порядок и уют.

Она уверяла Бергера, что Римма свой дом в Соложенке очень любила, но к огороду ее и на вожжах было не подтащить. И когда он совсем уж неприлично зарастал, Александра Васильевна все-таки находила часок-другой прополоть и окучить морковку-петрушку и всякую такую мелочевку, которую Римма каждую весну торопливо совала в землю, уверенная, что в этом-то году будет заниматься землей исправно. Но свободного времени потом не оказывалось, вот и приходилось надеяться на помощь соседки.

А у Александры Васильевны какие особенные заботы? Свои пятнадцать соток сада-огорода при доме да еще делянка картошки за селом – десять соток, корова, хрюшка, две козы, семь кур с петухом, пес Бобик и блудливая кошка Зинка. Правда, работать в службе Александра Васильевна не работала, того, что выручала на семеновском базаре за плоды своих трудов, на жизнь вполне хватало. К тому же племянник с женой ей регулярно платили кое-какие деньжата за то, что присматривала за их сыном.

Славику было десять лет, но в школу он не ходил. Опять же за деньги к нему дважды в неделю ходила учительница из соложенковской школы, худо-бедно учила читать и писать. По-хорошему Славику надо было ходить в специальную школу, потому что он считался умственно отсталым ребенком. Но Александра Васильевна предпочитала называть его так, как называли в старину: блаженным либо юродивеньким. Славик в школе никак не мог прижиться – у него начинались припадки от страха. Нет, его никто там не бил, не пугал – просто он боялся людей, а отчего, никто не мог понять. Неведомо ведь, что там происходило, в его крохотном умишке, какие тучи там клубились. Он даже отца с матерью… не то что боялся, но дичился. Вот бабу Шуру не дичился. Учительницу Любовь Михайловну не дичился, ну еще пятерых-шестерых соложенковских жителей. И кроме них – Римму.

– Он ее даже мертвую не испугался, – рассказывала Александра Васильевна Бергеру. Она поминутно смаргивала слезы со своих небольших, очень ярких темно-карих глазок, но все же ясно было, что в очередной раз повествовать о том, как она нашла убитую соседку, причиняет ей не столько боль, сколько удовольствие. Бергеру довольно часто приходилось сталкиваться с такой словоохотливостью свидетелей, и, хоть его это несколько коробило, все же болтливый свидетель лучше молчаливого, поэтому он сам молчал и внимательно слушал, изредка поощряюще кивая. Впрочем, Калинникову и не требовалось поощрять!

– Я чуть не упала, аж ноги отнялись, когда заглянула в комнату, – а она вон в том кресле сидит, голова набок, вся в крови. – Александра Васильевна перекрестилась. – А Славик подошел, стал на нее смотреть. С той стороны зайдет, с этой… Наверное, он даже не понял, что она мертвая, решил, что это игра такая. Риммочка с ним часто играла, они шептались, секретничали… Я думала, он в крик ударится при виде ее, а он – ничего. Смотрел, смотрел… Там на полу валялись бумажки какие-то, видать, из рук у нее вылетели, он все поднял, аккуратно на столе сложил. Видеомагнитофон выключил – фильм кончился, а телевизор все работал…

Он знал, что Риммочка беспорядка не любила, у нее, может, огород и заросший был, зато в доме все чистенько, аккуратненько, все сверкало. И Славик у нее никогда не сорил, вещей не разбрасывал, всякую мусоринку норовил подобрать, если замечал. Риммочка с ним такая ласковая была, своих детей не имела, вот она чужих и привечала.

Я ей вот буквально на днях сказала: «Риммочка, вам первым делом нужно ребеночка родить, как только с Григорием Александровичем зарегистрируетесь!» А она грустно так усмехнулась: «Ну я уже завела себе одного ребенка. Причем весьма капризного!» Не пойму, она это про Славика говорила, что ли? Ну какой же он капризный, он очень тихий.

Риммочка вечно ему что-нибудь дарила, конфеты из города привозила, игрушки, раскраски – ну и он угождал ей как мог. Хоть и блаженненький, а понимал, кто его жалеет, кто к нему добрый. Она его рисовать научила, его теперь от альбомов, да ручек, да фломастеров и не оторвешь. Ой, этих ручек она ему передарила – не сосчитать! Бывало, как увидит у нее новую ручку, так давай просить. Нет, он не выпрашивает, мол, дай, а просто так сядет в уголке и смотрит, смотрит жалобно… Она посмеется и отдаст ему, чего он хочет. Конечно, для нее это пустяк, а для мальчонки такая радость… Правда, Славик, она тебе всегда все дарила, что ты хотел?

Александра Васильевна ласково обернулась к худенькому мальчику, пожалуй, слишком маленькому и худенькому для своих десяти лет. Ну что ж, не всем же быть акселератами! К тому же, вспомнил Бергер, ребенок болен. Хотя выглядел-то он вполне нормально: тонкие черты лица, высокий лоб, глаза хорошие, – только выражение в них какое-то… не то испуганное, не то задумчивое, а скорее все вместе. И отвечал он, когда к нему обращались, не скоро, чаще всего приходилось вопрос снова задать, тогда он обронит словечко.

– Славик, правда, Риммочка тебе всегда все дарила? – снова сказала Александра Васильевна – и аж руками всплеснула, когда он вместо того, чтобы кивнуть, вдруг покачал головой:

– Не-а.

– Да как же тебе не стыдно! – возмутилась Александра Васильевна. – Чего она тебе не подарила, ну чего?!

Славик насупился, отвесил нижнюю губу, опустил глаза.

Бергер тяжело вздохнул. У него не было времени ни выслушивать пререкания бабки с внуком, ни утешать плачущего мальчишку. А то, что у Славика слезы на подходе, и слепому ясно. Еще не хватало!

– Ты с пола-то, кроме бумажек, что-нибудь подбирал? – спросил он, пытаясь отвлечь мальчика, но тот, как надулся, так и стоял, не поднимая глаз. Только чуть головой покачал – ничего, мол, а ни словечка из себя не выдавил. Слез, впрочем, тоже лить не стал. На том спасибо!

Бергер снова, уже не первый раз перебрал бумаги, лежавшие на столе. Та самая рукопись, которую редактировала Римма Тихонова перед смертью. Титульного листа нет, не известны ни название, ни автор, а впрочем, какое это имеет значение? На страницах кое-где пометки карандашом или чернилами, знаки вопросов или восклицательные знаки. Наверное, там, где редактору что-то особенно нравилось или не нравилось. И это теперь не имеет никакого значения… Некоторые страницы были забрызганы кровью.

Бергер взял один листок, пробежал глазами отчеркнутый абзац, рядом с которым стоял восклицательный знак:

«…Тут я решил показать свою образованность и поведал о восхищении, кое вызвало у меня созерцание скульптурной группы Бернини „Экстаз святой Терезы“, виденной в церкви Санта-Мария делла Виктория. Святая изображена в экстазе божественной – и в то же время такой естественной любви, этот прелестный юный ангел со стрелой в руке как будто хочет обнажить ей грудь, чтобы пронзить сердце, а как он смотрит на измученную любовью женщину!

– Какое божественное искусство! – пылко воскликнул я. – Какое сладострастие!

Отец Филиппо слегка качнул головой, и в чертах его появилась печаль.

– Какая жалость, – сказал он негромко, – что эти статуи легко могут вызвать мысль о мирской любви!..»

На взгляд Бергера, в этом отрывке не было ничего, способного вызвать такое уж внимание редактора. Но почему-то ведь отметила его Римма Тихонова этим своим щедрым восклицательным знаком. Почему-то эти слова восхитили ее. Или, наоборот, огорчили? Не потому ли, что здесь речь идет о любви?

По этой странице, исчерканной синими чернилами, особенно щедро рассыпались красные капельки…

Интересно, не эти ли слова спровоцировали Бронникова спустить курок? Он отрицает, что убил свою подругу из ревности, но, может быть, все-таки…

– Александра Васильевна, – повернулся Бергер к соседке, которая притихла, прижимая к себе внука, – при первом опросе, когда с вами ваш участковый говорил, вы показали, что в этот день в Соложенку приезжал Григорий Александрович Бронников. Но время не назвали. Забыли? Или не помните точно?

– Как не помню? – отчего-то обиделась Александра Васильевна. – Точно помню! Я крыльцо подметала, когда он мимо проехал. У него «БМВ» такой темно-зеленый. А Римма на своем крылечке стояла, уж не знаю, то ли она его ждала, то ли просто воздухом подышать вышла. Но как только он из машины начал вылезать, Римма вдруг повернулась и ушла в дом. Уж не знаю – может, они в ссоре были, хотя он такой приятный человек, Григорий Александрович…

Бергер посмотрел на соседку испытующе. Наверняка она еще не знает, что этот «приятный человек» подозревается в убийстве своей любовницы. Иначе не стала бы его нахваливать. За годы работы в районной прокуратуре, то есть фактически – по деревням, Бергер успел узнать: деревенские – народ крайне осторожный.

– Стало быть, Риммочка в дом пошла, – повторила Калинникова. – А на крылечке приостановилась и мне крикнула: Александра, дескать, Васильевна, не забудьте, что сегодня вторник, а значит, «Зимнее сердце» по шестому каналу не в восемь начнется, а в семь, смотрите не опоздайте. У вас ровно четыре часа осталось! Ну а если от семи отнять четыре, то и выходило, что разговаривала она со мной в три. В последний разочек… – жалобно протянула Александра Васильевна.

– А во сколько Бронников обратно поехал? Не обратили внимания?

– Не обратила, – огорченно сказала соседка. – Я в теплицу пошла, а оттуда ничего не слышно, что перед домом делается, на улице. Вот и пропустила машину, виновата.

Бергер кивнул. Ну понятно – в семь Калинникова пришла смотреть это самое «Зимнее сердце» и обнаружила труп Риммы Тихоновой. Убийство, значит, произошло с трех до семи – точнее, как значится в заключении эксперта, «смерть предположительно наступила между пятнадцатью и девятнадцатью часами».

Застрелив любовницу, Бронников спешно вернулся в город, отправился в бильярдный клуб «Карамболь», где слыл завсегдатаем, и весь вечер гонял там шары. Поразительное хладнокровие! Он алиби себе надеялся обеспечить, что ли? В принципе, это могло бы ему удасться. Если бы Калинникова не нашла Римму тем же вечером, тело могло пролежать в пустом доме и до завтрашнего дня, и до послезавтрашнего, и тогда установить время смерти было бы гораздо труднее. И Бронников вполне мог бы смастерить себе алиби, пусть и шаткое. Он же не знал, что Александра Васильевна придет смотреть «Зимнее сердце»!

Нет, почему не знал? Отлично знал. Он не мог не слышать, как Римма крикнула соседке, что ждет ее через четыре часа. Или все-таки не слышал?

А может быть, он, Бергер, переоценивает хладнокровие Бронникова? Вот ведь бросил же он пистолет, а потом вернулся за ним…

Наверное, после убийства Бронников был в таком шоке, что совершенно утратил контроль над собой, вот и кинулся сломя голову в этот «Карамболь». Любитель психологических надломов Федор Михайлович Достоевский счел бы, что стуком шаров Бронников надеялся заглушить грохот выстрела, все еще звучавшего в его голове. Хотя, впрочем, какой там такой уж особенный грохот у «вальтера» калибра 5,6? Пуля даже не прошила голову убитой насквозь, застряла в мозгу…

Надо будет завтра же предъявить Бронникову результаты вскрытия. Бергер знал: порою чтение сухих, протокольных, невыразительных строк, описывающих положение тела после смерти, перечисляющих содержимое желудка, к примеру, скупо описывающих огнестрельное ранение или состояние черепа, из которого была извлечена пуля, производит на убийц самое неожиданное действие. Человек иногда только при таком вот чтении начинает соображать, что он сделал, что натворил! Жаль, болен эксперт Григорьев, не проведена пока что баллистическая экспертиза, но результатов вскрытия, может быть, окажется достаточно, чтобы произвести на Бронникова особое впечатление?

Ну а если нет… Если нет, то надо будет показать ему еще одну страницу – заключение экспертов. Ту самую, где указано, что Римма Тихонова была на момент своей смерти беременна. Срок, правда, совсем небольшой – две недели, но факт налицо.

Интересно, Бронников убил вместе с женой своего собственного ребенка? Или все-таки чужого?

Бергер положил на стол страницу, которую все еще держал в руках, и подумал: а Римма-то Тихонова знала о своей беременности или нет? Наверное. О чем же еще она могла говорить соседке, мол, уже одного капризного ребенка завела себе?

Никита Дымов
24 октября 2001 года. Нижний Новгород

– Ну вот, теперь вы практически и дома, – сказала она.

– Ага, – буркнул Никита и нервно дернулся на сиденье. Взялся за ручку двери и замер.

Странно, что она остановилась именно здесь. Метров сто до его дома осталось, могла бы и довезти. Спасибо и на том, конечно, только как-то очень внезапно она остановилась. Надоел он ей, что ли?

По идее, ему следовало сейчас поблагодарить даму и вылезти из гостеприимной «Ауди». А как быть с платой за проезд? Все-таки она везла его чуть ли не от самого Семенова, час в дороге… Конечно, у Никиты с собой всего ничего, но чем богаты, так сказать. Однако как предложить деньги такой женщине? Мягко говоря, не бедной, это по всему чувствуется. Еще пошлет… Таким же мягким голосом, с теми же изысканными интонациями, с которыми говорила с ним в пути. Знавал он таких вот внешне вполне благовоспитанных дамочек – при случае умеют так размазать человека словесно, что диву даешься, в каком вузе преподают такую науку побеждать. Нет, он все-таки должен ей что-то такое пробормотать, типа, нельзя ли мне как-нибудь отблагодарить вас за вашу любезность… Ага, а она скажет: трахни меня!..

Честное слово, у него уже был подобный случай. Правда, та дама подвозила его не из Семенова, а всего лишь с Автозавода, где отмечали день рождения одного актера из ТЮЗа, однако это не суть важно. Она была молодая, красивая, но Никита на нее никоим образом не запал, поэтому не имел ни малейшего желания исполнить ее желание, тем паче – в машине. А она не унималась. Похоже, его оторопь ее только пуще раззадорила. Заблокировала дверцы с помощью пульта, сунула его себе под задницу и говорит: «Трахни меня, тогда отпущу». Никита только и мог, что брякнул: «Извини, не могу, я ведь голубой!» Она еще долго пыталась уверить его, что он никакой не голубой, а бисексуал, но в конце концов жутко рассердилась, обложила его совершенно убийственным матом и распахнула дверцу. Но только Никита ступил на землю, она рванула машину с места, он упал, вывозился жутко… Противно.

А вдруг и эта незнакомая дама устроит что-нибудь вроде? Хотя не переоценивает ли он свои чары? Она отнюдь не смотрит на него голодными глазами, не играет ими, взгляд у нее скорее задумчивый, отрешенный. Был какой-то промельк нежности в голосе, в улыбке, но только один раз, когда она сказала: «Господи, какое же вы еще дитя!» Да, в самом деле, он по сравнению с ней жуткий мальчишка, ну в дети ей не годится, конечно, а в младшенькие братишки – в самый раз.

Черт, а ведь он даже ее имени не спросил! Время в пути промелькнуло как-то слишком быстро. Рассказывал про свои злоключения – разоткровенничался по-страшному! Что-то в ней было такое, что внушало полное доверие. Такое чувство, что все, что с ним связано, ее необычайно интересовало. Да ну, чепуха какая. С чего бы это? Просто мимолетное любопытство! Так или нет, однако Никите уже через минуту казалось, что они знакомы давным-давно. Имени не знает, а от ощущения, будто хорошо, даже близко знакомы, – не отвяжешься. Даже странно.

Ну и вот, он ей все выложил, и факты, и подозрения, а потом они вместе обсуждали, что все это могло значить, было ли это спланированным покушением или случайностью. Незнакомка больше слушала, изредка вставляя вопросы, которые сразу усмиряли смятенное метание Никитиных мыслей, заставляли сосредоточиться. Даже странно, что женщина может настолько логично рассуждать! Это и помогало Никите, и странным образом раздражало его – где-то на краешке сознания. Обидно, что он, мужчина, не способен выстроить такую стройную цепочку умозаключений, а она – запросто. Женщина! С другой стороны, она, конечно, старше, у нее жизненного опыта побольше…

Короче, объединенными усилиями они пришли к выводу: на свете нет ни единого человека, который мог бы настолько желать смерти Никиты, чтобы тратить время и силы на организацию покушения. Он и сам был уверен: ну нет у него врагов. С мужчинами делить ему было нечего, никому дорогу он не перешел. Женщины, девчонки, которых он отвергал? Он делал это с такой обворожительной улыбкой, так мягко и добродушно, что они продолжали оставаться Никите добрыми подружками. Ему никогда не было жаль поиграть для них глазами, и у многих, самых закоренелых дурочек всегда оставалась надежда, что, может быть, пройдет время… Нет, Никита терпеть не мог, когда его безоговорочно покидали, когда количество умильно взирающих «подружек» уменьшалось. Он умудрился даже с той нервной особой, любительницей трахен-бахен в автомобиле, как-то поладить: она при встречах продолжала лезть к нему в штаны, но только взглядами. Виртуально! Точно так же он научился мило отделываться от приставаний особей мужского пола.

Конечно, была еще Светоня… Смугленькая травести из драмтеатра, более-менее хорошенькая, но простоватая, несмотря на подобие внешнего лоска, так и оставшаяся девчонкой с Автозавода, какой она и была. Вдобавок Светоня чем-то походила на таракашку или другое противное насекомое – столь же неотвязное. Она Никите просто-таки прохода не давала, норовила навялиться в гости, а когда он отнекивался, приходила без приглашения, но у него, к счастью, был «глазок» в двери, и он взял привычку смотреть, кто там явился.

Светоне он не открывал, хоть она и имела обыкновение устраивать истерики под дверью и около подъезда. Плачет девочка в автомате, слезы льются на пальтецо… Являлась в театр, садилась в углу мастерской и смотрела круглыми, жадными, темными глазами, не то влюбленными, не то ненавидящими. Вот уж полное впечатление – пожирает взглядом! Звонила беспрестанно, Никита даже телефон с определителем номера поставил, но Светоня частенько звонила из автомата, а ведь в этом случае номер не определяется. И с места в карьер начинала убеждать Никиту, что он ее на самом-то деле любит и хочет так же, как она его, но просто робеет, стесняется, а какого черта робеть, когда она, Светоня, вся к его услугам?!

«Я уже вся теку…» – говорила она с придыханием. Это было ее любимое выражение, Светоня не сомневалась, что от него Никита немедленно должен страшно возбудиться, а на самом-то деле от этой пошлости у него начиналась зубная боль, тошнота и расстройство желудка. Светоня натурально не давала ему житья, то клялась в любви, то проклинала, то желала всяческих напастей. Стращала своей бабкой, какой-то деревенской ведьмой из Дрюкова, а ведь всем известно, что в Дрюкове испокон водятся ведьмы да колдуны. Никита порою всерьез опасался, что Светоня с ее бабкой напустят на него сухотку или, что еще хуже, какую-нибудь невстаниху.

Да, на это «таракашка» вполне была бы способна, но натравить наемных убийц… Ни Светоня, ни другие женщины. Совершенно точно! Он убежден.

– Нет, с этой стороны никто не может иметь ко мне претензий, – почему-то с особенной запальчивостью уверял Никита. Ему казалось, что эта тема его собеседницу враз и забавляет, и волнует. Ну и он волновался, конечно…

– Тогда с какой? – спросила она, поглядывая по своему обыкновению чуть исподлобья, с затаенной улыбкой.

Нет, не поймешь – то ли она насмехается, то ли всерьез заботится о нем!

– А что, если это у них такой странный бизнес? – вдруг пришло ему в голову. – Выслеживают человека, заманивают в уединенное место и там убивают, чтобы ограбить. Я читал в газете – была целая банда мошенников, промышляющая убийствами владельцев квартир.

– Конечно, – согласилась она. – А также владельцев автомобилей и дач, желающих их продать либо купить. Человек шел на сделку с деньгами или возвращался с ними домой – но по пути исчезал. Потом обнаруживали только его труп. Без денег, понятно. Да, сюжет достаточно распространенный… Однако вряд ли к вам применима эта ситуация.

– Почему вы так думаете?

– Так ведь вы не продавать и не покупать ехали. А только показать свою дачу. Ради какой корысти вас было тогда грабить? Или у вас карманы набиты наличкой и платиновыми кредитными карточками, и ваши попутчики об этом знали?

– Да у меня всего пятьсот рублей! – почему-то обиделся Никита. – Ради такой мелочевки гнать машину черт-те в какую даль – бензину проездить чуть не на все эти деньги… Глупо! Кстати, откуда им было знать, что у меня вообще есть какие-то деньги, пусть даже и незначительные? По виду определили? Встречают, так сказать, по одежке…

– Ну что ж, одежка у вас нормальная, приличная одежка. Шотландская куртка «бурбур» минимум две тысячи долларов стоит. Предположим, на вас напали, как пишут в милицейских протоколах, с целью грабежа, но зачем для этого голову пытаться проломить? Классная курточка мигом потеряла бы товарный вид, когда на нее брызнули бы ваши кровь и мозги, – сказала незнакомка с поразительным хладнокровием. – А уж изрешеченная пулями, она представляла бы вовсе необыкновенно ценный трофей!

– Да уж… – передернулся Никита.

– Значит, ваш «бурбур» самоцелью не был. А что было самоцелью для этих загадочных Кости и Эдика?

– Утолить простую, элементарную, такую понятную и объяснимую – ха-ха! – жажду крови? Выехать с первым попавшимся придурком за город и размозжить ему башку монтировкой, – предположил Никита и пояснил: – Это шутка.

– Насколько я поняла, вы вовсе не были для них «первым попавшимся придурком», – продолжила она серьезно. – В том-то и дело, что они покушались именно на вас, Никиту Дымова! И ради этого устроили вам выезд на природу, притворившись, будто хотят купить вашу дачу на Мельнице. Но как они узнали, что вы ее продаете?

– Ну с этим как раз все ясно, – бодро ответил Никита. – Прочли объявление в газете «Из рук в руки», позвонили по указанному номеру…

– Минуточку! – Она строго, как-то по-учительски воздела вверх указательный палец. – Ничего ясного тут нет! Если отбросить совершенно бредовую мысль, что они покушаются на всех продавцов деревенских домов или хотя бы на тех, кто торгует недвижимостью в Семеновском районе, почему такая честь была оказана конкретно вам? Откуда они вообще узнали, что за этим телефонным номером кроетесь именно вы? Кстати, вы не помните, как объявление давали? Сами в редакцию относили или по телефону продиктовали?

– Продиктовал, – вспомнил Никита.

– Тогда, возможно, они прослушивали ваш телефон, отыскивая удобный способ к вам подобраться поближе. Но если так, то опять получается, что нужны им были все-таки вы. Почему?

Никита воззрился на нее обреченно. Снова они уперлись в тот же самый вопрос! И как раз в это время «Ауди» притормозила на светофоре.

Никита огляделся, как только что проснувшийся человек.

Ого! Уже Речной вокзал! Почти приехали.

– Вам, собственно, куда? – спросила женщина.

– Вообще-то на набережную Федоровского, – виновато ответил Никита. – Знаете, тот дом, где раньше был магазин «Весна» для новобрачных?

– А, тогда нам надо было сразу от моста наверх подняться. Что ж вы не предупредили?

– Задумался, извините. Но я могу и здесь выйти.

– Какая чепуха, мы ведь уже почти приехали. – Она тронула машину на зеленый, чуть поднялась от Нижне-Волжской набережной, объехала по Ильинке, свернула вниз, к больнице водников. Остановилась: – Ну вот, теперь вы практически дома.

Никита поглядел на нее недоуменно, потом взялся было за ручку, как она вдруг сказала:

– Погодите! Вы думаете, почему я до вашего дома не доехала? Бензину жалко? Просто я подумала: а вдруг они вас где-нибудь во дворе ждут? Или в подъезде?

Никита смотрел на нее, чувствуя себя полным идиотом:

– Мне и в голову не пришло! Вы такая внимательная! Честное слово, из вас бы получился отличный частный детектив. Как эта, у Агаты Кристи, мисс Марпл…

Он подавился комплиментом, потому что тот вполне мог быть воспринят совершенно противоположным образом: ведь мисс Марпл было лет под восемьдесят! Кто их знает, этих женщин, у них ведь искаженное восприятие таких вещей, как разговоры о возрасте и о внешности. Скажешь, к примеру: «Как вы сегодня хорошо выглядите!» А она: «Только сегодня?! Значит, обычно я выгляжу плохо?» И прочее в этом роде.

Но незнакомка вроде бы не обиделась:

– Вы бы тоже дали фору мисс Марпл и товарищу Каменской, если бы прочли столько детективов, сколько я их прочла.

– Детективы любите читать?

– Не то чтобы, – сказала она, чуть сморщив нос. – Работа у меня такая. Я в издательстве «Бук» работаю, в редакции приключенческой и детективной литературы. Строго говоря, восемьдесят процентов издаваемой нами художественной литературы – это именно детективы. Как наши, так и зарубежные. Начиталась – и поневоле начала мыслить по законам их парадоксальной логики. Не слышали такое выражение? Это профессиональное, я его у Жапризо вычитала, если не ошибаюсь. А может, у кого-то другого, не суть важно. Парадоксальная логика свойственна именно писателям-детективщикам, никому другому. Оттого, как правило, настоящим следователям не нравятся самые хорошие, изощренные, запутанные книжки. Говорят, неправдоподобно, в жизни такого не бывает. Именно поэтому от этих книжек и невозможно оторваться, но они пишутся для настоящих интеллектуалов, для тех, кто ищет в книге игру ума и чувства, а вовсе не гору трупов и усталого, но доброго опера или следователя, который эту гору терпеливо разгребает. Ну ладно, это я отвлеклась. Стало быть, логика, как парадоксальная, так и самая обыкновенная, мне вот что подсказывает сделать: оставить вас в машине, а самой пойти пройтись. Ноги размять. Дойти до вашего дома, прогуляться вокруг него, подняться на ваш этаж. Вы на каком этаже живете?

– На пятом, – виновато сказал Никита. – А лифта нет, но это хрущевка, так что невысоко.

– Ничего, – бодро отозвалась незнакомка, выбираясь из машины. – Говорят, хождение по ступенькам здорово подкачивает э-э… ноги сзади. Вот и подкачаюсь заодно.

– Погодите! – Никита распахнул свою дверцу. – Да вас зовут-то как?!

– А вам зачем? – Она обернулась смеясь, и в серой влажной мгле, окутавшей город в сумерки, как-то особенно ярко, солнечно блеснули ее глаза и улыбка. – Чтобы помянуть незлым, тихим словом? Вернусь – скажу. Если вернусь, конечно!