355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элеанор Каттон » Светила » Текст книги (страница 4)
Светила
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:50

Текст книги "Светила"


Автор книги: Элеанор Каттон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– У вас бокал опустел, мистер Мади, – негромко проговорил он. – Будьте так добры, позвольте мне.

В наступившей тишине он отошел к серванту в сопровождении темноволосого незнакомца, который, выпрямившись в полный рост, едва не задевал головою низкий потолок. Темноволосый наклонился к самому уху Балфура и принялся что-то настоятельно ему нашептывать. Балфур кивнул и ответил что-то вполголоса – вероятно, отдал какие-то указания, поскольку высокий брюнет отошел к бильярду, жестом поманил блондина и, понизив голос, передал ему, что велено. Тот в свою очередь немедленно и энергично закивал. Глядя на них, Мади чувствовал, как к нему возвращается его обычная живость. Бренди взбодрил его; он согрелся и просох; и ничто так не поднимало ему настроения, как предвкушение завлекательной истории.

Нередко случается, что измученная душа вынуждена обратиться к какому-то отдельному затруднению, которое человека совсем не касается; тогда эта вторая проблема оказывается для первой все равно что целительным бальзамом. Примерно так чувствовал себя сейчас Мади. Впервые с тех пор, как высадился с лихтера, он обнаружил, что способен ясно помыслить о своем недавнем злоключении. В контексте этой новой тайны его сокровенное воспоминание словно бы обрело свободу. Он смог восстановить в сознании преследующую его картину: воскресший мертвец, его окровавленное горло, его крик – и счесть ее сногсшибательной и поразительной, по-прежнему жуткой, но гораздо более объяснимой. Вся эта история приобрела некую ценность: он мог обратить ее в прибыль в порядке обмена.

Он следил, как сообщение шепотом передается от одного человека к другому. В неразберихе незнакомых акцентов никаких имен собственных он не различал, но было очевидно, что предмет обсуждения касается всех присутствующих. Мади заставил себя обдумать ситуацию трезво и тщательно. В силу невнимательности он уже один раз за вечер неправильно оценил обстановку; ошибиться вторично ему никак нельзя. Намечалось ограбление, не иначе, или, может статься, эти люди объединились против кого-то – не исключено, что против мистера Карвера. Их было двенадцать, что навело Мади на мысль о суде присяжных… но присутствие китайцев и туземца-маори исключало такую вероятность. Не прервал ли он, случайно, некий тайный совет? Но на каком таком совете соберется публика столь разношерстная, в том, что касается расовой и сословной принадлежности, а также и финансового статуса?

Надо ли говорить, что по лицу Мади невозможно было прочесть, о чем он думает. Он загодя придал ему выражение глубоко озадаченное и вместе с тем покаянное, словно давая понять: он отлично сознает, что причинил беспокойство, но взять не может в толк, в чем это беспокойство состоит; а что до дальнейших своих действий, так он готов послушаться кого угодно, только не себя самого.

Снаружи ветер поменял направление, мокрый шквал обрушился на трубу, так что угли, зашипев, полыхнули алым, и на мгновение Мади почудился соленый запах моря. Шевеление в очаге словно бы разбудило толстяка, сидевшего ближе прочих к огню. Он уперся в подлокотники, хрюкнув от натуги, поднялся из кресла и, дошаркав до серванта, присоединился к остальным. С его уходом Мади остался у очага наедине с незнакомцем в костюме из шеврона; тот подался вперед.

– Мне бы хотелось представиться, если не возражаете, – промолвил он, со щелчком открывая серебряный портсигар – впервые за вечер! – и выбирая сигарету. Говорил он с явственно французским акцентом, отрывисто и вместе с тем учтиво. – Меня зовут Обер Гаскуан. Надеюсь, вы извините меня за то, что ваше имя мне уже известно.

– Ну что ж, сдается мне, ваше имя мне тоже знакомо, – отозвался Мади с легким удивлением.

– Стало быть, это счастливая встреча, – отозвался Обер Гаскуан. Он искал спички; на мгновение он задержал руку в нагрудном кармане, как щеголеватый полковник, позирующий для этюда. – Но я положительно заинтригован. Откуда же вы меня знаете, мистер Мади?

– Сегодня вечером я прочел ваше обращение в пятничном номере «Уэст-Кост таймс» – я ведь не ошибаюсь? Если я правильно помню, вы выступили от имени магистратского суда.

Гаскуан с улыбкой вытащил коробок спичек:

– О, понимаю. Я – это вчерашние новости. – Он вытряхнул спичку из коробка, уперся ботинком в колено и чиркнул спичкой о подошву.

– Прошу меня простить, – начал было Мади, опасаясь, что обидел собеседника, но Гаскуан покачал головой.

– Вы меня ничем не оскорбили, – промолвил он, прикуривая. – Итак. Вы приезжаете в незнакомый город, и каковы ваши первые действия? Вы находите вчерашнюю газету и прочитываете судебные сводки. Узнаете имена как правонарушителей, так и правоприменителей. Превосходная стратегия.

– Случайно получилось, – скромно отозвался Мади.

Имя Гаскуана было напечатано на третьей странице газеты, под краткой, не длиннее одного абзаца, проповедью, обличающей преступность. Обращению предшествовал список арестов, произведенных в течение последнего месяца. (Все эти имена Мади благополучно позабыл; по правде сказать, Гаскуана он вспомнил только потому, что его бывший преподаватель латыни звался Гаскоэн: знакомая фамилия привлекла его внимание.)

– Пусть так, – отозвался Гаскуан, – но тем не менее, ознакомившись с судебными сводками, вы проникли в самую суть нашего бедствия; эта тема у всех на устах вот уже две недели.

– Мелкие преступники? – нахмурился Мади.

– В частности, один.

– Мне попробовать догадаться? – беспечно осведомился Мади, не дождавшись продолжения.

Гаскуан пожал плечами:

– Это не важно. Я имею в виду одну конкретную шлюху.

Мади изогнул брови. Он попытался вспомнить список арестов… да, кажется, среди имен фигурировало и женское. Интересно, а что в Хокитике полагается говорить по поводу ареста шлюхи? Мгновение он подбирал слова для подобающего ответа, и, к его вящему изумлению, Гаскуан рассмеялся.

– Да я вас просто поддразниваю, – сообщил он. – Зря вы мне это позволяете. Разумеется, ее преступление не фигурировало в списке, но, если читать, призвав на помощь толику воображения, вы все разглядите между строк. Она именует себя Анной Уэдерелл.

– Не уверен, что умею читать с воображением.

Гаскуан вновь рассмеялся, резко выдохнув дым:

– Но вы же барристер, не так ли?

– Только по образованию. В коллегию адвокатов я пока еще не принят.

– Ну так вот, в обращении магистрата всегда содержится скрытый смысл, – пояснил Гаскуан. – «Джентльмены Уэстленда» – вот вам первая подсказка. «Постыдные преступления, свидетельствующие о моральной деградации» – вот вам вторая.

– Понимаю, – отозвался Мади, хотя на самом-то деле ровным счетом ничего не понимал. Глянув через плечо Гаскуана, он заметил, как толстяк подошел к двум китайцам и теперь торопливо царапал что-то для них в записной книжке. – Может статься, женщину обвинили несправедливо? Может статься, именно это и привлекло всеобщее внимание?

– О, да ее в тюрьму не за занятие проституцией упекли, – возразил Гаскуан. – Полиции на это дело плевать! Пока ведешь себя осмотрительно, они на все смотрят сквозь пальцы.

Мади ждал. Манера речи Гаскуана несколько сбивала с толку: говорил он одновременно сдержанно и доверительно. Мади чувствовал: тут надо держать ухо востро. Чиновнику было где-то под тридцать пять. Его светлые волосы уже чуть посеребрились над ушами; он носил светлые, зачесанные в стороны от центра усы. Его костюм из шеврона был пошит точно по фигуре.

– Да что вы, – добавил Гаскуан, помолчав мгновение, – сержант полиции сам заявление сделал на ее счет сразу после заключения под стражу.

– Заключения под стражу? – эхом повторил Мади, чувствуя себя крайне глупо.

Если бы собеседник изъяснялся не столь загадочно и чуть более пространно! Весь его облик дышал утонченностью (рядом с ним Томас Балфур казался туп как дверной косяк), но в утонченности этой ощущалась нота скорби. Он говорил как человек разочарованный, для которого идеал существует лишь в памяти, о нем сожалеют как о невосполнимой утрате.

– Ее судили за попытку покончить с собой, – пояснил Гаскуан. – Есть в этом некая симметрия, вы не находите? Она хотела свести счеты с жизнью – а ее в тюрьму свели.

Мади подумал, что соглашаться как-то неприлично, и в любом случае такой образ мыслей ему не импонировал. Так что он попытался сменить тему:

– А капитан моего корабля – мистер Карвер? Он с этой женщиной, выходит, как-то связан?

– О да, еще как связан, – кивнул Гаскуан. Он глянул на сигарету у себя в руке, внезапно преисполнился к ней отвращения и швырнул в огонь. – Карвер убил собственное дитя.

Мади в ужасе отшатнулся:

– Прошу прощения?

– Доказать, разумеется, ничего невозможно, – мрачно заметил Гаскуан. – Но это просто зверь, а не человек. Вы совершенно правы: от таких лучше держаться подальше.

Мади глядел на него во все глаза, снова не найдясь с ответом.

– У каждого человека есть своя валюта, – добавил Гаскуан спустя мгновение. – Бывает, что золото; бывает, что женщины. Анна Уэдерелл, видите ли, была и тем и другим.

В этот момент с наполненным бокалом вернулся толстяк; он сел, поглядел сперва на Гаскуана, потом на Мади и, по-видимому, смутно осознал, что этикет велит представиться. Он подался вперед и протянул руку:

– Я – Дик Мэннеринг.

– Рад знакомству, – отозвался Мади машинально.

Он совсем запутался. Какая досада, что Гаскуана перебили в самый неподходящий момент; он бы мог подробнее расспросить его про эту шлюху. А теперь возобновлять тему как-то нетактично; в любом случае Гаскуан уселся в кресло поглубже, и лицо его сделалось совершенно непроницаемым. Он снова завертел в руках портсигар.

– Опера «Принц Уэльский» – это, в сущности, я, – добавил Мэннеринг, снова откидываясь к спинке кресла.

– Великолепно, – отозвался Мади.

– Единственный театр в здешнем городишке. – Мэннеринг побарабанил по подлокотнику костяшками пальцев, прикидывая, как бы продолжить.

Мади искоса глянул на Гаскуана, но секретарь суда угрюмо созерцал собственные колени. Было очевидно, что возвращение толстяка его всерьез раздосадовало; было очевидно и то, что он не видит повода скрывать свое недовольство от Мэннеринга, чье лицо, как сконфуженно отметил Мади, приобрело темно-красный оттенок.

– Я весь вечер восхищаюсь вашей цепочкой для часов, – наконец произнес Мади. – Это золото из Хокитики?

– Славная штучка, верно? – откликнулся Мэннеринг, даже не скосив глаза на грудь и не шевельнув пальцем, чтобы дотронуться до предмета восхищения. Он вновь побарабанил по подлокотникам. – Вообще-то, это самородки с Клуты. Я был на Каварау, в Данстане и на Клуте тоже.

– Боюсь, эти названия мне ничего не говорят, – признался Мади. – Я так полагаю, это все отагские прииски?

Мэннеринг подтвердил, что да, отагские, и принялся распространяться о золотодобывающих предприятиях и ценности отвальных пород.

– Вы тут, выходит, все старатели? – спросил Мади, дослушав до конца, и нарисовал кончиками пальцев в воздухе небольшой кружок, давая понять, что имеет в виду всех собравшихся.

– Ни одного старателя тут нет, кроме разве китайцев, – отозвался Мэннеринг. – Мы, как говорится, маркитанты, хотя большинство из нас начинали на рудниках. На золотых приисках больше всего золота добывается где? В гостиницах. В кабаках. В борделях. Ребята как чего намоют, так сразу же и потратят. Я вам вот чего скажу: лучше начать собственное дело, чем вкалывать в холмах. Добудьте себе лицензию на торговлю спиртным – не прогадаете!

– Должно быть, это мудрый совет, раз вы сами ему последовали, – кивнул Мади.

Мэннеринг откинулся в кресле, очень довольный комплиментом. Да, с приисков он ушел и теперь платит другим, чтобы мыли золото на его участках за процент с добычи; сам он родом из Сассекса; Хокитика, конечно, отменное местечко, вот только девчонок тут маловато для городка такого размера; он любит гармонию во всех ее проявлениях; свой оперный театр он создал по образцу «Аделфи» в Уэст-Энде[6] 6
  «Аделфи» – театр в Уэст-Энде, в западной исторической части Лондона; поначалу на его сцене ставились главным образом мелодрамы и музыкальные комедии; сейчас славится постановками мюзиклов.


[Закрыть]
; он считает, что добрый старый принцип «песни и ужина» всегда актуален; он терпеть не может пабы, а от легкого пива ему делается нехорошо; половодья в Данстане ужасны – просто ужасны; дожди в Хокитике тоже не подарок; он уже говорил и повторит снова, что нет ничего лучше четырехголосной гармонии – голоса́ переплетаются, точно нити в шелковой ткани.

– Замечательно, – пробормотал Мади.

На протяжении всего этого монолога Гаскуан сидел неподвижно, лишь длинные бледные пальцы двигались с навязчивой ритмичностью. Мэннеринг, в свою очередь, секретаря решительно не замечал, а речь свою обращал к некой точке футах в трех над головой Мади, как если бы и присутствие Мади его не слишком-то занимало.

Наконец драматическое перешептывание на периферии приблизилось к некой развязке, и трескучая болтовня толстяка стихла. Вернулся темноволосый незнакомец и уселся на прежнее место слева от Мади; за ним пришел Балфур с двумя объемистыми порциями бренди. Один бокал он вручил Мади, отмахнувшись от его благодарностей, и присел сам.

– Я должен объясниться, – промолвил он, – по поводу того грубого допроса, которому только что подверг вас, мистер Мади, – не нужно возражать, это так. По правде сказать… по правде сказать… словом, правда заслуживает отдельного рассказа, сэр, и я буду по возможности краток.

– Если вы не возражаете против наших откровений, – добавил Гаскуан с другой стороны от Балфура с деланой вежливостью, что смотрелось довольно-таки неприятно.

Темноволосый незнакомец внезапно выпрямился в кресле и добавил:

– У кого-нибудь из присутствующих есть возражения?

Мади, моргая, оглянулся по сторонам, но все молчали.

Балфур кивнул, выждал еще мгновение, словно присовокупляя собственную предупредительность к учтивости остальных, и заговорил вновь:

– Скажу вам сразу: был убит человек. Этот ваш негодяй – Карвер, я имею в виду; не буду называть его капитаном – вот он и есть убийца, хотя черт меня подери, если я могу объяснить как или почему. Я просто знаю так же ясно, как вижу бокал в вашей руке. Если вы окажете мне честь и выслушаете часть истории этого злодея, тогда вы, возможно… ну, возможно, вы согласитесь нам помочь, при ваших-то обстоятельствах.

– Прошу меня простить, сэр, – отозвался Мади. При упоминании об убийстве сердце его неистово забилось; не исключено, что все это имело-таки некое отношение к призраку на «Добром пути». – И каковы же мои обстоятельства?

– Ваш дорожный сундук все еще на борту барка, он хочет сказать, – пояснил темноволосый незнакомец. – И завтра во второй половине дня вам нужно явиться в таможню.

Балфур, слегка поморщившись, махнул рукой.

– К этому мы еще вернемся, – промолвил он. – Для начала я прошу вас выслушать рассказ до конца.

– Разумеется, я его послушаю, – заверил Мади, ненавязчиво подчеркнув последнее слово: он словно бы предостерегал собеседника, что ожидать или требовать большего не стоит.

По бледному лицу Гаскуана скользнула мимолетная усмешка, но в следующий миг оно вновь помрачнело.

– Безусловно, безусловно, – заверил Балфур, поймав намек. Он отставил бокал с бренди, сцепил пальцы, стильно захрустел костяшками. – Итак, я попытаюсь ознакомить вас, мистер Мади, с причиной, в силу которой мы все здесь собрались.

Юпитер в Стрельце

Глава, в которой обсуждаются преимущества богоугодных заведений; возникают сомнения насчет некой фамилии; Алистер Лодербек расстроен, а владелец судоходной компании вынужден прибегнуть ко лжи.

Повествование Балфура – неизбежно отклонявшееся от темы, поскольку грузоперевозчика то и дело перебивали, и в целом утяжелявшееся лиричным стилем речи – в пересказе оказалось путаным и сумбурным, и лишь несколько часов спустя Мади наконец-то со всей ясностью вник в последовательность событий, спровоцировавших тайный совет в курительной комнате гостиницы. Но надоедливые вставные реплики и околичная манера Балфура не заслуживают полного и подробного занесения в летопись его же собственными словами. Здесь мы удалим все изъяны и авторитарно приведем в порядок сбивчивую хронику блуждающих мыслей Балфура; мы замажем собственной известкой трещины и сколы суетных воспоминаний и возведем заново здание, что в памяти отдельно взятого человека существует лишь в виде живописных развалин.

Мы начнем, заодно с Балфуром, с некой встречи, что имела место в Хокитике.

* * *

Еще до начала уэст-костской золотой лихорадки, когда Хокитика представляла собой не более чем бурое устье реки, впадающей в океан, а золото на ее побережье неярко поблескивало себе, до поры никем не замеченное, Томас Балфур жил в провинции Отаго и вел дела под сенью небольшого, крытого гонтом домика на данидинской набережной, под коленкоровой растяжкой с надписью «Судоперевозки: Балфур и Гарнетт» (с тех пор мистер Гарнетт вышел из совместного предприятия, в котором доля его составляла лишь одну треть; в настоящий момент он, удалившись от дел, вкушал заслуженный отдых в Окленде, подальше от отагских морозов и тумана, что растекался озерцами в долинах в знобкий предрассветный час). Выгодное местоположение компании – здание располагалось в самом центре пристани, с видом на дальние мысы, – обеспечивало высокопоставленную клиентуру, а среди многих заказчиков числился и бывший управляющий Советом провинции[7] 7
  С 1852 по 1876 г. в Новой Зеландии существовало шесть провинций как территориально-административных единиц: Окленд, Нью-Плимут, Веллингтон, Нельсон, Кентербери и Отаго. Совет провинции во главе с выборным управляющим осуществлял функции органов местного самоуправления. В 1876 г. провинции были упразднены и заменены на округа, а формой местного самоуправления стали Советы округов.


[Закрыть]
Кентербери, настоящий великан с ручищами как лопаты и репутацией человека твердых убеждений, больших запросов, усердного и ревностного.

Алистер Лодербек – так звали сего государственного мужа – карьеру делал с головокружительной скоростью, ни на миг не сбавляя темпа. Родился он в Лондоне, выучился на адвоката, в 1851 году переехал в Новую Зеландию, задавшись двумя целями: во-первых, составить состояние, во-вторых, удвоить его. Его устремления хорошо вписывались в политическую жизнь, тем более в политическую жизнь молодой страны. Лодербек пошел в гору – и быстро. В юридических кругах им немало восхищались как человеком, который, сосредоточившись на задаче, не успокоится, пока не доведет дело до конца; за столь превосходный характер он был вознагражден местом в Совете провинции Кентербери; ему предложили выставить свою кандидатуру на пост управляющего Советом; он был избран подавляющим числом голосов. Пять лет спустя после того, как он впервые ступил на берег Новой Зеландии, его многочисленные связи распространились и до стаффордского министерства[8] 8
  Эдвард Уильям Стаффорд (Edward William Stafford, 1819–1901) – выдающийся государственный деятель Новой Зеландии, трижды избирался на пост премьера (премьер-министра).


[Закрыть]
, включая самого премьера. К тому времени, как он впервые постучался в дверь Томаса Балфура, со свежим цветком кауваи[9] 9
  Кауваи – распространенное новозеландское дерево с красивыми желтыми цветами в форме колокольчиков; этот цветок считается одним из национальных символов Новой Зеландии.


[Закрыть]
в петлице и стоячим воротничком, встопорщенные уголки которого (как подметил Балфур) накрахмалила явно женская рука, никто бы уже не назвал его первопоселенцем. Весь его облик излучал неизменность, и постоянство, и стабильную влиятельность.

В том, что касается внешности и манеры держаться, Лодербек был не столько красив, сколько внушителен. Его борода, пышная, лопатой, как у Балфура, выступала вперед почти горизонтально, придавая его лицу царственное выражение; под бровями посверкивали темные глаза. Он был очень высок, причем фигура его сужалась кверху, отчего он казался еще выше. Говорил он громко, заявлял о своих устремлениях и мнениях с откровенностью, что могла бы показаться наглостью (собеседнику скептически настроенному) или бесстрашием (всем прочим). Он был слегка туговат на ухо и потому, прислушиваясь, обычно наклонял голову и слегка горбился, создавая впечатление, столь полезное в политике, что внимает он вам сосредоточенно и вместе с тем благосклонно.

При первом же знакомстве Лодербек понравился Балфуру энергичной и уверенной манерой изъясняться. Его увлечения, как он не преминул сообщить Балфуру, политической сферой не ограничивались. Он был еще и судовладельцем, с мальчишеских лет храня в душе пылкую любовь к морю. Всего ему принадлежало четыре корабля: два клипера, шхуна и барк. Два судна нуждались в капитане. До сих пор Лодербек сдавал их в аренду на чартерной основе, но степень риска при таком положении дел была весьма высока, и он предпочел бы сдать корабли внаем какой-нибудь основательной судоходной компании, которая могла бы себе позволить разумный тариф страховой премии. Он отбарабанил названия кораблей на память, как отец перечисляет детей: клиперы «Добродетель» и «Южная Корона», шхуна «Королева бала» и барк «Добрый путь».

Так случилось, что компания «Балфур и Гарнетт» в тот момент испытывала острую нужду в клипере, размеры и возможности которого в точности соответствовали описанию Лодербека. От второго предложенного судна Балфур отказался: барк «Добрый путь» был слишком мал для его целей, но вот «Добродетель», по итогам осмотра и испытания, сможет благополучно совершать ежемесячные рейсы между Порт-Чалмерсом и Порт-Филлипом. Да, ответствовал он Лодербеку, он найдет капитана для «Добродетели». Он приобретет страховку с хорошим тарифом и возьмет корабль в ежегодно возобновляемую аренду.

По годам Лодербек приходился Балфуру ровесником, и, однако ж, с самой первой встречи последний считался с ним, почти как сын – с авторитетом отца, – возможно, не без толики тщеславия, ведь те черты в характере Лодербека, которыми Балфур более всего восхищался, он тщательно взращивал в себе самом. Между ними возникло что-то вроде дружбы (слишком, правда, восторженной со стороны Балфура, чтобы перерасти в отношения тесные и близкие), и на протяжении последующих двух лет «Добродетель» беспрепятственно курсировала между Данидином и Мельбурном. К условию страхования, досконально продуманному и тщательно сформулированному, впредь ни разу не обращались.

В январе 1865 года Роберт Гарнетт заявил о своем намерении отойти от дел, продал свою долю партнеру и перебрался на север, где климат помягче. Балфур, сентиментальности, как всегда, чуждый, тотчас же отказался от недвижимости в центральной части гавани. Отагский бум шел на спад, и Балфур это знал. Долины уже изрыли вдоль и поперек, золотоносные россыпи рек скоро иссякнут. Он отплыл на побережье, приобрел голый участок земли в устье реки Хокитика, поставил палатку и принялся строить склад. Компания «Балфур и Гарнетт» превратилась в компанию «Судоперевозки Балфура», Балфур купил вышитый жилет и шляпу-котелок, и вокруг него начал постепенно расти город Хокитика.

Когда спустя несколько месяцев барк «Добрый путь» встал на рейде у Хокитики, Балфур вспомнил название судна и опознал в нем собственность Алистера Лодербека. Из вежливости он представился капитану корабля Фрэнсису Карверу и с этого момента общался с ним вполне учтиво – номинально их связывало наличие общего знакомого, хотя Балфуру мистер Карвер показался сущим бандитом, и грузоперевозчик мысленно навесил на него ярлык мошенника. Это мнение не содержало в себе ни малейшего оттенка горечи. Балфур не испытывал благоговения перед силой воли – кроме как того типа, что демонстрировал Лодербек, перед этим притягательным сплавом личного обаяния и какой-то магии, – а проникнуться теплыми чувствами к негодяю он никак не мог. Слухи, что следовали за мистером Карвером по пятам, его не пугали, но и струну мальчишеского восхищения в душе не затрагивали. Карвер его просто-напросто не интересовал, и Балфур без лишних усилий взял и выбросил его из головы.

В конце 1865 года Балфур прочел в газете, что Алистер Лодербек собирается баллотироваться в парламент от округа Уэстленд. Несколькими неделями позже грузоперевозчик получил от него письмо с новой просьбой о содействии. Лодербек писал, что в ходе кампании по завоеванию Уэстленда ему хотелось бы предстать жителем этого округа. Он просил Балфура снять ему временное жилье в самом центре Хокитики, обставить комнаты подобающим образом и обеспечить перевозку дорожного сундука с личными вещами: с книгами по юриспруденции, бумагами и тому подобным – всем, что для него принципиально важно в ходе избирательной кампании. Все пункты повестки дня были расписаны размашистым, цветистым почерком человека, который может себе позволить тратить чернила на причудливые завитушки. (При этой мысли Балфур улыбнулся: он любил прощать Лодербеку его разнообразные причуды.) Но сам Лодербек прибудет не на корабле. Вместо этого он приедет по суше, верхом преодолеет горы и торжественно явится в нижней части долины Арахуры. Он предстанет перед избирателями не изнеженным политиком, который путешествует со всеми удобствами в каюте первого класса, но человеком из народа, измученным многочасовой скачкой, забрызганным грязью, – работягой, что трудится в поте лица своего.

Балфур дословно выполнил все распоряжения. Он снял для Лодербека апартаменты с видом на береговую линию Хокитики и зарегистрировал его имя во всех клубах, рекламировавших крэпс и американскую игру в шары. В местном универсальном магазине он заказал груши, рассольный сыр и засахаренный ямайский имбирь; заручился услугами парикмахера; абонировал ложу в оперном театре на февраль и март. Он сообщил редактору «Уэст-Кост таймс» о том, что Лодербек совершит переезд от Кентербери через альпийский перевал[10] 10
  Южные Альпы – общее название горной цепи вдоль западного побережья Южного острова.


[Закрыть]
, и подсказал, что сочувственное упоминание об этом отважном дерзании превосходно зарекомендует газету в глазах будущей администрации Лодербека, если он победит на выборах и войдет в парламент представителем Уэстленда, а скорее всего, так и будет. Затем Балфур отослал письмо в Порт-Чалмерс с указаниями капитану «Добродетели» забрать дорожный сундук Лодербека, как только его пришлют из Литтелтона[11] 11
  Литтелтон – небольшой город-порт в Новой Зеландии на восточном побережье Южного острова, в одноименной бухте.


[Закрыть]
, и переправить его в Хокитику на клипере следующим же рейсом до побережья. Покончив со всеми этими делами, Балфур взял бутыль крепкого пива в гостинице «Гридирон», улегся, задрав ноги, и осушил ее до дна, размышляя, что политика ему все-таки нравится – и речи, и избирательная кампания, – да, пожалуй, все это ему весьма по душе.

Но волею судеб прибытие Алистера Лодербека в Хокитику не сопровождалось фанфарами, как политик задумывал, излагая свои планы в письме к Балфуру. Его переход через Альпы в самом деле привлек внимание старателей побережья, имя его действительно пропечатали на видном месте в каждой газете и в каждом бюллетене города, но в силу несколько иных причин, нежели он рассчитывал изначально.

История, записанная дежурным полицейским и опубликованная следующим же утром в «Уэст-Кост таймс», сводилась к следующему. До пункта назначения оставалось уже каких-нибудь два часа езды, когда Лодербек и его помощники повстречали на пути отшельническую хижину. Со времени их последней трапезы минуло много часов, и близилась ночь; так что отряд спешился, намереваясь попросить о фляге с водой и (если хозяин хижины будет так любезен) о горячем ужине. Путники постучались; ответа не последовало, но судя по свету лампы и дыму над трубой – в хижине явно кто-то был. Дверь оказалась не заперта; Лодербек вошел. Владелец хижины сидел, завалившись на кухонный стол; он был мертв – причем умер он так недавно, рассказывал Лодербек сержанту, что чайник на плите еще не выкипел. По-видимому, отшельник упился до смерти. Одна его рука все еще обнимала почти пустую бутылку с чем-то спиртным, что стояла на столе напротив него; в комнате висел тяжелый дух алкогольных паров. Лодербек признал, что трое путников подкрепились-таки чаем и пресной лепешкой с плиты, прежде чем ехать дальше. Задержались они не дольше чем на полчаса: находиться в одной комнате с мертвецом не слишком-то уютно, хотя, по счастью, голову он уронил на руки, а глаза были закрыты.

На окраинах Хокитики маленький отряд столкнулся с новой задержкой. Уже в виду города они натолкнулись на бесчувственное тело: какая-то женщина лежала посреди улицы без сознания, промокшая насквозь. Жизнь в ней едва теплилась. Лодербек предположил, что ее чем-то опоили, но никакого внятного ответа от нее не добился, кроме стона. Он послал помощников за дежурным полицейским, вытащил несчастную из грязи и, дожидаясь возвращения своих спутников, размышлял о том, что начало его избирательной кампании положено довольно мрачное. Первые три знакомства, что он сведет в городе, будут судья, коронер и редактор «Уэст-Кост таймс». В течение двух недель после злополучного прибытия Лодербека избирательная кампания не вызывала в Хокитике никакого интереса, – по-видимому, рядом с такими событиями, как смерть отшельника и злоключения шлюхи (как вскорости выяснилось, именно такова была профессия женщины, найденной на дороге), парламентские выборы вообще не котировались. О переходе Лодербека через горы в газете «Уэст-Кост таймс» упоминалось в двух словах, зато рассказу Лодербека о том, как он обнаружил тело, отвели целых два столбца. Лодербек оставался невозмутим. Он ожидал выборов с той же хладнокровной непринужденностью, с какой встречал все удары судьбы и все ее подарки. Он твердо вознамерился победить, а значит, так оно и будет.

Утром того дня, когда Уолтер Мади прибыл в Хокитику, – тем самым утром, с которого мы начинаем историю Балфура, – грузоперевозчик сидел со своим давним приятелем в обеденном зале гостиницы «Резиденция», рассуждая о корабельной оснастке. Лодербек был в суконном костюме светлого желтовато-коричневого оттенка, а такому цвету влага на пользу не идет. Брызги дождя на его плечах еще не просохли, так что казалось, будто пиджак украшен эполетами; отвороты потемнели и заворсились. Но Лодербек был не из тех, в чьем случае мелкий изъян в одежде сказывается на общем впечатлении, скорее уж наоборот: во влажном костюме он смотрелся еще эффектнее. Руки он оттер с утра самым настоящим мылом, волосы умастил маслом; его кожаные гетры сияли, как начищенная медь; в петлице торчало какое-то местное растеньице – бледный, собранный в гроздь цветок, названия которому Балфур не знал. Недавний переезд через Южные Альпы окрасил щеки политика здоровым румянцем. В целом выглядел он превосходно.

Балфур смотрел на приятеля через стол, слушая лишь вполуха, как тот с жаром излагает свои доводы в защиту линейных кораблей: выставив ладони как грот и бизань, а солонка меж тем изображает фок-мачту. В любое другое время Балфур с головой погрузился бы в эту увлекательную дискуссию, но сейчас в лице грузоперевозчика читались сосредоточенность и тревога. Он постукивал бокалом о стол, он ерзал на стуле и каждые несколько минут резко дергал себя за нос. Ибо он знал, что весь этот разговор о кораблях очень скоро свернет на тему «Добродетели» и того ценного груза, что корабль должен был доставить на побережье.

Упаковочный ящик с дорожным сундуком Алистера Лодербека прибыл в Хокитику утром 12 января, двумя днями раньше его самого. Балфур лично проследил за тем, чтобы все таможенные формальности были улажены, и отдал распоряжения доставить груз с причала на его склад. Казалось бы, распоряжения эти были выполнены. Но волею злого случая (тем более злого, что Балфур питал к Лодербеку столь большое уважение) упаковочный ящик исчез бесследно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю