Текст книги "Вне времени"

Автор книги: Эльдар Ахадов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Однажды во сне он услышал знакомый голос, зовущий его. Это был голос Хальмер-Ю. Отец звал его откуда-то из запредельного далека. Разобрать слова было невозможно, словно при радиосвязи – во сне постоянно возникали сторонние шумы и помехи, но то, что это был голос профессора – Джеликтукон не сомневался.

И вот он проснулся. Что делать? Искать наяву отца, голос которого слышал во сне? И как? Ничего ведь вокруг не изменилось. Захотеть, и всё исполнится? Нельзя, потому что дано слово…

Шаг 17

Профессор очнулся на бугре возле старого покосившегося указателя с проржавевшей надписью «Шестые Пески». Отовсюду слышался гул моря. Дул монотонный ветер, пахнущий водорослями. Понизу вдоль поверхности суши, сходясь и расходясь, струями шероховатого блеклого пламени летел пылевидный песок… Хальмер-Ю поднял голову. Высоко в дымчатом небе тускло светило матово-стеклянное солнце.

В памяти профессора забрезжило воспоминание об одной странной сказке, которую как-то случайно рассказала ему в Ариведерчи маленькая мудрая девочка. Та самая, которая первой вышла из кастрюльки, когда произошла эпопея с песком, прилетевшим из Косоедовки.

Однажды все дети в городе договорились вместе сходить в лес за грибами. Город был небольшим, зато лес вокруг него – огромным, сказочным. В городе всё уже известно, а в лесу всегда есть такие места, где редко кто бывает. А еще есть места, где удобно прятаться от других и даже можно нечаянно заблудиться. В общем, настоящие приключения, которых сидя в городе ни за что не дождёшься.

И вот ушли ребятушки за грибами. Ходят по лесу. Аукаются. Траву беспокоят, кусты раздвигают, ищут, одним словом. Сначала возле города никому не везло. А потом, как в лес углубились, начали помаленьку находить. У кого-то сыроежка появилась, у кого-то опёнок, потом маслята, а потом как пошла удача за удачей: и подберезовики, и подосиновики, и даже белые грибы начались! Перестали ребята после каждой находки друг друга подзывать да хвастать, некогда! Только одному мальчонке всё никак не везло. И слева и справа от него грибники уже почти полные ведра грибов тащат, а он всё мимо да мимо… Одни поганки да мухоморы. Совсем паренек раскис. Уселся на валёжину. Никуда не хочет идти. Обидно.

День стоял светлый, погожий. Сидел мальчик на краю чудесной лесной полянки. Птички щебечут. Солнышко искрится сквозь кустики. А что это там под кустиком сверкнуло? Или показалось? Подошел мальчик, нагнулся. Вот это да… Лежит под кустиком прозрачный сияющий хрустальный шар. Не очень большой, правда, как раз в детских ладошках умещается.

Взял его незадачливый грибник в руки и замер завороженный красотой. Из самой серединки шара исходил свет, как от солнышка. Любовался мальчонка волшебным солнышком, и так крутил в руках и этак. И вспомнил, что в городе в сувенирном магазине видел похожие шары, но без солнышка внутри, а со снегом. Встряхнешь такой шарик, и внутри него будто бы метель начинается, тоже красиво. Просил же маму купить, не взяла. Ну, и не надо! Этот шарик ещё лучше, ещё волшебней, тем более, что сам нашёл!

Забыл паренек про грибную охоту и про товарищей своих. Шариком все мысли заняты. Решил тряхнуть находку, посмотреть: что получится. А вдруг тысячи солнышек посыплются? Только потряс шариком, как потемнело вокруг, лес зашумел, зашуршал, дождь пошел. Раскрыл мальчик ладошки: а солнышко внутри шара исчезло, зато дождик с тучами объявился. Решил он еще раз шариком потрясти. Ещё темнее сделалось вокруг. Град пошёл! Ух!!! Нехорошо-то как! Опять мальчик шариком трясет. Ну, докатились: вьюга – пурга – метель такая разыгралась в лесу, что про грибы всем сразу можно забыть.

Разбежались грибники-бедолаги. Остался в лесу мальчик один. Сугробы кругом. Беда. Он еще раз шариком потряс. И опять всё изменилось. Засиял шарик, как в первый раз. Потеплело вокруг. Посветлело. Снег исчез, будто и не было ничего.

С той поры появилась у мальчика тайна. Никому он шарика не показывал. Отнимут ещё. Под подушкой прятал в своей детской комнате. А днем – в коробке из-под детского паровозика. Родители ни о чем не догадывались. А он, когда все уснут, достает свое сокровище, любуется, не трясёт зря, солнышку радуется.

Но была у парня младшая сестра. Любопытная такая. Глазастая. Углядела она в дверную щелочку, что у брата какая-то новая игрушка появилась. Дождалась, когда он куда-то вышел из комнаты, и шасть к нему! Вынула шарик из коробки и побежала подружкам показывать, хвастаться.

Не тут-то было! Только входная дверь хлопнула, как парнишка наш – сразу в комнату, а там коробка раскрытая. Ах, ты! Помчался сестру догонять. Догнал во дворе уже, кричит:

– Ну-ка, верни обратно мой шарик! Отдай, говорю!

– Не дам! Жадина-говядина! Я тоже хочу играть!

Сцепились они. Девчонка в слёзы. Шарик сжала ручками крепко-крепко.

– Мама! Папаааа! А-аааа!

Испугался мальчонка, толкнул сестру. Та упала, шарик об асфальт ударился. И… и… и… Разбился! Ай!

Затряслась земля под ногами. Закачалось небо над головами. Что сейчас будет?! Как теперь жить? Прощайте все!..

Поднял мальчик сестренку, обхватил руками, зажмурился от страха-ужаса… Ждёт…

Долго глаз не открывал. Сестра хнычет, но не вырывается, тоже испугалась крепко. А вокруг вроде никто и не заметил ничего. Как так? А так: не у них же что-то упало. Раскрыли брат с сестрой глаза, смотрят под ноги. Нет шарика. Зато вся земля для них прозрачной сделалась, хрустальной, видимой до самой серединочки. И даже дальше – звёздное небо видно стало: то, которое на противоположном конце земли, внизу, под ногами.

Видно, как пылает огненное сердце земли, как оно шевелится, будто дышит. Постояли дети, постояли, и домой тихонечко пошли. Осторожно так, чтобы ножками земле больно не сделать. И другим детям и родителям своим всё-всё рассказали. Дети другие посмеялись, подразнились и разбежались в игры играть. Никто не поверил кроме мамы с папой. Мама приласкала вечером ребятишек, поцеловала в маковки, и сказала обоим:

– Умнички вы наши! Всё правильно. Землю беречь надо. Ложитесь спать, а мы с папой постережем, чтоб до утра никто её нечаянно не обидел.

Профессор улыбнулся каким-то уже своим детским воспоминаниям и подошел к указателю. Прошелся ладонью по шершавой поверхности букв. Куда идти? Если нет никакой разницы куда… И он пошел по направлению, на которое намекал указатель.

Пески всё не кончались, а силы у Хальмер-Ю безграничными не были. Через несколько тысяч шагов он захотел пить, и есть тоже. Впереди, за гребнем дюн, показалась какая-то постройка.

Несколько ржавых столбов придерживали шевелящуюся на ветру легкую камышовую крышу. Под крышей в центре находился абсолютно круглый фарфоровый умывальник с водяным фонтанчиком посредине. На Земле в середине ХХ века такие фонтанчики с живой водой были довольно популярны. Изжаждавшийся профессор обхватил умывальник, наклонился и начал пить воду.

Хальмер-Ю не успел вдоволь напиться воды, как внезапная мысль отвлекла его. Ведь что такое вода? Что она делает? Она течет. И время течет. Это известно. Кроме того, она нужна человеку, и всему живому нужна. Если в человеке заканчивается вода, то и время жизни тоже кончается. Значит, человек пьет не просто воду, нет, он пьет время в виде воды. И ест время в виде еды. И дышит временем в виде воздуха. Если их не будет, то его время очень быстро закончится.

Он обернулся. Две старые, заляпанные краской облупленные табуретки. Одна пустая. Для сиденья. На другой – ложка и миска с вареными стручками фасоли. Ну, что ж, жить можно.

Хальмер-Ю сел и приступил к принятию пищи. Заиграла гитара. Юный голос неизвестно откуда, то приглушаемый ветром, то усиливающийся вновь, запел.

Когда умру,

схороните меня с гитарой

в речном песке.

Когда умру...

В апельсиновой роще старой,

в любом цветке.

Когда умру,

буду флюгером я на крыше,

на ветру.

Тише...

когда умру!

«Лорка» – подумал профессор и отложил ложку. Гул моря был слышен и здесь. Такое впечатление, что Хальмер-Ю до сих пор шел по какой-то песчаной косе, омываемой то голубыми, то серо-стальными пенными узкими глыбами волн. Профессор встал, и попытался вглядеться вдаль. И голос вспыхнул опять. Задрожал, словно сорвался со струны, но тут же окреп…

Море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы...

– Девушка с бронзовой грудью,

что ты глядишь с тоскою?

– Торгую водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Юноша с темной кровью,

что в ней шумит не смолкая?

– Это вода, сеньор мой,

вода морская.

– Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

– Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Сердце, скажи мне, сердце,-

откуда горечь такая?

– Слишком горька, сеньор мой,

вода морская...

А море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы.

Голоса гитары и человека исчезли так же внезапно, как появились. А, может, их и не было никогда? Может, это память проснулась? Только чья и о чем? Хальмер-Ю машинально дотронулся до столба и нащупал под ладонью какие-то выпуклости на металлической трубе. Похоже на буквы. Он достал носовой платок из кармана и начал стирать налет ржавчины. Под ней обнаружилась надпись, сделанная когда-то при помощи сварки: « Колхоз имени памяти прошлого». Более там не было начертано ничего. Ни даты. Ни имени.

Шаг 18

– Этот мир – не только наш. Он общий. Мироздание принадлежит всем. И оно – мыслящее. Это – главное его свойство. Запомни мои слова, дочка.

Пржевальский с Дзелиндой только что позавтракали и теперь завершали чаепитие, собираясь на прогулку по Ариведерчи. Антон Макарович в белоснежной романтической рубашке с широким открытым воротом выглядел впечатляюще. О дышащей юностью красоте Дзелинды красноречиво говорило не только ее платье, но и сияющие глаза.

Они шли по краю влажной после легкого дождя деревенской дороги в сторону центра села.

– Я давно хотел рассказать об одном удивительном явлении.

– Каком, папа?

– О пчелином улье.

– Зачем?

– Улей – интереснейшее живое существо. Улей обладает разумом, хотя про каждую отдельную пчелу я бы так не сказал. Каждая в отдельности – лишь часть общего. Причем, пчела вне улья существовать не может, ей нужно сообщество…

– Для чего ты мне всё это рассказываешь? Про какие-то ульи, каких-то пчёл непонятных… Мне всё это неинтересно, папа. Я не пчеловод. И вообще, куда ты меня ведёшь? Я устала от твоих загадок. Говори прямо.

– А мы как раз уже пришли. Видишь это старенькое одноэтажное здание?

– Вижу. И зачем мы здесь? И что делают в этом здании вон те женщины косоедовские? Я заметила, как они туда прошмыгнули! Не нравится мне всё это!

– Я решил раскрыть перед тобой все тайны, ты взрослый человек. Пора тебе знать правду. Всю правду, которой ты так мучительно добивалась от меня. И вот мы – здесь. У самого начала. У истоков сокровенной главной тайны селения Ариведерчи.

– И что же там?

– За этой старенькой дверью сокрыта нечто настолько непохожее на то, к чему ты привыкла, что… В общем, так: сейчас ты узнаешь, наконец, откуда появляются дети!

Дзелинда расхохоталась, недослушав пафосную отцовскую речь.

– Папуля! Ты всё проспал! Я уже много лет – не маленький ребенок и давным-давно всё знаю и понимаю. Ну, ты меня и насмешил!

Вдали послышалось обиженное ржание, а затем – яростное цоканье копыт. Это стучали об асфальт свежие подковы воздушной лошади господина Пржевальского. Но скачущая ещё не успела добраться до хозяина, когда из ниоткуда появился улыбчивый солнечноголовый ариведерчевский подросток. Он взял Дзелинду за руку и, молча, повел её в загадочный дом.

– Папа, а как же ты?

– Не беспокойся за меня. Мы с лошадушкой снаружи потерпим, постоим. Мне там смотреть не на что, нагляделся прежде.

– Когда это?

– Когда тебя на свете-то ещё не было, дочка.

Дверь скрипнула, впустила гостей и тут же захлопнулась за ними. Улыбка сошла с лица Антона Макаровича. Он очень медленно и устало смежил глаза, в которые уже хлынули бессрочные воспоминания…

Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.

Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него – до щёчек, а со щёчек – к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда – к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нем друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.

Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.

А слезинка сохнуть начала. Особенно, когда в море завелся кит. Он был такой огромный, что только махнул хвостищем и сразу выскочил на берег. Мечется кит по берегу, воды просит, а маленькое море совсем уже крохотным стало, берега солью покрылись. И вдруг откуда-то сверху прилетели мелкие брызги. Обрадовалось море, стало их глотать, как таблетки, целыми горстями, от высыхания лечиться. Заплескались радостные волны, и вот уже хлынули к ним гости небесные – капли дождевые, много-много…

И стало море огромным – с целую лужу! Рыбы, киты, кальмары – все-все в море вернулись и начали танцевать. Потом у них у всех появились китята, кальмарята и прочие весёлые рыбята.

А вечером после дождя море под луной успокоилось и уснуло. И снилось ему всю ночь, что оно – маленькая слезинка на деткой щёчке. Маленькая-маленькая, как звёздочка, потому что в ней отражается луна, а ещё звёзды и всё-всё небо вокруг, и вся-вся земля. И мы больше никогда-никогда не будем плакать, правда, малыш? Прости меня, прости, прости, прости…

Шаг 19

Дверь таинственного домика растворилась. Да, растаяла в воздухе. На пороге стояла Дзелинда. Она и не она. Лицо её изменилось, не то чтобы потемнело, но стало задумчивым, неуверенным в чем-то очень важном. Антон Макарович бросился навстречу, обнял дочь и горячо зашептал:

– Пойдём-пойдём отсюда, забудь-забудь, этого не было, ничего не было! Прости-прости меня! Прости за то, что тебе пришлось увидеть это и пережить такое… прости…

– Это не люди… Они – не люди, папа. Ты не говорил мне раньше. Ты ничего не говорил… Зачем я… Зачем мне было это знать? Господи, какая же я была!.. Как мне теперь с этим жить? Папа! Скажи мне: кто же я?!!

– Ты? .. Как? Разве ты не знаешь теперь уже точно? Ты – моя дочь, Дзелинда. Самое дорогое для меня существо на свете!

– Ты прав! Существо! Именно – существо! Со мной было так же? Да или нет?

– Да… Но это ничего не значит! Мы – родные!

– Ещё бы! Я понимаю. Конечно, куда уж родней! Ведь ты мне не только отец…

Пржевальский замер. Ему казалось, что сердце его висит в воздухе рядом с ним – на тончайшей паутинно-раскачивающейся ниточке!

– Не только отец… но и…

– Кто?

– Не знаю кто… – прошептала Дзелинда и невольно опустила глаза. Щеки её пылали, – не знаю как это назвать…

– Разве они плохие?

– Нет, папа, они добрые, но..

– Если бы их не осталось, весь мир превратился в одно бесконечное Косоедово! Ты это понимаешь? Ты бы этого хотела?

– Нет. Точно – нет. Не хотела бы, нет. Мир – шантажа, чистогана, зависти, клеветы, там всё – исподтишка. Но ведь… получается, что они нам помогают?!

– Не помогают. Их услуги очень-очень щедро оплачиваются. Это их – основной бизнес вот уже третью сотню лет! Кровососы они и хапуги. Но у нас нет другого выхода.

– Теперь я знаю всё. Спасибо, Антон Макарович…

– Не дуйся, Дзелинда Антоновна, не дуйся, и не всё ты ещё знаешь, не всё…

– Ты так думаешь? И что же мне неизвестно, по твоему мнению, папуля?

– А про пчелок. Вот послушай . Полезно будет.

Дзелинда вздохнула. Отвернулась. Потом резко снова повернулась к отцу и произнесла: – Рассказывай.

И опустила голову…

Жил-был добрый пчёл. И была у него хорошая пчела. И были у них пчелинки и пчельцы. Мелкие, но много. Пчёл и пчела занимались пчеловодством. С утра до вечера водили они своих пчелинок и пчельцов по разным цветам.

Кормили, поили, нюхать учили, чтобы цветы различать: луговые от горных, горные от лесных, лесные от полевых, полевые от тех, которые люди летом в горшках держат на балконах.

Пчелинки и пчельцы одно время постоянно не тем занимались: то баловались, то от рук отбивались. Как увидят чьи-нибудь руки – сразу отбиваться начинают, потому что у их родных пчёла и пчелы никаких рук никогда не было, только лапки. Зато такие приятные. И ласковые, и мохнатые, как положено.

Вот собрались ребятишки вокруг цветущей яблони и баловаться начали. Подлетают к яблоневым цветкам, лепесточки дёргают, треплют, друг дружке «зы-зы-зы» кричат и разбегаются. А потом опять то же самое. Лепесточки портятся, падают в траву под яблонькой. Вот же озорники!

Расплакалась яблонька, дождик от неё пошёл маленький, но настоящий. И пошёл дождик жаловаться на судьбу яблоневых цветков прямо к самому главному на небе и на земле. А к нему далеко и ходить не надо. Он всегда тут рядом. И уже знает обо всём.

Стоят перед ним пчёл с пчелой своей. Стыдятся. Головы опустили.

– Детишек наказывать? Или вас?

Молчат.

Вдруг звон со всех сторон: пчелинки и пчельцы налетели.

– Не трогайте их! Пожалуйста! Это мы! Мы-мы-мы сами виноваты! Нас накажите! Они хорошие! Пожалуйста!

Так просили , что дождик расплакался опять. Потому что теперь уже всех жалко. И тот, который главный на небе и на земле, – тоже расплакался и тут же просиял, как солнышко. И такая огромная лёгкая прозрачная радуга над всем миром от слёз этих и солнышка образовалась, такая цветная и широкая, что всех-всех обняла.

Летают в ней, сверкают золотинками пчелинки и пчельцы. Сияют, переливаются огненными блестками пчёл и пчела, яблонька цветками машет, трава пушистее стала, вся в алмазных росинках…

Не зря пчёл с пчелой столько старались: добрыми ребятишки у них растут. Добрыми. Вон как за своих заступаются. И радуга та – из-за них ведь родилась, на любви их и стоит. Ну, и что с того, что радуга такая большая, а пчелинки и пчельцы – такие вот мелкие? Ничего нет больше и сильнее любви. Даже если ты совсем ещё маленький.

– Почему же нет ничего больше и сильнее? Ты так решил?

– Потому что любовь – вне времени, дочка.

Шаг 20

– Почему нельзя? Что значит нельзя, если мне никто не способен помешать? Джеликтукон закрыл глаза и увидел, как его отец, изнемогая от жары, идет к нему по пустыне.

В конце концов, стоит мне только пожелать что-нибудь, как исполнится всё. И почему это я не могу пожелать именно того, чего хочу больше всего? Почему я должен держать слово, данное какой-то сумасшедшей старухе? Да, её, может быть, и нет уже давно! Сколько она может жить? Так чего я жду, когда мой отец так хочет меня видеть?

Джеликтукон закрыл глаза и тотчас пожелал видеть Хальмер-Ю!

Он мгновенно открыл глаза и… ничего не изменилось. Тогда он пожелал оказаться рядом с отцом. И опять ничего не изменилось. Тогда он попросил мысленно воды. Как тогда, в первый раз. Стакан холодной воды тут же оказался у него в руках. Он мысленно представил себе то место, откуда слышался ему во сне голос отца. И тут же оказался там.

Но там было пусто. Только жгучий ветер и мертвый песок. Джеликтукон сделал шаг, зацепился ногой обо что-то и упал. Ему вдруг захотелось посмотреть, обо что же он зацепился. Из песка торчал миниатюрный сучок, похожий на высохший человеческий палец. Джеликтукон начал обкапывать это место и обнаружил, что палец является частью маленькой руки, а рука – частью иссохшего тельца существа, похожего на взрослого человека, только очень маленького. Не больше куклы Барби. Тельце было абсолютно высохщим, как кусочек полена. Джеликтукону опять захотелось пить, в его руке тотчас появился сверкающий снаружи прохладными каплями стакан, до краев полный родниковой воды. Несколько капель упало вниз, на ссохшееся тельце. И вдруг сухая ручка потянулась к влажному стакану. Джеликтукон позволил ему выпить всю воду.

– Кто ты? – спросил он маленького человечка.

– Хэхэ, сихиртя , – ответил человечек, улыбнувшись сухими морщинами личика. Он был почти лыс, лишь кое-где торчали на голове отдельные бесцветные волосинки.

– Тебя зовут Хэхэ?

– Да. А тебя – Джеликтукон.

– Откуда ты знаешь??

– Хальмер-Ю говорил со мной.

– Где он?

– Его нет.

– Он умер?

– Нет. Его просто больше нет.

– Почему?!

– Ты нарушил слово…

– Какое слово? Откуда ты знаешь про слово?

– Сихиртя долго жили и обо всём помнили. И хорошее, и плохое. Я – правнук Тадыма и Нигях. Они прожили счастливо шесть тысяч лет. Их дети прожили пять тысяч лет, а внуки – три тысячи, мои родители ушли молодыми… Они умерли, потому что пришел человек. Он искал тебя. Его звали…

– Хальмер-Ю.

– Да, Хэхэ помнит… Хэхэ живет уже десять тысяч лет и помнит всё. Хэхэ ждал тебя и не умирал, чтобы рассказать. И дождался. Ты пришел.

– Вы убили его?

– Нет. Никто никого не убивал. Но когда появился Хальмер-Ю, слова старухи Халей начали сбываться. Народ сихиртя стал вымирать. Но первыми ушли наши мамонты, говорят, что они были очень большими и добрыми. Ты помнишь мамонтов?

– Да.

– Я уже не застал их, я не помню… Их становилось всё меньше. У них было своё кладбище в песках. Когда ушло море, а первым ушло море, стало много песка и совсем мало травы. Реки пересохли, ушли в песок. И мамонты начали собираться и уходить. Они ушли все, оставшиеся сихиртя пытались добывать коренья, ловили ящериц, копали глубокие колодцы для воды, но вода уходила и оттуда. Всё глубже. А потом её не стало нигде. И сихиртя тоже не стало. Мои родители, прощаясь со мной, просили меня дождаться тебя и рассказать о твоем отце, они считали это своим долгом. Он был добрый светлый человек, он пытался помочь всем, рыл колодцы, собирал росу на рассвете…

– Так в чем же он виноват?

– Он не виноват. Он искал тебя. И остался с нами до конца. Но слова старухи Халей сбылись. Появился человек, и сихиртя начали вымирать. Сначала ушло море…

– Что случилось с Хальмер-Ю. И как давно это произошло?

– Он просто исчез. Его не стало, как только кто-то нарушил слово, о котором говорила Халей.

– Но ведь это было только что!

– Это у тебя – только что. У нас прошло 9 тысяч лет…

– Как?

– У нас разное время. Ты – в своем, мы – в своем. Может быть, то, на что ты сейчас смотришь, уже давно не существует, как свет от звезды, умершей миллиард лет тому назад. Он только что дошел до тебя, хотя самой звезды там, откуда пришел свет, нет уже очень давно.

– Но я – существую?

– Никто не может сказать. Может, ты ещё не родился. У тебя своё время. А у Хальмер-Ю… его больше нет.

– Но почему?

– Мы существуем потому, что мы верим в это. Мы верим слову. А ты его нарушил. Ты прервал связь.

– Какую связь?

– Связь, на которой держится всё. Все миры. Связь, которая вне времени.

– Я хожу, живу, дышу, никого не обижаю, всем желаю добра, тебя спас, между прочим… Всё, чего я хотел: вернуться к своим близким, быть с ними, а не здесь! За что вы убили моего отца?!

– Успокойся, Джеликтукон. Прошу тебя. Повторяю: никто твоего отца не трогал. Ты нарушил слово, и оно не случилось. Нет слова – нет мира. Нет сихиртя. Нет твоего отца… Всё сбылось…

Джеликтукон отвернулся. Рыдания, подступившие к горлу, душили его. Но он не хотел показывать этому маленькому существу своего состояния. Он пошел от него прямо. Куда глаза глядят. А глаза не глядели никуда. Они были полны слёз…

Шаг 21

И все-таки он обернулся. Там, вдали, на бугорке, где прежде оставался Хэхэ, больше не было никого, лишь пламенел одинокий розовый куст. Джеликтукон выплеснул из стакана остатки воды. И на всем протяжении между ним и кустом появилось широкое чистое озеро. Из песка проросла трава, по берегам зашуршали камыши, а над самой поверхностью воды залетали голубоватые и зеленоватые стрекозы. Озером Хэхэ-Сихиртя называют теперь это место. Когда-то это были Шестые пески.

А Джеликтукон поднялся над землей и исчез в глубине неба. Но из неба он тоже удалился. Не захотел видеть ни его, ни солнца, ни звёзд. И их не стало для него. Вечная мгла без тьмы и света. Прошел миг или несколько триллионов лет – здесь этому не было никакой разницы. Нет разницы тому, что не существует.

В этом мире можно искать и не найти. Можно найти, но так и не узнать, что нашел. Можно только представить себе себя, но так и не понять – ты ли это. Но если щемит сердце, значит, что-то всё-таки есть? А о чем оно щемит? Даже там, где кроме забытья нет ничего? В сердце звучит мелодия. Не фортепиано. Не скрипка. Не саксофон. Просто мелодия. Сама по себе. Её не слышно, но от неё становится светлей, и печаль начинает обретать очертания. Еле уловимые штрихи среди мглы, не имеющей ни времени, ни формы. Чьи это штрихи? Чья боль? Чьё ожидание – не даёт, не позволяет разуму без остатка раствориться в небытии неведения и бесчувствия? Неужели что-то ещё осталось, над чем нет власти ни у чего, даже у этой мглы?..

И он вспомнил… и он увидел, как появляются тени из ниоткуда, как нечто брезжит во мгле. И рождается слово, трепещущее на губах. Ещё несказанное, но уже живое, уже готовое родиться. Это имя. Оно так знакомо, хотя нигде и никем не произнесено. Оно есть. Оно просится произнести его.

Джеликтукон замирает на вздохе. И произносит.

И рождается свет. Яркий, как рождение Вселенной. Бессмертный. Святой…

– А что было, когда ничего ещё не было?

– Как это «ничего», сынок?

– А, так вот. Когда я ещё не родился, ты ещё не родился, и никто ещё не родился?

– Совсем никто?

– Ага!

– Понятно, тогда земля была пустая, горы на ней, моря-океаны, реки большие и малые, трава, леса и луга, звери и птицы, ой прости… Их ещё нет, но они скоро уже будут.

– Нет, нет, нет! Так не считается! Если нет никого, значит, никого нет: ни зверей, ни птиц, ни травы, ни леса!

– Ладно. Остаются горы, вулканы, реки, моря, пустыни…

– А они что: всегда были? А вот когда их не было, то что было, а?

– Ой, какой ты дотошный! Ладно. Когда-то ничего этого не было. И земли тоже. Только бескрайнее темное небо и звёздочки на нём, и солнце в огромном газовом облаке пыли…

– Точно?

– Не знаю, умные ученые люди так говорят.

– Раньше они тоже так говорили?

– Нет, раньше по-другому.

– А вдруг они и потом опять по-другому скажут?

– Всё может быть. Может, в шахматы поиграем, раз уж ты такой рассудительный?

– Ага, ты что думаешь: я маленький, да?

– Почему? В шахматы и взрослые играют.

– Я не про то!

– А про что?

– Как про что? Ну, ты же не ответил на вопрос! Ну, пожалуйста! Скажи: что было, когда ещё ничего не было?

– Чего «ничего»?

– Ну, совсем ничего: ни звёзд, ни неба, ни солнца!

……………………

– И что ты молчишь? Не знаешь? Ответь же мне!

– Я тебя люблю.

– Ну, вот опять. Я же серьёзно спрашиваю!

– Я тебя люблю, сынок.

– А что было?

– Это и было, сынок. Всегда. Даже когда не было ничего…

Шаг 22

Дзелинде казалось, что её время от времени кто-то зовёт. С тех пор, как тайна рождения людей Ариведерчи стала ей известна, она потеряла всякий интерес к жизни в этом селении. Теперь она знала, что однажды, в первой трети девятнадцатого века в городе Санкт-Петербурге встретились и сдружились двое молодых и исключительно талантливых ученых: Антон Макарович Пржевальский и Григорий Потапович Настарбинский. Успехи сих господ на медицинском поприще снискали такую славу в благородном обществе, что они не были обойдены вниманием и самого государя Александра Павловича, удостоившего их собственной аудиенцией! Не раз встречались они и с государственным секретарем Михаилом Михайловичем Сперанским, о коем, впрочем, известно и как о влиятельном масоне, водившем близкую дружбу с руководителем Петербургской ложи иллюминатов профессором Фесслером, с главой масонов князем Куракиным и с Лопухиным. Однако, вскоре проявили Антон Макарович и Григорий Потапович лучшие свои качества в тяжких испытаниях 1812 года, когда, не щадя живота своего, спасали в походных условиях жизни ратников, пострадавших на защите Отечества. Побывали и под Лейпцигом и в Париже.

Наступил мир. Пользуясь оказией, молодые люди решили совершить вояж по некоторым европейским странам, в том числе побывали они и в Италии, в частности в Папской области, имевшей к тому времени тысячелетнюю историю. Оба молодых человека, будучи в Риме, не могли позволить себе не посетить знаменитейшую Сикстинскую капеллу, возведенную папой Сикстом IV в 1473 году и украшенную гениальными фресками Микеланджело Буонаротти. Великий мастер выполнил работы в немыслимо короткие сроки и практически в одиночку, решив тем самым сложнейшую задачу, поставленную перед ним папой Юлием II.

И вот они в сопровождении руководителя хора Сикстинской капеллы монсиньора Винченцо входят в здание… Впрочем, к чему такие экскурсы в прошлое? Вот она, Дзелинда: сидит на невысоком речном бережке, болтает босыми ногами в прохладной воде и следит себе за деловитым полетом зеленовато-голубовато-розоватых стрекоз. Разбаловались. Последний теплый, даже жарковатый денек. При чем тут Буонаротти?

Едва переступив порог Сикстинской капеллы, лучшего из творений архитектора Понтелли, Пржевальский и Настарбинский почтительно замерли. Их взоры невольно устремились к потолку. На фресках Микеланджело были изображены различные библейские истории, начиная от сцен сотворения мира. Обоих зрителей почему-то одновременно привлекла начальная сцена цикла сотворения мира – «Отделение света от тьмы». Стремительная, колоссальная фигура Демиурга! Рождение Солнца. Рождение одухотворенного Мироздания! Перст указующий. Чувствовалось, что картина – нечто живое, созданное и создаваемое на одном дыхании, как это и было в действительности. Мастер написал её в один день! Пржевальский помнил, как от волнения у него начала кружиться голова, и он непроизвольно ухватился за плечо Григория Потаповича.

И тут же раздались неземные голоса. Они возносились всё выше и выше, на высоту, недоступную живому человеческому голосу. Хор голосов словно переливался в ожившем воздухе всеми красками радуги! Господа учёные вдруг совершенно перестали ощущать себя во времени и пространстве. Где они? Что это?

Это были голоса кастратов Сикстинской капеллы. Что виделось целью художественного творчества во времена Возрождения? Стремление не столько подражать природе, сколько исправлять ее и стремиться к безусловному «превосходству» над её достижениями. Самым существенным отличием, основной ценностью голосов певцов-кастратов во все времена была их искусственность, как физиологическая, так и вокальная. Их голосовые аппараты соединяли в себе преимущества сразу трех типов голосов – детского, мужского и женского. Эти люди владели одной из важнейших предпосылок бельканто: уникальной трехрегистровой манерой пения, то есть, абсолютно естественным звучанием голоса во всех трех регистрах – грудного, головного и фальцетного.