Текст книги "Рыцарь умер дважды"

Автор книги: Екатерина Звонцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ЭПИТАФИЯ ВТОРАЯ
РАЗУМ ДРУГА

[ВИНСЕНТ РЕДФОЛЛ]

Я помню мисс Джейн Бернфилд – мою сестру по общине.

Память останется со мной до последнего вздоха; ее не ослабит даже безвременная кончина мисс Джейн. Ведь предки, от которых я неодолимо далек, верили: смерть – не конец и ничто не покидает мир без следа. Мои нынешние братья учат иначе, но если вчитаться в христианские тексты, можно понять: в наших верованиях немало общего. И те, и другие велят не страшиться испытаний и обещают вечность чистой душе. Разнятся лишь лики этих испытаний и имена обещанных вечностей.

Я помню мисс Джейн со дня, когда мне было десять, а ей – что-то около пяти. Мой некровный, но роднейший из всех живых отец взял меня на вечер к друзьям, мистеру и миссис Бернфилд. Повзрослев, я понял, что люди эти достойны и храбры, ведь с Генри Бернфилдом я однажды очистил город от поганейших отбросов человеческого рода. Но ребенком я здорово дичился чужих, кроме учителей и рейнджеров. С Бернфилдами мне тоже было неуютно, как бы ни пытался глава семейства со мной пошутить, а его супруга – меня приласкать. Так что меня не заставили участвовать в беседе, а попросили занять дочерей Бернфилдов, игравших в саду.

Так появилась в моей жизни мисс Джейн. Именно ей я всегда отдавал неосознанное предпочтение перед сестрой; позже это переросло в дружбу, насколько возможна дружба между законником и дочерью городского богача, между краснокожим (как испокон веков ошибочно[16]16
  Термин «краснокожий» появился среди британских колонистов, поселившихся в Новой Англии, и в действительности не имеет ничего общего с естественным цветом кожи индейцев (от белой до смуглой). Существует версия, что он появился из-за обычая племени, одним из первых вступившего в контакт с европейцами, раскрашивать охрой лицо и одежду.


[Закрыть] зовут наш народ) мужчиной и бледнолицей девушкой. Да, я помню мисс Джейн. Очень ярко, прямо с того вечера в саду, когда она догнала меня в салках, повалила на траву, ткнула пальчиком в грудь, прищурилась и наконец важно произнесла: «Ты индеец? Значит, не можешь быть Винсентом. Ты должен быть Черной Пантерой! Ясно?». Она тогда картавила; «пантера» получилось у нее как «пантегха».

Я помню, как мисс Джейн взрослела – бок о бок со мной, ведь дружба родителей с годами крепла. Помню наши игры и разговоры. Помню, как учил ее стрелять и запрещал совать пистолет за пояс, доходчиво объясняя, почему это опасно. Помню, как однажды по пути домой отец сказал: «Жаль, Винс. Жаль, ты ей не пара…». Мне не было жаль: я никогда не любил мисс Джейн сильнее, чем как сестру, и я не мог пока представить, что мне вообще придется жениться на белой. Я рассмеялся, отец тоже: «Какой ты еще дурак, Винс, вы так подходите друг другу!». Но он ошибался.

К тринадцати – когда я учил мисс Джейн обращаться с оружием, – мы уже отдалялись. Ее все больше тянуло в общество сверстниц, меня – к рейнджерам. Для человека естественно искать тех, кто может чему-то научить его, либо тех, с кем он мог бы учиться вместе. Мисс Джейн предстояло стать чьей-то женой, мне, как я надеялся, – опорой отцу. Наша дружба померкла. Ну а когда, расцветая прелестным цветком, мисс Джейн однажды спросила, случалось ли мне целоваться, я со смехом сообщил, что это не дело ума всяких бледнолицых мисс, и она, привставшая было на носки, с досадой покраснела. Но я помню мисс Джейн. Помню все танцы, которые она дарила мне, и смешки, которыми сопровождала мои отказы и согласия.

Я помню: в последнее лето наше общение окрасилось в странный, отличный от прежнего оттенок. Мисс Джейн вновь стала искать моей компании слишком настойчиво, нередко – уводить от прочих гостей, нисколько не тяготясь этикетом. Но беседы наши не были больше о пустяках, основной предмет их меня настораживал и хуже того, отвращал. Мисс Джейн внезапно начала интересоваться моим прошлым, прошлым мальчика, брошенного в лесу. Прошлым, о котором даже в детстве практически не спрашивала, то ли более увлеченная будущим, то ли из опасения меня ранить.

Мисс Джейн спрашивала, какой была моя мать, каким – так и не признавший меня отец. Спрашивала, ходили ли в племени слухи о моем настоящем родителе. Спрашивала, не произошло ли в ночь исчезновения чего-то необычного, не готовилось ли значимого обряда. Так она пытала меня вечер за вечером, почти на все я отвечал: «Не знаю». Однажды она задала два вопроса, которые, казалось, вообще ничего не могли ей дать. Не могли, ведь во времена, о которых шла речь, мисс Джейн еще не появилась на свет. Она спросила: «Каким был ваш вождь?». И еще: «Был ли в вашем племени шаман?».

На первый вопрос я ответил, как вождя звали; поведал, что он был умен и справедлив, что уходил постепенно к закату, что носил талисман – камень с отпечатком древней раковины. На второй я кивнул и прибавил, что шаман был молод и невероятно силен, что заклинал погоду и зверей, что излечивал самые губительные недуги. Такова была слава нашего шамана, что к нему ходили со всей округи, еще во времена, когда у племени были соседи. Иные до последнего дня являлись с гор, принося детей и приводя жен. Велик был шаман… велик, но горд, так мне, еще ребенку, казалось, когда я замечал его острый брезгливый взгляд, устремленный на меня ли, на соплеменников, даже на вождя. Я так опасался его, что и не хворал: только бы у него не лечиться.

Мисс Джейн спросила тогда: «Как его звали?». Я назвал имя, и она побледнела. «Зачем тебе, сестра?» – спросил я, и каким же принужденным был ее смех, когда она ответила: «Любопытствую, Черная Пантера. Просто любопытствую».

Еще раньше мисс Джейн показала мне искусно вырезанного койота и спросила, мог ли подобного сделать мой соплеменник. Я ответил, что да: шерсть, морда, коготки – все похоже на почерк наших мастеров. Я спросил, где она нашла эту вещь, Джейн ответила: в лесу. Не был ли это мой лес?.. Она ходила туда гулять. Впрочем, я не мог представить, чтобы мисс Джейн забрала что-то из пустых жилищ; для нее это значило красть у мертвецов, а мисс Джейн была честной. Честной до последнего вздоха, который я не застал. Но я помню мисс Джейн. Всегда буду.

Я помню еще кое-что важное: я солгал ей единожды, отвечая на вопрос о прошлом. Вопрос тот был: «Как думаешь, жив ли твой вождь?»; ответ мой был: «Не знаю». Но я знаю. Потому что однажды я, как известно многим в Оровилле, возвращался к своему покинутому обиталищу. Возвращался искать свою душу и нашел, но помимо нее нашел кое-что еще. То, чего предпочел бы не видеть, о чем предпочел бы не знать, чего предпочел бы не касаться.

Тогда – оплакивая отца и проклиная себя, – я в отчаянии раздирал пальцами мох, вспарывал, ломая ногти. Тогда, молясь своему новому белому Богу Христу и одновременно взывая к предкам, я мечтал, чтобы земля разверзлась, чтобы зелень вросла в меня, как вросла в нашу ветхую утварь, брошенную будто век назад. Тогда, – глубоко погрузив руки в рыхлые комья, – я нашел кое-что. Скелет с талисманом на шее – камешком, хранящим отпечаток древней раковины. Несколько других скелетов, не опознаваемых вовсе. Сломанное оружие. И много, много ответов.

Возможно, их больше, чем я полагаю. Возможно, там же, подо мхом, моя немая мать, съеденная червями до костей. Возможно, исчезновение племени страшнее, чем представляется в самых страшных городских легендах. Но… тогда, отягощенный ужасом за новый кров, я не пекся о старом, а позже, на посту шерифа, стало не до того. Обдумав обстоятельства, я пришел к выводу: «Какая-то внутренняя распря» и закрыл это дело в собственном сердце. Лишь изредка я с содроганием молюсь о неприкаянных душах. Так или иначе, я ни о чем не рассказал мисс Джейн. Незачем было ее пугать.

Она перестала задавать мне вопросы. Вскоре она исчезла, а ныне мертва.

Но я всегда буду ее помнить.

И я обязательно найду ее убийцу.

ЧАСТЬ 2
ТРЕЩИНЫ
[ГОЛОСА ДВУХ СТОРОН]

Так отлетают темные души…

– Я буду бредить, а ты не слушай.

Зашел ты нечаянно, ненароком —

Ты никаким ведь не связан сроком.

А. Ахматова

1
КОГДА ЦИРК ПРИБЫВАЕТ В ГОРОД

[ВИНСЕНТ РЕДФОЛЛ]

Наше племя верило: нет дурных сезонов, как и дурного времени суток. Природа прекрасна в каждом проявлении, просто иногда сурова. На судьбу не стоит роптать, а величайшая глупость – роптать на несвоевременно пришедшую вечернюю или утреннюю зарю. Но нашего племени больше нет, и как бы я ни берег часть его обычаев и верований, они неотвратимо ускользают, как ловкий лосось из нерасторопных рук. Вынужден признаться: ненавижу утро. Ненавижу саму необходимость подниматься с постели, спешку, чтобы вовремя покинуть дом, и вечное ощущение, будто земля горит прямо под ногами. Поразительно, что белые живут в этом ритме даже в столь маленьком поселении, как Оровилл. Мне не случалось бывать в крупных городах, но когда я представляю их темп жизни, видится нечто вроде преисподней.

Так и сегодня: оказалось трудно проснуться, не захотелось завтракать, как и часто в последнее время. Смутное предчувствие подгоняло меня. Оно не обмануло: в участке вместе с ночным дежурным меня дожидался Мартин Мердок, младший сынишка портового капитана.[17]17
  Капитан порта – начальник инспекции портового надзора. Отвечает за безопасность судоходства в порту.


[Закрыть] Как и нередко, он выступил у отца посыльным, принес записку. Мистер Мердок сообщал о прибытии по Фетер «странного» судна: следовало оно к Сакраменто, принадлежало «каким-то театралам» и требовало, с точки зрения капитана, «ревизии», прежде чем быть допущенным в порт. Иными словами, Мердок не разрешил неизвестным швартовку и предлагал мне и подчиненным выступить в роли ищеек на предмет, как было указано все в той же записке, «подозрительных личностей и грузов».

В другой раз это позабавило бы: плавучие театры,[18]18
  Для США XIX века характерным явлением были плавучие театры, построенные на баржах и речных судах. Театры путешествовали по городам и давали представления на своих монтируемых сценах. Нередко капитан был и руководителем труппы. Спектакли представляли собой, как правило, смесь цирковых номеров, мелодрам, пантомим и бурлесков.


[Закрыть] хотя и распространены более на Юге, – не диковина и в Калифорнии. Традиционно взаимодействие города с ними ограничивается беглой проверкой документов, парой спектаклей и скорым отбытием суденышек, хозяева которых уверяются: публика Оровилла не охоча до искусства и не особо щедра. Репертуар гостей скуден и зачастую пошл, но безобиден, безобидны и они сами – пестрые бродяги с острым языком, своеобразным юмором и кучей скарба на борту. Так что, как правило, допотопные «театральные» кораблики не досматриваются детально, впрочем, теперь все изменилось. Настоятельная просьба капитана меня не удивила; я знал: у Мердока дочь, ровесница мисс Джейн. Таинственно умершей мисс Джейн, гибель которой лихорадит город. Так что, едва дождавшись рейнджеров, я изложил суть предстоящего дела. Плавучий театр, по словам капитана, нагло устроился в бухте ближе к стоянке племени. Туда мы и отправились. Не ожидая от гостей ничего дурного, я взял лишь двух человек.

…И вот, сейчас мы разглядываем громоздкий трехпалубный корабль, высящийся подобием замка. Скорее даже это помесь замка с мельницей: о жерновах напоминает тяжелое, влажно поблескивающее гребное колесо. Борт обит крашеным деревом, тянется затейливый орнамент: разномастные мифические твари, меж которых прячется название – «Веселая весталка». Над верхней палубой, точнее, над венчающей ее затейливой башенкой, реют цветные флажки, особенно выделяется знамя Штатов: звезды блестят серебром. По-своему живописны даже высокие столбы – не мачты, скорее некие сценические конструкции. Хвост судна накрыт полосатым красно-белым навесом. Там, под пологом, различимы клетки с какими-то животными.

– Хм… – Лэр Линдон, мой темнокожий помощник, щурится на трубы, пускающие дымок. – Занятно. Не театралы, а… циркачи? Как бы попасть в гости, Винс, а?

Вопрос здравый: трап откинут, но нас не ждут. С холма, где мы находимся, видно пустой нос, вероятно, как и на большинстве подобных кораблей, служащий сценой. Пустота на обнесенных резными перилами палубах; ни движения на мостике. Судно кажется вымершим и при всей живописности выглядит угнетающе под серым небом, на еще более серой воде. Искусно нарисованные твари: фавны, сфинксы, морские змеи – чем-то отвращают, особенно в свете последних событий. Предпочитаю не делать прогнозов, но шансы подобной труппы заработать в нашем городе еще ничтожнее, чем у братьев по ремеслу, уродующих Шекспира.

– Ладно. – Первым трогаю коня с места, пускаю по тропе вниз. – Решим.

– А что решать! – бодро гаркает Дэйв, рейнджер из последнего набора, и лезет за пояс. – Надо поздороваться! Хорошенечко!

И он палит в воздух из револьвера. Звук гулко раскатывается по округе и тонет в плеске.

– Приятель, легче! – Линдон потирает ухо. – А ну как они примут нас за бандитов и уложат в упор?

Мне тоже не по душе горячие приветствия. Дэйв хороший малый, но делает все слишком громко. Унаследовал прямоту от отца, начальника тюрьмы, для которого почти весь род людской составляют преступники, не заслуживающие церемоний. На замечания нет времени: на нижней палубе кто-то показался, машет рукой. Делаю своим знак остановиться и спешиться; последние футы берега мы пересекаем пешком. Золотые и серебряные знаки на нашей одежде различимы издали и призваны убедить, что опасаться нечего.

Возле добротно сбитого трапа – человек с винтовкой за плечами, подпоясанный тканым кушаком. Он выглядит мирно; скрестив у груди могучие руки, дружелюбно наблюдает за нами свысока и даже ухмыляется. Лэр тихонько присвистывает и бормочет:

– Святой Ник, прости Господи.

В образе незнакомца вправду есть что-то общее с «рождественским стариком»: крупное сложение, седина, густая борода. Кончики лихих усов выкрашены почему-то в красный; красный преобладает и в одежде: такого цвета сюртук с золотыми галунами, и вельветовые штаны, и бусины на голенищах сапог. Глаза голубые – чуть раскосые, маленькие, сейчас еще и прищуренные. Мужчина изучает нас по очереди и склоняет кудлатую голову к плечу.

– Законники… – тянет он с выразительным южным акцентом. – Настоящие господа этих краев. Благодарствую за салют, всех зверей перебудили.

Он прав: в хвосте судна слышны рыки. Волков? Львов? Незнакомец перехватывает мой взгляд и безошибочно угадывает мысли.

– Рыси, сэр. И койоты. Не считая змей да попугая-предсказателя, это все наше зверье. Медведи – прошлый век, экзотические твари капризны, а слон… хм… знаете, я бы завел слона с удовольствием, да только где его держать? – Глаза весело сверкают. – Клянусь, человек, который выведет карликовую породу слонов, озолотится.

Произнеся все это, он озирается, прислушивается и доверительно прибавляет:

– А вообще мало пальнули. Мои тунеядцы и не думают продирать глаза. Ладно… плевать. – Он делает навстречу шаг. – Огюст Бранденберг, господа. Бранден-берг. Капитан-директор этой посудины. Добро пожаловать на борт.

Он отвешивает полный достоинства поклон, одновременно подхватывая и покрепче подвязывая кушак. Мои парни, озадаченные многоречивостью незнакомца, стоят как вкопанные. Я справляюсь с замешательством первым и в свою очередь подступаю ближе.

– Винсент Редфолл, шериф Оровилла. Должен осмотреть ваше судно. – Медлю и все же прибавляю: – Как бы вы к этому ни отнеслись. Если желаете пришвартоваться в…

– Уже не желаем, – вальяжно изрекает мистер Бранденберг. – Это местечко куда удобнее, на берегу разместится больше зрителей, чем в вашей портовой дыре.

– И все же, сэр, – вмешивается Дэйв, неоправданно решивший, будто ответ сбил меня с толку. – Хотите остаться? Пустите нас поглядеть, что привезли. У нас здесь…

– Как вас зовут, юноша? – Капитан-директор «Веселой весталки» оглаживает бороду. – Не привык вести деловые разговоры с безымянными людьми.

– Дэйв Дотс! И я настаиваю…

– Я сказал «Добро пожаловать на борт», мистер Дотс, – снова сухо обрывает мужчина. – Это подразумевает полную готовность сотрудничать с властями. Я догадался, что вы прибыли не кофе пить. Ваш нервный портовый начальник дал понять, что в городе неспокойно и некоторые формальные процедуры перестали быть формальными. Я, правда, так и не узнал, что произошло. Просветите?

Я переглядываюсь с Лэром скорее машинально, чем действительно сомневаясь, стоит ли быть правдивым, и киваю.

– Убита девушка, сэр, и меры безопасности усилены, – произносит помощник. Видимо, вспомнив, как «срезали» Дэйва, он прибавляет: – Меня зовут Лэр Линдон. Я заместитель шерифа. В дальнейшем по всем вопросам, если будут возникать, обращайтесь ко мне.

– У меня вопрос! – тут же откликается мистер Бранденберг и, получив кивок, выдает: – Темнокожий… второй по должности у шерифа-индейца… нет ли у вас в довесок мэра-китайца?

Он громогласно хохочет, хлопая себя по животу. Дэйв гневно фыркает, Линдон лишь поднимает густую бровь. Он, беглый невольник с луизианской плантации, обжился в Калифорнии слишком давно, чтобы покупаться на такие шутки. Его странное для бывшего раба, но импонирующее мне чувство собственного достоинства – одна из причин, по которой мы сошлись. Вот и теперь Лэр лениво отводит с лица густые курчавые волосы, засовывает большие пальцы за пояс и, качнувшись с носков на пятки, изрекает:

– Наш мэр янки,[19]19
  Янки – в указанный период – прозвище жителей северных штатов и сторонников Севера в Гражданской войне. Противниками использовалось как оскорбительное.


[Закрыть] сэр. До мозга костей, в лучшем смысле этого слова. Но мы пополняем тюрьму наглецами любой национальности, если они дерзят властям. Полагаю, вы меня поняли?

Красиво и крепко, как и всегда. Но мы ведь прибыли не для разбирательств.

– Лэр. – Я опускаю руку на его узкое плечо. – Не горячись. – Поднимаю глаза на посмеивающегося капитана. – Наш город – необычное место, вы встретите и иные странности. Если желаете, чтобы пребывание здесь было приятным, относитесь к этому философски. Мы в свою очередь гарантируем вам безопасность. Давайте проявлять уважение, без предрассудков. В конце концов, это закреплено в Конституции.

– Вспыльчивые вы ребята! – Мистер Бранденберг хмыкает в усы. – Но вы правы, мне самому следовало лучше знать, куда нас занесет. В каждой избушке свои погремушки, как говорят на моей исторической родине… Так или иначе, – он отступает, царственно простирая руки, – к делу. Я, как вы наверняка поняли, дарю чудеса и готов развернуть их здесь, после того как мы подружимся. Идемте! Вы все увидите.

Кажется, даже больше, чем все.

* * *

Мы с капитаном-директором остаемся наедине: Лэр отправляется осматривать трюм, Дотс – верхние палубы. Сопровождают их явившиеся из ниоткуда юноши – судя по ловкости, гимнасты, по разрезу глаз – родня хозяина. Пока я рассеянно провожаю рейнджеров взглядом, мне сообщают:

– Грустно у вас. Но это поправимо: видели бы, какой уходит публика с наших шоу!

Рассеянно киваю. Мне самому хотелось бы, чтобы настроения в Оровилле прояснились. Я скорблю о мисс Джейн, но скорбь по мертвецу не должна останавливать жизнь. Круг продолжается, тоска – сгусток, мешающий движению крови по жилам. Не потому ли уныние – грех? Но как же он тяжел. Будет неплохо, если цирк примут в городе. Вот только…

– Вы славно воспитаны, молодой человек. Удивительно!

Меня дружески берут под локоть, что я встречаю изумленным взглядом. Мне не нравятся телесные контакты с незнакомыми людьми и определенно непонятна манера прогуливаться, сцепившись: ни у девиц, ни у девицы и мужчины, ни тем более у двух мужчин. Даже мисс Джейн быстро оставила попытки пройтись со мной подобным образом. Но Бранденберг толкует взгляд неверно и торопливо прибавляет:

– Удивительно не при вашем цвете кожи, никак нет, скорее при вашей должности. Шерифы большинства городков, где я гастролировал, – неприятные люди: мужланы да заплывшие крючкотворы. Что на Юге, что на Севере…

Нечего ответить. Я не планирую рассказывать, что обучался манерам, что среди моих друзей – «новая аристократия». Все это дал мне отец, и, едва я произнесу это слово, последует скользкий вопрос. На рассказ о том, кто я, даже краткий, уйдет больше времени, чем имеется в распоряжении. Сухо пробормотав: «Крайне любезно», я перевожу тему.

– Плавучие театры, которым случалось до нас добраться, совсем другие.

– Несомненно, мы уникальны! – с готовностью откликается капитан-директор. – Чего стоит сама «Веселая весталка»! – Он любовно хлопает по широкому борту. – Ее строили по моим эскизам, я спустил на нее все остатки состояния, лопнувшего в войну. Нашел головастого конструктора, может, слышали о нем? Русский аристократ Родмиров, добывал золото, а потом подался в судостроение. Интересные пароходы разных моделей, когда-то работал на Север…

Бранденберг, кажется, собрался обстоятельно поведать о неизвестном русском, считая, что удовлетворяет мое любопытство. Не догадывается, что я довольствовался бы названием компании-строителя и словами «авторский чертеж». Высвободив локоть, я начинаю осматривать бочки, в беспорядке расставленные на пути, и уточняю:

– Мне хотелось бы составить о вас несколько иное представление. С чем вы приехали, сколько вас. Капитан порта сообщил, что проверил ваши документы и получил список пассажиров, с которым я непременно сверюсь, но…

– Но вам нужны сухие факты и личные наблюдения? Без проблем. – Он подмигивает. – Начнем с носа. Идемте смотреть сцену.

Пока мы следуем вдоль борта, Бранденберг вкратце пересказывает программу Она неспроста названа, как значится на афишке, «Мистерией Мистерий». Любопытные номера: «Шоу кошек и пламени», «Адам и Ева», «Будущее на крыле». Диковин немало, а перемежают их традиционные пантомимы, выступление силача и «человека-ядра». Звездой программы заявлен фокусник, Великий. На вопрос о нем капитан-директор снисходительно уточняет:

– Слышали о братьях Дэвенпорт?[20]20
  Айра Эрастас Дэвенпорт и Уильям Генри Дэвенпорт – американские медиумы (или же иллюзионисты), благодаря массовым демонстрационным сеансам получившие сенсационную и скандальную известность в середине 1860-х годов, на волне раннего спиритуализма.


[Закрыть] Ну, молодчиках, что выкручиваются из запутанных узлов, и сбегают из каменных мешков, и заставляют духов играть на инструментах? Так вот, Великий превосходит их во всем этом и способен на многое другое. Я никогда не знаю, какие трюки он выберет для очередного представления, но поверьте, у вас будет много вопросов, и главный: «Как?!». – Мы уже пришли на округлое пустое пространство, возвышающееся над палубой. – Пообщавшись с ним, сами убедитесь: ярчайшая личность. Талант, джентльмен, герой войны… подобных единицы.

– Единицы? – Я вспрыгиваю на сцену и формально оглядываюсь; если честно, понятия не имею, может ли здесь быть что-то подозрительное. Не внушают доверия разве что «мачты», меж которыми, как я теперь уверен, натягивают канаты, но безопасность здешних акробатов – определенно не мое дело.

– Именно. – Мистер Бранденберг, оставаясь внизу, наблюдает за мной. – И, кстати, Великий очень хотел посетить именно этот городок, прямо рвался…

О своем фаворите капитан-директор опять нацелился говорить много. Не слушая, прохожу по сцене и отодвигаю тяжелую портьеру, – она отделяет закулисье и коридор.

– Там мы готовимся и держим реквизит! – раздается в спину, и, судя по грузному топоту, капитан-директор следует за мной. – Да вы проходите, не стесняйтесь.

Двери помещений открыты. Тихо, отовсюду льется свет. Пахнет воском, духами, тальком и сандалом; запах животных тоже ощущается, но смутно. В одной комнате сверкает предсказательный шар; в другой – от пола до потолка стеклянный террариум, где спят питоны. Третья заставлена инструментами и завалена нотами, там же громоздится пестро раскрашенная пушка. Из четвертой прямо мне под ноги с визгом выбегает белый пудель и мчится прочь.

– Не слишком-то вы доискиваетесь, – слегка пнув собачку для ускорения, комментирует мои передвижения мистер Бранденберг. – Что, не будете переворачивать все вверх дном?

– Опыт показывает, – я не отрываюсь от созерцания гримерной, где вдоль стен висят нескончаемые платья, – что, как правило, нелегальные грузы, как живые, так и не очень, прячут в трюме. Если они есть, мистер Линдон их найдет. У него на подобное нюх.

Капитан-директор походит ближе.

– Хм. Не страшно в свое время было укрывать беглого? У него клеймо прямо на ладони. Или взяли позже? По виду не похоже, что гнул спину на плантации, скорее сбежал юнцом…

Юнцом. Едва попробовав плеть. Так он рассказал в день, когда мы нашли его на досматриваемом корабле и приютили. Так я понял: иногда гордость – не качество, которое ты в себе воспитываешь, а часть тебя, естественная как хребет.

Я разворачиваюсь. Бранденберг дружелюбно улыбается, то ли не видя в вопросах ничего предосудительного, то ли делая вид. Вдруг задумываюсь: как этот человек, чье состояние, по его собственным словам, «лопнуло» в войну, относится к победе Севера? Одергиваю себя. Неважно. Ясно одно: объяснения придется дать, чтобы пресечь все дальнейшие расспросы без дела.

– Это выбор отца, который я поддержал. Он был шерифом. И это не нам должно было быть страшно, а тем, кто впоследствии проиграл войну.

– Янки-и… – тянет мой собеседник. – «До мозга костей», так ваш приятель сказал? Видимо, это относится не только к мэру?

– Ко многим, – сухо киваю я. – Учитывайте это.

Замолкаю, но не отворачиваюсь. Спустя секунд пять напряженной тишины капитан-директор в комичном ужасе задирает руки, будто я нацелил на него оружие.

– Ну что вы так? У меня здесь нет рабов, полный корабль свободных людей! И если хотите знать, в войну я, конечно, продавал хлопок нашим-вашим, но ни разу никого не ударил плетью, пока мне даже было кого бить!

– Рад за вас.

Этот человек – яркий образец того, почему большинство моих соплеменников не любили белых: болтлив, бестактен и, пусть безобиден, но бестолков. У меня нет желания грубить ему и углубляться в политику, так что я сухо прошу:

– Проведите меня дальше. Полагаю, внизу вы держите обслугу. И затем к животным. Надеюсь, мои люди к тому времени тоже закончат.

Капитан-директор, видно, решив, что разозлил меня, покладисто кивает и перестает наконец безостановочно трещать. Мы проходим жилые помещения, где меня знакомят с корабельным поваром, уборщиками, костюмерами и прочими «низами» цирка. Каюты тесные, уступают даже оровиллским камерам, и тут проблематично что-либо спрятать. Иногда я все же проверяю койки или постукиваю по стенам, но чувствую себя дураком, особенно под сонными любопытствующими взглядами. Девушка в последней каюте подмигивает, когда я к ней заглядываю. Все стены у нее увешаны цветными эскизами.

– Софи, принцесса афишек и декораций, – представляет ее Бранденберг.

Софи невзначай ерзает на постели, демонстрируя мне коленки под коротким платьем, а потом игриво прикусывает кончик пера, которым прежде водила по бумаге. Я не задерживаюсь с ней долго, и мы прикрываем дверь.

Зверинец в хвосте судна тоже не вызывает интереса. Койоты и рыси сидят в клетках куда более уютных и просторных, чем каюты обслуги; животные успокоились после выстрела и перестали рычать. Мне тоскливо. Ненавижу запертых зверей. Тем более ненавижу потому, что, пожив так пару лет, «цирковые» забывают свободу, сродняются с людьми. У этих хищников – некогда величественно-диких – ныне вид довольных бездельников. Большинство спит, кто-то вяло вылизывается или чешется, лишь одна рысь бродит вдоль прутьев и разглядывает нас. Поступи мягких лап совсем не слышно.

Подойдя и наклонившись, пристально смотрю на нее в ответ. Молодая, рыжеватая, она зевает во всю пасть, и глаза вспыхивают отблеском солнца. Рысь останавливается. Я усмехаюсь.

– Не делайте так, сэр, – предупреждает мой спутник. – Не злите их. Когда человек глядит зверю в глаза, не вызов ли это?

Не оборачиваюсь.

– Это не вызов, мистер Бранденберг. Это разговор.

Под полный ужаса возглас капитана-директора я тянусь сквозь прутья, и рысь сама трется о мои пальцы, потом лижет их. Я выпрямляюсь, меня опять бесцеремонно хватают под локоть и, как ребенка, оттаскивают от клетки. Не могу не отметить немалой силы мистера Бранденберга, как и металлических нот в его голосе:

– Так. Вы дитя природы, хозяин города и джентльмен, чудесно, сэр. Но если вы пострадаете, ваши друзья спустят с меня шкуру, а я намерен походить в ней еще пару десятков лет. Так что давайте-ка посмотрим или обговорим что-то еще, если вам…

– В обслуге много девушек, мистер Бранденберг. – Высвобождаюсь, выпрямляюсь и первым следую с хвоста прочь. – Наверняка немало и артисток. Стоите вы в предместье, и если точно не хотите в порт, присматривайте за труппой. Убийство произошло в здешних лесах.

Капитан-директор не поводит и бровью, лишь кивает, а потом, кашлянув, уточняет:

– Послушайте. Не мне, конечно, давать советы, но так ли это серьезно? Вне сомнения, мне жаль покойную, но почему вы нагнетаете? Девушки умирают по разным причинам, особенно в маленьких городках, да хоть от скуки. Не сама ли она наложила на себя руки?

– Речь о нескольких ножевых ранах. И едва ли у нее было время скучать.

– И все же, – напирает он. – Вы считаете, это не случайно? Я вас умоляю: наверняка грабитель, пьяница…

– Я ничего пока не считаю. – Поджимаю губы. – Но я предпочитаю превентивные меры запоздалым; этот закон я также унаследовал от отца. Приемного белого отца, дабы освободить вас от домыслов, будто у нас тут всем заправляет мой народ. Полагаю, больше вы мне…

Осекаюсь, вскидываюсь. Боковым зрением я только что уловил мимолетное движение наверху, над палубами, в венчающей судно башенке. Там кто-то ходит и, вероятно, наблюдает за нами. Слова «…не нужны» не срываются с языка. Я опять смотрю на мистера Бранденберга.

– Вы сказали, что это облегченная декоративная конструкция. Так она все-таки жилая?

Капитан-директор досадливо морщится, но, встретив мой красноречивый взгляд, после промедления кивает и даже усмехается.

– Поймали. На то вы и индеец. Конечно, в традициях бандитских историй именно наверху вы нашли бы алмазы или преступника, но там всего лишь еще одна каюта. Каюта Великого.

– Вы заявили как жилые лишь три палубы. Почему…

– Да прекратите занудствовать, – вяло обрывает он. – Буду прям и едва ли открою тайну: звезды такого уровня не любят, когда к ним вламываются, а особенно под утро и особенно законники. Мои ребята в большинстве своем просты, но он так капризен…

– А я не люблю ложь, мистер Бранденберг, – в свою очередь перебиваю я. – Даже не буду говорить о том, что наличие таких архитектурных элементов небезопасно для конструкции корабля и может помешать ему пройти по некоторым участкам Фетер. Поверю вам на слово про грамотные расчеты. Но я обязан зайти в ту каюту, посмотреть на вашего Великого. Я все равно явился бы за уточнениями, если бы мне о нем не доложили.

Я готовлюсь к долгому спору, но капитан-директор неожиданно легко сдается. Подкрутив левый ус пальцем, он кивает и резко, театрально указывает на лестницу.

– Идите, обыскивайте. Я, уж извините, подожду, пусть считает, что вы заявились сами. Знали бы его нрав…

Не слушая, я поднимаюсь на вторую палубу, затем на третью и все время стараюсь дышать глубже. Утро не зря показалось скверным, я жалею, что не поручил досмотр другим. Давно я не ощущал такого раздражения: Бранденберга слишком много, а об его откровенном расизме нечего и говорить. Я зря осадил Лэра за резкость. Она, как оказалось, была даже недостаточна.

Деревянная лестница сменяется металлической – винтовой, выводящей на крышу судна. Здесь правит речной ветер, и я зажмуриваюсь, делаю особенно жадный вдох. Затем, вновь приглядевшись к реющему флагу, убеждаюсь: звезды вышиты серебром. Они так и сверкают от того, что ткань колышется.

Сама башенка больше, чем кажется издали, нестандартной формы – правильный восьмиугольник. Иллюминаторы через один выполнены не просто из стекла, а витражами. Я кидаю взгляд вниз: Бранденберг курит сигару, грузно опершись о борт. Он задирает голову, щурится на меня и, приложив ко рту руку, напутствует: