Текст книги "Знак змеи"

Автор книги: Елена Афанасьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

– Так ить газету дальше читаю. «Е-дин-ствен-ная гастроль всемирно известного трагика Незванского!!»

– Незванского?! Дай сюда! – Иван выхватывает из рук девочки отпечатанную на дешевой желтой бумаге местную газету, пробегает глазами объявление. – Спасены! Варька, мы спасены!

И от радости даже подхватывает свою добровольную помощницу за плечи, приподнимает над землей и чмокает в щеку. Хочет чмокнуть и в другую, но Варька машет головой и поцелуй приходится как раз в губы, отчего девочка густо краснеет, но разгорячившийся Иван Варькиного смущения не замечает.

– Трагик! «8 июня в театре Асмолова! Единственная гастроль всемирно известного трагика Михаила Незванского!!» Положим, «всемирно известного» это они преувеличили, но бог с ними! Главное, Незванский знает, что я не нищий и не аферист! У него можно занять денег и сообщить князю СимСиму о случившемся. Какое сегодня число?

– Хто ж его знаить, не считала. Постой-постой. Я кады «Донскую речь» вслух читала, там число прописано было. Да, 8 июня 1911 году.

– Сегодня! Театр этот где?

– Недалече. Через городской сад и выйдешь к красному дому на Таганрогском прошпекте.

– Бежим!

– Куды это бежим! Ты, Ванечка-благородие, голые.

* * *

Стало смеркаться, когда сопровождаемый Варькой, одетый как обнищавший ремесленник Иван вышел на улицу. За одеждой Варька в Казанский переулок сбегала, в известный всему городу «двор хрустальный» мещанина Кузьмина, где была скупка краденого.

«Не может быть, чтобы это все происходило со мной! – все не хотел верить Иван. – Проводить лето в римском палаццо, где „прежде бушевало море, там – виноград и тишина“, бредить донной Анной, грезить возможностью сочинять, жить, любить, чтобы потом оказаться без средств, без помощи, без надежды в бандитском городишке!»

– Сам ты бандитский, твое благородие!

Наверное, он не заметил, как проговорил терзающие его мысли вслух, раз не желающая называться «патриоткой» Варька взвилась.

– Еще раз бандитским Ростов прозовешь, сам отсель выбираться будешь. Пущай хоть полиция тебя хватает и на каторгу шлет, помогать не стану!

Наверняка они представляли собой странную картину. Девятилетняя девочка-простушка в цветастой юбчонке и накинутом на плечики платочке и совсем не простецкого вида юноша в стоптанных, не по сезону громоздких ботинках, вытянувшихся на коленях клетчатых штанах и не первой свежести рубахе.

Они бегут, как можно бегать только в детстве, почти задыхаясь и оттого еще быстрее. Бегут через запруженную нарядной толпой Большую Садовую. Прежде юный столичный граф лишь презрительно ухмыльнулся бы в сторону провинциального «высшего света», но сейчас, словно вместе с ношеной дешевой одеждой на миг переняв и образ мыслей малоимущего мальчишки, готов почти восхищенно взирать на праздно гуляющих дам и господ.

Бегут между разъезжающихся в разные стороны составов электрического трамвая. В закрытых вагонах почти пусто, зато открытые полны. В такую погоду и пятикопеечное путешествие через весь город – не вынужденное перемещение в пространстве, а променад! Заскучавший на козлах извозчик грозит электрическому чуду вслед: «Эх, зима придет! Рельсу вашу позаносит! Хоть один день будет, да мой!»

Перебегая под электрическими проводами, Варька испуганно прижимается к Ивану.

– Туточки на угле вчерась провод транвайный оборвался. Страх господний, цельные молнии из проводов трещали! А ежели туды на транвае ехать, – машет рукой налево, – до конечной, а после пешком через «трубу» – балку, по-вашему, то и Нахичеван будет, где я в услужении живу. Ох, и попадет же мне, что от хозяйских сродственников из «Большой Московской» «хотели» без спросу сбежала!

Бегут через витые ворота городского сада, теплый вечерний аромат и буйное цветение которого ублажает провинциальные потуги города вообразить себя «вторым Римом». Прозрачные соцветия акаций и пирамидальные цветки каштанов в райское время первых дней лета, когда холод и ветры уже покинули эту землю, а изнуряющее июльское пекло еще не вступило в свои права, умело скрывают все, что этот наивный в своем стремлении быть «как столицы» город хотел бы скрыть. Как ловкая портниха лишним рядом оборок скрывает изъяны на теле заказчицы, так и сочная, едва народившаяся зелень умело декорирует то убогое, нелепо провинциальное, то недодуманное, недоделанное, разрушившееся, что станет явью, как только, опаленная летним солнцем и потрепанная пронзительным осенним ветром, опадет эта свежая нынче листва.

А пока разбавленная ароматом спелой земляники и черешни, которыми полны корзины сидящих на каждом углу торговок, свежесть юной листвы дурманит, завораживает, заставляет поверить в искренность и взаправдашность этого южного мира. И не признаваться себе в том, что вся жизнь в этом городе – один всеобщий театр, с надоевшими, но навечно обозначенными в афишах спектаклями. И все с теми же исполнителями, год за годом твердящими «Кушать подано», неспособными отыскать для своего дарования иные, более достойные подмостки и иную, более требовательную публику.

Здесь награждают аплодисментами за любую не слишком явную фальшь, за витиеватость речи. А больше за парадность декораций, за блеск фальшивых корон и скипетров, за сияние поддельных алмазов. За иллюзию иной, придуманной, замечательной жизни, в которую всем так хочется играть. Всем городом притвориться – и лицедействовать, лицедействовать, путая истинность собственной речи с давно заученным текстом из первого акта!

Ах, этот вечный театр южного города! Эти бесконечные подмостки жизни, ограниченные не светом рамп и не рамками кулис, а лишь длиною главных улиц и шириною базарных площадей, давно превративших пребывание на них в единственно возможную сцену, вне которой никому из здешних примадонн и статистов не прожить. Ради единственного выхода на эти подмостки шьются наряды, вершатся браки, воспитываются дети. Лишь ради мысленных оваций публики разыгрываются страсти.

«О боже, ваш Сашенька так вырос! Настоящий мужчина, не то что Сазонтьевых – не сын, а сморчок, впроголодь его держат, что ли!..»

«Денег полные кубышки, а живут как куркули! Жинка его в засаленном платье на базар ходит, за каждую копейку удавится, а все жаловаться норовит, что всюду ее обманывают, обобрать хотят!..»

«Сосватали их в доме Грабовского, доктора, что на углу Малого и Садовой. И, надо вам сказать, прелестная составилась партия. Родители счастливы! Невеста перед алтарем в голос ревела, да кто ж из нас не плакал перед свадьбою! И я рыдала, а поглядите! Жизнь прожила. Детей родила. Доху новую справила. Все как у людей…»

Если вы не жили на юге, то вам никогда не понять манкости этого неизбывного уличного театра жизни, без которой нет ни этого города, ни этого мира, ни всех его обитателей.

Вам не понять. Разве только, как юному графу, несущемуся ныне через гаснущий в закатном солнце городской сад, вдохнуть из этого южного воздуха то, что способно примирить этот нарочито показушный убого провинциальный шик с его римскими и петербургскими образчиками. И впервые почувствовать, что спектакль собственной жизни не зависит от роскоши декораций. Разве что от умения лицедействовать всерьез да от пьесы, из века в век сочиняемой неведомым миру драматургом, не признающимся в начале действия, оставит ли он для тебя реплику в последнем акте.

Бегом! Бегом!

Мимо фланирующей по аллеям нарядной толпы, привычно выходящей на променад в городской сад и привычно возмущающейся его несовершенством.

– Не сад, а кунштюк какой-то! Фонтан с Купидоном, загородка Жудика да ротонда. И ротонда – одно название. Вертеп, да и только. Там девицы гуляют в одиночестве – и знамо дело, какого сорта девицы! И это в городском саду! А еще мним себя европейским городом!

Мимо расположенной на горке в левом углу городского сада недоброй славы летней ресторации Прохора Жудика, именуемой ростовцами «загородкой».

– От «саврасов» житья нет! Приличному господину с барышнею ни лимонаду, ни шампанского выпить! Да и простолюдья страх один, даже в соседний тир Герзиева зайти боязно, «саврасы» до нитки оберут.

Мимо тира Герзиева, налево за угол, и вот они уже с тыльной стороны внушительного красного здания – театра, некогда построенного табачным фабрикантом и меценатом Асмоловым.

– Стой, с парадного хода не стоит и пытаться – денег на билеты у нас все рано нет! Придется лазейки искать.

Бегом вокруг породистого красного здания в самой низине Таганрогского проспекта. Недавнее архитектурное увлечение не дремлет и по ходу забега. «Эх, эклектика, эклектика! – снисходительно улыбается Иван. – Тут тебе и трехъярусный фасад, с двумя декоративными шатровыми башнями, и навес над парадным подъездом на чугунных устоях, и прихотливая композиция кокошников, наличников, розеток на фасаде».

Предаваться архитектурным экзерсисам даже на бегу далее не дает Варька.

– Оконце, вишь! На другом этаже открытое. Ежели по тютине влезть аккуратночко, в самый раз проберешься.

– По чему влезть? – с трудом переводит дыхание Иван. Для забегов, что случаются у него в последние дни, одного футбола недостаточно. Прав СимСим, общее увлечение физкультурными занятиями не дань моде. Надобно укреплять организм!

– Да по тютине же! Какой же ты, Ванечка-благородие, бестолковый! – всплеснув ручками, Варька указывает на дерево, растущее под окнами с тыльной стороны театра.

– А, шелковица! – замечает дерево Иван. – Так бы и говорила.

– Я и говорю, тютина! Скорше полезай!

– Уже лезу. А ты как же?

– Туточки ждать буду. Мне с той ветки до окна не допрянуть. Как трагика сваво отыскаешь, так и меня ж не забудь!

– Не забуду, не бойся. Жди здесь, Варька-человек! Главное, чтобы Незванский в таком виде меня признал.

* * *

Реакция Незванского на появившегося в проеме его гримуборной юношу превзошла все рассказы о бурной натуре трагика.

– Что такое! Кто пустил! А-ха-ха-ха!

Знаменитый трагик входит в образ. Звучание собственного голоса, обильно пропитанного накануне водочкой, гения российской Мельпомены не устраивает.

– Оборванцев мне только не хватало! Где Волкенштейн?! Пусть немедленно выведут это чучело отсюда, а-ха-ха-ха, могу я хотя бы перед спектаклем побыть один! Без почитателей! А-ха-ааааа!!!! Иван!! Иван Николаевич!!! Ты ли это? Быть не может, друг любезный! Здесь, в Ростове! В таком виде! Что, брат, приключиться могло, чтоб из Рима да в таком виде? Куда ж князь Семен Семенович глядел?! А я, вишь, брат, здесь представляю! Не буфонадку какую-нибудь. Шекспира играю. Театр новый. Самого Шервуда проект делать нанимали.

– Того, что Московскую Думу на Красной площади проектировал?

– Его самого! Ты, брат, думаешь пренебрежительно, провинция, провинция. А я эту провинцию, ей-богу, люблю. Российская наша провинция любую столицу деньгой перебьет. Где еще семьсот рублей за одно представление отвалят, а?! Ростовцы – театралы известные. Всегда аншлаги. И зал здесь на тысячу зрителей. С отоплением. Это тебе, брат, не Цирк-театр Машонкиной, где я в девяносто седьмом году имел ангажемент. «Хлев-театр», а не цирк. В ту пору еще деревянный, без печей, дождь с потолков каплет, сквозняки по всей сцене гуляют. Голос едва на том ангажементе не потерял, но радикулит заработал. В девяносто седьмом в асмоловский театр Мишку Незванского еще не звали. На порог не пускали. А теперь в ножки кланяются. Да и друг мой давешний Волкенштейн, адвокат здешний, с партнером своим Файным в прошлом годе купили театр этот у его основателя, табачника Асмолова. Слышал о таком – вся Россия табаки его курит?! Хотя тебе курить не надо. Рано тебе курить! Или пора уже. Не мальчик же ты. А-ха-ха-ха-а-а! Семен Семенович признавался как по римским бабам тебя водил. Мне б нынче к такой наночке, эхма, дело-страсть! Так Волчара этот, Волкенштейн, истинный Волчара, в Москву приехал, в ноги пал, тыщи сулил, только чтоб Мишка Незванский в его театре выступил. А я, добрая душа, и сжалился. Прогорят без меня театральщики новоявленные. Сжалился, а сам не в форме. Что завтра газеты напишут?! Что Михаил Незванский играл хуже последнего провинциального комика?! Критики здесь – палец в рот не клади, с потрохами сожрут! А тебя мы сейчас приоденем. Волкенштейн где?! Пусть людям своим скажет, чтоб одежду юноше подобрали немедленно самую лучшую. Что значит «где подобрали»?! Где хотят, там пусть и подбирают. И знать не хочу, что модные лавки уже закрыты. Открываются пусть, когда такой клиент! И Семену Семеновичу немедленно телеграфируем. Не беспокойся, голубчик Иван Николаевич. Сейчас же Волкенштейн человека в почтовую контору пошлет. Я записку напишу, пусть телеграфирует. Какой там адрес на вилле князя? Вия Гаета, пять… А мы и до ответа князя Абамелека скучать не станем. Вечером здесь на Пушкинской улице на месте, где молодой Парамонов особняк новый закладывает, представление намечается. И Парамонова не знаете? Первейший богач. Мильонщик! Елпидифора Парамонова сын. Дворец в античном стиле с портиками и колоннами строить задумал.

Храм богини Артемиды, а не купеческий дом! И в честь закладки первого камня прием званый на открытом воздухе делает. Но и в мою честь, конечно! Истинный бал. Ага, вот и костюм. Не флорентийского портного, однако. Но до утра, пока модные лавки откроются, и фрак из костюмерной театра сойдет. Едем! Волчара уже прислал за мной.

* * *

Забытая около черного хода Варька, устав ждать, начинает вышагивать вокруг театра.

– Ничего-ничего! Теперь Ванечка-благородие выйдет, меня внутрю театры позовет. А там ахтер энтот незваный денежек ему даст, и в Рим ихний телеграфию отбить, и мне за заботы обещанный червонец. Теперь выйдет, теперь выйдет. Спектакля ишо, поди, не кончилась. Народ не валит.

Когда народ из театра стал валить, искать Ванечку было поздно. Зажатая между истерически вопящих поклонниц трагика, Варька увидела лишь, как из распахнутой двери театра появляется манерно наряженный Ванечка, вместе с трагиком садится в авто.

– На Пушкинскую, угол Малого переулка. К Парамонову! – командует трагик, и ликующая толпа бежит следом за фыркающим чем-то вонючим самодвижущимся экипажем.

В криках «Незванский, браво!» тонет слабый Варькин крик: «Туточки я, Ванечка, туточки!» Укатившее вниз по Таганрогскому прошпекту авто скрывается за углом Пушкинской улицы-бульвара. Отставшая от автомобиля ликующая толпа остывает, расходится. А сбитая с ног, забытая всеми Варька остается сидеть на земле. И плакать.

Самое время поплакать, посетовать на судьбинушку горькую, на бесчестность людскую. Толечко, кажись, добрый человек встренулся, и тот про обещание денежек дать запамятовал. И про должок за одежку из «двора хрустального» запамятовал. И Варьку, живого человека, посреди дороги бросил.

Так и плакала бы Варька, если бы вопли истеричных почитательниц не стихли и в случившейся тишине девочка не расслышала разговор, доносившийся из окна, под которым она сидела.

– Аншлаг! Совершенный аншлаг! Барышня, двенадцать-сорок восемь!

– Аншлаг, аншлаг, господин Волкенштейн.

– Вот им всем, кто не верил, что Волкенштейн театром управлять сумеет! Прежде такой аншлаг только по приезде Шаляпина в третьем году случился. Блоха-ха-ха! Вот тебе и блоха! Алё, барышня! Алё! Черт знает что такое! Деньгу за телефонный аппарат шальную берут, а дозвониться даже начальнику полиции невозможно!

– Так ведь как плату телефонную до семидесяти пяти рублей в год понизили, так, говорят, целых две тысячи телефонов на один Ростов образовалось. Куда там телефонным барышням успеть всех соединять! Я скорее пешочком в участок сбегаю, все что нужно, передам. Вы записочку полицмейстеру отпишите, я и передам, только в почтовую контору, как велено, забегу, и сразу передам.

– Про почтовую контору ты это забудь. Это Незванский для мальчишки соловьем заливался – телеграмма в Рим, телеграмма в Рим…

– Так ведь, сказывали, мальчишка тот граф.

– Такой же граф, как ты мильонщик Парамонов! Преступник этот мальчишка, международный аферист! Незванский его в Риме видел и теперь его аферы вычислил. Видом своим юным пользуется. Достойных богатых господ на «гут-морген» обирает.

– Как это на «гут-морген»?

– Не твоего ума дело. Ты не богатый, лишних вопросов и не задавай. Бегом, как велено, в полицию. Доложишь, что аферист, чьи приметы в, сегодняшней «Донской речи» опубликованы, теперь на балу у Парамонова. Работает под юношу. На вид не более шестнадцати лет. Одет в театральный костюм Чацкого. На лацкане с внутренней стороны метка театра значится, могут проверить. И пусть побыстрее арестовывают! Незванский говорил, что хитер этот юнец, ох как хитер, честного человека на балу без штанов оставит.

25
ШЕЙХ НА ТВОЕЙ УЛИЦЕ

(ЛИКА. СЕЙЧАС)

Во время каникул Его Высочество путешествовал инкогнито. А это значило, что свою свиту, сокращенную до каникулярного минимума в шестьдесят восемь человек, и «легкий багаж» – четырнадцать чемоданов, восемь коробок и передвижную гардеробную с тринадцатью отглаженными костюмами на вешалке, он оставил в самолете, отогнанном на почетную стоянку около депутатского зала местного аэропорта. А сам, загрузившись и загрузив нас во «всего лишь» новехонький BMW, заказанный с борта самолета по спутниковой связи – на какие неудобства только не пойдешь ради отдыха! – приказал распоряжаться нам.

По нашей в очередной раз перерытой улице достойный Шейха автомобиль проехать не смог. Пришлось Высочеству для пущего инкогнито вместе с нами вылезать из машины и как простому Далли идти пешком. Сопровождающим слугам, оставшимся при особе королевской крови в абсолютно неприличном даже для каникул минимуме из трех человек, Шейх приказал без особого его распоряжения менее чем на триста метров к нему не приближаться. Сопровождение и не приближалось. Но не успел Далли, наслаждаясь тянущим с реки ветром и видом падающих с дерева каштанов, сделать и нескольких шагов навстречу нашим «трущобам», как возникший будто из-под земли милицейский патруль потребовал у «лица кавказской национальности» документы.

– Эх, делать вам, мальчики, что ли, нечего! – заворчала Алина, пока мы обе доставали паспорта.

– С вами, девушки, все ясно! – козырнул сержант. Хоть «девушками» в нашем возрасте обозвал, и то дело. – А этого чечена регистрация где?

– Какой же он чечен?! Он арабский ше… – возмутилась Алина. Чувствуя, как я сзади бью ее по спине, «вторая моего первого» замолкла. Но сказанного хватило.

– Так. Еще и арабский террорист! Связи с «Аль-Кайдой»! – заметил сержант.

– Какая «Аль-Кайда! – с ужасом заорала я.

Еще не хватало, чтобы радужно улыбающееся всем своим каникулярным приключениям Высочество и пока все еще не приближающееся его сопровождение сообразило, в чем упрекают правителя!

Только что по ходу полета Шейх промывал наши зашоренные западные мозги, объясняя элементарную истину – мусульманин мусульманину рознь! Мусульманин и террорист не есть одно и то же! Шейх рассказывал, как направлял помощь пострадавшим от взрыва дискотеки «Пади» и ночного клуба «Сари» на острове Бали, как выделял финансовые средства для поиска преступников. Страшно гордился тем, что всего за полгода все террористы были пойманы и теперь в Индонезии уже идет суд над ними. Это только у нас никого никогда не могут поймать! Что будет, если Шейх поймет, что теперь приняли за террориста его самого?!

– Вы майора Платонова знаете?! Михаську, Михал Карпыча? Сейчас он вам покажет «Аль-Кайду»! – пригрозила я, набирая номер на мобильном.

– Так, еще и связь с оргпреступностью! Это вам майор Платонов все, что хочешь, покажет. Про операцию «Оборотни в погонах» слышали?! Не слышали. Был ваш майор, да весь сплыл! Арестован за взятки и связи с бандитскими группировками.

Тьфу ты! Ну почему у нас благие дела творятся всегда не ко времени! Нам сейчас только этой грызловской предвыборной кампании с «оборотнями в погонах» не хватало!

Кому теперь звонить? Не Ашоту же. Здравствуй, дорогой бандит! Мы тебя во всех смертных грехах подозреваем, спаси нас! Так, что ли?

– Террориста вашего придется арестовать! – радостно продолжал сержант. – Руки за спину, если не хочешь, чтобы мордой в грязь уложили!

Сейчас те, кто без особого приказания не смеет приближаться менее чем на триста метров, увидят, как Шейха, на которого дольше двух секунд и смотреть-то нельзя, укладывают мордой в грязь! И приблизятся!!!

– Ребята, все путем! Все сейчас решим, мальчики! Сколько? – с наигранным весельем заголосила я. – Нельзя нам мордой в грязь. Жениха я привезла из Эмиратов маме показывать. Представляете, что будет, если мама его мордой в грязь увидит! У вас, мальчики, тещи есть? Вот у тебя, сержант, есть теща? По глазам вижу, что есть. Представь себе, она тебя мордой в грязь видит. Как она над тобой измываться потом будет!

Сержант вздрогнул. Тещу свою ненаглядную представил.

– Алинка, у тебя денег сколько? Давай все, быстро давай! – сквозь зубы прошептала я, пока семейные воспоминания столь явственно проступали на лице милиционера. Вытащив все содержимое собственного кошелька и скрестив с содержимым кошелька Алины, я засовывала полученное произведение в карманы той милиции, которая меня бережет. У Его Высочества, по счастью, хватало ума стоять молча, с интересом наблюдая за происходящим.

– Теща, говоришь? – переспросил сержант. – В каком дворе? В этом, что ль? К вечеру зайду регистрацию проверить. Не будет регистрации, разберемся с твоим террористом. Наших мужиков вам не хватает, все на этих чучмеков, б.., заритесь, – выругался сержант. И продолжил свой рейд по охране порядка.

– Кто это? – искренне изумился Шейх.

– Родственник! – в один голос сказали мы с Алиной. – Родственник, непутевый кузен. Что же поделать! В семье не без урода.

* * *

Чудом удержав от падения Шейха, споткнувшегося о вечный камень возле старой чугунной калитки, мы вошли в наш двор. Сарая не было. Место зияло пустотой. Ни следа, ни камешка.

– Хайван! [61]61
  Идиотка! (арм.)


[Закрыть] – провозгласила нарисовавшаяся на общем балконе свекровь. – Одной идиотки мне мало, так две гайсей [62]62
  Невестки (арм.).


[Закрыть] еще и вместе сошлись. У них мужья пропали, а они какого-то абрека на пару пасут.

– Кора, сарай где?!

От моего фамильярного обращения с семейным монстром и без того круглые зрачки Алины расширились до предела. Бытование в невестках у Каринэ в ее памяти было на добрых пять лет свежее. Или на «недобрых» пять лет.

– Сарай! Сарай! То доломать не допросишься, а то спозаранку являются, ломают, вывозят, еще и денег не берут! Подозрительно даже, говорят, за все заплачено. И аккуратные такие, в форменных комбинезонах «МусОбоз». Откуда такие только берутся?

– Ашот?! – процедила Алина.

– Боюсь, что хуже, – сообразила я. – Прингель! Каринэ вчера по телефону про этот сарай так зудела, а я в ответ так зудела на ухо одному чуток подобнищавшему олигаршику, загоравшему в «Аль махе», что он поручил своей секретарше по интернету найти в Ростове фирму, занимающуюся разбором старых построек и вывозом строительного мусора, и карточкой оплатить заказ. Если Беата не слишком проигрывает Агате, то, боюсь, что сарай наш уже на свалке.

– Какая Беата? Какая Агата? – снова ничего не понимало наше Высочество.

– Не важно. Важно, что сарая с его историческими стенами нет. Были да сплыли. Ай да Прингель, ай да сукин сын! Попробуй, найди теперь, на какую свалку обломки нашего исторического сарая эти мусобозовцы вывезли.

* * *

Искать пробовали. Алина в пятнадцать минут разыскала бывшую коллегу свой соседки, сын одноклассницы которой служил когда-то в армии вместе с дядей нынешнего владельца мусорной конторы с говорящим названием «МусОбоз». Если вы жили в этом городе, то не найти общих знакомых или знакомых общих знакомых с любым другим жителем этого города вы просто не имеете права, иначе вы здесь не жили, а занимались неизвестно чем! «Вторая моего первого» унеслась выдергивать главного мусоровоза из парилки, где типичный представитель среднего бизнеса проводил свой законный выходной, и тащить его на свалку. Но ее титанические усилия не были вознаграждены ничем, кроме как приглашением продолжить вечер все в той же парилке. Но в присутствии Его Высочества у Алины были более высокие устремления.

– Найти что-либо на той свалке не-воз-мож-но! Немыслимо! Мусорные бригады в тот день выгружались в разных местах свалки. Кроме них там выгружались сотни машин с городскими помоями. Копайтесь, если хотите! Только учтите, что нырять придется с головой! У меня желания нет. Это твой Тимур все бунтовал против строительства мусоросжигательного завода! – не преминула вставить шпильку в бок Алина.

– Построили бы завод, и что? – на всякий случай защитила необщего бывшего мужа я. – Обломки стены с алмазом оказались бы переработанными. Так хоть призрачная надежда на период полураспада, или как там это по-научному называется? Помои перегниют, глина рассохнется, а алмаз Надир-шаха через уйму лет окажется чьим-то наследством. Считай, что мы его завещали потомкам. Если ты, конечно, не сообщила об алмазе мусорщику…

Пока Алина соблазняла мусорного короля, а Его Высочество вел разговоры об античной литературе с моей свекровью, в лице которой он впервые за сегодняшний день нашел достойную ему собеседницу, позвонила Женька. Уже из Цюриха. В банке нашелся документ, согласно которому собственниками счета признавался бывший хозяин Женькиной квартиры Григорий Александрович или его наследники.

– Прямой наследник его, сын Петр Григорьевич, давно живет где-то в Америке. Но поскольку Григорий Александрович официально завещал квартиру «со всем ее содержимым» мне, сын его с завещанием официально согласился и счет нашелся среди «содержимого» в квартире, я могу быть признана наследницей. Надо только представить заявления свидетелей, что этот счет вместе с коробкой Мельдиных конфет свалился на мою голову не в подворотне, а именно в моей квартире.

– Не на твою, а на мою голову, – припомнив тот день, уточнила я. От просыпавшейся с потолка пыли и кусков побелки меня очень бережно отряхивал сам Олень. И смотрел так нежно. Или это мне тогда показалось…

– Что?

– Говорю, что свалилось все это наследство не на твою, а на мою голову. Я же на руки Лешкиного охранника тогда падала. Так что я свидетель. И Олень свидетель.

– Свидетельства Оленя из Бутырок представить будет трудно. Но есть ты, есть Большая Ленка, и Арата. В банке сказали, что свидетельства гражданина другой страны, особенно Японии, могут помочь.

– Нашим они, значит, не доверяют, а японцы, думают, врать им не будут?

– Просто японцы более надежные клиенты. Арата уже заверяет свои показания у американского нотариуса. Хорошо, чтоб и ты заверила, если сама в Москву попадешь не скоро, – сказала Женька, добавив, что сама вылетает в Москву за подлинником завещания.

– Думаю, и я теперь уже скоро! – сказала я, поглядев в сторону зияющей пустоты на месте недавнего сарая.

– С мужьями-то твоими что? – вдогонку поинтересовалась Женька.

– С мужьями моими ничего. Пустота, – ответила я, с удивлением наблюдая, как под оживленный разговор об античном эпосе Его Высочество трескает который по счету соленый огурчик моей свекрови!

Шейх посмотрел на висящие на стене фото моих бывших мужей.

– Где-то я его видел, – указал он пальцем на Кима. – Причем совсем недавно. Не могу только припомнить, где.

* * *

После бесславного возвращения Алины с помойки – «Ой, после такого ужаса мне надо срочно в душ! А у вас, конечно, снова ни горячей, ни холодной воды нет!» – мы сели сводить концы с концами.

– Что мы знаем? Что мы ничего не знаем! Алмаз утонул в помоях… – безрадостно начала я.

– Если алмаз в обломках стены вообще был, – поправил Шейх. – Никто же не доказал, что древняя записка, раскопанная вашим общим мужем и факт сноса старого, как это вы называете, zarai, звенья одной цепи. Гораздо больше шансов, что в стене ничего и не было. Все выдумки.

– А что не выдумки?

– Пропажа Кима и Тима – не выдумки, – отозвалась я. При всех перипетиях последних двух дней я все еще помнила, что бывшие мужья пропали. Но снова абсолютно не понимала, почему они пропали.

– Был алмаз в стене или не был, не важно. Важно, что кто-то мог думать, что драгоценный камень там, и мог пытаться заполучить его прежде законных владельцев, – продолжало с удовольствием дедуктировать Его Высочество. Для него алмазом больше, алмазом меньше, один черт. А поиграть в сыщиков – вот это приключение! Всю свою шейхскую жизнь наши «трущобы» вспоминать будет!

– А законный владелец у нас кто?

– Законный владелец вы, – Высочество обвел руками всех присутствующих. – Вы владельцы этого zarai, а следовательно, и всего, что в его стенах зарыто.

– Эти-то тут при чем?! – делить даже не найденный алмаз с невестками свекровь не собиралась. Всегда у нее так, что с алмазами, что с сыновьями – виртуальное монопольное владение лучше, чем владение реальное, но с кем-то поделенное.

– Какие еще странные события были в последние дни связаны с вашим zarai? Возьмем шире, с вашим двором?

– Зинка, соседка, умерла, – сказала я.

– В соли, что ты ей отнесла, нашли крысомор, – не могла не утопить меня свекровь. Хорошо хоть Шейх защитил:

– Но соль эту Лике дал муж ее подруги, Ашот, который, как вы говорите, бандит.

– Здесь все через одного бандиты. Время такое, – философски изрекла свекровь.

– И все же эта ниточка ведет к Ашоту. Что еще?

– Расселить наш двор пытались, Зинка тогда съезжать и не захотела, – припомнила приковылявшая из своей комнаты баба Ида.

– Да-да! Ашот же мне говорил, что здесь место первых армянских поселений, он хотел в нашем доме сделать музей. А Зинаида заартачилась… – вспомнила я и осеклась. Неужели из-за этого Зинку… Хотели до алмаза втихую добраться, а пьяница-соседка помешала?

– Записка с переводом прошла через его факс, – добавила Алина.

– И о раскопках Кима он все знал, оба на археологии помешаны, – снова подала голос я. – И Михаську, который эвакуацией при угрозе взрыва командовал, за связь с Ашотом замели…

Но не успели мы свести все нити преступления к армянскому Лотреку, как дверь распахнулась.

– Ни при чем тут ваш Ашот!

Так и не сменивший свою арабскую хламиду на что-то более европеизированное Кинг-Конг втолкнул в комнату Тимура.