Текст книги "Знак змеи"

Автор книги: Елена Афанасьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Теперь это «не дал» сумели грамотно напомнить.

* * *

В день ареста Оленя Волчара впервые за долгое время напился. Так, что не смог из своего кабинета выползти, заснул прямо на диване с видом на вожделенных солдатиков, в полудреме все еще прихохатывая. Светлое будущее ему приблизить захотелось. Идеальные модели опробовать.

Допробовался! В камере на 35 человек свое светлое завтра теперь пробуй!

И только проснувшись среди ночи от дикой головной боли и сухости во рту, сообразил – ё-мое, что ж я наделал?! Терновый венец своими руками на Оленя надел!

Что если он сам сотворил из тихого, хоть и неприлично богатого и неприлично преуспевающего олигарха новое знамя? Народ у нас сердобольный, любит мучеников. Изгнать, посадить, раскулачить в этой стране – значит политическую биографию сотворить. Ельцину в конце 80-х партчиновники своими изгнаниями политическую биографию сотворили, что, если и нынешнее заключение Оленю судьбу публичного политика прочертит? С ореолом мученика Олень на ура пройдет. Это тебе не Чубайс третьим номером в списке СПС. Оленя, да еще лишенного собственных миллиардов, и возлюбить могут…

29
АРМЯНСКАЯ НИОБА

(ЛИКА. СЕЙЧАС)

– …А этот карлик все названивал в Москву какому-то козлу, просил кого-то задержать. И еще кричал «Кайл! Кайл!», что по-армянски значит…

– …волк! – досказала за Эльку собравшая свои вещи свекровь.

– Wolf, – перевела для Шейха Алина.

– Кайл. Волк. Wolf, – повторил Шейх. – Где-то я все это уже слышал. И именно в таком сочетании – Кайл – волк – wolf. И этого человека я где-то видел. Совсем недавно. – Его Высочество снова посмотрел на фотографию Кима на стене. – Никак не могу только вспомнить, где.

* * *

В Москву собирались в темпе.

Приблизившемуся (с дозволения Его Высочества, разумеется!) каникулярному варианту его эскорта было велено немедленно загрузить вещи нашей драгоценной свекрови в самолет. Вещи самой Каринэ умещались в небольшой сумке, зато рядом стройными рядами выстроилось ужаснувшее меня количество баллонов и баллончиков с соленьями-вареньями и прочими консервированными дарами юга. Не успела я замахать руками – куда столько! – как Его Высочество взмахом руки собственной скомандовал – грузите! А сам снова с удовольствием хрустнул соленым огурчиком.

– А еще говорят, что арабские шейхи неприступны, как небожители! А они соленые огурцы запросто трескают, – улыбнулась я.

– И олимпийские боги спускались на землю. Даже потомство оставляли, – квалифицированно заметила наша античная свекровь и обратилась к Шейху. – Кушайте на здоровье! Мы вам и с собой баллончиков двадцать-тридцать дадим.

Снова замахала руками, представляя себе свекровины баллончики в антураже шейхского дворца – и ведь я видела только гостиничный вариант дворца в близлежащем государстве, в стационарном жилище у него, поди, и не такие роскошества в наличии. Но Шейх, к моему удивлению, на свекровины баллоны с радостью согласился. Вот и забирал бы спеца по античной и арабской литературе к себе, во дворце кухарничать! Всем бы полегчало.

* * *

В самолете, искоса поглядывая на свекровь, я думала, что сама сунула голову в пасть тигра. Бежать от нее как черт от ладана, чтобы потом, пять лет спустя, добровольно везти ее в свой дом к своим детям – нате вам, бабушка! Не иначе как помутнение рассудка на меня нашло. Но сидя сейчас рядом с ней в этом похожем на летучий дворец «Боинге», я поняла, что уже не чувствую того поля ненависти, которое постоянно от нее исходило. Поле ослабело? Или объекты для ненависти нашлись посвежее?

– Кор, за что ты так ненавидела меня? – чем собственные невесткины комплексы внутри держать, так лучше спросить.

– Тебе-то что?!

– Учиться на чужих ошибках собираюсь. У тебя два внука есть. Ты ж не хочешь, чтобы их мать им личную и семейную жизнь своей ненавистью испоганила.

– Это я испоганила?!

– Не придирайся к словам. Опытом поделись. Чем я хуже Тимкиного Олюсика, Алины и «Прогноза погоды»?

– Тоже курвы еще те.

– Ясно, нормальных женщин для собственных чад не бывает. Но меня ты ненавидела истово. За что?

Каринэ помолчала. Посмотрела на Алину, выпрыгивающую из штанов в стремлении очаровать Его Высочество, ругнулась, но не зло, а как-то обреченно-устало. Закурила, благо проникшийся почти сыновним почтением к моей образованной свекрови Шейх заранее ей позволил делать все, что заблагорассудится.

– Когда твоя мать беременная ходила, я третьего ребенка ждала. Рожать не могла – не прокормили бы мы трех. Диссертация на носу, да и по трое детей заводить тогда не принято было. Майрик [69]69
  Мать (арм.).


[Закрыть], – свекровь дернула головой почти так же, как я все годы дергала при упоминании ее собственного имени, – мама Ида сказала, иди на чистку. Но до «иди» почти три месяца надо было доходить, это вам не нынешние вакуумные методы. Мне защищаться надо, а токсикоз дурманящий. И тут еще Даша с пузом перед глазами мелькает…

Свекровь выпустила дым. Помолчала, пока я представляла себе мою маму, беременную, молоденькую, и Карину, изначально ненавидящую мамин живот, в котором была я.

– После сказали, что это была девочка. Уходила из отделения и увидела, как тебя из роддома забирают. И все совпало. Видела тебя и будто рядом свою не родившуюся девочку видела… – на щеках Каринэ прочертились две дорожки. Прежде видеть плачущую свекровь мне не случалось.

Что было бы со мной, если бы я, не приведи господь, потеряла ребенка и изо дня в день вынуждена была наблюдать, как рядом растет другой, вместо моего выживший. С ума бы сошла. Где б мне это все знать раньше, прежде чем ненавидеть ее в ответ.

– Все пыталась сжить тебя со света. А ты уехала, и в сердце дыра. Будто с тобой и моя девочка от меня уехала.

Я отвернулась к иллюминатору. Просто говорить сейчас я не могла. В горле что-то застряло. Может, запоздалая нежность.

– Эти новые, – свекровь даже не называла новых жен своих сыновей «невестками», – не пойми что…

– Я же тоже «не пойми что» была. Да еще и одна на двоих. Мальчиков твоих стравливала, ты ж мне так и говорила…

– Дура была, вот и говорила. Твои до женихатости дорастут, поймешь, какими глазами ты на их первую девку смотреть будешь. Вот уж воистину, лучше первый раз с бл…ю застукать. Ту хоть с чистой совестью ненавидеть можно, иначе любую хорошую девочку со свету сживешь… Самокритичность свекровиного настроя пугала.

– …как и меня свекровь сорок лет сживала, пока не утихла.

– У тебя тоже была свекровь? – поразилась я самой банальной истине. Прежде мне никогда и в голову не приходило, что и моя свекровь сама была в роли невестки и маялась не меньше моего.

– Почему «была»? Она и сейчас у меня есть. Свекровь – это крест навечно! Мужа двадцать три года как нет, а свекровь есть. Ида.

Ида?!

Майрик Ида?! Бабка моих мужей и прабабка моих внуков – Каринина свекровь?

Бог мой! По армянской традиции Каринэ звала ее «майрик», что значит «мама», и мне никогда в голову не приходило, что старшая из двух вдовствующих домашних императриц императрице младшей свекровь, а не мать.

Придет время, свекровью стану и я. Лишь недавно, застыв у двухъярусной кроватки сопящих мальчишек, я подумала, что семейные истории имеют обыкновение повторяться самым причудливым и пытающим образом. Придет новая девочка, да вот хотя бы та Анечка с соседней дачи, которую Пашка на велосипеде катал, а Сашка этому катанию всячески мешал. И уже вокруг нее закипят семейные страсти. А Каринэ будет поглядывать свысока – как сама-то не свалишься в отчаяние ревности материнской, которая почище любой женской.

Мужик что… Ушел один, другого найти можно. Или других. Сын же один. Или два. Или три, неважно. Сына другого не найдешь. Сын – часть тебя, связанная с тобой невидимой пуповиной, которая никакими усилиями не отрывается, не отрезается до самой смерти, а может, и после нее. И любая попытка оборвать, укоротить эту пуповину, предпринятая любой женщиной, которая приходит, чтобы занять главное место в жизни твоего мальчика, болезненна донельзя. До рвот, до тошнот. До клинической смерти и столь же клинического стремления преградить, противостоять, поломать все, и даже саму жизнь, лишь бы не потерять…

Понимаю все разумом, дважды прошла этот путь с противоположной, невестинской стороны, а время придет, и сама стану свекровью. И, ненавидя и презирая саму себя, буду творить с нашей общей жизнью все то, что творила Каринэ? Не приведи господь!

– Вспомнил! – прервал мои предварительные раскаяния Шейх. – Вспомнил, где мужа вашего общего видел. В московском особняке Хана. Во время прошлого визита я у него дважды в особняке был. В первый раз, недели две назад, человека, похожего на вашего мужа, привели охранники Хана. Кажется, очень старались, чтобы я его не заметил.

– Почему не заметил?

– Человек этот был в невменяемом состоянии. Болен или пьян.

* * *

Московская диспозиция была предельно проста. Шейх отправился в арендованный с каникулярной скромностью «всего лишь» этаж новомодного «Арарат Хайата». Надо же было бедному Высочеству прийти в себя после лицезрения наших ростовских «трущоб», прежде чем явиться в наши московские «хоромы».

Купленная в прошлом году «двушка» располагалась в весьма приличном районе, но в панельном доме и большим количеством квадратных метров похвастаться не могла. Всех заработанных за четыре года круглосуточной работы денег не хватило на жилье, даже относительно напоминающее то, с которым я имела дело в своей дизайнерской ипостаси. Как не хватило и времени по-человечески оформить собственную квартиру. Сапожник без сапог. Переезжая, задекорировала старые дыры на скорую руку, намереваясь попозже сделать нормальный ремонт, да так времени и не нашлось. Не могла же я предположить, что в мою панельную «двушку» Его Высочество изволят пожаловать.

Алина отправилась по делам собственным, обещая прибыть к назначенному Шейхом «часу X», когда он намеревался прибыть в мое скромное жилище, а его охранники должны притащить туда же возвращающегося из Эмиратов Хана. А мы со свекровью, сопровождаемые тщательно охранявшей драгоценные свекровины баллоны прислугой Шейха, отправились домой. Ко времени приземления в столице на часах была половина второго ночи, а это значило, что уже наступило первое сентября. Утром неотмытых с вечера детей надо было тащить в школу.

Из-за голов других, более напористых родителей пытаясь разглядеть мальчишек, выстроившихся со своими классами на школьной линейке, я вдруг почувствовала щемящую тоску.

Откуда? Все вроде бы нормально. Из всех приключений последних дней удалось выбраться без потерь. Даже с приобретениями, если таковым считать странным образом приключившуюся дружбу с недоступным для всего прочего мира Шейхом. Один из двух мужей нашелся. Женька ожила, что и вменял мне в задачу Олень. Сашка с Пашкой живы, здоровы и даже веселы, кривляясь, раскрывают рты под бравурные школьные марши. Отчего же такая тоска? Олень в тюрьме. Кима нет.

«Пока нет», – мысленно поправила сама себя, разглядывая выросшего за лето Сашку. Черты отца стали проступать в нем все явственнее. Но попытки убедить себя, что слова Шейха о человеке, похожем на моего бывшего мужа, который был болен или пьян, еще ничего плохого не значат, не удавались. Махала рукой уходящему с линейки Сашке, а сердце щемило. Отчего так щемило сердце?

* * *

Ким умер. Я поняла это сразу, как только прижатый шейхской охраной Хан появился на пороге моей маленькой квартиры. Дальше можно было ничего не говорить. Я уже знала, что Ким умер. Не знала только – как. Сам или эти добрые люди ему помогли?

– Позвонил Волков, министр, – бормотал насмерть перепуганный Хан. Сейчас он менее всего напоминал свои парадные портреты на дорогом жеребце или на президентском троне – очевидной вершине демократии в его республике. – У меня в гостях как раз находилось Ваше Высочество, а Волчара кричит, захлебывается, что мимо нашего постпредства с минуты на минуту будет проходить мужчина. Описал подробно, сказал, что мужчина будет идти в соседний дом и надо его любой ценой задержать, а там сам Волчара приедет и разберется.

– Зачем министру задерживать какого-то спивающегося художника? – не поняла я. При слове «спивающегося» свекровь зыркнула в мою сторону, но смолчала. Вслух произнесла только:

– Кайл.

– Что?

– Кайл. Волк. Подруга твоя драгоценная говорила, что Ашот звонил в Москву и все повторял: «Кайл – Волк».

– И…?

– Как ты с такими мозгами чего-то в жизни добилась?! Простого сопоставления сделать не можешь?! Кайл – Волк. Волков – министр ваш.

– Мудрая женщина! – оценил Шейх. – Я же говорил, что где-то это слышал. – Кайл – Волк —Wolf. В твоем, – кивнул в сторону Хана, – представительстве я это и слышал. Ты, совсем белый, это в телефон кричал.

– Но какое отношение ростовский бандит… Ну, не бандит, честный предприниматель с темным прошлым, какое он имеет отношение к министру-капиталисту? – все еще не могла понять я.

– Это лучше у бандита спросить. Или у капиталиста. Сын мой где? – спросила Каринэ голосом, в котором не осталось ничего, кроме безнадежности.

– Вы его мама?! – и без того перепуганные глазки Хана стали совсем узенькими. – Я не виноват! Честное слово, я не виноват! Сердце. Врач сказал, что сердце. И печень потом отказала. Мы лучшего врача к нему вызвали. Очень хорошего врача…

Бормотание Хана переходило в истерику. Еще чуть, и он сорвался на визг:

– Не виноват я! Я не виноват! Не виноват! Нельзя меня в тюрьму! Таким, как я, в тюрьму нельзя! Нельзя-я-я-я на-а-а-ам!

– Чем он лучше других? – спросил Шейх.

– Не лучше. Хан имеет в виду особенности собственной сексуальной ориентации, – догадалась я, вспомнив мелькавшего летом в ханском дворе мальчика из соседнего подъезда. – И знает, что по неписаным тюремным правилам с его сексуальными пристрастиями в наши тюрьмы лучше не попадать.

Стакан воды, выплеснутый Корой в лицо Хану, чуть умерил его истерику.

– Я ничего… Я ничего… Только сделал, как просил Волков. Охранники следили за дорогой. Когда этот человек появился, попросили зайти его к нам. Вежливо попросили. А он нетрезв был…

– Он не мог быть нетрезв. Он был зашит, – произнесла Каринэ, но по глазам свекрови я поняла, она сама не верит тому, что говорит.

Конечно. В самолете наливали, и Кимка, бедный Кимка, не сдержался. Решил, что от одной стопки ничего не случится. А где одна, там и вторая, за такую находку можно и выпить. Ведь он думал, что везет мне алмаз. Глупый. Боже мой, какой глупый! Неужели он думал, что какой-то стекляшкой можно все исправить?

– Что значит «зашит»? – не понял Шейх.

– Алкоголизм. Когда под кожу вшивают капсулу, даже полстопки спиртного могут привести к летальному исходу, – пояснила я. Бедное Высочество! Думает, куда попал! Трущобы, алкоголики, президенты республик нетрадиционной сексуальной ориентации. Не республики нетрадиционной ориентации, а президенты.

– Да-да! Полстопки могут привести… – бурно поддержал Хан. – Говорю же, что не я виноват. Был нетрезв, и к нам в постпредство идти не хотел. Тогда охранники потащили его, он стал сопротивляться… Чтобы не сопротивлялся, в него еще виски влили…

– Сколько? Влили сколько? – спросила я.

– Стакан… или полстакана. Не помню точно… А он весь обмяк и задыхаться стал.

Полстакана виски с зашитой капсулой и с Кимкиными сердцем и печенью… Приговор.

– Сам задыхаться стал, мы с ним ничего плохого не делали. Пока доктор приехал, он уже без сознания был… Доктор даже бригаду реанимации привез и аппаратуру. Честное слово, всю, какую надо, аппаратуру приволокли.

Волчара обещал забрать задержанного, но доктор сказал, его с места трогать нельзя. Так и лежал. Несколько дней. А потом…

Хан шмыгал и шмыгал носом.

– Никакие приборы не спасли. Сердце не работало… Я Волчаре позвонил, чтобы он тело куда хочет забирал. Мне покойников в постпредстве не надо… – бормотал Хан, пока не перевел взгляд на Карину. Смолк.

– Где он?

Голос свекрови стал похож на звон надтреснутого кувшина. Услышав о смерти старшего сына, Каринэ не забилась в истерике, не закричала, не стала рвать на себе волосы. Она стояла, молчаливая и грозная, на наших глазах постаревшая армянская Ниоба [70]70
  В древнегреческой мифологии жена царя Фив Ниоба потеряла семь сыновей и семь дочерей и стояла, оцепеневшая от горя, пока налетевший вихрь не перенес ее на родину, в Лидию, где высоко на горе Сипиле теперь стоит обращенная в камень Ниоба. (Прим. авт.)


[Закрыть], чья нескончаемая внутренняя сила то и дело оборачивалась против нее самой.

Даже в самой страшной из всех страшных для матери ситуаций она не позволяла себе оказаться слабой. Не могла рухнуть, забиться, закричать, завыть по-бабьи, в голос.

– Где он? – только и переспросила Каринэ. И натянула на плечи платок, хоть за окном в этом теплом сентябре было еще плюс двадцать два.

– Не знаю! Волчара знает. Все знает только Волков! Труп, ой, простите, тело… в общем, выволокли, загрузили в машину Волкова. И куда увезли, не знаю… Что со мной будет, что со мной теперь будет… Вы заявите… – повизгивал Хан.

– Ничего с тобой, иродом, не будет. Говно не тонет. Ты, сволочь, еще и третий срок избираться станешь, совести хватит, – произнесла Каринэ. И вдруг обмякла так резко, что прозорливый Кинг-Конг еле успел подхватить ее осевшее тело.

– Мам-а-а-ааа!

Никогда в жизни я не звала ее мамой. И уверена была, что под пытками, и пред Страшным судом, и в повседневности, и в Вечности нет силы, способной заставить меня назвать эту изуродовавшую всю мою жизнь женщину мамой. Но сейчас я кинулась к ней, зарылась лицом в ее тепло и зарыдала. Исступленно, как в детстве, когда, обидевшись на родителей, зарывалась в подол штапельной юбки своей старенькой бабушки и доходившие до конвульсий рыдания избавляли от скопившейся внутри обиды и боли.

И сейчас крики «Кимка! Ки-муш-ка-а-а!», вырывающиеся из меня в подол Карининого платья, спасали от боли, которая, казалось, не выплеснись она в крике, способна была разорвать меня изнутри. С криком боль выходила из меня, ослабевала.

Каринэ не кричала. Как три месяца назад не кричала потерявшая мужа Женька. Свекровь сидела окаменелая. Ее нынешняя боль, боль потерявшей сына матери, ни в каком крике выйти не могла.

* * *

Вечером приехала Женька. После своего Цюриха она чуть ожила, даже поехала по заданию своего агентства на какую-то съемку в посольство Армении, что располагалось в бывшем Лазаревском институте в Армянском переулке. Но как только дозвонилась ко мне домой и услышала: «Ким умер!» – бросила все дела и приехала к нам.

Погладила меня по голове. Теперь мы были с ней в похожей ситуации. Обе вдовы мужей, с которыми разведены. Но разность нашего горя была очевидна – умершего Кимку я жалела, но не любила. Женька же, кроме Никиты своего, не любила никого. Оттого, узнав о смерти Кима, она первым делом пошла не ко мне, а к совершенно незнакомой ей Коре. Каринэ со словами «Тцавт данем» [71]71
  Доброе обращение, дословно «Унесу твои боли» (арм.).


[Закрыть] прижала Женьку к себе, и та обняла мою свекровь как родную.

Я собралась даже обидеться – тоже мне, подруга называется. Но поняла – их горе невосполнимее, оттого они ближе друг к другу.

С оформлением свалившегося на Женькину голову диктаторшиного наследства все было тоже непросто. Бумажная волокита могла растянуться на несколько месяцев, а для каких-то известных только Женьке манипуляций во имя спасения Оленя деньги были нужны сейчас.

– Никогда не думала, что буду так хотеть денег, – сказала Женька. – Больших денег. Эти адвокаты стоят столько!.. И, главное, толку от них… Все прекрасно знают, что все решается совсем не в суде. А найти тайные ниточки и за них дернуть стоит в тысячи раз больше. Какие у вас, Каринэ Арташесовна, огурчики замечательные. Полбаллона уже слопала.

– Не ты одна, Шейх, и тот за милую душу трескал.

– Кушай, девочка, кушай! – пожалела ее свекровь. Понятное дело, чужая невестка всегда ближе к телу.

Упоминание фамилии министра Волкова заставило Женьку отложить недоеденный огурец.

– Странное совпадение. Опытный дядя Женя советовал мне искать, кому выгоден Лешкин арест не на уровне миллиардов, а на уровне мальчишеского соперничества.

– И что?

– А то, что Лешка в раннем детстве жил с этим Волковым в одном дворе. Только Лешка тогда жил в генеральском доме, а Волковы в соседнем бараке.

– Думаешь, детская месть? – спросила я.

– Ничего я не думаю. Просто ищу, кому выгодно. Волчара мог ненавидеть Оленя еще с детских лет – раз! Волчара проиграл ему залоговый аукцион – два! Волчара – тот тип, который как раз может действовать так, как действовали те, кто подставил Оленя. По-волчьи – три!

– Этот может! – согласилась я. – Там и детских комплексов навалом, и тайной жажды диктаторства, и прочих удовольствий для профессионального психоаналитика.

– Откуда ты это знаешь?

– Я же дом ему оформляла и кабинет рабочий. У него даже в министерской комнате отдыха коллекционных солдатиков целые рати. Расставляет их на суконном поле и чувствует себя Наполеоном в миниатюре. От таких Бонапартов чего угодно ждать можно.

– Дядя Женя обещал его послужной список проверить. Но если Лешку этот Волчара подставил, то надо точно знать, чем его брать за яйца.

– Женечка, не из ваших уст такие изречения слышать! – даже теперь не могла не среагировать моя филологическая свекровь. С непечатными и нелитературными выражениями у свекрови были собственные отношения. Легко посылая ко всякой матери по-русски и по-античному гулко упиваясь звучанием иных армянских ругательств, некоторые слова она не выносила на дух. К примеру, определение мужской части тела, которую употребила Женя.

– Это не грубость, Каринэ Арташесовна, – оправдалась Женя. – Это цитата. Когда перед залоговым аукционом Волчара с Оленем бодались, то обменивались открытыми письмами в интернете. И Волчара, когда понял, что проиграл, сам открытым текстом написал, что его «взяли за яйца». Вот и нам придется искать, чем его за это самое место взять можно, где его собственный скелет в шкафу.

– Какой скелет?

– Помнишь, Прингель говорил, что свой скелет в шкафу есть у каждого, кто последние пятнадцать лет не сидел сложа руки. И дядя Женя то же самое в тех же выражениях говорил. Только достают этот скелет не у каждого. У Оленя достали, потому что кто-то Оленя в невыгодном свете Главному преподнес. А у того, кто преподнес, свой скелет в своем шкафу лежит. И наша задача скелет этот найти и угрожать Волчаре или тому, кто это сделал, – не развернешь дело Оленя вспять, хуже будет!

* * *

Прибежавшие с улицы ничего не знающие о семейных трагедиях Сашка с Пашкой немытыми руками хватали все подряд со стола.

– Руки! Руки мыть! – прикрикнула на моих мальчишек чуть ожившая свекровь.

Ладно, пусть уж лучше кричит, чем молчит. Мальчишкам я потом все объясню. Хотя как объясню, сама не знаю. Было на двоих два отца, остался один. Выросшие рядом, Сашка и Пашка наличие двух отцов при одной матери воспринимали как само собой разумеющуюся ситуацию и никогда не делились, кто чей папа. То есть почти никогда. И как сложится теперь? Горе они тоже поделят на двоих или одному Сашке достанется?

– Мама, нам на урок по «Окружающему миру» сказали принести фотографию домашнего животного, – лопотал Пашка, запихивая в рот лист свекровиного лаваша.

– И что?

– А то, что я должен понести фотку нашей черепахи. У нас есть фотография Чучундры?

– Откуда?

– Как откуда?! Ты же летом ее на мобильный телефон снимала, помнишь? – закричал Сашка. – Если не стерла, в телефоне должен кадр остаться.

Старший бегом притащил из моей сумки мобильник, и, если б я не отобрала у него аппарат, сам бы нашел нужный снимок – во всех этих кнопочках на видиках, диктофонах и мобильных Сашка разбирался много лучше моего. Но сейчас я отобрала аппарат, не то свекровь еще выскажется про плохое воспитание моих чад.

– Сядь и ешь! Сама найду.

Что там скопилось, не стертое в памяти мобильника? Ага, вот наша Чучундра с алым бантом, скотчем приклеенным к ее заду, дабы не терялась на даче – нянька за лето замучилась ее искать. Еще Чуча во всех видах, и с Сашкой, и с Пашкой. Надо сбросить на компьютер и распечатать ребенку кадр. Еще Чуча, еще Пашка, еще… А это что? Что-то, случайно в кадр попавшее…

– Лика! Что с тобой, Лика?!

Не стертое… Несколько дней назад после звонка свекрови я стояла на своем балконе и еще удивлялась, что это там у них во дворике постпредства происходит. Повторно посетивший постпредство Шейх тогда на моих глазах уехал, а Хан и Волчара суетились вокруг Волчариной машины. Я еще мысленно усмехнулась, не труп ли в машину заталкивают. И, когда зазвонил телефон, они в своем дворике на звук моего «Тореадора» дернулись. Я схватила трубку, чтобы телефон весь дом не разбудил, и в спешке нажала не на ту кнопку. Последовала вспышка. И я еще подумала, что надо не забыть стереть ненужный кадр. Как не стерла!

– Я знаю, чем держать Волчару за то, за что его нужно держать! – ответила я и протянула Жене свой мобильный, на экране которого остался случайный кадр. Волчара заталкивает в машину безжизненное тело. На снимке отчетливо видно то, что я не заметила с балкона, – засовываемое на заднее сиденье тело было с лицом Кима.

– Ой, ой, мамочки! – закричала Женька, пулей проскочила в туалет и склонилась над унитазом. Не плохонькая же фотография безжизненного тела незнакомого ей Кима вызвала у нее приступ рвоты?

– Черт бы побрал этого психоаналитика четвертьшведского с его психотропными. В начале лета накачал всякой гадостью, до сих пор отойти не могу! – извиняясь, повторяла свои объяснения Женька.

– Вай мэ, девочка! – Каринэ взяла Женьку за плечи, повела умываться. И, вытирая ей полотенцем лицо, поинтересовалась: – Месячные у тебя давно были?

– Думаете, в сорок лет бывает климакс? – серьезно спросила Женька.

– Думаю, в сорок лет бывает беременность, – столь же серьезно ответила моя свекровь.