Текст книги "Отблеск звезды (СИ)"

Автор книги: Элди Сэгг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

  Не раз потом юным цыпленком, не знавшим как браться за оружие, оперившимся послушником во главе стайки других ребят, да и после выпуска, став лучшим мечником, Вильтон размышлял, что же еще сказал отец, если бы чертовы колокола не прервали его!

   Что жалеть о прошлом! Они одержали победу, можно отдохнуть, поспать хоть несколько часов. Пара недель на зачистку территории и на переговоры с деревнями об обращении в истинную веру и строительстве Храмов. Этим уже заниматься будут носители Света и Щита. А потом возвращение в столицу, флаги, знамена, фанфары и ревущие трубы, девицы, бросающие цветы! Он навестит Люсиль и Женевьеву. Но сначала малышку Клодет, со вздернутым носиком и веснушками. Хоть бы ее жирдяй муж был в отъезде...

  В лагере как обычно после битвы кипела жизнь. Тут и там сновали служки, пробегали мимо, кто с ворохом грязной одежды, кто с припасами. Чуть поодаль, среди скученных повозок рыцари начищали кирасы и оружие, громко пересмеиваясь и вспоминая бой. Ветер доносил запахи тушеных овощей и мяса с походной кухни и даже хор храмовников где-то вдалеке перестал раздражать.

  В первый поход Вильтон отправился в тринадцать лет. В то время он был еще служкой, только прошедшим посвящение. Они выполняли грязную работу и были приставлены к наставникам. Их берегли, обученных птенцов ордена Меча всегда было мало, не дело, если малец погибнет так и не дождавшись выпуска. Вся его дальнейшая жизнь состояла из походов, сражений и кратких моментов отдыха. За дюжину лет, в каких только переделках он не побывал, с кем только не сражался! И с язычниками, и с бунтовщиками, даже нечисть вычищали порой из лесов.

  Организация храмовых военных кампаний всегда вызывала восхищение. Вот взять королевскую армию: у них вечно грязно, палатки разбиты наперекосяк, солдаты спят вповалку по сорок человек, да еще и маркитанок к себе умудряются протащить! Еды и воды не хватает, в похлебки добавляют траву, муку, требуху и неочищеную рожь для наваристости. Никакой дисциплины, вспомнить даже историю о гарнизоне Шаума, где в одну из ночей две дюжины пехотинцев устроили поножовщину из-за игры в кости. Трудно представить, что подобное могло произойти у храмовников.

  Лагерь служителей Единого больше напоминал небольшой городок. Тенты и палатки из плотной немаркой ткани тянулись ровными рядами, в середине высился шатер-павильон на полсотни человек, местный лазарет. Внешние стены лагеря были выстроены из обозных повозок и телег, по периметру дежурили часовые. Каждый четко знал свои обязанности и следовал им. Их сопровождали повара, прачки, кузнецы и конюхи, порой даже бытовые маги. По учениям храма рыцарь должен быть чист душой и телом, даже в выжженных пустынях Султаната они оттирали грязь песком и очищали пропотевшие рубахи и поддоспешники.

  Как раз этим и занимался Вильтон, удобно расположившись у своей палатки и натирая доспех пчелиным воском, когда перед них возник запыхавшийся служка.

  – Светлый Вильтон! Светлый Ромин вызывает Вас к себе! Просил явиться сразу, как получите сообщение! – взволнованно выпалил парнишка, успевая одновременно поклониться и очертить правой рукой знак звезды.

  Парень был чем-то смутно знаком, но Вильтон не смог вспомнить, видел ли его до этого. Совсем молоденький, не старше пятнадцати лет, худой и лохматый, он не был похож на исповедующих путь Меча. Даже подростки ордена уже обладали ловкостью, скоростью, грацией и физической мощью. Сложно остаться неловким, когда с семи лет тебя натаскивают убивать, а в четырнадцать ты уже побывал в паре-тройке сражений. Скорее всего мальчишка из книжников, хотя странно, что его отправили на войну. Адепты ордена Изучающих не покидали стен монастыря до выпуска.

  Возбужденность служки понять можно. Трудно описать впечатление, что производил на неокрепшие умы Ромин Яростный, одна из Дланей ордена Меча и Звезды. Даже не занимай он третье по влиянию место в храмовой иерархии, от самой его фигуры веяло глухой мощью. Обладая могучим телосложением, крупными чертами лица и звучным голосом Ромин прославился как талантливый стратег, умеющий использовать малейший промах противника и обратить его в свою пользу. Рисковать командующий не любил, предпочитая держать голову холодной и продумывать каждый шаг, избегая лишних потерь.

   «Благоразумие – лучшая часть доблести» – произнес он при штурме Синих холмов. Фраза быстро стала крылатой, а о самой осаде в столице ставили спектакли.

  Высшие чины к Ромину относились презрительно за прямоту суждений, несдержанность и грубость языка, но терпели, уважая способности военачальника. Для простого народа, солдат, храмовых рыцарей, он стал живой легендой, не гнушавшейся при этом пить с ними, есть с одного котла.

  В свое время Вильтон тоже был поражен Дланью Наместника. После посвящения его, птенца, приставили к отряду Ромина. К самому грозному ответвлению храмовых сил, где каждый боец проходил тщательный отбор и учился не просто сражаться, но и пользоваться мозгами в бою, даже если приходилось выходить за рамки привычных обязанностей святых рыцарей. Один воин из рекрутов Ромина стоил десятка обычных посвященных Меча и пару дюжин солдат короля. До самого выпуска из Храма Вильтон трижды склонял перед Дланью голову и просил взять его в ученики. Ромин отказал все три раза.

  Шатер Длани Наместника ничем не отличался от обычных палаток рыцарей, разве что был несколько больше и на полушерстяной ткани были вышиты белым цветом меч и звезда.

  Вильтон подошел как раз к окончанию совещания, успев уловить обрывки фразы: «...что за нелепая затея!».

  Часовой, едва взглянув на Вильтона, заглянул в шатер и видимо получив согласие, откинул полог.

  До этого Вильтону довелось посещать жилище главнокомандующего лишь пару раз и он вновь подивился аскетичности обстановки. Большую часть палатки занимал круглый деревянный стол, на котором лежало несколько карт и стопка бумаг. На земле были раскиданы тонкие половики восточного плетения, с края ютились лежанка и грубо сколоченный ящик, заменяющий комод.

  Не понимая, что делать дальше, Вильтон застыл у входа. Кроме Длани за столом также сидел командир звездоносцев, а возле расположился брат Тейт, разглядывая карту. Правой рукой он придерживал глиняную чашку, исходящую запахом специй с восточных земель.

  – Светлый Вильтон прибыл по Вашему указанию. Слава Единому! – уверенно произнес рыцарь, осенняя себя знаком и с любопытством рассматривая собравшихся в палатке.

  Члены совета в свою очередь уставились на Вильтона.

  – Слава Единому! – пророкотал Ромин.

  – Слава Единому. – склонил кудрявую голову Светлый Джейкоб, глава Звездоносных рыцарей-магов.

  – Смотрите-ка, не прошло и полугода! Мое кофиё даже не успело остыть, -язвительно пропел Тейт. – Думал, Вы снова коротаете часы наедине с Создателем и юный Вильям еще не скоро Вас найдет. Приятно порой ошибаться в своих суждениях, не правда ли, брат Ромин? Иначе можно закостенеть умом, уверившись в собственной непогрешимости. Что скажете?

  – Оставим. – нахмурился Длань, жестом указывая рыцарю на стул напротив.

  Дождавшись, пока тот устроится, Ромин сцепил руки замком, положив их перед собой на стол, и поднял взгляд на Вильтона. Лицо его было жестким и непроницаемым.

  – Светлый брат, я знал Вас с момента оперения, следил как Вы стали птенцом, а после приняли присягу. Ваши успехи неоспоримы: сражение под Крандой, Четвертый, Пятый, Шестой походы, Синие холмы, – Длань сделал короткую паузу, тщательно продумывая речь. – Мы с остальными братьями решили – пришло время двигаться дальше. У нас есть для Вас особое поручение.

  – Благодарю, Светлый Ромин. Уверяю, я не подведу Вас! – хрипло отозвался Вильтон. «Шанс! – подумал он. – Вот шанс добиться большего, чем куковать от битвы к битве!».

Глава 3. Матька

  «Утреняя заря Ясная, вечерняя заря Смурная, возьмите у меня жабище, возьмите у меня гадкую, а не то сову позову, выклюет очи зоркие, выклюет очи вещие, выклюет сердце алое, уведет за собой в чащу»

   Заговор от болезней живота

  Матька бежал босиком, едва различая предметы в полумраке. Мир размазался, не давая сфокусировать зрение, холодный вечерний воздух раздирал горло. Сердце заполошено билось, горели легкие. Он поскользнулся в грязи и бухнулся на землю, разодрав коленку и ударив локоть. Попытался встать и свалился обратно от резкой боли в лодыжке. Прижал ладони ко рту, подавляя вскрик.

  Сзади послышался звук тяжелых шагов.

  – Где ты, сука! – закричало чудище.

  Матька заорал в ответ и открыл глаза. Он лежал головой у мамы на коленях, та плакала и перебирала его волосы мягкими руками. И была он красивее всех на свете.

  – Это просто сон, – сказала она. – Не бойся!

   И тут он проснулся.

   Поутру изба казалась меньше, чем в ночи. Ведьмы дома не оказалось, а Иолай еще дремал. На столе, дожидаясь их, стояло блюдце со сваренными вкрутую яйцами и остатками вчерашнего ужина. Матька потянулся, похрустел костями и тихонько вышел во двор, боясь разбудить засоню.

   Сударыня Ярина возилась в маленьком огороде сбоку избушки. Матька растерянно потер глаза. Если сама избушка снаружи казалась обшарпанной развалюхой, то садик был ухоженнее, чем у ихнего старосты. Ровные квадраты грядочек с подстриженной травой. Чего там только не было! Крошечные зеленые ростки душицы, зубчики чеснока с круглыми фиолетовыми цветками, кусты сныти, усыпанные белоснежными соцветиями... А ведь сколько муравы Матька видал впервые: красная, синяя, оранжевая. Растения росли из земли, ютились в глиняных горшках, обвивались вокруг деревьев и даже ползли по стене дома...

  – Что у Вас тута растет? – сказал Матька, тыкнув на необычный куст. Круглый, большой, а заместо листьев иголки.

  – Клубень целебный, – пояснила ведьма – не здешний, с южных земель: Кактус называется.

  – Как... Тюсь... – неуверенно повторил Матька. – Могли попроще прозвать! Тьфу, язык сломаешь!

  – А для них наши названия сложны, – засмеялась Ярина, продолжая собирать побеги в корзинку. – Знаешь живучку?

  – Да кто ж не знает, – подтвердил парень, присаживаясь на пенек возле плетня. – Пчелы, муравьи ее любят.

  – А в Султанате никто произнести «Живучка» не сможет. Нет буков «Жъ» и «Чъ». Знаешь, как говорят? – спросила она и тут же прошипела, не дожидаясь. – Шывущка!

  – Ого! – задумался Матька. Что в других странах по-иноземски говорят, он знал. Просто чужеземцев никогда не видел. Здешние места глухоманью считались. Любой гость для деревни – праздник и великое событие. Даже ежели он из соседнего села. Можно вести о других узнать, себя показать. Чтоб знали, хоть Запрудье далеко от столицы, а от жизни не отстали! Не какие-то валенки неотесанные, а по традициям живуть!

  – Пора, дурачок. В деревню твою пойдем. Бычка спасать. – сказала ведьма, да так ласково, будто не дураком обозвала, а похвалила.

  Собралась Ярина в один миг. Повязала волосы черной тканью да взяла соломенное лукошко. Накидала трав из садика, пару бутылочек разноцветных, красный платок с бахромой и зачем-то у кошки клочок шерсти отрезала. Та недовольно промяукала, верно, что-то бранное на своем наречии. Ведьма же ей блюдце с молоком вынесла и требухи отварной положила. Авось и кошачий язык понимала. Матька аж прислушался, не замурлычет ли в ответ.

   Напоследок парень обернулся на дверь домика, не решаясь разбудить Иолая, но желая попрощаться. Ничего. Они еще увидятся! Непременно увидится. Матька найдет способ прийти сюда вновь.

   Сколь долго он искал жилье ведьмы вчера, столь быстро они шли нонче. Ярина вдобавок умудрялась то травку оборвать, то ягодку, то корешок в котомку сунуть. Лишь у речки притормозили. Матька размышлять не стал, ведьму на руки подхватил, через брод перенес. Сударыня все же. Нечего ей ноги марать.

  – От чего недуги всяческие случаются? – спросил Матька по пути.

  – Злобные духи немощь приносят. Главное их увидать, спугнуть. Кому травку нужную покажешь, сбегает. А кого по три месяца наговорами пугаешь, живой водой обжигаешь, а не уходит... Иной раз вырезать приходится.

  – А как увидать?

  – Скосив глаза на недужного смотреть нужно, не прямо. Тут-то страхолюд и выглянет. Надобна в этом деле сноровка знахарская

  – Зачем они пакостничают? – не унимался Матька.

  – Разно бывает. Кто шуткой хворь считает, веселится. Кому кровушка для жития необходима, – терпеливо разъясняла ведьма. – Кто от злобы лютует. Порой недоносок, что мертвым уродился, живых детей душит. Али девка, что умерла, любви не познав, к молодцам ходит, обнимает, леденит, с собой зовет.

  За разговорами незаметно в Запрудье и пожаловали.

  Деревня встретила их тишиной, мужчины и большая часть женщин работали в поле, дети разбежались, кто силки на зайцев ставить, кто удить рыбу к Синявке. Даже собаки лениво лежали, высунув языки, изнывая от жары.

  Матька сразу повел ведьму к дому старосты. Во дворе играл с кошкой младший сынишка Лидки, заводила и главный проказник в деревне. Вид он имел крайне опечаленный. Матьку одолело любопытство:

  – Оська, а че ты тут один?

  Тот удрученно ответил, не поднимая головы.

  – Неделю со двора нельзя... Мамка наказала, ягоды, на пирог приготовленные, съел.

  – Как бабка-то моя, не потеряла?

  – Мамка вчерась ходила с пирогами, – мальчонка, поднял голову и с открытым ртом уставился на Ярину, – а этось всамделешная ведьма?

   – Самая настоящая! – с гордостью ответил Матьку, будто всамделишность ведьмы была его личной заслугой. – Сбегаешь к бабке? Скажи что, я привёл сударыню, как велено было.

   Дверь дома распахнулась, на крыльцо вышла Лидка, вытирая рушником руки от теста, грозно проворчала:

  – Беги уж, оголтелый, Матрене скажи, что Матька вернулся.

   – А ты, дурень, что встал? Угольку-то совсем плохо! Аль забыл, зачем послали? – продолжила, обращаясь уже к Матьке. И сразу сменила интонацию на услужливую. – Сударыня ведьма, рады приветствовать в Запрудье. Проходите, проходите сюдась.

  Разношерстной компанией они потопали в хлев. Впереди Лида, показывая дорогу, за ней Ярина, за ними увязался Матька, что дюже хотел за лечением посмотреть.

  Скотник старосты по размерам был больше чем вся ведьмина избушка. Двухэтажный, с широкими перегородками для животных и с чердаком для хранения соломы. В первом стойле была свалена утварь: попоны, вилы, ведра, косы, совки для зерна. Прочие пустовали. Пахло, как и во всяком другом сарае, за которым тщательно следят и постоянно чистят: душистым сеном, животным мускусом и сухим навозом. Только вот примешивался тонкий аромат гнильцы.

  Бычок лежал в дальнем загончике. Грудь его учащенно вздымалась и опадала, шерсть блестела от пота, на уголках глаз запекся гной. Заметив Матьку, Уголек жалобно замычал, попытался привстать на ноги, бухнулся обратно, не удержавшись. За полметра ощущалось, как жар палил от его тела.

  Ведьма внимательно осмотрела зверя, заглянула в уши, потрогала хвост и бока. Жестом показала Матьке, чтобы помог перевернуть быка. Пощупала брюшину, от чего Уголек совсем по-человечьи застонал.

  – Лихоманка укусила. Они летом по лесам, лугам бродят, крепких статью ищут, чужой силы жаждут. Зверем крохотным обернулась, бычка цапнула, вот его и лихорадит. – сказала Ярина, вытаскивая из котомки бутылочки, мисочку, из которой киса молоко пила и клочок шерсти.

  У Уголька она пару волосинок выдернула, с кошачьими перемешала, в комочек скатала, в миску положила. Цыкнула, в сторону плюнула и загорелся мех, зачадил.

  Ярина зашептала:

  – Выйду я тайной тропой, выйду в дальний восток, там стоит холм, на холме стоит дом, в дому печь, в печи огонь пылай, век не утихай, на печи сидит кот. Как волку овца, как собаке мясо, так коту мышь. Цап! – вскрикнула ведьма и резко дунула дымом в морду быка.

  Уголек затряс головой, лягнул задними ногами, чуть не снеся деревянную перегородку. На мгновение Матьке почудилось, что по хребту быка и в правду пробежала маленькая серая мышка, на пол спрыгнула и в темноте исчезла.

  Ведьма меж тем одной бутылочкой промыла Угольку глаза, а другую влила в рот. Дышать бык стал размереннее, без хрипов. Развалился расслабленно, прикрыв веки.

  – Солому перестелите, сарай проветрите, – деловито поясняла Ярина Лидке. – К вечоре есть дюже захочет, зерна не жалейте. К утру вставать начнет, можно его спокойно на выпас с остальными вести.

  Лидка рассыпалась в благодарностях и убежала гостинцы собирать. Жадной никогда не была, всегда по-честному добром на добро отвечала. Ведьма тем делом к Матьке подошла, на Матрену, пришедшую к окончанию лечения, покосившись. Та стояла у входа в скотник, не решаясь подойти. Видно ведуньи боялась.

   – Приходи, как пожелаешь. Поучу тебя, расскажу про травы, деревья, зверей, – сказала Ярина. И добавила, приглушив голос. – И сыну моему друг нужен.

   – Чей ты там шепчешь, ведьма окаянная? – пришла в себя Матрена. -Внучка моего погубить хочешь? Башку его глупую дурманишь? Никуда он к тебе, нелюдь, не пойдет.

   Бабка подскочила к Матьке, обходя Ярину стороной, ухватила того за рукав и потащила за собой. Парень пару раз обернулся, но ведьма не смотрела на них, снова копалась в котомке. Перечить бабушке парень не решился.

  ***

  Продумывание заняло целых полдня. Матька, знамо дело, собой гордился. Трудней всего сделать так, чтоб никто не догадался. Обычно, когда нужно было раскинуть умом, он шел к бабушке. Но сейчас же скрываться придется как раз от Матрены.

  – Тайком ходить к ведьме? – поразилась Тюня. – Зачем?

  – Она хорошая. Тебе бы тоже понравилась. И волшбу умеет. – пояснил Матька. – Брата твоего спасла!

  – Тьфу, брата! Он только ревет и гадит, – фыркнула девочка, – а у тебя все хорошие. И люди, и звери. Лиса зайца ест, голодная ведь. Леший дорогу путает, скучно ему, бедняжке. Матрена бьет, любит сильно!

  Матька насупился, отвернулся от Тюни. Сгорбился, обхватив колени руками, уныло глядя на расстилающийся перед ними луг и бродящий скот.

   Девочка поправила взлохмаченные волосы, прижалась к Матьке боком. Деловито сказала:

  – Не горюй, помогу тебя.

   Полетели дни, будто пущенная стрела. Спозаранку Матька шел на пастбище. Договаривался с Угольком, обнимал того за морду. Просил: «Ты уж, присмотри за остальными... Малявок токма далеко не пускай, затеряются!». Бык одобрительно качал головой, переступал копытами.

   Матька торопился через лес, через речушку к дому ведьмы. Первые разы по привычной дороге, шугаясь каждой тени, вдруг кто увидит! Посмотрев на его мучения, Иолай показал короткий путь по бурелому. Идти было страшно, свет почти не проникал в плотные заросли деревьев... Но ко второй неделе Матька привык.

  С Иолайем они часами блуждали по чащобе. Он показывал Матьке жилища редких птиц, лисьи норы, ульи диких пчел, рассказывал о местах, где побывали с Яриной. И про восточные земли, где кроме песка нет ничего, днем знойно, а ночью холодно как в лютый мороз. И про горы, что разделяют Вольные Княжества от других стран. И про северян. А иногда они просто валялись на траве, отдыхая и болтая о глупостях. Вот к примеру, что было бы, будь у медведей крылья. Иолай предполагал, что тогда бы они вили гнезда и зимовали на деревьях. Матька и представить не мог, экие должны быть деревья для гнездышка шатуна.

  Ярина же в основном говорила про свою работу. Смешивая разные снадобья, объясняла, из чего они состоят, от чего помогают. Про болезни, травы, духов природы, про нечисть здешнюю и иноземную. Матька почти ничего не понимал, а что понимал, быстро забывал. Но наблюдал и слушал с интересом. Больше всего любил, когда баяла различные легенды.

  Лишь начинало темнеть, Матька собирался обратно. Иногда ведьмин сын даже провожал его до пастбища. Там нужно было обойти всю животину, проверить ее и гнать в деревню. Дома Матька по-быстрому ужинал и ложился спать, с нетерпением ожидая наступления утра. Матрена, ежели и подозревала чего, разбираться пока не лезла. Да и Тюня его прикрывала, относя обед на пастбище, заодно проверяя скотину в полдень. Иолай же прознав про это, подарок ей смастерил. Умелец! Выточил из липы дудочку, резцом цветы на ней изрисовал – лиственные лозы, тайные знаки. А Ярина добавила, мол свирель волшебная, в час нужды пусть заиграет – помощь к ней придет. Ой, Тюнька довольна была! Везде дуду с собой носить стала, токма не показывала никому. Берегла от завидливого глаза, пряча под одёжей.

  – Матушка говорила, тебя снятся истинные сны. Как это? – спросил Иолай в один из дней, они как раз шагали к лугу.

  – Не знаю, я слова ее не всегда разумею. Сны как сны. Селенья сказочные с блестящими чертогами до небес. И по улицам рычащие чудища бегают. А иногда снится, что я богатырь.

  – Дерешься с чудищами? – оживился Иолай.

  – Нет, с людьми. – расстроился Матька. – Убиваю мужчин, женщин, детей... Такие сны мне не нравятся.

  – А часто снятся-то?

  – В последнее время реже.

  Иолай промолчал, не стал уточнять. С ним молчать приятно было. В тишине дошли до кромки леса. Матька попрощался и привычно потопал к коровам, зная что по ихней традиции Иолай еще постоит, посмотрит, как Матька управляется со скотиной, а к матушке пойдет чуть позже.

  Уголек нервничал, беспокойно переставлял ногами, мычал. Остальным передалось его волнение. Отовсюду слышались ржанье и меканье. Мелкота, жеребята, телята, барашки жались к своим мамкам и папкам. Матька обернулся, посмотрел на чащу. Иолай, видно тоже заметив тревогу животных, скрылся меж зарослей.

  На полпути к селу Матьку встретила всполошенная Тюня. В сумерках ее лицо поражало мертвенной бледностью, глаза же напротив горели, что у кошки. Она подбежала к нему, задергала за рубаху.

  – Князь приезжал! К старосте! По осенней дани переговорить, – от переживаний голос ее стал писклявым, хотя обычно был не по-девчачьи низким. – А потом со свитой в лес поскакали!

  Пояснять смысла не было. Стерия не зря называли взбалмошным. Встречали в деревнях его всегда радостно, за глаза просили богов, чтобы приезды случались пореже. Стерий любил шумное веселье, медовуху, красивых девок и охоту. Князь мог осыпать золотом или отвесить плетей по настроению. Норовом отличался яростным, жестокость оправдывал тем, что выше княжьей воли только божья. Даже на чертах его отразилось, весь облик дышал буйностью: жилистая фигура, горбатый резкий нос, жесткие темные волосы. Путешествовал он всегда в окружении обученных воинов, со сворой охотничьих псов, привыкших раздирать добычу на куски.

  В миг вспомнилась история, когда к князю молодец из соседнего села драться полез, за то что Стерий его невесту опробовать захотел. Князь разъярился и собак спустил, так они парня вживую растерзали.

  – Тюня! – взвыл Матька. – Мне к ним надо!

   Бросив скот, забыв про все, метнулся вспять. В пустой голове стучали молотки, били в виски в такт дыханию, в ребрах кололо будто острой иглой. От темноты дорогу Матька разбирал едва ли не на ощупь, благо ходил здесь ежедневно.

   Вдалеке он услышал лай и чьи-то крики, ржание княжьих коней. Впереди замелькали огни факелов. Матька прижался спиной к стволу дуба, зашептал без голоса, просто двигая губами: «Ночная полуношница, отведи от меня окаянную силу, лес-батюшка укрой, тернов куст ворогам путь загороди, три ветра-братишки: северный, южный, западный запах мой схороните», задыхаясь от страха за себя и за ведьму с сыном. Дерево, будто услышав его, осело, опустил ветви пониже, распушило листья, прикрывая парня.

   Совсем рядом подъехал всадник, присмотрелся к месту, где прятался Матька, повел поближе факелом. Потянул поводья, подводя коня еще ближе. Вдруг вскрикнул:

  – Ай! – хлопнул себя по щеке, заругался. – Ххарговы кровопийцы! Развелось их тут!

  Всадника окрикнули остальные, он развернул лошадь, присоединяясь к ним. Вскоре они скрылись в темноте. Лес запел привычными звуками, зашелестел листвой, где-то заухала сова. Матька вздохнул, переводя дух, князь двинулся в противоположную сторону от дома Ярины. «Пусть они заплутают, пусть не найдут путь, сударыня ведь ведьма, пусть защитится ворожбой» – умолял Матька.

  Уже приближаясь к избе он понял, как сильно заблуждался. Он сильно опоздал. Первым почуялся чад горящего дерева, а после показался полыхающий огонь. Горело внутри дома, жар вырвался из оконца, облизывал стены, пылала крыша, покрытая соломой. Видно снаружи жечь побоялись, опасаясь лесного пожара.

  Матька схватился за упавшую дверь, перекрывшую выход, потянул на себя, обжигая руки, отбросил в сторону. Тучи искр прожигали ткань, кусали огненными жучками кожу, жгучий дым заполнял легкие, вызывая кашель. Глаза заслезились, Матька прикрыл их ладонью, оглядывая избу.

  Все его надежды развеялись в миг. Не выжить, коли тебя пронзили клинком, даже если ты колдунья. Склонив голову набок, Ярина сидела на полу, пришпиленная мечом к печи, схватившись руками за лезвие, будто пытаясь вытащить его из себя. В раскрытых очах с мутными зрачками застыла последняя страшная боль, изо рта вытекала струйка крови. Рядом с ведьмой лежала мертвая кошка с переломанным хребтом, и в смерти не оставившая хозяйку.

  Слева оглушительно загрохотало, с треском просели балки, разрушив Матькино оцепенение. Нельзя оставлять Ярину в этом огромном погребальном костре! Натянув рубаху на нос, он ввалился в избу, размахивая рукой, отгоняя от себя огонь. Добравшись до угла, с кряхтеньем выдернул меч, сунул кошку Ярине за пазуху и взвалил их на спину. Так, придерживая ведьму за локти и выбрался наружу. Позади, едва дождавшись, как выйдет, особо ярко полыхнуло, затрещало и горящая крыша обрушилась вниз.

  Еще раз окинув взглядом объятую пламенем избу, разворошенный княжеской свитой огород с растоптанными растениями и побитыми горшками, Матька побрел в лес. Холодная пустота заполнила голову и тело, он не понимал куда идет, просто слепо переставлял ноги, сжимая побелевшими пальцами руки ведьмы.

  Очнулся на знакомой полянке с капищем. Стояла тишина, насколько густая, что ее можно было ощутить руками.

  Матька посадил сударыню Ярину у алтаря и присел рядом, прикрывая ей веки.

  А после тихо заплакал, размазывая слезы и сопли кулаками. От бескрайнего горя у него разрывалось сердце.

  Глава 4. Вильтон

  ... бесчинствовали темные жрицы, а стоял над ними род королей-демонов, что ложно звали себя Королями Звезды и приносили богиням кровавые жертвы. И взмолился страдающий люд о помощи. Сжалился Создатель над народами Астии и Патрии и даровал Слово свое и Путь свой. По воле его пришёл посланник Единого на земли Астии и основал Храм.

   Из истории Истинного Создателя.

  Разное случалось в жизни Святого рыцаря, Меченосца ордена Меча и Звезды, Вильтона. Характером он отличался вспыльчивым и порывистым. А сочетание с живостью ума и острым языком создавало гремучую смесь, до добра обычно не доводящую. Свое мнение Вильтон держать при себе не любил, до оппонентов его доносил четко и громко, порой подкрепляя рассуждения неприличными жестами для доходчивости. Впрочем, желающие укоротить его язык появлялись не так часто. А если и появлялись, то исчезали тихо и стремительно, едва узнав, кто именно считался лучшим мечником храма последние четыре года.

  Больше всего несдержанность Вильтона раздражала его наставника. Долгие годы он безуспешно старался вылепить из ученика собственное подобие. Родом из знаменитого рода, аристократ до кончиков пальцев, он воспитывался с осознанием, что превосходит всех по праву рождения. Манеры, речь, поведение, все было выверено до последнего движения. По Лиистео никогда нельзя было понять, как он относится к тебе, что думает о той или иной ситуации. Вывести из себя его практически невозможно. И конечно не допускалось проявление гнева, раздражения, излишней радости и любых прочих чувств. Вильтону же наука светского образа жизни так и не далась. Поэтому к двадцати восьми он успел лично ознакомиться с монастырскими подвалами, получить полсотни выговоров, один раз попасть под трибунал и попутно завести славу человека неуживчивого и сварливого.

  Но чтобы застыть столбом, потеряв дар речи? Такое с ним приключилось впервые. Да и остальное напоминало скорее нелепый фарс, чью-то злую шутку. К тому же все произошло с невиданной скоростью. Не успел он и глазом моргнуть, как вдруг за пару часов оказался на королевском тракте по пути в столицу в чудесной компании человека, которого желал придушить и бросить подыхать в канаве. Более того, исполнить желаемое не получилось бы никаким образом, задание его заключалось в том, чтобы этот человек был жив, здоров и в своем рассудке. По крайней мере пока он рядом с Вильтоном. Высказывать человеку недовольство тоже не стоило, с учетом его умения повернуть каждое слово себе в выгоду. Вильтон мог гарантировать, если перепалка все же начнется, милый брат Тейт случайным образом напорется на меч. Возможно на собственный. Возможно несколько раз. А это противоречило возложенной на него миссии.

  Как назло, последний опасности своего положения не понимал и Вильтона оставить в покое не хотел.

  – Вот скажите, милый брат, что Вы думаете о Великом Ольхоне и его приходе к власти?

  Вильтон стиснул челюсти, едва сдерживая брань. Не может и пяти минут проехать в тишине!

  – Он был достойным правителем. Подарил мир, спокойствие людям, принес славу Астии, мы присоединили немало территорий во времена его правления.

  – О, Единый! – искренне удивился Тейт. Он повернулся к Вильтону, усмехаясь уголком рта. – Цитата из Мортили «О новой истории королевства»? Поражен Вашей памятью! Всегда предполагал, что послушники скрываясь в глубинах библиотек, ищут тихое местечко потешить тело! А Вы, как я вижу, погружались именно в недра науки!

  – Право слово, я спрашивал Вас о бунте черни... – продолжил Тейт, размахивая в такт словам правой рукой, другой спокойно удерживая поводья, гнедая кобылка и без указаний послушно брела под боком коня рыцаря. – Та чудная история, когда Освободитель четвертовал Его предыдущее Величество Галлиана вместе с женой и детьми, водрузил головы на пики, а потом милейшим образом прокатил венценосных мертвецов по Астии. К концу путешествия череп младшего принца успел потеряться. Представьте, если в какой-то глубинке до сих пор летает безголовый призрак. То еще представление!

  Внутри Вильтона всколыхнулась волна раздражения, приправленная толикой презрения. Ххыргова рожа, дружелюбным тоном посмеяться над ним и завуалировано обвинить в рукоблудии, коим в самом деле промышляли в монастырской библиотеке. Вот ему бы в преемники Лиистео пойти, также мастерски умел опустить с милой улыбочкой и без грамма грубости.