Текст книги "Телефон безмолвия"
Автор книги: Елена Анфимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
VII
Мария ждала визита. Прошло не пять, а двадцать с лишним минут прежде, чем она услышала шаги на лестнице и открыла дверь, не дожидаясь звонка.
– Благодарю вас, – сказала входя незнакомка и нервно пригладила голубоватого тона волосы. – Честно говоря, я не думала, что вы согласитесь на встречу.
– Почему же?
– Сотрудницы «Телефона безмолвия» предпочитают не идти на контакт.
– Вы о чем?
Мария была в замешательстве. Что за наглость такая? Даже если она знает, какое имеет право говорить, об этом? Да и откуда она знает?
Незнакомка же скинула туфельки и прошла в комнату босиком.
– Можно присесть?
– Садитесь. Только я не понимаю…
– Конечно, не понимаете, – гостья уже юркнула в кресло и теперь рассматривала комнату с таким интересом, словно собиралась здесь поселиться. – И не поймете, пока я не объясню.
– Так объясните, – Мария встала посреди комнаты и смотрела на гостью в упор.
– Сядьте, – попросила та.
Мария почему-то послушалась и села на краешек дивана, всем своим видом давая понять, что у нее нет времени на долгую беседу.
– Во-первых, вы очень красивая женщина.
– Я знаю. И что?
– Ничего особенного. Просто трудно поверить, что у вас неустроенная личная жизнь. Ведь именно таких берут на работу на «Телефон безмолвия», а пойти туда – все равно, что в монастырь. Только в монастыре Бог есть, а у нас – что?
– Мне сразу «скорую» вызывать или подождать немножко? Я, видите ли, очень не люблю сумасшедших. Они на меня плохо действуют.
Женщина внимательно посмотрела на Марию.
– Если вы имеете в виду цвет моих волос, то это единственная краска, которой я могу прокрасить седину, а если что-нибудь другое… Курить у вас можно?
– Нет.
– Ладно, Я постараюсь коротко. Вы сидите третьей в седьмом ряду, а я в восьмом, прямо у вас за спиной. Если хотите, я опишу помещение, способ, которым мы попадаем на работу, распорядок дня и вообще массу мелочей. Но зачем это? Я пришла по важному делу, а начать разговор можно лишь добившись вашего доверия и согласия на диалог. Ну, что же вы молчите? На прошлой неделе, вы, кстати, время от времени чесали плечо. Вас что, комары покусали?
– Нет. Что-то кожное. Может быть, нейродермит, – нехотя отозвалась Мария.
– Нейродермит возникает исключительно на нервной почве, – обрадовалась гостья. – А почва у нас, извините за каламбур, действительно нервная.
– Зачем вы пришли? – безо всякого интереса и даже сокрушенно сказала Мария.
– Значит, так. Во-первых, меня зовут Васса.
– «Во-первых» уже было. «Во-первых» – я очень красивая женщина.
– Да. Чертовски. Значит, во-вторых, меня зовут Васса. И, в-третьих, вчера в конце смены я переключила вас на реципиента. Мужчину. Вы слушали его более двух часов. Мне надо знать, что он сказал.
– Послушайте, милая, – Мария уселась поудобней, положила руку на спинку дивана. – То, что происходит сейчас в этой комнате, преступно. Сотрудницы фирмы не имеют права на личный контакт. Если кто-то узнает… Но, мало того, вы еще пытаетесь узнать у меня содержание разговора. Я, видите ли, слишком дорожу своим местом в фирме, чтобы…
– А стоит ли им так уж дорожить? – перебила Васса.
– Может быть, деньги бешеные получаете? Сто пятьдесят рублей и раз в год премия – пол-оклада. Смех. Мало того! Вся ваша жизнь опутана, словно проводами под током: сюда нельзя – стукнет, и сюда нельзя, и… Вы же только и думаете, как бы ненароком кому не улыбнуться от души, как бы в дом кого не впустить. Вы всегда такой были? Нет же? Искренне вы теперь только с мясником лаетесь. Почему у вас цветов на окнах нет?!
Мария промямлила что-то вроде:
– И так темно…
– Действительно, темно нам… Честно скажите: вы верите в «Телефон безмолвия»? Отвечайте!
Марии стало тревожно. Дискуссий только не хватало. Объяснять ей, рассказывать про великую цель? Она и сама все это знает. Тогда о чем же? О тех мыслях, которые мучили ее после ухода соседки? Да кому это интересно. И вдруг, как бывало это в моменты усталости, чаще перед сном, Мария увидела свою собеседницу, словно издалека, маленькой-маленькой, и голос у той сделался кукольный.
– Вы знаете, – ответила она через силу, – я скажу вам честно. Мне лень об этом говорить. Для себя я уже все решила, а убеждать вас не собираюсь. Но если вам так уж хочется: самоубийств в городе стало меньше.
– Вряд ли благодаря нам. И намного ли меньше? А вы знаете, что возросло, например, количество убийств, бессмысленных и дерзких?
– Может быть, это благодаря нам? – Мария усмехнулась.
– Напрасно вы иронизируете, дорогуша. Именно над этим стоит подумать. Хотите, я вам что-то скажу?
– Не знаю. Не уверена, – Мария отвечала по инерции, без интереса глядя на уменьшившуюся гостью.
– На днях я выслушивала школьницу, которая полтора часа лепетала, как ее бросает то один мальчик, то другой. Про каждого нового мальчика она говорила минут по пятнадцать и все одно и то же. Мама ее, видите ли, не понимает и грозиться выпороть. Девочка за всю жизнь, судя по ее речи и образу мыслей, не прочитала ни одной книжки. Ныла она эдак, ныла, а я пыталась сочувствовать. Но в один прекрасный миг я от всей души послала ее к чертовой бабушке, не произнеся, естественно, ни слова. И что, вы думаете, показал прибор?
– Что? – встрепенулась Мария.
– Сто единиц сочувствия.
– Значит…
– Значит, прибору безразлично, какие эмоции я испытываю. Могу и ненавидеть, и если делаю это достаточно сильно, прибор меня не выдаст. А отрицательная энергия ненависти спокойненько отправится к донору. И, если честно, мне кажется, что наши дамы все чаще выдают именно ненависть и раздражение.
– Послушайте, послушайте, – неожиданно горячо заговорила Мария. – Но зачем же тогда вы при своем отношении ко всему этому… Зачем вы пошли работать на «Телефон»?
Васса расстегнула сумочку и вынула сигарету. Потом спохватилась:
– Ах, простите.
– Да ладно, курите, – Мария сходила на кухню и принесла блюдце вместо пепельницы. – Может быть, чаю?
– Можно…
Мария снова пошла на кухню, вернувшись взяла стул и села напротив Вассы.
– Так зачем же вы…
– Ну хорошо. – Васса стряхнула пепел и вновь затянулась. – Я, видите ли, работала раньше в Комитете социальных исследований. О неблагоприятном психологическом климате в стране нам было давно известно, и мы не удивились, когда из Центрального института статистики нам сделали заявку на комплекс мер по борьбе с растущим процентом самоубийств. Проблема серьезная и, сами понимаете, интересная. Работали мы, надо сказать, с энтузиазмом. И вдруг оказывается, ничего этого не надо. За нас уже подумали в каком-то, извините, «почтовом ящике» и просто ознакомили со списком мер на нашем ученом совете. Я как сейчас помню: день был душный, старички из ученого совета засыпали на ходу, за каждый пункт голосовали, лишь бы поскорей. А я сижу и ничего понять не могу: почти по каждому пункту у меня есть возражения, все грубо, непрофессионально. Одни психиатрические лечебницы чего стоят… Все как нарочно. Но, если бы я стала возражать… Словом, никому это не было нужно. Меня бы в конце концов просто отстранили от участия в обсуждении. И тогда я выбрала самый спорный на мой взгляд пункт – «Телефон безмолвия», который ученый совет обсуждал дольше других, и решила заняться им вплотную.
Васса закашлялась и потушила сигарету о блюдце.
– Я хотела разобраться. Абсурдность идеи была видна невооруженным, что называется, глазом. Во всяком случае мне она была видна. Для начала нужно было понравиться Юзу.
– Какому Юзу? – удивилась Мария.
Собеседница удивилась в свою очередь.
– Вы не знаете Юза?
– Да нет же!
– Но разве не он принимал вас на работу?
– Нет…
– Странно. Я думала, что в нашем регионе этим занимается только он. Ну, как вам объяснить? Юз, видимо, один из организаторов этого бреда. Я решила понять, зачем им все это нужно, а чтобы понять, надо внедриться туда.
– Шпионские страсти, – задумчиво проговорила Мария. На кухне зашумел чайник, она вышла из комнаты и вернулась с пустыми руками, словно забыв, что предлагала гостье чаю.
– Ну, и что же вы? – напомнила Мария, вновь усаживаясь на стул.
– А я действовала по системе Станиславского. Я заставила себя поверить в то, что сочувствую этой идее, что мечтаю посвятить себя… и так далее. Нет, ну вы представьте себе ситуацию, представьте на минуту. Вот перед вами существо, облаченное властью, вот у него идея, громадная, как дом. Дом этот даже привлекателен снаружи, но войдите в подъезд – там вонь, а на всех этажах монстры. И вот они хотят этот дом надстраивать, расширять. А вы одна понимаете. И что делать? Что?
– Идти на стройку?
– Вам почему-то смешно… Может быть, и на стройку, но лишь для того, чтобы заложить взрывчатку.
– Однако вы работаете там вот уже несколько лет.
– Я не должна себя выдать пока что.
– Лучший вид конспирации – бездеятельность.
– О, – Васса двинула бровью, – вы уже даете мне советы? – И замолчала.
Молчала и Мария.
– Всхлипнул телефон и разразился длинным междугородным звонком.
– Странно… – Мария подняла трубку.
– Богиня! – прозвучало там. – Прекраснейшая из женщин, не осмеливаюсь сказать о просьбе своей, по величине равняющейся…
– Кто это говорит? – раздраженно отозвалась Мария.
– О, я сам виноват! Сам! С того памятного дня, как вы вошли в мою жизнь, не удосужился позвонить.
– Прекратите хулиганить, – Мария собиралась положить трубку.
– Еще одну секунду! Лишь одну! Я заходил к вам со своей собачкой. Помните!
– А-а. Трудно забыть.
– Вспомнили! Вспомнили! – возликовал Юрий Павлович Пушкин. – И стихи мои помните?
– Послушайте, я занята. У меня человек.
– Вот как… – закручинился Юрий Павлович. – Человек у вас… А может быть, я несколько оживлю ваш дуэт? Третьим лишним, знакомая роль, а?
– Нет уж, избавьте. Надеюсь, ваш пес вас больше не валяет.
– О, если дело в этом, нет-нет. Он вырос и поумнел.
– Еще вырос?
– А без собаки можно?
– Вы что, ребенок? Счастливо оставаться и больше не звоните.
Мария, не глядя, бросила трубку и повернулась к Вассе. Та была бледна и сидела очень прямо.
– Кто это был?
– Так, один чудак. Якобы поэт. Случайный знакомый. Хотел зайти.
– Зайти? А звонок междугородный. Поэт… – Васса снова откинулась на жестковатую спинку кресла. – Так вот о поэтах. Мне кажется, я уже достаточно сказала вам, чтобы рассчитывать и на вашу откровенность. Насчет того разговора… Помните?
– Какая вы. Решились прийти ко мне, но не решились выслушать того мужчину. Впрочем, понимаю. Если бы в конце рабочего дня вас вдруг послали на энцефалограмму…
– А по закону подлости послали бы именно меня, – подхватила Васса. – Утаить же то, что произошло только что, очень трудно.
– Но скажите хотя бы, почему этот мужчина вас так интересует. Возлюбленный ваш? Но тогда я вам сочувствую. О вас он не говорил ни слова.
Васса встала. Подошла к окну.
– Это был мой брат. После того разговора он покончил с собой.
– Простите. Ради Бога, простите меня.
– За что же? Надеюсь, вы не поскупились на сочувствие?
– Послушайте, Васса. Я вот о чем думаю. А вдруг за всеми нами следят или вдруг в квартире прослушивание?
– Вряд ли. Нас слишком много. Кроме того, почти все, что можно, они вытягивают из нас на работе.
– И все-таки… – Мария посмотрела на медленно темнеющее окно, потом на часы. – Все-таки лучше нам продолжить на улице. Но имейте в виду, ничего криминального, даже просто интересного я вам не сообщу. Не было там ничего такого…
…Прошло минут пятнадцать после того, как за женщинами захлопнулась дверь. В квартире медленно темнело. На улице собирался дождь. Во входной двери осторожно, но настойчиво заворочался ключ. Дверь приотворилась, и в прихожую протиснулся Юрий Павлович Пушкин, Он, не задерживаясь в прихожей, прошел в комнату и быстро, по-собачьи, обнюхал воздух. «Мужик тут был, что ли?» Потом он взял блюдце, в котором лежал сплюснутый окурок, близко поднес его к глазам и обнаружил колечко помады на мундштуке: «Нет, баба. И очень, очень жаль. Придется…» Он постоял некоторое время, как бы вычисляя что-то, а затем открыл шкаф и, не суетясь, запустил прямую руку с растопыренными пальцами на полку под белье, словно зондируя платяные внутренности. Через секунду он уже извлек из-под аккуратной стопки полотенец красивое кожаное портмоне и положил во внутренний карман своего пиджака. Перед тем как уйти, заглянул на кухню и вышел оттуда с крохотным записывающим устройством в руке. В прихожей незваный гость включил свет и, любуясь своим отражением в зеркале, весело погрозил ему пальцем:
– А воровать между прочим нехорошо. – Помолчал немного. – Но ты, голубушка, больше сюда не придешь.
Мария хватилась денег через два дня, когда собиралась заплатить за квартиру. Перерыла белье в шкафу, заглядывала в секретер, вытряхнула сумку, смотрела во всех карманах, пока не пришла догадка.
– Неужели та… просто воровка? Так вот зачем она меня на улицу потащила: чтобы я сразу не хватилась!
В первый момент сделалось обидно: «А я-то, как дурочка, прониклась». Потом: «Значит, никакого нарушения не было. Ну и хорошо». К вечеру, уже почти не думая о гнусном визите, но чувствуя его в себе, как затаившуюся опухоль, поняла, что не так уж это хорошо, как кажется. Ведь если Васса, или как там ее на самом деле, обыкновенная воровка, значит нужно забыть об этом разговоре, продолжать не замечать то, что растревожено и болит.
Недавно звонили муж и жена: у них мальчишка лет шести с утра до вечера твердит одно – обещает повеситься. Делает из веревки петлю, привязывает к шведской стенке.
– Что ты, Витенька, мы же тебя любим, будем плакать.
– Ну и плачьте.
– Мы же без тебя не можем.
– Ну и не надо! Вот будет у меня день рождения и повешусь.
Заигрывания с суицидом – это ой как нехорошо. Им бы к психиатру, а они, дураки, на «Телефон безмолвия». Видно, совсем не знают, куда кинуться.
Если б не инструкция эта, Мария знала бы, что посоветовать:
– А вы ему скажите: «Что ж, Витенька, думаешь, повесишься и будешь висеть чистенький, хорошенький? Все висельники обязательно писаются и какаются в последний момент, синеют, глаза у них вылезают. «Скорая» приедет, а ты… противный. Фу, стыд какой». Сто процентов даю, что ваш Витенька передумает.
Найти бы этих бедолаг после работы, да ведь и тогда ничего сказать нельзя. Тайна, покрытая мраком. Но ведь чушь это собачья, детские игрушки. И вот появляется человек, который это понимает, и… Ну что «и»-то? Откуда она в таком случае знает про «Телефон» столько всего… Воровка, которая для каждого обчищаемого имеет оригинальную легенду и нетривиальный подход? Не слишком ли?
Заверещал телефон, Мария вздрогнула. Голос Вассы в трубке. И она в ответ, не задумываясь:
– Вряд ли смогу быть вам полезной. Денег у меня больше нет.
А вечером они сидели на диване с ногами и, кутаясь в Мариин пуховый платок, говорили сразу обо всем: о пропаже денег («Но как ты могла подумать?»), о поэте Коконове и его смерти, о жизни Вассы, о жизни Марии, о жизни вообще и, конечно же, о «Телефоне безмолвия». О нем в первую очередь.
Про Коконова Васса говорила спокойно и с сожалением.
– Зря он не пришел ко мне. Я ему всегда помогала. Запутается с очередной бабой, и ко мне – погадай на картах: что будет?
– А ты умеешь гадать?
– Да ну! Одно название. Про него я и без карт все знала, для пущей важности, как говорится, раскидывала. «Что было, что будет, чем сердце успокоится». Он у меня весь был на ладошке, дурачок. Жалела его очень. Ведь какой он ребенок был необыкновенный! Куда все девалось… Профессии никакой, возомнил себя поэтом… В личной жизни путаница.
– Как же теперь, после всего этого? Ведь если бы он не на «Телефон», может, тогда бы…
– Плохо… – Васса подоткнула платок под ноги, подтянула его к горлу. – Очень плохо. Но… давай-ка о главном. Здесь-то уж ничего не сделаешь.
– Давай. О главном. – Мария тоже поплотней завернулась в платок. Сидели, как пушистый серый зверь с двумя головами и бугристым телом.
– Получается так: кто-то следит за всеми нами, как луна в окошко. Выбирает среди многих именно тех людей, которые нужны не где-то, а здесь, тех, кто может больше, чем дружить, любить, помогать, жалеть. И вот этот кто-то забирает их и сажает под землю на игрушечный телефон, от которого почти никакого толку. Понимаешь, это все равно, что снять с автомобиля рессоры на каменистой дороге. Там же пассажиры все побьются, в автомобиле этом. Не слишком ли здорово, чтобы быть просто глупостью?
– Ну, хорошо, – соглашалась Мария, – а верней, ничего хорошего. Значит, мы имеем дело с какими-то монстрами, которые пытаются нас всех истребить, если не атомной бомбой, то вот так – лишая общество его естественной защиты – милосердия.
– Умница. Теперь вопрос: кто это делает и зачем?
– Как кто? – оживилась Мария. – Мафия, конечно! И напрасно ты смеешься. Ей же выгодно, чтобы в обществе были неразбериха, страх, грязь. Стадом управлять легче, чем коллективом.
– Ого! Это уже афоризм. Поздравляю! Ну, а кому еще выгодно? Инопланетянам?
Мария слегка надулась.
– Не понимаю, чем тебе не подходит версия с мафией? Насчет инопланетян тоже зря иронизируешь. Я сама читала, что существуют карты, где обозначены торговые пути инопланетян. На Землю эти пути тоже проложены.
– За рубли торгуют?
– Знаешь что, иди-ка ты домой!
– Ну, не буду, не буду. На сердитых, кстати, воду возят. Но сама подумай, что им тут покупать? Полезные ископаемые? На перевозках разоришься. А продавать? Что-то я инопланетного импорта в продаже не видела.
Мария посмотрела с превосходством.
– Да не покупать, а брать. И не полезные ископаемые… Впрочем, можно это назвать и так… ту энергию, что мы выделяем в момент эмоционального подъема. Ясно теперь?
– Слушай, а может, действительно! Но только не инопланетяне, а люди. Этакие энергичные вампиры. Им для хорошего самочувствия нужна твоя энергия. Высосут, одну кожурку оставят, а потом восстанавливайся, новую энергию нагуливай. А вдруг есть еще и такие, которым мало голод утолить. Им для кайфа другой вид энергии нужен. Чтобы, например, горе у тебя или наоборот восторг, или жалость. Тогда все по полочкам встает, а?
– Но почему не инопланетяне? – не соглашалась Мария.
– Ты же сама говорила, что этот Юз Бог знает на кого похож.
– Ну и что? Стало быть, любой карлик – уже из космоса прилетел? К тому же я уверена, что они бы своего агента получше под человека замаскировали. Дали бы какую-нибудь незапоминающуюся внешность.
– Знаешь, Васса, это ведь все пальцем в небо. Сколько бы мы ни гадали, лампочка не вспыхнет – правильно, мол. А поэтому глупо ломать головы. Даже если паче чаяния мы что-то узнаем, дойдем до чего-то, ну и что? Посмотри на себя – заговорщица нашлась. Ты же как рюмочка хрустальная: задень неосторожно – и нет тебя. У меня такое чувство, что мы живем в большом сумасшедшем доме. Возьмись доказывать этим наполеонам, что здесь не Ватерлоо, они же тебя захихикают, а может, еще и лечить начнут. В общем, в чужой монастырь со своим уставом…
– Это мой монастырь, – перебила Васса. – В том-то все несчастье, что этот монастырь – мой.
VIII
– Кто взял красный карандаш?! – Юз был разгневан и радостно сознавал, что имеет право на гнев и на причуды. Он находился на той ступени социальной лестницы, куда нижние смотрят еще не придерживая шляпы, но уже изрядно изгибая шеи. На этой ступени он мог делать почти все, что угодно, а те, кто внизу, с изумлением отмечали: «Наш-то, слыхали, что выкинул?»
– Ну, кто карандаш взял? – повторил он, отрываясь от годового отчета и оглядывая сотрудников, которые, впрочем, были не слишком напуганы, так как в «почтовом ящике» работали все-таки люди интеллигентные и с чувством собственного достоинства.
– Модест, вы?
Модест почесал бугристую щеку и нехотя протянул Юзу карандаш.
– Сколько же просить? – Юз хлопнул короткопалой кистью по бумагам. – Зачем брать то, что вам не принадлежит? Напишите заявку, и вам выдадут точно такой карандаш. Но заявку писать, я так понимаю, лень, лучше взять с чужого стола, да?!
– Да, – согласился Модест.
– Бедлам какой-то! – Юз встал из-за стола и заходил по комнате. Сотрудники удвоили усердие: кто-то склонился над калькулятором, чья-то авторучка еще быстрей забегала по бумаге. «Всегда он так из-за ерунды»…
– Что там со сводкой по области? Модест!
– У меня все готово, хотел только заголовок подчеркнуть, а вы…
– Разговорчики в строю. Сколько там всего?
– Двадцать восемь.
– Неплохо, неплохо, – смягчился Юз.
– А чего ж, извините, хорошего? – невнятно отозвался строптивец.
– Чего хорошего?! – встрепенулся Юз. – И это спрашивает не паршивый дилетант, а специалист, ас, можно сказать. Если я не ошибаюсь, в прошлом месяце было целых двадцать пять!
– Правильно: в прошлом – целых двадцать пять, а в этом – всего двадцать восемь. Да?
– Уел! Ну, уел. То была весна, а сейчас лето. Кумекать, хе-хе, надо. Накиньте на солнечную активность.
– Зимой бы вы объяснили это падением солнечной активности.
Юз напрягся:
– Это что, бунт на корабле?
– При чем тут бунт, – оробел Модест. – Просто надо понять причину…
– Вам это не понять по малости чина. А те, кто может понять, думают.
– Ну-ну, – Модест пытался казаться непокоренным.
– «Ну-ну» оставьте для своих домашних, – сказал Юз, окончательно подавляя строптивца, и ловким движением изловил пасущуюся на столе Модеста муху. – А вообще-то, ребятки, не расслабляться. Сдадим отчет до двадцать пятого, получите еще и из директорского фонда. Четко?!
– Четко, – нестройно ответили сотрудники.
– Товарищ Юз, – в дверях показалась машинистка, похожая на молодую репочку, – мне бы ленту поменять, и копирка кончается.
Мужская часть отдела подняла глаза от бумаг.
– Душа моя, Маечка, – Юз поднес кулак с мухой к ушной раковине. – Канцтовары выдаются по двадцать пятым числам каждого месяца, и пора бы это знать.
– Я на складе, договорилась. Если вы требование подпишете…
– Я не подпишу, – ласково сказал Юз, не меняя позы, но обращаясь уже ко всем. – Должен быть порядок, в конце концов. И если вы знаете, что ленту выдают двадцать пятого, то извольте тянуть до двадцать пятого, и копировальную бумагу поаккуратней использовать, и хатху-йогу в рабочее время не перепечатывать! Все. Жду вас двадцать пятого.
Юз оглядел свою притихшую команду. Он знал, что даже эта позорная принципиальность будет оценена в курилке со знаком «плюс». В конце концов он имеет право и на несимпатичные чудачества. К тому же настроение у него было дрянное. Несколько дней назад, дрожа от нетерпения, он принес домой мини-магнитофон и пытался прослушать пленку, но не услышал ничего, кроме шума льющейся воды, да каких-то никчемных звуков вроде захлопывающейся двери или работающей кофемолки. Один раз ему почудились голоса, но звучали они глухо, как из-под перины. «Значит, на кухне она только меня принимала, – грустно констатировал Юз. – Подруженьку в комнату приглашает». Но и эта незаконная, словно уворованная возможность незримо присутствовать в квартире Марии волновала Юза. Однако, понимая, что никогда ему там не бывать больше законным путем, он нервничал, а нервничая, капризничал. «Да, не забыть эти дурацкие деньги вернуть. Хоть премию пусть ей выпишут, что ли. Только зря марался».
– Юз, зайди на минутку, – прохрипело в селекторе.
Юз бросил небрежный взгляд на подчиненных: он был единственным, кому директор говорил «ты» и кого вот так, по-свойски, зазывал к себе в кабинет. Остальным через секретаршу назначалось время.
– Ты что это, сатана старый, – приветствовал его директор, – девочку забижаешь? В лобешник захотел?
– Ого, уже нафискалила? – нехотя поддержал директорский тон Юз.
– Ты нашу Маечку не забижай, – настаивал директор, весело глядя на подчиненного.
– Ого, старый хек, – деланно обрадовался тот. – Можно поздравить?
– Ага. Маечку.
Юз сдержанно хихикнул. Директор сам предложил этот тон, но особенно наглеть не стоило.
– Садись.
Юз уселся в приятно прохладное кресло.
– Что с кабелем передачи сочувствия думаешь делать?
Юз заерзал, усаживаясь поудобней.
– Как вы правильно отметили – думаю делать.
– Юрий Павлович, есть такая клоунская группа «Жутки в сторону».
– Намек понял, – Юз выпрямился в кресле. – Напрасно вы так со мной, Борис Иванович. Я уж, кажется…
– Я спросил про кабель, – директор порылся в кармане, достал «долгоиграющую» конфетку, развернул и бросил за щеку.
Юз молчал.
– Ну?!
– Слушай, Борис, – Юз встал из кресла. – Только не надо делать из меня дурака. Мы все это затевали вместе, и не притворяйся, пожалуйста, что не понимаешь…
– Что-о?! – директор выплюнул конфетку в пепельницу.
– В случае чего тебе не удастся отмазаться. Ишь, умница, возглавил солидную, хе-хе, фирму, деньги гребет, за бугор шастает, девочек мацает, да к тому же еще кристальная личность, честный человек. Не слишком ли роскошно для одного? Правая рука у него почти не ведает, что там творит левая. Ловко! Нет, ты со мной поговори, поговори, давай-ка обсудим, как на чужом горбу в рай въехать. Как на потемкинских деревнях капитал нажить.
– Да ты… – директор вскочил из-за стола, кинулся к Юзу, замахнулся, кажется.
Юз стоял прямо, смотрел снизу вверх, на без страха.
– Ты… молчи. Пожалуйста, молчи.
– Ну вот, умница. Сядем.
Директор молча вернулся за стой. Юз снова сел в кресло, заболтал короткими ножками.
– Ты не забудь, ягодка, еще о тех девочках, которых мы с тобой, ах, прошу прощения, не мы с тобой, а я, лично я, по дурдомам растаскивал. Как начнет задумываться слишком – в дурдом. А можно и под автомобильчик, да?
– Нет, Юрий Павлович, это уже твои штучки, об этом я ничего…
– Да-да, конечно. И я ничего. Просто наши птички дорогу совсем переходить не умеют, все ворон считают. Да?
– Повторяю, я здесь ни при чем.
– Ну ладно, Боря. – Юз бодро выпрыгнул из кресла и посмотрел на часы. – Сегодня я погорячился. Очень уж не люблю, когда со мной мужики кокетничают. И помни: я тебя люблю, как один из сиамских близнецов другого, и без тебя – никуда. Неизвестно, кстати, сколько эта, хе-хе, лафа продлится. Из ничего, как ты понимаешь, ничего не бывает. Но это у других. А мы с тобой на этом «ничего» какими людьми стали! Неохота из номенклатурной обоймы выпадать, а? Поэтому не надо ссориться, а давай все, как в последний раз. Ничто не вечно под луной.
– Вот и не глупи, – проворчал директор. – Вид хотя бы делать не ленись, а то яму там разрыли… А если кто проверит, пощупать этот кабель сочувствия захочет?
– Да кому это надо?! Все вокруг не живут, а доживают. А когда доживаешь, ни до кого дела нет, только да себя. Но в чем-то ты прав. Засыплем ямку. Не грусти.
И потом уже от дверей:
– Да, чуть не забыл! Маечке своей скажи: канцтовары у нас выдают по двадцать пятым числам. Намек понял?
Директор кивнул, и потом, когда дверь уже закрылась, долго смотрел на «обмылок» «долгоиграющей» зеленой конфетки, лежащий в пепельнице.
