Текст книги "Любовь Лафайета"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

12

Весь долгий путь до Бордо (дилижансом, на почтовых) занял пять дней. Капитану «Виктории» заранее отправили письмо, чтобы шёл в испанский Пасахес и дожидался пассажиров там. Байонна, Биарриц, Сен-Жан-де-Люз… Карета теперь продвигалась горными тропами; со склонов с сухим щёлканьем катились серые камни, а меж наростов ноздреватого снега смеялись жёлтые и синие глазки весенних цветов. Но вот вдали заблестело море и дорога спустилась к Пасахесу, прилепившемуся к краю бухты напротив острова, похожего на морскую черепаху. Лафайет наконец-то увидел свою «красавицу» – двухмачтовую шняву с прямыми парусами, длиной в тридцать аршин и шириной в одиннадцать, с шестью маленькими пушечками, вряд ли способными кого-то напугать. Сурбадер де Жима, Луи-Анж де Лаколомб, шевалье Дюбюиссон, де Вальфор и де Тернан уже были на борту.

Капитан Лебурсье повёл Лафайета, Кальба и Моруа в портовую таверну, чтобы обсудить маршрут за бутылкой «бордо». От табачного дыма першило в горле, матросский гвалт оглушал, столешницы были липкие от пролитого вина – что ж, Жильбер не какая-нибудь неженка, привыкнет. Четыре головы склонились над картой, разостланной на столе; Лафайет слушал капитана, сыпавшего не понятными для него морскими словечками, как вдруг застывшее лицо Моруа заставило его обернуться. Запылённый курьер, остановившийся у него за спиной, повторил свой вопрос: кто здесь маркиз де Лафайет? Жильбер назвал себя и получил пакет с сургучной печатью. На печати красовались три лилии.

Как и следовало ожидать, уверения в сыновней любви и благоразумии не подействовали на «папу»; он вспылил и поспешил к королю. В официальной депеше маркизу де Лафайету предписывалось немедленно вернуться в Париж по требованию его величества; герцог в длинном письме корил Жильбера за безрассудство и эгоизм, заставляющий его пренебрегать интересами государства ради честолюбия и тяги к приключениям, и уверял, что ему стоило большого труда утишить гнев короля. Его величество дал герцогу последний шанс образумить своего зятя. Они отправляются на год в путешествие по Италии и Сицилии, захватив с собой графиню де Тессе. Вопрос решён и обсуждению не подлежит.

Италия? Сицилия? На год?! Что за нелепость – тратить время столь бездарно, когда можно принести большую пользу, послужив не только делу свободы, но и интересам Франции!

Спутники Жильбера пребывали в растерянности. Капитан заявил, что никуда не пойдёт, чтоб не разгневать короля. Кальб тоже считал, что нужно объясниться с его величеством, раз уж отъезд не удалось сохранить в тайне. При этих словах Лафайет вспыхнул, приняв упрёк на свой счёт. В самом деле, он виноват, он разболтал свои (и чужие!) секреты слишком многим… Хорошо, он вернётся в Бордо и оттуда напишет королю. Моруа решил ехать с ним, а Кальба попросили остаться в Пасахесе вместе с остальными и готовиться к отплытию.

Сен-Жан-де-Люз, Биарриц, Байонна… Трясясь в карете, Жильбер обдумывал свои будущие послания к королю и «дорогому папе», тщательно подбирая аргументы.

Неужели возвращение в сонм избранных, вершащих судьбы мира, может как-то повредить Людовику XVI? После раздела Речи Посполитой Францию больше не воспринимают всерьёз, считая её не способной повлиять на важные политические события. Это стало последним провалом внешней политики Людовика XV: узнав о низложении Станислава Августа Понятовского, герцог де Шуазель отправил Дюмурье командовать войсками восставшей против короля Барской конфедерации, но французский генерал потерпел поражение от русских полковников Суворова и Древича, потеряв около трёх тысяч солдат и офицеров. Барон де Вьёмениль, прибывший ему на смену, не смог взять Краков, и множество французов более чем на год оказались в русском плену. Шуази с полуротой поляков удерживал Краковский замок, но тоже был вынужден сдаться Суворову, и в итоге Польша в 1772 году утратила часть своей территории, которую поделили между собой Россия, Пруссия и Австрия. Франция потеряла важного союзника и приобрела трёх потенциальных врагов. Америка же даёт Франции шанс вернуть себе престиж великой державы и обрести благодарного друга в лице нации, у которой всё ещё впереди! За океаном всё иначе: народ един в своём стремлении обрести независимость, французы будут сражаться вместе с конфедератами, а не вместо них…

Губернатором Гиени был теперь маршал де Муши, но Лафайет не поехал в его резиденцию, чтобы не объясняться с дядей «дорогого папы». Поднявшись в свою комнату на постоялом дворе, он немедленно разложил на столе походный письменный прибор. Написал королю, Верженну, морскому министру Сартину, герцогу д’Айену, маршалу де Бройлю, Сегюру, Луи де Ноайлю… Всем, кроме Адриенны. Что он мог ей написать?..

Теперь оставалось пережить самое мучительное – ожидание.

Убивая время, Лафайет и Моруа часами бродили по Бордо, который казался мостом, переброшенным из древности в современность. Один «вечный студент», встреченный в библиотеке местного университета, вызвался стать их чичероне. Они осмотрели руины римского амфитеатра, ворота, возведённые ещё при императоре Августе, – из огромных камней, но без единой капли цемента или строительного раствора, – и всё ещё действующий фонтан. По узким улочкам, мимо средневековых домов и башенок в стенах монастырей ходили дамы, одетые по последней парижской моде. Большой театр, выстроенный при прежнем губернаторе, маршале де Ришелье, изобиловал масонскими символами, бросавшимися в глаза посвящённому. В центре великолепной Королевской площади, словно раскрывшей объятия гостям с правого берега Гаронны, красовалась конная статуя Людовика XV, а по краям стояли решётки: там взимали ввозные пошлины.

Лафайета манил к себе порт, где на бурой воде колыхались сотни больших судов под разными флагами, ведь отсюда всего семнадцать лье до океана. По сходням сновали рабочие, сгибаясь под тяжелыми бочками, тюками и ящиками; пахло рыбой, гудроном, окалиной, нагретым деревом, смолой, уксусом, ворванью; со всех сторон доносилась разноязыкая речь, в глазах рябило от пестроты. Но берег реки – не лучшее место для прогулок: ноги приходилось с чавканьем выпрастывать из топкого ила, лавируя между кучами отбросов и нечистот.

Большая крепость, врезающаяся в реку острым клином бастиона с круглой башней, притягивала к себе взгляд. Жильберу захотелось осмотреть её, но их любезный спутник, прежде дававший наиподробнейшие пояснения, вдруг отказался наотрез удовлетворить их любопытство. Заинтригованный столь внезапной переменой, Лафайет загнал его в угол вопросами и добился-таки правды.

Замок Тромпетт – символ унижения бордосцев. По завершении Столетней войны они дорого поплатились за свою верность английскому королю, претендовавшему на французский трон. Восторжествовавший Карл VII велел им за свой счёт и собственными руками возвести две крепости: на западе и на севере. Строительство замка Тромпетт на месте бывших выпасов продолжалось двенадцать лет; тысячи горожан разорились, сотни уехали в Англию; множество крестьян надорвались от непосильного труда, таская на своём горбу камни из карьера. Два века спустя Бордо, задушенный налогами, восстал против губернатора Гиени герцога д’Эпернона; пушки на стенах Тромпетта открыли огонь по толпе, городу и порту, однако мятежники взяли замок штурмом и разрушили его. Кардинал Мазарини приказал восстановить замок, добавив к нему бастионы, равелины и рвы. Новое строительство заняло одиннадцать лет; площадь крепости увеличилась вдвое; ради этого снесли галло-римские руины и монастырь якобинцев четырнадцатого века, зато въездные ворота теперь украшал бюст «короля-солнце». Власти потребовали, чтобы окрестные дома не строили слишком высокими, перекрывая обстрел. В кого они собирались стрелять? Какие вражеские армии могли подступить с этой стороны? Несомненно, пушки вновь нацелят на народ, если тот начнёт выражать своё недовольство.

Этот рассказ выбил Жильбера из колеи: американские колонисты тоже протестовали против несправедливых налогов…

Долгожданная почта разбила все его надежды. Письма к королю и министрам вернулись нераспечатанными. Герцог д’Айен извещал его сухой запиской, что возвращаться в Париж нет необходимости, Лафайет должен выехать в Марсель и ждать его там.

Расстроенный Жильбер даже не сразу заметил ещё одно письмо – от Сегюра. Филипп клялся ему, что никому не рассказал о его утреннем посещении, однако лорд Стормонт, как оказалось, был прекрасно осведомлён о планах Лафайета и чуть не опередил герцога д’Айена с просьбой об аудиенции у короля. Людовик XVI заверил его, что строго-настрого запретил маркизу покидать Францию.

Лафайет и Моруа посмотрели друг на друга. Как быть? – читалось в глазах обоих. Смириться, отречься? Или стоять на своём? «Если дело доброе – это упорство, если дурное – упрямство», – вспомнилась Жильберу строка из «Тристрама Шенди»[8]8
  Популярный роман Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Первая часть была переведена на французский в 1776 году.


[Закрыть]. Моруа приложил правую ладонь к сердцу, Лафайет сделал то же; они молча обменялись масонским рукопожатием и пошли укладывать вещи.

Коменданту Бордо они объявили, что едут в Марсель, однако на первой же почтовой станции сменили направление на Сан-Себастьян. Моруа уселся в карету, а Лафайет, переодевшись форейтором, взгромоздился на переднюю лошадь. Ночь провели на дурном постоялом дворе, спали на соломе. В Байонне Жильбер пару часов прятался в конюшне, пока Моруа запасался провизией на дорогу. Когда он собирался продолжить путь, играя свою новую роль, проходившая мимо дочка смотрителя ахнула: она его узнала! Он – тот молодой вельможа, который… Лафайет приложил палец к губам и вскочил верхом. Карета умчалась.

…Выслушав их рассказ, Кальб пал духом. Раньше их предприятие было, конечно же, незаконным, но негласно одобренным королём (как и все его прежние миссии), теперь же они ставили себя в положение преступников. Королевский приказ уже нарушен: Лафайет покинул пределы Франции; за ним наверняка выслали погоню. Но Жильбера было не остановить: он считал себя правым и был твёрдо намерен осуществить задуманное.

– Я назвал свой корабль «Виктория», и мы одержим победу! А один из кораблей Бомарше не зря называется «Гордый Родриго»: великий Сид тоже считался преступником, однако подвигами во имя отчизны снискал себе славу в веках. Вот наш путь!

Но капитан не спешил сниматься с якоря. Тогда Лафайет поставил ему ультиматум: либо они немедленно выходят в море, либо капитан сходит на берег. Замену ему он найдёт. Двадцать шестого апреля «Виктория» наконец распустила паруса.

* * *

Адриенна чувствовала, что от неё что-то скрывают. Писем от Жильбера, который раньше аккуратно писал ей дважды в неделю, нет уже целый месяц. Что произошло в Лондоне? Он заболел? Может быть, при смерти? Но тогда дядюшка Ноайль непременно написал бы об этом, а родители были бы обязаны её известить. Она же его жена!.. А если Жильбер её бросил? Встретил кого-нибудь в Англии – красивее, умнее, интереснее неё?..

Нет, невозможно! Если так, зачем тогда жить? Ах, она умрёт от этой пытки неизвестностью! Адриенна просила Луизу что-нибудь выведать у мужа; тот заверил её, что ничего не знает. А родители часто ссорятся в последнее время. Вот и сейчас из китайской гостиной доносится раздражённый голос отца… кажется, он упомянул о Лафайете…

Подслушивать у дверей нехорошо. Адриенна потопталась возле, подняла руку, чтобы постучать – и почувствовала спазмы в горле.

– Что с тобой, ты плачешь? – Клотильда заглядывала ей в лицо. – Не плачь, пожалуйста! Хочешь, я тебе почитаю? Или сыграю? Я разучила новую пьесу на клавесине…

Герцог выглянул из дверей, увидел два удаляющихся платья и вернулся к прерванному разговору:

– Этот мальчишка словно поставил себе целью попасть в Бастилию!

– Жан, вы прекрасно знаете, что цель у него иная, – терпеливо возразила госпожа д’Айен. – Разумеется, он подвергает себя опасности, и мы все тревожимся за него, но это не ребяческий каприз, не сиюминутная прихоть. Он действует как взрослый, рассудительный человек. Вспомните себя в двадцать лет – были вы способны более года сохранить интерес к одному предмету и удержать это в тайне?

Госпожа д’Айен смутилась, вспомнив, какие предметы занимали её мужа в двадцать лет. Да и сейчас…

– Адриенна должна знать, куда он уехал и чем рискует, – твёрдо сказала она. – Но предоставьте это мне. Вас ждут… в Версале.

Герцог бросил на неё быстрый взгляд. Она знает? Конечно, знает. Генриетта не из тех жён, которые последними узнают о супружеских изменах. Но за все эти годы он не слышал от неё ни одного ревнивого упрёка. Д’Айен подошёл, ласково взял её за руку, поцеловал между большим и указательным пальцами, потом прижал её ладонь к своей щеке. Их взгляды встретились.

– Видно, мои прегрешения не так уж и велики, раз Господь наградил меня, дав в жёны самую мудрую женщину во Франции.

…Лицо Адриенны было мокрым от слёз. Она вновь и вновь перечитывала письмо Лафайета к «дорогому папе» – измятое, порвавшееся на сгибах. Но почему, почему он не написал всё это ей?

– Потому что не видел в том нужды, дорогая. – Мамин голос звучит спокойно и ободряюще. – Он убеждает твоего отца в своей правоте, благоразумии и любви, а тебя убеждать не надо. Он верит тебе, потому что любит. Он твёрдо знает, что ты поймёшь его и одобришь, но боится увидеться с тобой перед отъездом, потому что ты слишком сильно влечёшь его к себе.

– Что ты хочешь сказать этим, мама? – От удивления Адриенна перестала плакать.

Госпожа д’Айен помолчала, подбирая слова.

– Помнишь, Жильбер говорил, что мечтает о славе? Он знает, что ты будешь любить его любого, со славой и без, но если сейчас он поддастся слабости и откажется от своей мечты, он перестанет себя уважать. Ни твой отец, ни даже король не смогли удержать его здесь, а ты бы смогла. Но… это не пошло бы на пользу вам обоим. Понимаешь… Если всеми силами удерживать мужа при себе, он в конце концов захочет сбежать от тебя на край света, но если отпустить, он вернётся сам.

13

Я пишу Вам издалека, сердце мое, и к жестокой разлуке присоединяется ещё более ужасная неуверенность относительно того времени, когда я смогу получить весточку от Вас… Сколько страхов и мучений присовокупились к и так уже острой боли от разлуки с тем, что было мне всего дороже! Как отнеслись Вы к моему второму отъезду? Любите ли Вы меня меньше? Простили ли Вы меня? Подумали ли Вы о том, что мне в любом случае пришлось бы разлучиться с Вами, скитаясь по Италии и влача бесславную жизнь среди людей, совершенно противоположных моим планам и моему образу мыслей? Ваши огорчения и горечь моих друзей, Генриетта – всё это предстает передо мной и терзает мою душу. Тогда я более не нахожу себе оправданий. Если бы Вы знали, сколько я выстрадал, сколько печальных дней провёл, удаляясь от того, что люблю больше всего на свете! Неужели мне суждено изведать другое горе – узнать, что Вы не простили меня? Тогда, сердце моё, я был бы достоин жалости. Но я не говорю Вам о себе, о своём здоровье, а ведь Вам интересны эти подробности".

Перо зависло в воздухе. Нужно наполнить чем-нибудь интересным хотя бы письмо, раз жизнь на корабле тоскливо однообразна. Уже четыре с половиной недели он видит вокруг лишь унылую равнину – серое небо над серой водой.

"Я был болен в первое время путешествия, однако мог доставить себе утешение злодеев, состоящее в том, чтобы страдать в большой компании. Я лечился по-своему и выздоровел скорее остальных; теперь я почти уверен, что буду здоров ещё долго".

Как увлекательно. Адриенна ни за что не поверит, что морская болезнь – самое страшное, что пришлось пережить человеку, поставившему себя вне закона и лавирующему среди множества ловушек.

Их должны были арестовать в первом же порту, поэтому Лафайет велел капитану идти прямым путём, без остановок. У них с собой достаточно воды и провианта, тем более что в первые дни на еде удалось сэкономить: желудок всех пассажиров отказывался что-либо принимать. Но когда они отошли на сорок лье от испанских берегов, их стал стремительно нагонять какой-то флейт. Судно шло без флага, в подзорную трубу было не разглядеть, сколько пушек у него на борту и велика ли команда. Капитан побелел, как полотно; "Виктория" продолжала идти прежним курсом на всех парусах; несколько часов протекли в тревожном ожидании, но флейт, похоже, не искал с ними встречи: он обогнал их слева и вскоре скрылся из виду. Не успели беглецы вздохнуть с облегчением, как дозорный увидел два английских фрегата. Офицеры с землистыми лицами принялись заряжать ружья и готовиться к бою; Лафайет разыскал матроса-голландца, чтобы тот подтвердил их уговор: он будет наготове возле бочек с порохом и по сигналу маркиза взорвёт корабль, когда корсары пойдут на абордаж. (Этому матросу на родине грозила виселица.) Однако одна беда отвела другую: поднявшийся шторм расшвырял корабли далеко друг от друга, и на рассвете, когда измученные моряки, всю ночь возившиеся с парусами и откачивавшие воду из трюма, валились без сил прямо на палубу, фрегатов пропал и след. Правда, и "Викторию" здорово снесло в сторону.

Лафайет рассчитывал прибыть в Чарлстон тридцатого мая, но капитан сказал, что к этому дню они вряд ли доберутся даже до Форт-Рояля. Какой Форт-Рояль, зачем им Мартиника? Ну как же, сударь, все французские суда на пути в Америку непременно делают остановку на Антильских островах. Превосходно! Вы сами хотите завлечь нас в западню!.. Лебурсье стоял на своём:

– Капитан здесь я, сударь, и я должен привести эту посудину в порт целой и невредимой.

– А я владелец этой "посудины", и мой долг – доставить груз по назначению, приняв все меры к тому, чтобы экипаж избежал ареста и тюрьмы.

Вокруг них начали собираться матросы; Кальб, Моруа, Жима и другие офицеры становились за спиной у Лафайета, опасаясь, что капитан прикажет команде наброситься на пассажиров; всё-таки силы неравны – тридцать против шестнадцати. Но и команда, услышав о тюрьме, перешла на сторону маркиза. Капитану пришлось уступить: они пойдут в Южную Каролину без остановки…

"Не подумайте, будто я подвергаюсь реальной опасности благодаря тем занятиям, какие у меня будут, – продолжил письмо Лафайет. – Положение генерала всегда считалось патентом на бессмертие. Эта служба сильно отличается от той, какая ждала бы меня во Франции, полковником, например. В этом чине можно лишь давать советы… В доказательство того, что я Вас не обманываю, признаюсь, что в настоящий момент мы подвергаемся некоторой опасности, потому что на нас могут напасть английские корабли, а у моего нет средств для обороны. Но как только мы прибудем на место, я буду в полной безопасности. Вот видите, я говорю Вам всё, сердце моё, поэтому верьте мне и не тревожьтесь понапрасну. Не стану описывать Вам моё путешествие: здесь все дни похожи один на другой. Небо, вода, и завтра то же. Люди, строчащие целые тома о переезде через океан, должны быть страшными болтунами. Я столкнулся со встречными ветрами, как и любой другой, я проделал очень долгое путешествие, как и любой другой, я попадал в бури, я видел корабли, которые были для меня гораздо интереснее, чем для любого другого, – и что же? Я не заметил ничего такого, о чём стоило бы написать или о чём никто прежде не писал".

Тридцатое мая миновало десять дней назад, а вокруг простирался всё тот же унылый пейзаж. Дюбуа-Мартен играл в карты с шевалье Дюбюиссоном и Луи Девриньи; Лафайет упражнялся в английском, произнося вслух разные фразы и советуясь с Тернаном и Кальбом, штудировал военные трактаты, беседовал с матросами, которые уже бывали в Америке, но они, к сожалению, не ходили дальше Антильских островов. Писать письма родным и друзьям тоже было развлечением, но лишь до сумерек: из осторожности Лафайет запретил зажигать на судне огонь. По вечерам Кальб занимал всё общество своими рассказами, однако его воспоминания о североамериканских колониях были почти десятилетней давности, тогда как там всё могло круто измениться даже за те полтора месяца, что они провели в море…

Теперь над океаном с утра разливался зной, влажный воздух камнем придавливал грудь. Запасы воды были на исходе, её раздавали по глоточку трижды в день. В каюте стояла невыносимая духота, а палубу жгло безжалостное солнце. Лафайет – небритый, без галстука, с прилипшими к потному лбу волосами – стоял на носу, держась обеими 125 руками за леер, и с ненавистью смотрел на колыхающуюся грудь Атлантики.

– Взгляните-ка, сударь! – окликнул его матрос.

Лафайет посмотрел туда, куда он указывал рукой. С поверхности воды взлетала стая… птиц? – с серебристыми брюшками, парила в воздухе на распростертых крыльях, шлёпалась обратно и тотчас взмывала вверх, совершая новый стремительный прыжок.

– Летучие рыбы, сударь, – пояснил матрос. – Верно, земля уже недалеко.

Недалеко?.. Летучих рыб заметили все; матросы галдели: если бы косяк подошёл ближе, можно было бы изловить несколько штук, бывает, что бедолаги падают прямо на палубу, а уж вкусны – пальчики оближешь! Но косяк прошёл стороной. Зато после полудня возле мачт закружились настоящие птицы. А вечером, когда солнце зависло над горизонтом, дозорный закричал: "Земля!"

Вожделенная земля приближалась, в подзорную трубу уже можно было разглядеть песчаный берег, сосны и крошечные домики на пригорке. Что это за берег? Кто там живёт? Ответить на эти вопросы не мог никто, зато ни справа, ни слева, сколько бы Лафайет ни вглядывался в увеличительное стекло, не было видно ни одного корабля.

Закат догорал, когда "Виктория" бросила якорь и на воду спустили шлюпку. Туда сели восемь офицеров и четыре гребца. К берегу подошли уже в полной темноте; весло зацепило какой-то ящик, плавающий на поверхности; а вон ещё, и ещё… Что это? Какие-то ловушки?.. Садки для устриц, пояснил матрос родом из Бретани.

Справа в воде копошились люди.

– Неу! – крикнул им Кальб, выпрямившись в шлюпке во весь рост, и замахал руками. – Hello! Where are we?[9]9
  Эй! Здравствуйте! Где мы? (англ.)


[Закрыть]

Люди с шумом и брызгами выскочили из воды и бросились наутёк; на них были светлые набедренные повязки и более ничего, а тела чернели даже на фоне ночи. Негры!

Шлюпка ткнулась носом в песок. Велев гребцам оставаться подле неё, Лафайет, Кальб и остальные шестеро направились к домику с приветливо светившимися окнами. Дверь открылась, на порог вышел высокий мужчина с ружьём в руке.

– Who are you and what are you doin’ here?[10]10
  Кто вы и что здесь делаете? (англ.)


[Закрыть] – прокричал он.

Лафайет выступил вперёд – так, чтобы на него падал свет из окна, – и произнёс заранее затверженную фразу:

– We are French officers and we are here to help you![11]11
  Мы французские офицеры, мы здесь, чтобы помочь вам! (англ.)


[Закрыть]

– French? – В наступившей тишине, нарушаемой лишь шорохом волн, был слышен стук нескольких сердец. – Vive la France![12]12
  Французы? Да здравствует Франция! (англ. и фр.)


[Закрыть]