Текст книги "Ритмы ночи"

Автор книги: Элда Мингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава девятая

Он чувствовал, что она отвечает: мышцы ее напряглись, а дыхание стало глубже. Она придвинулась к нему еще ближе; он охватил ее лицо ладонями, погрузил пальцы в волосы и целовал, целовал, медленно, крепко… пусть это не кончается…. Когда он произнес признание, что-то освободилось в нем. Даже если она уедет – отныне будет знать. Он давно хотел ей это сказать, и теперь у него появились силы, чтобы выразить хранившееся в сердце так долго.

Возбуждение захватывало его всего, без остатка. Ее губы тесно прижаты к его губам… еще, еще… Не надо больше ничего говорить, и ему не нужно ответных слов – просто нужно было сказать, после невыносимо болезненной, невыносимо долгой разлуки.

Он уже выразил свои чувства – гораздо раньше: своим телом, ритмами ночи, когда они любили друг друга. Разве тело менее красноречиво, чем слова? Своими поцелуями, прикосновениями, ласками он говорил о том же. Вечером, когда в порыве страсти он бросил ее поперек кровати и сорвал одежду, их совокупление было диким, неистовым, сумасшедшим. Но здесь, в его постели, на переломе ночи, он неторопливо упивался любовью. Если уж говорить примитивным языком – он должен пометитьее, сделать своей, рассмотреть каждый уголок ее тела, дотронуться, лизнуть, поцеловать…

Он медленно двинулся вниз и, даже когда она, вцепившись ему рукой в волосы, не пускала его дальше, даже когда застонала, не остановился. Ее грудь – это тепло, и мягкость, и наполненность, и упругость, и чувственность. Быстрые вздохи и стоны еще больше возбуждали его, когда он взял головокружительно нежные соски, сначала один, а потом второй, губами.

Она мягко, страстно постанывала в темной спальне, не чувствуя, как сильно тянет и треплет его за волосы, держится за них. Чувственность ее уже перехлестывает через край… Но он не остановился, не смог, – двинулся вниз, целуя, лаская, дотрагиваясь, поглаживая.

Крепко взялся с обеих сторон за ее бедра и устремился ниже – к самому сокровенному женскому, к его теплу и влаге, обещающим блаженство. Она не сопротивлялась – по прикосновению его руки ноги ее раздвинулись как бы сами собой. Он вошел в нее, чтобы наслаждаться самому и дать наслаждение ей. Все убыстряя ритм, Дэниел чувствовал, что она не вынесет больше. Он не станет ждать – ближе, ближе к ней… вместе с ней… быть внутри ее тела… Его желание – чтобы она была счастлива.

Голова ее закинута, глаза закрыты… Она принадлежит ему, он ее не отпустит! А теперь он ничего не чувствует, не может даже пошевелиться. Сердце бьется – его или ее?

Прошло несколько минут, сознание стало постепенно возвращаться. Он ощутил тяжесть на своем плече и понял вдруг: Мэг плачет…

Не нужны и неуместны сейчас никакие слова. Он только крепче обнял ее – пусть поплачет. Произошло не только физическое расслабление, а будто стена сокрушилась. Слишком долго они общались, стоя по разные стороны стены. Держа ее в своих объятиях, он гладил и целовал ее волосы. Наконец Мэг, все еще всхлипывая время от времени, уснула. Дэниел лег лицом к ней и тоже стал засыпать – с миром и удовлетворенностью в сердце. Наконец-то она принадлежит ему, стала частью его.

Мэг оставалась на ранчо еще два дня. Позвонила Лауре, что задержится, но за вещами к ней не поехала – они не нужны: почти все это время они провели в постели, за исключением коротких промежутков, когда Дэниел вставал, чтобы покормить лошадей, собак, коз и кур.

Здесь, в его доме, она сдалась, забыла все, что ее сковывало. Дэниел же почувствовал любовный голод, копившийся годами, – он удивил его самого, но не напугал Мэг. Ее тоже не покидала жажда любви: она ждала его каждый раз и никогда не уставала. Они любили друг друга чуть не все сорок восемь часов – с такой ненасытностью, будто оба только сейчас открыли для себя всю радость любовных отношений.

За эти сорок восемь часов она была разная: смешливая и задиристая – улыбалась заразительной улыбкой и смеялась от всей души; иногда грустила, раза два плакала – просто так, неизвестно отчего; страстная, настойчивая, когда требовала удовлетворения; замкнутая, молчаливая и не в меру разговорчивая. Мэг отлично говорила, умела выразить словами самые сложные мысли и затаенные чувства. Дэниел любил ее слушать. Она рассказывала ему о своих ощущениях во время акта любви – что ей нравится и от чего она в восторге; что чувствует в самые интимные моменты. Иногда его смущали чересчур откровенные ее высказывания, но в то же время он жалел, что сам не может найти слов, чтобы выразить свои чувства.

Мэг привыкла оперировать словами – умно, красиво, рассказ ее звучал складно, как песня; словами она оживляла целые образы. Дэниел отвечал ей безмолвно: дотрагивался, гладил или проводил медленно ладонями вдоль спины вниз, так что она начинала постанывать от страсти.

Он старался, как мог: приносил ей еду в постель, кормил ее с ложечки. Боясь шелохнуться, долго лежал неподвижно, оберегая ее сон. Лелеял эту прекрасную, яркую, как африканская бабочка, женщину, которую любил.

– О чем ты думаешь? – спросила его однажды Мэг, когда они лежали недвижно, утомленные любовью.

Она неторопливо ела персик, положив ему голову на грудь, а он время от времени слизывал с ее губ сок. С непосредственностью ребенка она предложила ему откусить от этого сочного фрукта, а потом смеялась над выражением его лица: он не хотел персик – он хотел ее. Стал отнимать персик – она, заливаясь смехом, не отдавала. Наконец оказался верхом на ней, а обе ее руки, с персиком в одной, крепко держал у нее над головой.

– Мне так хорошо… Я даже не знаю, как это сказать… – шепнул он.

Ее лицо тоже светилось счастьем.

– И мне, и мне… – она приподнялась, поцеловала его в кончик носа. – Но все равно отдай мой персик!

– Хмм… – Ему нравилось дразнить ее, любоваться ее улыбкой.

– Отдай, отдай! – настойчиво прошептала она, легонько кусая его в мочку уха.

– А что взамен?

– А что ты еще не получил?

На лице ее было столько негодования, что он не удержался от смеха. Вслед за ним и она рассмеялась. Пока спорили, персик упал на пол, и Молли с аппетитом его съела. Дэниел принес из кухни еще два сочных ароматных плода, очистил и по кусочкам скормил Мэг, которая, задорно улыбаясь, не сводила с него глаз. Вот такой – лежащей с этой очаровательной улыбкой среди измятых подушек, совершенно обнаженной, с персиком, – и запомнится она ему навсегда, до конца дней, подумал он про себя.

– Я хочу показать тебе звезды, – вдруг сказал он однажды ночью.

– А ты знаешь звезды?

Дэниел только засмеялся в ответ, сел на кровати, стал натягивать джинсы, а ей предложил свой купальный халат.

– Ты это серьезно? – Мэг облачилась в просторный синий махровый халат.

– Тебя это увлечет, правда, это интересно. У меня на заднем крыльце установлен телескоп. Сегодня как раз отличная погода для наблюдений.

Погоду он отмечал каждый день – многолетняя привычка, как и у его отца. Не погиб бы, старик бы делал это до конца своих дней. Дэниел и не покидая дома знал, что сегодня ясно и звезды на небе прекрасно видны. Они вышли на заднее крыльцо, и Мэг, взглянув в окуляр телескопа, ахнула от изумления: мириады звезд, бездонное черное небо… Никогда ей не приходилось наблюдать такое.

– А можно увидеть Луну? – прошептала она заворожено.

– Конечно, дорогая. – Дэниел настроил телескоп. – А почему ты шепотом разговариваешь?

– Не знаю даже… Наверно, потому, что на небо смотрю. Оно такое… страшно громадное!

Он отступил на шаг и жестом пригласил ее к окуляру.

– Знаешь, когда я смотрю на звезды – всегда вспоминаю свою жизнь.

Согнув босые ноги в коленках, Мэг заглянула в окуляр.

– О Боже! Вот это зрелище! – опять шепотом изумилась она.

Он улыбнулся и подвинул телескоп так, чтобы она увидела яркую звезду, располагавшуюся отдельно от других.

– Здорово! Просто потрясающе!

Дэниел молча стоял с ней рядом. Отдал бы ей все звезды на небе, если б мог. А что он реально мог дать ей? Только самого себя да ранчо в придачу. Он уже начинал надеяться, что она примет и эти скромные его дары.

– Хочешь еще посмотреть?

– Конечно, хочу, очень!

Дэниел направил свой довольно сильный телескоп на Луну: она в три четверти, сияет среди мерцающих звезд. Все-таки нигде больше на земле нет такого удивительного неба, как в Колорадо, решил в этот момент Дэниел.

– Посмотри-ка! – Он опять отступил от окуляра.

Мэг прильнула и долго смотрела, не в силах оторваться. Дэниел все менял для нее угол зрения, и ей не надоедало. А он рассказывал ей о звездах, о дальних мирах и галактиках. Так прошло часа два, и Мэг, казалось, и не думала отрываться от изучения Луны. Но Дэниел уже скучал по ней – он нежно отогнул борт халата, пробежал пальцами по ее груди, погладил ногу выше колена.

– Дэниел, это не входит в программу астрономического образования.

– Это ты так считаешь. – Он уже целовал ее. – Но ведь я… дотрагиваюсь до твоего небесного тела… стало быть, это относится к астрономии.

– Вот как ты стал красноречив. – Она рассмеялась.

Дэниел поднял ее на руки и унес в дом.

На этот раз они сделали остановку на кухне. Он приготовил кофе, положил на небольшое блюдо несколько шоколадных пирожных с орехами и все это унес в гостиную. За окном стояла уже темная ночь, и дом казался кораблем в открытом океане. Они пили кофе и разговаривали, собаки лежали у их ног. Мэг было так уютно, так славно, она и думать не желала о завтрашнем дне – что будет, то будет.

– Какое красивое блюдо! – заметила она, любуясь ярко-синей, разрисованной фарфоровой поверхностью. – По-моему, не совсем в твоем вкусе.

– От матери осталось.

Она молчала, ожидая, что он продолжит. Такое блюдо, насколько она помнит, и не во вкусе Эрны Уиллет.

– Когда я сносил старый дом, – медленно начал Дэниел, – наверху, на чердаке, нашел много всяких коробок и несколько сундуков с домашним скарбом. Перенес их в сарай, а когда дом был закончен, стал перетаскивать сюда. – Он умолк.

Мэг терпеливо ждала, зная его привычку тщательно подбирать слова.

– Но в основном все это старое имущество я перетащил в гараж – вон та дверь, около кухни. Как-то зимой, когда делать было нечего, – по одной коробке. И сундуки тоже – сначала один, потом второй. Все перебрал, хлам выбросил, что можно починить – починил; что-то раздал. Многое отмывать, отчищать пришлось. – Он отпил кофе.

Она тоже сделала глоток, потянулась за пирожным. Испекла их одна женщина, по имени Гринни, – она совсем недавно переехала в Блу-Спрюс. Несмотря на некоторое предубеждение ко всем знакомым Дэниела женского пола, пришлось признать, что пирожные необычайно вкусные.

– Так вот, – продолжал Дэниел, – я там нашел несколько фотоальбомов и дневники матери. Подумал: ее уже нет, можно прочитать. И прочитал. А на фотографиях увидел другую маму – ту, которую запомнил, когда был ребенком. Какое-то время – совсем недолго – она все же была здесь счастлива. Но все равно чего-то боялась. Не нравилось ей жить на ранчо. Все в те годы было по-другому. Понимаешь – женщина изолирована от внешнего мира, скучала, тосковала…

– Очень даже понимаю, – осторожно откликнулась Мэг.

Дэниел никогда еще так много не говорил. Интуиция подсказывала ей, что он слишком долго держал все это в себе и ей первой рассказывает. Давно надо было с кем-то поделиться – теперь ему станет легче.

– У нее были тяжелые роды – мы с братьями нелегко ей дались.

– О, Дэниел!

– Один ребенок родился мертвым, между Джо и Брэттом. Девочка.

Она закрыла глаза, не перебивала.

– Это подкосило ее, конечно. Она писала в дневнике, что, если б жила в городе, доктор помог бы. А здесь – зима, самое вьюжное время, дороги занесены. Отец помогал, как мог. И вот ребенок родился мертвым. – Лицо Дэниела посуровело, в глазах застыла горечь прошлого. – Кажется, именно тогда это и нашло на нее. Эти записи в дневнике… разные они, иногда даже невозможно понять, о чем. Хотел даже попросить тебя… если у тебя найдется время…

– Конечно, Дэниел, я посмотрю. А потом мы с тобой поговорим об этом.

Они помолчали некоторое время.

– Еще ребенком я видел, понимал, что-то ее мучает. Не знал я тогда, что. Не понимал, почему она не делает все то, что другие матери. Оказывается, не могла.

– Твой отец любил ее, – неуверенно проговорила Мэг.

– Да, любил. Всегда был на ее стороне… – Он замолчал.

Она догадывалась, что он собирается сказать, знала, что произошло, когда умер Боб Уиллет. Об этом Алек ей рассказывал.

– Мать была не очень сильной женщиной. Не всем дано быть сильными.

Мэг всем существом чувствовала – надо помочь ему выговориться, не привык он к таким излияниям.

– Алек рассказывал мне, Дэниел, – она накрыла его руку своей ладонью, – она иной раз упрекала отца… и тебя. А когда не стало отца – вы ей сделались как чужие.

– Теперь я думаю, – медленно, с трудом произнес Дэниел, – если б она была уверена в себе, что она сможет прожить одна, – ушла бы с ранчо и никогда бы не вернулась.

Что могла Мэг сказать на это? Что правда, то правда.

– Может быть, если б она действительно ушла, для вас для всех было бы лучше.

Он вздохнул, прикрыл глаза свободной рукой, откинулся на спинку стула.

Мэг молчала, не убирала своей руки: ему тяжело сейчас, – может, разрыдался бы, будь он один. Сердце ее так и рвалось, – как поддержать его, как помочь?..

Наконец он овладел собой, выпрямился, отпил кофе.

– Я сам все организовал тогда, зимой. И на следующее лето тоже сам все сделал. Сказал Алеку, Джо и Брэтту – пусть возьмут себе что-нибудь из вещей матери, на память.

Мэг, поколебавшись, спросила:

– И что же? Взяли они что-нибудь?

– Кое-что взяли, особенно Джо. Какие-то вещи он забрал – для своего дома, для своих девочек… чтобы, ну… создать атмосферу своей семьи, что ли. Не уверен, правда, что он рассказал жене.

– А в дневники они заглядывали?

– Не-ет. Это – нет.

Мэг задумалась: все братья Дэниела, все трое Уиллетов, подались из города, оставив здесь, на ранчо, свои воспоминания. Хотя нет, поправила она себя, воспоминания так просто не оставишь, они прилипают к человеку навсегда, на всю жизнь.

– А сейчас, Дэниел, как ты сейчас к ней относишься? – решилась она задать вопрос и отодвинулась – ему сейчас нужна дистанция.

– Что-то со мной произошло, когда я прочитал эти дневники. Понял вроде ее лучше. Мать была… кусачка.

– Кто-о?

– Ну, когда с собакой долгое время плохо обращались, били, например, – так она потом никого не подпускает. Или подпускает только на определенное расстояние. Ни с кем не вступает в контакт. А окажется загнанной в угол – бросится на любого, даже на того, кто ее кормил года два. И это в ней трудно изменить.

Мэг непроизвольно скосила глаза на собак, мирно спящих на коврике у камина. Дэниел перехватил взгляд и, казалось, прочитал ее мысли.

– Молли всегда любили. Вот она и переступила через свой страх, доверилась мне.

Мэг согласно кивнула.

– А у меня… был отец. Ты представить себе не можешь, как я ему благодарен. И судьбе благодарен за такого отца.

– Знаю, – еле слышно подтвердила она. – Я тоже его любила. – Она отпила кофе, потому что во рту у нее пересохло. – Ты знаешь, Дэниел, он мне стал так симпатичен с первой минуты, как я его увидела.

– Он очень хорошо к тебе относился.

– Правда? – Она, конечно, и сама знала, но как приятно услышать это из уст Дэниела.

– Отец знаешь что говорил? Ты, как фейерверк. Так тебя и называл – мисс Фейерверк.

Мэг улыбнулась – этого она не знала.

– И у матери тоже поднималось настроение, когда ты приходила.

– Она казалась мне такой одинокой…

– Слышал я, как однажды ночью они разговаривали с отцом: она говорила – твоей матери повезло, что у нее такая дочь.

Эти слова вызвали у Мэг целый поток мучительных воспоминаний, но вслух она ничего не сказала, не желая, чтобы разговор пошел в этом направлении.

– Ты очень помогла нам всем, Мэг. Всей нашей семье.

Она поставила чашку с кофе, села ему на колено, обвила руками его шею, положила голову ему на плечо.

– А мне… мне всегда хотелось переехать к вам: печь вам пироги, мыть полы, убираться в доме, в общем, помогать. – Она помолчала немного. – Дэниел, я понимала, что твоей матери плохо. Но если бы она могла изменить себя – так бы и сделала. Не была бы тогда такой несчастливой. Она и хотела… и боялась. Не знала как…

Дэниел так крепко обнял ее, что ей трудно стало дышать. То, что она хотела ему сейчас сказать, совсем уж не укладывалось в голове, но она решила все-таки освободиться от этого.

– Моя мать – она могла, но не хотела. Она не желала, чтобы я была рядом с ней. Я много об этом думала. Мне кажется, я появилась на свет по ошибке. Или, возможно, она считала, что риск моего появления на свет стоит отнести на счет моего отца.

– А что с ним случилось, Мэг?

– Он ушел от нас, когда я была совсем маленькой. Не хотел больше нас видеть. Он ждал мальчика.

– Он тебе так и сказал?

– Да, когда мы с ним однажды поссорились. Я была трудным ребенком, Дэниел.

– Думаю, и мать говорила тебе что-нибудь подобное.

– И не раз. – Она удобнее устроилась у него на коленях. – Я долго не могла понять, почему она такая, – на протяжении стольких лет. Пока твой отец не объяснил мне.

– Да, Мэг. Он любил людей такими, какие они есть. Он умел понимать, прощать недостатки.

– Замечательный он был человек. Вся моя книга, в сущности, о нем. О… обо всех вас. Вы даже не представляете, какое влияние вы все – ваша семья – оказали на меня.

– Ты ее простила, Мэг?

Она поняла, кого он имеет в виду.

– Н… не думаю… Нет… Еще нет.

Он притянул ее к себе, положил подбородок ей на макушку.

– Знаю, что должна это сделать рано или поздно.

– Не знаю, что и сказать. Она ведь, наверно, не ведет дневников.

Весь в отца, думала Мэг. Такой же прямой. Когда человеку надо помочь – лечит правдой.

– Может быть, напишешь об этом книгу, а, Мэг?

– Может быть. – Она даже не удивилась, что он угадал ее намерение: иногда ей казалось, что они могут угадывать и мысли друг друга.

Они замолчали; так хорошо было сидеть рядом и молчать…

Утром, когда Мэг хорошо выспалась и отдохнула, Дэниел устроил ей нечто вроде экскурсии по ранчо и показал трех своих арабских скакунов. Она мысленно восхитилась умными, грациозными животными. Их дикий, необузданный нрав (теперь несколько укрощенный), умные, влажные глаза привели ее в восторг. Две черно-белые козы рассмешили своими озорными прыжками; курам она бросила корм.

Потом отправились купаться; пруд был собственностью Дэниела. Солнце, хотя и стояло в зените, светило ласково. Мэг сбросила одежду.

– Хорошо, что Джо и Брэтта нет поблизости, а то стащили бы мои вещички.

– Они что – говорили тебе об этом?

– Ты, я смотрю, совсем не знаешь семейных секретов, – озорно поддразнила она, вскинув брови, и с визгом бросилась в воду.

Даже в такой жаркий день вода в пруду была так холодна, что у Мэг перехватило дыхание. Дэниел, бросившийся в воду вслед за ней, схватил ее за талию и нырнул, увлекая и ее под воду.

– У-уф! – фыркнула она, когда они вынырнули на поверхность. – Так нечестно!

– Честно, честно! – Он поцеловал ее.

– Я думала, холодная вода оказывает на мужчин успокаивающее действие.

– Когда ты рядом – нет.

Она весело рассмеялась и принялась брызгать в него водой, еще и еще… Наконец он схватил ее за руку и вытащил на берег, где заранее расстелил шерстяное одеяло.

– Ты маленькая язычница, – определил он.

– Ты так думаешь? – Мэг растянулась на одеяле, подставляя тело солнцу и теплому ветерку и прислонившись к Дэниелу. Просто лежала, касаясь его боком, и думала теперь о том, что будет дальше.

– Слушай-ка! – вдруг задиристо проговорила она. – Мы с тобой… в кровати; в амбаре; под душем; на полу. – И метнула в него шаловливо-проказливый взгляд. – А у пруда?

– Нет проблем. Я – великий импровизатор!

Она засмеялась.

– А на крыльце?

– День только начинается, Синеглазка.

Они смеялись и болтали. Ели завтрак, который вместе готовили на кухне. Хантер приехал с ними в багажнике и сейчас выпрашивал лакомые куски. Когда завтрак был съеден, Мэг опять растянулась на одеяле, чувствуя на себе упорный взгляд Дэниела.

– Мэг… – тихо произнес он.

Она молча смотрела в его ставшие тревожными темно-серые глаза.

– Мэг, не уезжай до конца недели! Останься!

– Хорошо, Дэниел.

Она обрадовалась, что он попросил ее остаться: сама хотела заговорить об этом, но как-то неудобно было. Она не уезжала бы никуда до конца своей жизни, если б он попросил. Но что-то удерживает его. Она чувствовала, что это, почти знала.

– Хорошо, – пообещала она еще раз и обняла его за шею.