355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элеанор Каттон » Светила » Текст книги (страница 18)
Светила
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:50

Текст книги "Светила"


Автор книги: Элеанор Каттон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Зенит / Надир

Глава, в которой Гаскуан поднимает тему Анниного долга, а Эдгар Клинч не удостаивает его своим доверием.

Гаскуан уже пересекал вестибюль гостиницы «Гридирон», когда дверь рывком открылась и внутрь стремительно ворвался хозяин мистер Эдгар Клинч. Гаскуан замедлил шаг, чтобы им двоим не столкнуться ненароком, – что Клинч посчитал за нерешительность совсем иного рода. Он резко затормозил в дверном проеме, заградив Гаскуану выход. За его спиной с глухим стуком захлопнулась дверь.

– Я могу вам чем-то помочь? – осведомился Клинч.

– Благодарю вас, нет, – учтиво отозвался Гаскуан и замешкался на миг, дожидаясь, когда Клинч сдвинется с места, чтобы выйти, не задев последнего плечом.

Но на хлопанье дверью уже отозвался слуга.

– Эй… вы! – окликнул он Гаскуана, выходя ему навстречу из своей каморки под лестницей. – Что там еще за история с пальбой из пистолета? Джо Притчард сошел вниз бледный как смерть. Точно привидение увидел.

– Произошло недоразумение, – коротко объяснил Гаскуан. – Недоразумение, и ничего больше.

– Пистолетная пальба? – насторожился Эдгар Клинч, который с порога так и не сдвинулся.

Клинч, высокий, рыжеватый сорокатрехлетний мужчина с располагающей внешностью, выглядел вполне безобидно. Его царственные усы, напомаженные на концах, – аксессуар воистину роскошный! – седели не так быстро, как волосы, тоже напомаженные, расчесанные на прямой пробор и подстриженные на уровне мочки уха. Прибавьте к этому щеки-яблоки, красноватый нос и скошенный профиль. Глаза его были так глубоко посажены, что словно бы закрывались сами собою, стоило Клинчу улыбнуться, а улыбался он часто, о чем свидетельствовали «гусиные лапки» морщин. Сейчас, однако, он грозно хмурился.

– Я тут за стойкой сидел, – объяснял слуга. – Этот человек, он был здесь, он все видел. Крики заслышал – и сразу рванул наверх; едва вошел – и тут же прогремел выстрел. А за ним еще один, секунду спустя. Я как раз хотел подняться выяснить, в чем дело, а тут Джо Притчард спускается и говорит мне: не беспокойся, мол. Дескать, шлюха пистолет чистила, а он возьми да выпали; но это ж объясняет только первый выстрел.

Эдгар Клинч перевел взгляд на Гаскуана.

– Второй выстрел – мой, – объяснил Гаскуан с плохо скрываемым раздражением: ему не нравилось, что его задерживают против воли. – Я пальнул проверки ради, когда обнаружил, что первый раз пистолет дал осечку.

– А крик-то подняли с чего? – не отступался хозяин гостиницы.

– Ситуация уже разрешилась.

– Этот Джо Притчард ее избивал?

– Отсюда казалось, что так, – подтвердил слуга.

Гаскуан метнул на слугу уничтожающий взгляд и вновь обернулся к Клинчу.

– Никакого физического насилия по отношению к проститутке применено не было, – заверил он. – Она в полном порядке, и ситуация уже разрешилась, как я только что сообщил вам.

Клинч сощурился.

– Просто поразительно, до чего ж часто пистолетам случается ненароком выстрелить при чистке, – проговорил он. – Просто поразительно, что проституткам вечно приходит в голову почистить пистолет, когда рядом джентльмены. Просто поразительно, сколько раз такое происходило в моей гостинице.

– Боюсь, что мне нечего сказать по этому поводу, – пожал плечами Гаскуан.

– А мне сдается, что есть, – возразил Эдгар Клинч. Он шире расставил ноги и скрестил руки на груди.

Гаскуан вздохнул. Вот только грубой демонстрации собственничества ему сейчас не хватало!

– Что случилось? – настаивал Клинч. – Что-то случилось с Анной?

– Почему бы вам не спросить у нее самой и не сэкономить ваше и мое время? Вам это труда не составит; она, знаете ли, наверху.

– Не люблю, когда меня выставляют идиотом в моей собственной гостинице.

– Я и не думал выставлять вас идиотом.

Усы Клинча опасно задергались.

– С кем у вас вышла ссора?

– Я не уверен, что вообще с кем-то ссорился, – покачал головой Гаскуан. – А у вас с кем?

– С Притчардом, – сплюнул он.

– А я-то здесь при чем? – удивился Гаскуан. – Притчард мне не друг и не брат.

Он чувствовал себя словно в ловушке. Бесполезно пытаться урезонить человека, который для себя уже все твердо решил, а у Эдгара Клинча, по всему судя, руки чесались подраться.

– Это чистая правда, – встрял слуга, приходя Гаскуану на помощь. Он уже заметил, что хозяин не в духе.

Лицо Клинча раскраснелось, штанина подергивалась, как если бы он раскачивался с пятки на носок, – верный признак того, что он злится. Слуга успокаивающе объяснил, что Гаскуан всего лишь прервал спор между Притчардом и Анной, а начáла его так даже и не застал.

Клинч производил впечатление не то чтобы пугающе грозное, даже в боевой стойке, как вот сейчас; он выглядел сердитым, но не страшным. Осязаемая ярость превращала его в существо довольно беспомощное. Это чувство завладевало им полностью; он был слугой своего гнева, а не господином. При взгляде на Клинча Гаскуану представлялся скорее ребенок на грани истерики, нежели боксер в преддверии потасовки, – хотя, конечно же, первый типаж таил в себе опасность ничуть не меньшую, дай только повод. Клинч по-прежнему загораживал собою дверь. Было понятно, что урезонить его не удастся, но, может статься, выйдет успокоить, подумал Гаскуан.

– Что вам такого сделал Притчард, мистер Клинч? – поинтересовался он, думая, что если даст собеседнику шанс высказаться, то ярость его, возможно, себя исчерпает и он поутихнет.

– Не мне – Анне! – сдавленно и невнятно прорычал Клинч. – Снабжает ее наркотиком, который ее убивает, – продает эту дрянь!

Такое объяснение Гаскуана не удовлетворило: наверняка ведь это не все!

– Да, но, если человек пьяница, трактирщика ли в том вина? – шутливо откликнулся он, задабривая собеседника.

Эту риторическую фигуру Клинч пропустил мимо ушей.

– Джозеф Притчард, – повторил он. – Он эту дрянь, кабы мог, ей бы как грудному младенцу скармливал; этот на все способен. Вот вы со мной согласны, мистер Гаскуан.

– А, так вы меня знаете! – облегченно выдохнул Гаскуан. И тут же удивленно переспросил: – Я – согласен?

– Это ваше обращение во вчерашнем выпуске «Таймс». Чертовски верно изложено, между прочим; чертовски недурная статья, – напомнил Клинч. Сделав комплимент, он словно бы подуспокоился, но затем лицо его снова омрачилось. – Вот ему недурно было бы с вашей проповедью ознакомиться. А вы знаете, где он ее берет? Эту свою дерьмовую пакость? Смолу то есть? Не знаете? Фрэнсис Карвер – вот кто поставщик-то!

Гаскуан пожал плечами; это имя ничего ему не говорило.

– Фрэнсис треклятый Карвер, который ударил ее ногой – ногой ударил, избил, – а ребенок-то его был! Его ребенок у нее во чреве! Убил собственную плоть и кровь!

Клинч почти кричал, а Гаскуан внезапно очень заинтересовался услышанным.

– Что вы такое сказали? – переспросил он, шагнув вперед.

Анна некогда призналась ему, что нерожденного ребенка убил его же собственный отец, – а теперь вот выясняется, что тот же самый человек имеет отношение к опиуму, от которого Анна едва не погибла!

Но Клинч уже набросился на своего слугу.

– Ты! – рявкнул он. – Если Притчард здесь снова объявится, а меня на месте не окажется, тебе поручено его выставить, понял?

Хозяин гостиницы себя не помнил от возмущения.

– А кто такой Фрэнсис Карвер? – осведомился Гаскуан.

Клинч отхаркнулся и сплюнул на пол.

– Кусок дерьма, – сообщил он. – Кровожадный кусок дерьма. Джо Притчард – он просто подлец. А Карвер – он сам дьявол, дьявол во плоти.

– Они друзья?

– Не друзья, – покачал головой Клинч. – Нет, не друзья. – Он ткнул пальцем в слугу. – Ты меня слышал? Если Джо Притчард только ступит на эту лестницу – на самую нижнюю ступеньку! – ты здесь больше не работаешь!

По-видимому, хозяин гостиницы больше не видел в Гаскуане угрозы: он отошел от дверного проема и сорвал с головы шляпу. Гаскуан был свободен уйти. Однако ж с места он не стронулся, он ждал разъяснений. Клинч загладил ладонью волосы назад, повесил шляпу на вешалку – и приступил к таковым.

– Фрэнсис Карвер торгует запрещенным товаром, – пояснил он. – Его корабль – «Добрый путь», вы его, верно, видели на якоре. Трехмачтовый барк.

– А что связывает Карвера с Притчардом?

– Опиум, конечно! – нетерпеливо отозвался Эдгар Клинч. Допрос явно не пришелся ему по душе; он снова хмуро воззрился на гостя, – похоже, его по новой захлестнуло недоверие. – А вы чего позабыли у Анны в номере?

– Я и не знал, что Анна Уэдерелл на вас работает, мистер Клинч, – произнес Гаскуан с вежливым удивлением.

– Она на моем попечении, – буркнул Клинч. Он снова пригладил волосы назад. – Она тут живет, это часть договоренности, а я имею право знать, что у нее за дела такие, если они происходят на моей территории, и притом пистолеты задействованы. Можешь идти, даю тебе десять минут. – Это уже относилось к слуге; тот опрометью кинулся в обеденный зал перекусить.

Гаскуан взялся за лацканы.

– Вы, наверное, считаете, ей очень повезло, раз она живет здесь под вашим присмотром, – предположил он.

– Вы ошибаетесь, – отозвался Клинч. – Я так не считаю.

Гаскуан удивленно помолчал. А затем деликатно осведомился:

– И много таких девушек у вас на попечении?

– Сейчас – только три, – признал Клинч. – Дик, он в них толк знает. Только самый высший сорт; и стандарта он не понижает: держит уровень. Хочешь шлюху за шиллинг, иди в дешевый притон, где того гляди трипак подцепишь. Здесь ты карманной мелочью не отделаешься. Счет идет на фунты. Это Дик вам Анну присоветовал?

По-видимому, речь шла о Дике Мэннеринге, хозяине Анны Уэдерелл. В ответ Гаскуан пробормотал что-то невнятное. Ему очень не хотелось делиться историей их с Анной знакомства.

– Ну так если вы не прочь с какой-нибудь из остальных трех поразвлечься, обращайтесь к Дику, – продолжал Клинч. – Кейт – пышечка, Сэл – кудряшка, а Лиззи – та, что с конопушками. С меня какой спрос? Я этими делами не занимаюсь – заказами и все такое. Девчонки просто спят здесь. – Он с запозданием осознал, что глагол выбрал не самый удачный, и добавил, развеивая сомнения собеседника: – И говоря «спят», я имею в виду сон; я не жеманничаю. Ночные гости ко мне не допускаются. Я ж лицензию потеряю. Хочешь девчонку на всю ночь – забираешь под свою ответственность к себе в комнату.

– Превосходное у вас заведение, – учтиво похвалил Гаскуан, обводя рукой вестибюль.

– Не мое, – презрительно сощурился Клинч. – Я только арендатор. По всей улице, из конца в конец, от Уэлда до Стаффорда, все сдается в аренду. Это здание принадлежит парню по имени Стейнз.

– Эмери Стейнз? – изумился Гаскуан.

– Странно это, – посетовал Клинч. – Странно арендовать недвижимость у человека в два раза меня младше. Ну да времена нынче новые: все с ног на голову, каждый за себя.

В словах Клинча Гаскуану почудилась некая принужденность: фразы были словно не его и звучали наигранно. Интонации сдержанные и даже опасливые… да он, похоже, оправдывался, стараясь не упасть в глазах Гаскуана, при всей безнадежности такой попытки! «Он мне не доверяет, – подумал Гаскуан, а в следующий миг осознал: – Что ж, я ему тоже не доверяю».

– Любопытно, а что станется с домом, если мистер Стейнз не вернется? – вслух осведомился он.

– Я тут останусь, – отозвался Клинч. – Может, смогу откупить. – Он пошарил в ящике стола, а затем вернулся к прежнему: – Послушайте, не сочтите меня занудой, но все-таки что вы делали в Анниной комнате?

Глядел он едва ли не умоляюще.

– Мы поговорили насчет денег, – объяснил Гаскуан. – У нее в кармане шаром покати. Ну да вы об этом и сами знаете.

– В кармане шаром покати! – фыркнул Клинч. – Скажете тоже! Да карманов у нее не один, уж здесь вы мне поверьте!

Уж не тайный ли это намек на золото, зашитое в Аннино платье? Или просто-напросто грубая отсылка на профессию девушки? Гаскуан внезапно насторожился.

– А с какой стати мне верить вам и не верить Анне? – спросил он. – По ее словам, у нее за душою ни пенни, а вы считаете себя вправе требовать от нее немедленной выплаты шести фунтов!

Клинч вытаращил глаза. Выходит, Анна рассказала ему про свою задолженность по арендной плате. Выходит, Анна на него, Клинча, жаловалась – и жаловалась горько, судя по враждебному тону француза. До чего ж обидно! Клинчу очень не понравилась мысль о том, что Анна, оказывается, обсуждает его с другими мужчинами.

– Это не ваше дело, – тихо произнес он.

– Напротив, – возразил Гаскуан. – Анна сама поделилась со мной своей проблемой. Она просила и умоляла меня.

– Но почему? – недоумевал Клинч. – Почему ж?

– Вероятно, потому, что она мне доверяет, – отозвался Гаскуан не без толики злорадства.

– Я хочу сказать, вас-то что толку молить?

– Очевидно, чтобы я ей помог.

– Но вас-то почему? – не отступался Клинч.

– То есть как это, почему меня?

– С какой стати Анна просила вас? – Клинч почти кричал.

Глаза Гаскуана вспыхнули.

– Я так понимаю, вы просите меня уточнить характер наших с Анной взаимоотношений.

– Да об этом мне и спрашивать незачем, – хрипло рассмеялся Клинч. – А то я сам не знаю!

В глазах Гаскуана потемнело от ярости.

– Вы наглец, мистер Клинч, – произнес он.

– Наглец! – повторил Клинч. – Это кто еще тут наглец? Девка в трауре – вот и все, и вы не станете этого отрицать!

– Из-за того, что она носит траур, она как раз и не в состоянии расплатиться с текущими долгами. А вы все равно ее тираните.

– Тираню – я?

– У меня сложилось впечатление, – холодно произнес Гаскуан, – что Анна вас очень боится. – Правды в том, понятное дело, не было.

– Да не боится она меня! – возмущенно запротестовал хозяин гостиницы.

– И что вам эти шесть фунтов? Какая вам разница, заплатит Анна завтра или через год? На вас только что нежданно-негаданно свалилось целое состояние – «билет домой», как здесь говорят. У вас в банке тысячи и тысячи фунтов! А вы тут занудствуете насчет шлюхиной арендной платы, точно какой-нибудь спекулянт из Лаймхауса!

– Долг есть долг, – ощетинился Клинч.

– Чушь! – парировал Гаскуан. – Скорее, обида есть обида.

– Это вы на что намекаете?

– Еще не знаю, – отозвался Гаскуан. – Но начинаю думать, что ради Анны надо бы мне попытаться выяснить.

Клинч вновь побагровел.

– Не смейте так со мной разговаривать, – отозвался он. – Не смейте – в моей собственной гостинице!

– А вы говорите так, как будто вы при ней сторож! Но где вы были нынче днем, когда Анне грозила опасность? – осведомился Гаскуан, чувствуя, что его понемногу заносит. – Где вы были, когда ее нашли полумертвой посреди Крайстчерчской дороги?

Но на сей раз Клинч не стушевался под градом упреков, как прежде. Напротив, он словно бы ожесточился. Стиснув зубы, он смерил Гаскуана взглядом.

– Вот только нотации мне читать насчет Анны не надо, – отрезал он. – Вы сами не знаете, что она для меня. И никаких нотаций я не потерплю!

Мужчины пепелили друг друга взглядами, словно бойцовые псы на противоположных концах арены, но вот наконец каждый, отдавая должное другому, молча признал, что встретил достойного противника. Ибо Гаскуан и Клинч не так уж сильно различались темпераментами и даже в своих расхождениях демонстрировали своего рода гармонию: Гаскуан – верхняя октава, звук более чистый и прозрачный, Клинч – гудящая басовая нота.

В характере Эдгара Клинча обнаруживалось нечто от замкнутого круга. Он был заботлив и вечно в себе сомневался – а эти свойства, противоположные друг другу, порождали в нем постоянную беспокойную смену настроений. Он обеспечивал тех, кого любил, требуя лишь безоговорочного одобрения своей опеки, – а это требование в свою очередь пробуждало в нем стыд. Чуткий к нюансам своих поступков, Клинч сомневался в их ценности, в результате от требования он отказывался, заботу удваивал и все начинал сначала – только чтобы обнаружить, что его потребность в одобрении тоже выросла вдвое. Так он постоянно пребывал в движении – так в постоянном движении пребывает женщина, покорная лунным ритмам.

Именно так и начались его отношения с Анной Уэдерелл. Когда Анна впервые прибыла из Данидина, Клинч был прямо-таки сражен: ему казалось, создания столь необыкновенного и столь горестного он в жизни не видел; он дал клятву, что не знать ему покоя, пока она не почувствует себя любимой. Он отвел ей лучший номер; он баловал ее как мог и обиделся не на шутку, когда она так и не заметила его стараний, – а когда она и обиды не заметила, он разозлился. Гнев его был иррационален и бесплоден и не придавал ему сил, как иных порою подпитывает собственная ярость. Вместо того это чувство лишь ослабляло и опустошало его, тем самым делая еще более уязвимым для любви.

Анна прибыла в Хокитику уже беременной, хотя живот ее еще не начал округляться и фигура до поры не выдавала ее тайны. Клинч повстречался с ней на набережной Гибсона, куда ее доставил лихтер, – барк «Добрый путь» встал на якорь ярдах в ста от берега. День выдался погожий и солнечный, подмораживало. Устье реки ярко искрилось, звенели трели птиц. Даже сейчас Клинчу казалось, что он помнит все до мельчайших подробностей. Словно наяву, он видел широкий нимб ее капора и концы ее лент, трепещущие на ветру, видел ее ботильоны, ее перчатки на пуговичках, ее ридикюль. Видел переливчатый багрянец платья – платье было взято напрокат, как впоследствии выяснилось, у антрепренера Дика Мэннеринга, которому Анна платила за него посуточно до тех пор, пока не сможет себе позволить купить собственный наряд. Кричаще-яркий цвет ей не шел: он придавал ее лицу землистый оттенок и выпивал жизнь из глаз. Эдгара Клинча она просто ослепила. Широко улыбаясь, он сжал ее хрупкую кисть в своих ладонях и энергично встряхнул. Сказал «добро пожаловать в Хокитику», предложил руку, пригласил пройтись; она согласилась. Приказав носильщикам доставить ее дорожный сундук в гостиницу «Гридирон», Клинч выпятил грудь колесом и повел Анну Уэдерелл по Ревелл-стрит – ни дать ни взять принц-консорт, сопровождающий королеву.

К тому времени Эдгар Клинч еще не пробыл в Хокитике и месяца. Он не был знаком с Диком Мэннерингом, хотя имя слышал; в тот день он встречал Аннин корабль безо всякой предварительной договоренности ни с магнатом, ни с проституткой. (Мэннеринг задержался в Данидине и в Хокитике ожидался лишь на будущей неделе; в любом случае он предпочитал пароход паруснику.) В ясные дни Клинч частенько выходил на косу и приветствовал старателей, что высаживались на песчаный берег. Он пожимал им руки, улыбался, отдельно приглашал каждого остановиться в гостинице «Гридирон», как бы между делом замечая, что готов предложить хорошую скидку, но только тем, кто согласится в течение ближайшего получаса.

В ходе недолгой прогулки от набережной Гибсона Клинч всем своим существом ощущал легкое прикосновение Анниной руки к своему локтю; к тому времени как они достигли парадного входа в «Гридирон», Клинч понял, что без этого прикосновения ему жизнь не в жизнь. Он взмолился о разрешении угостить молодую женщину вторым завтраком в обеденной зале; она согласилась, и в груди его всколыхнулась волна искупительных чувств, так что в результате он предложил ей свой самый лучший, самый просторный номер.

Анна заплатила за жилье долговой распиской от Дика Мэннеринга; Клинч, нежданно преисполнившись великодушия, принял расписку без вопросов. К тому времени как он осознал, что Анна, надо думать, представительница древнейшей профессии, сердце его уже было отдано необратимо и бесповоротно. Когда неделю спустя в Хокитику прибыл Мэннеринг, он представился Клинчу как Аннин работодатель и выговорил для своей подопечной следующие условия: за еженедельную плату Анне предоставлялась защита, ненавязчивый надзор, два раза в день – питание и раз в неделю – ванна. Этот последний пункт считался дорогостоящей роскошью, его можно будет отменить (доверительно пояснил Мэннеринг), как только девица обживется в городке. Однако ж в течение первых нескольких недель ее найма необходимо потворствовать ее вкусам и поддерживать ощущение шика и блеска.

Клинч был более чем счастлив каждое воскресенье наполнять медную ванну, пусть и трудоемкая то была обязанность. Он с восторгом ждал, чтобы Анна промелькнула на лестничной площадке, с мокрыми волосами, вся – чистота и свежесть; он любил пройти мимо нее в обеденной зале воскресным вечером и вдохнуть молочный аромат мыла на ее коже. Ему нравилось выливать использованную, мутную от грязи воду в сточную канаву на краю дороги и надеяться, по мере того как белая пена утекала прочь, что Анна глядит на него сверху вниз из окна на верхнем этаже.

Любовные потуги Клинча неизменно оборачивались материнской заботливостью, ибо таково свойство человеческой природы – давать то, что мы больше всего хотели бы получить; а Эдгар Клинч отчаянно тосковал о матери – своей собственной матери он лишился во младенчестве, и с тех пор она воскресла в его сознании богиней, осиянной всеми достоинствами, – богиней, чье лицо оставалось неясно-размытым, точно маячило за окном в туманной ночи. Однако все усилия его любви были отмечены печатью обреченности, ибо требовали от объекта тонкой интуиции, которой не обладал сам Клинч. Эдгар Клинч был безнадежным романтиком, но во всех привычных смыслах этого слова – романтиком неудавшимся; невзирая на его ежедневные заботы, Анна Уэдерелл оставалась в полном неведении того факта, что хозяин гостиницы любил ее со всем пылом одинокого, отчаявшегося сердца. Она обходилась с ним вежливо, поддерживала в номере порядок, но вот общества Клинча не искала, а беседы ограничивала темами самыми банальными. Надо ли говорить, что равнодушие Анны лишь распаляло угли Клинчевой страсти и нагромождало их все выше, так что горели они дольше и алели ярче. Когда спустя месяц Мэннеринг заявил, что такому расточительству, как еженедельная ванна, пора положить конец, Клинч просто-напросто перестал вписывать эту услугу отдельной позицией в Аннин ежемесячный счет. Каждое воскресенье он готовил медную ванну, и выкладывал полотенца, и наполнял ее водою, как и прежде.

В ходе этих первых нескольких месяцев казалось, будто ничто не способно притушить Клинчеву благоговейную любовь к Анне. Ее профессия его не отталкивала, хотя его весьма удручало, что она так часто подвергает себя опасности. Когда Клинч обнаружил, что Анна – опиоманка и принимает наркотик едва ли не каждый день, он опять-таки лишь глубоко огорчился и забеспокоился, но не преисполнился отвращения. (Он рассуждал так: наркотик в большой моде, да, в конце концов, он и сам принимает лауданум всякий раз, как накатит бессонница; так велика ли разница между опиумом в растворе и опиумным дымом?) Наиболее неприятные стороны Анниной жизни, вместо того чтобы отвадить Клинча, будили в нем лишь глубокую печаль, и, как следствие, он все отчаяннее желал ей счастья.

Когда стало очевидно, что Анна ждет ребенка от другого мужчины, к печали Клинча подмешалась тревога. Он задумался, а не поведать ли теперь девушке о своих чувствах? Может, даже стоит предложить ей законный брак. А когда младенец появится на свет, он, глядишь, примет малыша как родного и станет о нем заботиться; глядишь, получится какая-никакая семья.

Как раз об этом Клинч размышлял однажды днем в середине зимы, когда услышал глухой стук и сдавленный вскрик на веранде гостиницы. Он открыл подъемное окно (он растапливал камины в верхних комнатах) и, глянув вниз, увидел Анну: она споткнулась на невысокой лестнице, что вела к парадному входу. На его глазах девушка медленно подняла руку и зашарила вокруг в поисках перил.

Клинч сбежал по ступеням, пересек вестибюль и открыл дверь впустить девушку: к тому времени Анна рывком выпрямилась и прошла через веранду. Клинч переступил порог, и Анна, уже потянувшаяся было к задвижке, рухнула на него и, чтобы не упасть, подалась вверх и обвила его отяжелевшими руками за шею. Уткнулась лицом ему в воротник, так что ее нос и губы прижались к его горлу, и вся словно бы обмякла. Клинч изумленно охнул – и застыл неподвижно. Ему казалось, что, стоит ему заговорить или порывисто двинуться, волшебство мгновения развеется и девушка обратится в бегство. Через ее плечо он глянул наружу. Стоял неяркий, ясный воскресный день, на улице не было ни души. Никто их не видел. Никто за ними не следил. Клинч обхватил Аннину талию ладонями, глубоко вдохнул, вдохнул еще раз, – а в следующий миг одним стремительным движением привлек Анну к себе, приподнял над полом, крепко прижался губами к ее щеке. И на бесконечно долгий миг замер так, не прерывая поцелуя. Затем подхватил ее на руки, отступил в вестибюль, захлопнул дверь, поддев ее ногой, провернул ключ в замке и понес девушку наверх. Аннина ванна была установлена в комнатке напротив лестничной площадки; чугунные котлы с водой уже ждали на полке у огня, накрытые крышками. Клинч, по-прежнему не размыкая объятий, опустился на диван рядом с ванной. Сердце его неистово колотилось. Он чуть отстранился – поглядеть на нее. Глаза девушки были закрыты; руки и ноги ее бессильно обвисли, словно превратившись в желе.

Вот уже много месяцев прошло с тех пор, как Анна вернула Дику Мэннерингу взятое напрокат багряное платье, а вместо него приобрела несколько других, лучше сидевших по фигуре. Однако сегодня она щеголяла не в кричащем оранжевом наряде, посредством которого обычно заявляла о своем ремесле, – ибо хокитикские шлюхи на работе цвета носили яркие, а вне работы предпочитали приглушенные тона. На сей раз она надела кремовое муслиновое платье, лиф которого был скроен в стиле куртки для верховой езды и застегнут наглухо. Плечи ее окутывала синяя треугольная шаль. По этим приметам, а также по тому, что девушка пребывала в состоянии почти бессознательном под воздействием опиума, Эдгар Клинч заключил, что она только что из Чайнатауна: когда Анна наведывалась туда, она отправлялась инкогнито, одевшись по возможности неброско.

Трясущимися руками Клинч стянул с Анниных плеч шаль; она соскользнула на пол. Затем он развязал бант на спине ее платья и ослабил завязки корсета, продвигаясь медленно и постепенно. Пальцы его нащупывали потайные пуговки, одну за одной, и выпрастывали их из петель. Она казалась такой податливой в его объятиях; когда он попытался осторожно стянуть с нее платье, Анна послушно подняла вверх руки, точно ребенок. Затем Клинч открепил ее кринолин и вытащил свою подопечную из верхнего обруча, так что весь деревянный каркас со всеми его пряжками с грохотом лег на пол. Он вновь опустил девушку на диван – раздетую до комбинации – и накрыл ее шалью. А затем встал и принялся наполнять ванну. Анна лежала, подложив ладонь под щеку, неровно дыша во сне: грудь ее вздымалась и опадала. Приготовив воду, Клинч вернулся к ней, приговаривая что-то утешающее; через голову стянул с нее комбинацию, подхватил нагую девушку на руки, опустился на колени и мягко перенес ее в ванну.

Анна издала воркующий звук, едва тело ее коснулось воды, но глаз не открыла. Клинч устроил девушку так, чтобы затылок ее удобно лег на медный выступ на краю, не давая ей соскользнуть и захлебнуться. Убрал с ее щеки прядь волос, провел большим пальцем по линии скулы. Погружая ее в воду, Клинч замочил рукава до самых плеч; теперь он шагнул назад, развел руки, стараясь не прижимать к себе пропитанную водой ткань, и воззрился на девушку. Он изнывал от одиночества и вместе с тем ощущал глубокое умиротворение.

Спустя мгновение хозяин гостиницы присел подобрать с пола муслиновое платье, намереваясь отряхнуть его и, сложив, повесить на спинку дивана. Платье оказалось тяжелее, чем ему представлялось, – и с чего бы? Это же всего-навсего муслин да нитки – теперь, когда открепили кринолин, сняли нижние юбки и прочие причиндалы! И чего ж оно такое увесистое-то? Клинч пощупал ткань – и ощутил между пальцами что-то странное. Он вывернул платье – а это что такое? – что-то массивное явно проложено между швами, вроде как ряд камешков. Он просунул палец под нитку, нитка порвалась, и он протолкнул указательный и большой палец под подогнутый и подшитый край. Может, тут набивка какая-нибудь? К вящему своему изумлению, вытащил он щепоть чистого золота.

Анна по-прежнему спала, прижавшись щекой к краю ванны. С неистово колотящимся сердцем Клинч прощупал швы платья, от оборок юбки до лифа. В ткани были спрятаны многие унции, если не фунты. И все – самородное золото! Что, спрашивается, Анна делала в Чайнатауне, если вернулась одурманенная опиумом и в платье, нашпигованном ценным металлом? Она, верно, куда-то переправляла золотишко – контрабандой переправляла, по всей видимости. В Чайнатаун? Что за нелепость! Должно быть, она из Чайнатауна его несла. Вероятно, в обмен на опиум! Клинч лихорадочно размышлял. Он припомнил, что прятать золото в подкладке одежды – это расхожий способ уклониться от уплаты таможенных пошлин, хотя дело, конечно, опасное: если поймают – плати огромные штрафы, а не то и в тюрьму загремишь. Но сама Анна ни разу не старатель – ради всего святого, она ведь женщина! – золото наверняка не ее. Кто-то, по-видимому, Анне достаточно доверяет, чтобы спрятать это золото в ее одежде. И Анна достаточно доверяет этому человеку, чтобы пойти ради него на подобный риск.

И тут его осенило: Мэннеринг. Дик Мэннеринг был хозяином чуть ли не всех китайцев Каньера; они трудились на его участках за ничтожное жалованье. А еще Мэннеринг был Анниным работодателем. Ну конечно же! Все знали, что Мэннеринг грязными делишками не брезгует, – да чего и ждать от сутенера? И не сам ли он повторял снова и снова, что Анна Уэдерелл – лучшая из шлюх?

Клинч вновь обернулся к Анне и вздрогнул, заметив, что глаза ее открыты и неотрывно глядят на него.

– Как водичка? – глупо спросил он, встряхивая платье, так чтобы скрыть щепоть золота в пальцах.

Она довольно замурлыкала, но скромности ради сдвинула колено и, скрестив руки, прикрыла грудь. Ее округлый живот являл собою идеальную сферу, что покоилась на белесоватой поверхности воды, словно яблоко в ведерке.

– Так ты пешком от самого Каньера шла? – спросил Клинч.

Вряд ли она только что отшагала четыре мили – она ж головы поднять не в силах! Она ж на ногах не держится!

Она снова мурлыкнула что-то, дробя ноту надвое, в знак отрицания.

– А как же? – не отступался Клинч.

– Дик как раз проезжал мимо, – пробормотала она. Слова в ее устах были вязкими, как патока.

Клинч шагнул ближе:

– Дик Мэннеринг – проезжал через Чайнатаун?

– Мм. – Она вновь закрыла глаза.

– И подвез тебя, да?

Но Анна не ответила. Она опять заснула. Голова бессильно откинулась к краю ванны, скрещенные на груди руки упали, ушли под воду и снова всплыли на поверхность.

Клинч по-прежнему держал в пальцах щепоть золота. Он осторожно повесил платье на спинку стула, золото опустил в карман, потер указательный и большой палец друг о друга, стряхивая чешуйки, – словно жаркое солил.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю