Текст книги "Любовь Лафайета"

Автор книги: Екатерина Глаголева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

9

Госпожа д’Айен внутренне ликовала: Адриенна решилась принять первое причастие. С самого утра в её душе пели ангелы. Небо, как по заказу, окрасилось в лазоревый цвет; за окошком кареты мелькали деревья, ещё сохранившие свой парчовый убор, словно и они ждали этой минуты и не хотели встретить её в убожестве. Торжественные звуки органа вызвали слезы умиления; госпожа д’Айен промокнула глаза платком, пока её дочь получала из рук священника просфору.

– Ты рада? – спросила она Адриенну, когда они сели в карету, чтобы ехать домой.

– Да, мама, очень!

Она действительно была рада. Теперь, если Господу будет угодно забрать её жизнь во время родов, она попадёт на небеса и будет оттуда оберегать Жильбера, поджидая его к себе.

В последнее время у Адриенны часто менялось настроение. Ей вдруг начинало казаться, что Жильбер разлюбил её, – почему он так долго не пишет? Она целый день не выходила из комнаты и плакала в подушку. Наконец приходило письмо с уверениями в неизменной любви и сетованиями на разлуку; Адриенна перечитывала его много раз и носила на груди, возле сердца, пока строчки не начинали расплываться. Когда ребёнок бил ножкой, Адриенна улыбалась и поглаживала живот рукой, чувствуя, как он напрягается изнутри. Конечно, у неё родится мальчик, ведь Жильбер так мечтает о сыне! В такие моменты ей хотелось, чтобы Жильбер был рядом и тоже мог ощутить нетерпеливые толчки. Но тут её взгляд случайно натыкался на отражение в зеркале, и она думала: нет-нет, пусть лучше приедет потом, чтобы не видеть её такой – раздутой, оплывшей, с отёкшими руками и ногами. Роды не слишком пугали её: скорей бы избавиться от бремени и предаться новым заботам. И радостям! Жильберу наверняка дадут отпуск, чтобы он мог увидеть сына.

В начале декабря, с приближением срока, всё было уже готово: госпожа д’Айен подыскала кормилицу и няню, повитуха госпожа Кудрэ, принимавшая роды у неё самой, готова явиться по первому зову. За десять дней до Рождества за ней послали карету.

Адриенна испуганно смотрела на мать: началось? Опоясывающая боль перекинулась на низ живота. Поддерживая под руки с обеих сторон, мать и гувернантка отвели её в спальню, где служанки уже суетились, готовя постель. Адриенну раздели до рубашки, тщательно причесали и надели на голову чепец. Боль становилась всё сильнее; Адриенна стонала, полулёжа на подушках, подсунутых ей под спину, и не могла найти удобное положение.

Приехала госпожа Кудрэ, приветливо со всеми поздоровалась, похвалила за то, что в комнате жарко натоплено – роженице будет легче тужиться, – и спросила у Адриен-ны, кого она хочет видеть подле себя, а кому уйти.

– Мама, не уходи! – попросила Адриенна голосом девочки, готовой заплакать.

– Нет-нет, дорогая, я буду здесь! – Госпожа д’Айен взяла её за руку.

Повитуха выпроводила служанок, наказав им иметь наготове тёплую воду, подогретое вино, растопленное масло и чистые простыни. Адриенне подложили под чресла подушку, госпожа Кудрэ согнула ей ноги и велела госпоже д’Айен держать дочери колени, не позволяя им сомкнуться.

Тело то напруживалось, то расслаблялось; из сдавленного горла вырывались стоны. Голос госпожи Кудрэ доносился словно сквозь вату.

– Вот и головка показалась, – приговаривала она. – Благодарите Господа, душа моя, за то, что Он милостив и ребёночек лежит как надо… Вот хорошо… Господь милостив, и вас Он любит…

Адриенна вскрикнула, почувствовав острую боль между ног. Теперь ей было слишком жарко и душно, сорочка на груди намокла от пота, во рту пересохло.

– Потерпи, потерпи, моя душенька, – продолжала ворковать повитуха. Вот плечико… А вот и второе… Теперь уж недолго осталось…

Ещё потуги – и Адриенна почувствовала, что ей стало легче. Мать отпустила её колени, прикрыв их подолом рубашки, и они с повитухой склонились над маленьким красным комочком. Послышалось покряхтывание, потом слабый, неуверенный детский крик.

– Что, мама?

Адриенна подалась вперёд, и госпожа д’Айен поспешила к ней, чтобы уложить обратно.

– Девочка, славненькая да прехорошенькая! – пела повитуха.

– Девочка?

На лице Адриенны отразился испуг. Мать поняла: ах, эти мужчины, им непременно нужен сын! Пусть Адриенна сама ещё дитя, она достаточно умна и наблюдательна, чтобы понять, что её родителей объединяет чувство долга, привязанность, привычка – но не любовь. А остались бы живы её братья – как знать, всё могло быть иначе…

– Вот и хорошо, что девочка! – пришла на помощь госпожа Кудрэ. – Уж поверьте моему слову, сколько я деток приняла, – да вы и сами знаете, сударыня, – если первенец – девочка, и роды легче, и роженица быстрее поправится, а уж во второй раз хоть бы и мальчик: дорожка проторена.

Повитуха действовала споро и умело. Убедившись, что послед вышел, ловко вытащила из-под Адриенны окровавленное бельё, обтёрла её полотенцем, смоченным тёплой водой, перетянула ей чресла и живот плотной тканью и обложила укромные части пелёнками, чтобы ей было сухо и тепло; обрезала младенцу пуповину и перебинтовала, обмыла его тёплым вином с капелькой масла, надела на головку крошечный чепчик, а ножки плотно спеленала, завернула дитя в одеяльце и положила рядом с Адриенной. Она впервые увидела свою дочь: красное личико, зажмуренные глазки… Младенец шевелился, как гусеничка, а потом стал сосать свою нижнюю губу. Адриенна почувствовала, как отвердели её груди; на сорочке возникли два мокрых пятна. Её дочь голодна! Повитуха объяснила, что в первые сутки младенцам грудь не дают: они должны отрыгнуть слизь и мокроту и опорожнить кишечник; малютке принесли рожок с процеженной медовой водой, и она стала жадно сосать. Адриенне же перетянули грудь и заменили сорочку. Она чувствовала страшную усталость. Жадно выпила стакан воды и отказалась от бульона. Оставив при ней лишь одну служанку, все вышли из спальни, забрав ребёнка. Когда Адриенна проснулась, ей сообщили, что девочку окрестили и нарекли Генриеттой – в честь бабушки-крёстной.

Жильбер ничуть не огорчился, узнав, что у него дочь. Его отпустили из Меца в бессрочный отпуск, накануне Рождества он приехал в Париж, крепко обнял жену и с умилением посмотрел на младенца, назвав Генриетту красавицей. Адриенна была на седьмом небе от счастья. Хотя она ещё не оправилась от родов и возобновить супружескую жизнь было нельзя, муж проводил с ней много времени, рассказывая обо всём, о чём сам узнал совсем недавно: об Америке, о рабстве, об инсургентах и даже о масонах – они же были едина плоть. Адриенна пылала тем же воодушевлением и от души желала победы американским колонистам.

На Рождество в Париже открылась ложа Простодушия на улице Бонди, и Лафайет отправился туда вместе с князем де Пуа и графом де Ламетом – ещё одним сослуживцем по Мецу. Гостей встречали братья-стюарды с красными лентами через правое плечо; одним из двух послушников на жалованье был негр. При входе посетители должны были сделать условный жест, приложив правую руку к сердцу и резко опустив её вниз, назвать секретное слово – «Боаз», услышать отзыв – «шибболет», после чего предъявить свои дипломы и расписаться в журнале. Среди гостей оказались иностранцы: русские граф Строганов, князь Хованский и князь Голицын, один поляк, пара немцев… Распоряжался церемонией герцог Шартрский, Великий магистр Великого Востока Франции, – любимец парижан, купавшийся в богатстве и славе порочного человека, не делая тайны из своих любовных похождений, пристрастия к вину и игре. Конечно, такой образ жизни не пристал строителю Храма Соломона, но, с другой стороны, герцог Филипп был единственным принцем крови, которого простой люд мог видеть каждый день, – это ли не живой пример отрицания соеловных различий во имя равенства? А распущенностью называли внутреннюю свободу принца, не желавшего загонять своё поведение в рамки светских условностей. Жильбер заставлял себя так думать, хотя проезд герцога по предместью Сент-Оноре разжёг угольки, которые, как оказалось, не превратились в золу: на козлах его кареты сидела принцесса де Ламбаль, а на запятках стояла Аглая! Без женщин принц обойтись не мог; Великий Восток принял в свое лоно адоптивные ложи «вольных каменщиц», под главенством родной сестры Филиппа – герцогини де Бурбон. Ах, если бы Адриенна прошла посвящение, она стала бы Жильберу не только женой и другом, но и «сестрой»!

Лафайет не рассказал ей только об одном – о том, что мечтает уехать в Америку и сражаться там на стороне инсургентов. Это бы её огорчило… Разумеется, он скажет ей, но не сейчас, потом, когда всё будет решено и готово. А пока пусть веселится без забот, ведь нынче праздники.

Маршал де Бройль тоже прибыл в столицу. Он старался не подавать виду, насколько его захватила идея маркиза. Восстание в колониях – заноза в пятке англичан, которая может вызвать нарыв и гангрену. Самое время поквитаться за унизительный Парижский мир шестьдесят третьего года, за отобранные колонии, за сотни судов, захваченных на море в мирное время и восемь тысяч матросов, погибших в плавучих тюрьмах!

Разумеется, нерв войны – это деньги, а казна пуста. Тюрго настроен резко против военных расходов, считая, что колонисты и сами смогут отстоять свои права. Но даже осторожный граф де Верженн, заведующий иностранными делами, полагает, что вступление Франции в войну неизбежно. Если ничего не предпринимать, можно упустить момент и усугубить своё положение. Сейчас инсургенты просто шантажируют Лондон, чтобы заключить с ним договор на выгодных для себя условиях. Если конфликт разрешится мирным путем, Британия станет ещё сильнее; если же англичане проиграют войну, эта жадная и беспокойная нация захочет возместить себе ущерб, напав на Антильские острова.

Вот в чём главная беда. Главный министр Морепа совершенно прав: если Франция вмешается в конфликт, исход борьбы будет решаться на море, а там владычествует Англия. Год назад Лондон запретил всей Европе торговать с непокорными колониями, позволив кораблям английской Ост-Индской компании арестовывать все суда для проверки и конфисковать груз при обнаружении оружия на борту, а кто же, скажите на милость, рискнёт пуститься в плавание по южным морям, не захватив с собой оружия! В этом году англичане переоснастили шестнадцать линейных кораблей, двадцать два фрегата и тридцать два корвета, которым граф д’Орвилье может противопоставить всего тринадцать кораблей в Ла-Манше и Атлантике. Вот если бы испанцы выступили на стороне Франции! У них тоже большой зуб на англичан, однако Мадрид боится, что искорки пожара, разгоревшегося в Северной Америке, перекинутся на огромную испанскую империю. По донесениям французских лазутчиков, главный министр Карла III даже начал тайные переговоры о возвращении Гибралтара в обмен на испанский нейтралитет…

Людовик XVI тоже считает неразумным оказывать помощь британским подданным, восставшим против своего короля, – какой пример для французов? И он не намерен нарушать Парижский договор под тем лишь предлогом, что не любит англичан – этот заносчивый и алчный народ купцов. Его величество молод, не искушён в политике и хочет остаться в истории как честный человек, верный своему слову и руководствующийся Божьими заповедями. В прошлом ноябре буря выбросила на камни у Котантена британское транспортное судно с войсками, отправлявшимися в Новый Свет; французские рыбаки спасали тонущих солдат с риском для жизни, как и положено добрым христианам. Король прослезился, когда узнал об этом! Он запретил поставлять инсургентам оружие и провиант, но ведь можно пойти другим путём.

Колонистам недостает опытных военачальников – надо предоставить им их. Генерал Вашингтон, которого Конгресс назначил главнокомандующим, закончил прошлую войну полковником, не одержав ни одной победы, а прославился лишь тем, что уничтожил маленький отряд парламентёра Жюмонвиля – нечего сказать, великий подвиг! Вот если бы войска инсургентов возглавил маршал де Бройль, имя победителя при Бергене привело бы англичан в трепет, а победа в решающем сражении и заключение мира на условиях колонистов стали бы прекрасным завершением его военной карьеры! Пусть эти мальчики – Ноайль, Сегюр, Лафайет – войдут в его штаб. Конечно, надо взять и кого-нибудь поопытнее, например, шевалье де Моруа, подполковника королевских гренадеров. Он хотя и стихоплёт, блистающий в свете своими талантами к музыке, живописи и разным наукам, но хороший военный, кровью заслуживший орден Святого Людовика. Ну и, разумеется, с ними поедет Иоганн фон Кальб – немец на французской службе, которого де Бройль ещё в шестьдесят восьмом году посылал в Америку на разведку. Жан де Кальб (он переделал своё имя на французский лад) – незаменимый человек в подобной экспедиции и к тому же говорит по-английски. Вот только нужно улучить удобный момент, чтобы представить этот проект королю…

Герцог д’Айен отправлялся в Версаль. Собравшись с духом, Жильбер посвятил «папу» в свои планы. Изящные брови герцога взлетели вверх: так вот причина неожиданного библиофильства его зятя! Очередная ребяческая выходка, а он-то думал, что мальчик наконец взялся за ум и серьёзно занялся наукой и политикой… И эти двое туда же – Луи де Ноайль и Филипп де Сегюр. Тоже мне три рыцаря…

– Мой милый! – Подагра временно разжала свой капкан, и д’Айен пребывал в хорошем настроении. – Разумеется, ваше решение похвально. Но между тобой и твоими друзьями существует одно очень важное различие.

– Какое? – лоб Жильбера прорезала упрямая морщинка.

– Деньги, сударь, деньги. – Герцог подошёл к каминному зеркалу, чтобы проверить, не отлепилась ли мушка со щеки. – Твои друзья небогаты и ничем не рискуют, во Франции у них нет никаких перспектив, тем более что наше экономное величество распустил свою военную свиту. Напротив, служба в иноземной армии в военное время сможет доставить им чины, награды и богатство, если они окажутся достаточно ловки и удачливы. Ты же, мой друг, обладаешь внушительным состоянием, а это налагает определённые обязанности. Если бы ты внимательно прочёл труды Гоббса и Кенэ, которые я тебе прислал…

«Папа» пустился в пространные рассуждения, но Жильбер его уже не слушал. Он богат! Эта мысль его поразила, ведь раньше он совсем об этом не задумывался. Он богат и может тратить деньги по своему усмотрению. Он свободен!

10

Опираясь на трость, Бенджамин Франклин поднялся на заднее крыльцо Карпентерс-Холла и остановился, чтобы отдышаться. Зима выдалась холодная и снежная, пробираться через сугробы было непросто, и хотя его дом на Хай-стрит всего в одном квартале отсюда, он потратил на дорогу добрых полчаса и весь взмок под тяжёлой шубой. Зато мороз побуждает горожан сидеть дома у камина, так что вряд ли его кто-нибудь заметил, несмотря на фонари для освещения улиц, сделанные по чертежам самого Франклина.

Остальные трое уже ждали. Деймон взял свечу в металлической подставке и стал подниматься по скрипучим ступеням, похожим на лестницу на эшафот. Франклин расстегнул шубу, стянул с головы меховую шапку и пошёл за ним. Ставни на палладианских окнах были плотно закрыты, чтобы свет не привлекал внимания.

В Карпентерс-холле собирался Первый Континентальный Конгресс. Многие делегаты захаживали в библиотеку, устроенную Франклином на втором этаже; заведовал ею Фрэнсис Деймон – бывший парижский купец, давным-давно перебравшийся в Филадельфию и женившийся на американке. Франклин был очень горд этим книжным собранием, составленным на пожертвования и насчитывавшим больше двух тысяч томов. В библиотеку они сейчас и направлялись; комната напротив была забита телескопами, микроскопами и прочими научными инструментами и приспособлениями.

Уже третью ночь они приходили сюда тайком, поодиночке, но Франклин с Джоном Джеем так и не поняли, можно ли верить этому французику, выдающему себя за антверпенского купца, или он всё-таки английский шпион. Или двойной агент. То, что он никакой не купец, стало понятно с первого взгляда на этого хромого измождённого человека, который показался Джею пожилым, хотя седая борода, скорее всего, была накладной. Не иначе бывший офицер. По-английски не говорит совсем, ну и что. Англичане смогут расспросить его и по-французски. Интересуется положением в колониях, но ничего не предлагает и не обещает. С ним надо держать ухо востро.

Комитет тайной переписки был создан всего месяц назад, и не успели шесть его членов поклясться в неразглашении военной тайны, решений Конгресса и Военного комитета, как сюда явился этот псевдокупец, Бонвулуар, прямиком из Лондона. С Франклином его свёл Деймон. Странное всё-таки совпадение.

Задачей Комитета тайной переписки было войти в сношения с «нашими друзьями в Англии и других странах». Франклин первым делом написал швейцарцу Шарлю Дюма, проживавшему в Гааге: Нидерланды уже не играют большой роли в европейской политике, но в столице можно встретиться с посланниками всех иностранных дворов и выпытать у них, не расположен ли кто-либо из монархов к союзу с американскими колонистами. И вдруг – этот француз, как снег на голову. Без рекомендательных писем, переодетый. Но с уверениями, что французские порты будут открыты для американских торговых судов, а на Акадию Франция больше не претендует. Французский агент, это несомненно, но только ли французский? Риск велик, однако шанс упускать нельзя.

Деймон выступал переводчиком: французский язык Франклин знал ещё плохо, а малейшая неточность могла оказаться роковой. Джей был ему нужен, чтобы они одёргивали друг друга и не рассказали больше, чем следует; остальных членов Комитета этому Бонвулуару, или как его там, знать вовсе не обязательно.

Так будет ли Франция помогать колонистам? И что она попросит взамен?

Бонвулуар начал юлить, уверяя, что он всего лишь частное лицо. Конечно, Франция может оказать какую-то помощь, но на каких условиях – ему неизвестно. Хорошо. Америка – страна, богатая природными ресурсами, но у неё мало золота и серебра для покупки оружия. Возможно ли выменять у французов оружие на меха и табак? Француз снова ответил положительно, но уклончиво, подчеркнув, что дела такого рода надо доверить купцам, правительство подобные сделки заключать не станет. Допустим. Американцам нужны опытные военные. Могут ли приехать сюда из Франции хотя бы два хороших военных инженера? Бонвулуар пообещал написать домой и расспросить друзей. Вот и отлично. Пусть так и сделает.

Жюльен Александр де Бонвулуар, конечно же, не был купцом – он принадлежал к древней нормандской аристократии, но не был он и офицером – наоборот, надеялся заслужить офицерский патент, исполнив поручение Верженна. К своим двадцати шести годам он успел промотать отцовское наследство, сбежать на Сан-Доминго, поступить там волонтёром в полк Кап-Франсе… Гарнизонная служба не открывала перед ним никаких перспектив, и он уехал в Лондон. Французский посол граф де Гин, выбравший его (на безрыбье) для разведывательной миссии в североамериканских колониях, вручил ему двести луидоров и инструкции от министра: разузнать как можно больше о состоянии войск инсургентов и о ходе военного конфликта, ничего не обещая и ни во что не ввязываясь. Неудача Бонвулуара обошлась бы французской казне всего в двести луидоров; успех подарил бы ему новую жизнь – военную карьеру, прощение родных… Он просто обязан справиться!

Переезд в Америку занял целых сто дней вместо двух месяцев; торговое судёнышко щепкой болталось на холодных серых валах, меняя курс по воле ветров и течений. Бонвулуар питался сухарными крошками, запивая ежедневный кусочек солонины глотком протухшей воды. Но, очутившись на берегу, тотчас отправился разыскивать Деймона, которого прежде видел всего один раз – случайно повстречал с передвижной библиотекой. Это был его единственный знакомец в Америке.

Вернувшись к себе после третьего разговора с Франклином (какое счастье, что ему удалось выполнить предписание Верженна – выйти именно на Франклина!), он сел писать подробный отчет о своих тайных встречах в Карпентерс-Холле и о том, что ему удалось разузнать.

Поскольку он должен придерживаться легенды об антверпенском купце, само письмо следовало насытить множеством скучных деталей: ценами на табак, кофе, какао и хлопок, сведениями об урожае, о расценках на морские перевозки, о том, когда выгоднее отправлять груз и на каких судах, чтобы лишь малая его часть испортилась из-за протечек в трюме… Главное же он написал молоком между строк; этот текст проступит при нагревании бумаги.

«Как я и ожидал, страна бурлит. Конфедераты готовятся к будущей весне и, несмотря на суровую зиму, продолжают сражаться, – писал Бонвулуар, припоминая то, что говорил ему Франклин. – Они осадили Монреаль, и тот сдался, сейчас они под Квебеком, который, я полагаю, вскоре поступит так же… Они окопались под Бостоном… Они исполнены невероятного рвения и доброй воли; ими командуют способные люди. Здесь каждый – солдат, войска хорошо обмундированы и вооружены, получают хорошее жалованье. У них под ружьём более 50 тысяч солдат и ещё большее число волонтёров, не желающих платы за свою службу. Судите же, как будут драться люди такой закваски. Они сильнее, чем мы могли предполагать, их мощь превышает всякое воображение, вы были бы поражены. Их ничем не напугать и не смутить, будьте благонадёжны. Независимость непременно наступит в 1776 году, назад пути нет».

На самом деле Франклин лукавил. В октябре он побывал в Кембридже и побеседовал с генералом Вашингтоном, осадившим Бостон. Тот жаловался на ненадёжных волонтёров и требовал прислать ему двадцать тысяч рекрутов, заключив с ними контракт не меньше чем на год: договор с уроженцами Коннектикута и Род-Айленда истекал первого января, и главнокомандующий мог остаться без армии, поскольку воевать без денег полуголые солдаты, мёрзнувшие на снегу, отнюдь не желали. Англичанам не хватало смелости, чтобы атаковать, а американцам – пороха. Монреаль действительно сдался, но когда полковник Бенедикт Арнольд послал предложение о капитуляции в Квебек, над ним только посмеялись: какую угрозу для укреплённого города могли представлять собой шесть рот почти безоружных голодных солдат? В конце ноября британцы выслали из Бостона три сотни мужчин и женщин с детьми, страдавших от цинги и больных оспой, чтобы освободить место для свежих войск, и в самом деле, за два дня до Нового года в порт вошли несколько кораблей. Помимо солдат они привезли листовки с речью короля Георга III на открытии парламента: борцы за равенство объявлялись мятежниками и изменниками, а обращение за помощью к иноземным державам лишало их всякой надежды на пощаду.

В тот же день Бонвулуар отправил своё донесение во Францию.

* * *

Париж чердаков и подворотен стучал зубами от холода, Сену сковало льдом. Тем временем двор был захвачен новой интригой. В январе несколько оперных актрис подали королеве петицию, прося не назначать директором Королевской академии музыки шевалье де Сен-Жоржа, поскольку честь и деликатность воспитания не позволяют им подчиняться требованиям мулата. Назначение отменили, но только чтобы не ставить Сен-Жоржа в неловкое положение: Мария-Антуанетта не отказалась от его услуг и по-прежнему брала у него уроки игры на клавесине. Красавец-мулат, родившийся на Гваделупе от чернокожей рабыни и белого отца, двухлетним был привезен в Бордо, благодаря чему обрёл свободу и получил светское воспитание у фехтмейстера Лабоэсьера, проявив большие способности к искусствам и разного рода физическим упражнениям. Он несравненно владел рапирой и пистолетом, опережал всех в беге, укрощал самых диких лошадей, плавал как рыба, прекрасно танцевал и изящно катался на коньках. Кроме того, он сделался превосходным скрипачом и сочинял сонаты и струнные квартеты, заслужив к двадцати четырём годам прозвище Неподражаемого. Но цвет его кожи был несмываемой позорной печатью; только масоны называли его «братом». И вот теперь запущенная кем-то сплетня пыталась вымазать дёгтем королеву, уверяя, что к учителю её влечёт любовь – но только не к музыке. Услышав подобные гадости, нашёптанные на ушко, маркиза де Лафайет пунцовела от возмущения, давала гневную отповедь клеветникам и прекращала к ним ездить. Жильбер был горд своей жёнушкой и отдавал должное королеве: свобода от предрассудков делала ей честь.

Короля занимали более важные вещи, чем придворные сплетни. Тюрго подготовил обширную реформу, которая позволила бы оживить экономику и наполнить казну: он предлагал отменить «королевскую повинность» (бесплатную работу крестьян несколько дней в году на строительстве и ремонте дорог), упразднить цеховые привилегии и заставить дворян платить налоги. Людовик поставил свою подпись под ордонансом, хотя знал, что бури не миновать.

В апреле стало известно о том, что англичане сдали Вашингтону Бостон; слова французского агента в Америке подтверждались. В салонах Сен-Жерменского предместья бесстрашно восхваляли инсургентов, а вист переименовали в бостон. Версаль разделял это воодушевление: Верженн перешел к решительным действиям и велел Бомарше, выполнявшему уже не первое секретное поручение, создать коммерческую компанию для поставки конфедератам оружия, боеприпасов и снаряжения в обмен на колониальные товары, пообещав дать на это два миллиона ливров (один от Франции, другой от Испании). Кроме того, Людовик приказал военному флоту защищать суда конфедератов и нейтральных стран, которые попросят о покровительстве французского флага. Тюрго был решительно против, но в мае ему пришлось подать в отставку: буря разразилась, бушующее дворянское море требовало сакральной жертвы. Распоряжаться королевской казной Людовик поручил женевскому банкиру Жаку Неккеру, известному своей осмотрительностью.

Четвёртого июля американские колонисты перешли Рубикон, приняв Декларацию независимости и тем самым поставив себя вне закона. Испанцы испугались и не спешили раскошеливаться, французы же сдержали свои обещания: компания «Родриго Горталес и К⁰» отправила на остров Синт-Эстатиус в Карибском море, принадлежавший голландцам, мушкеты, пушки, ядра, порох, гранаты, палатки и одежду для тридцати тысяч человек. Руководить этой операцией Бомарше помогал Сайлас Дин, присланный Конгрессом во Францию под видом купца из Коннектикута. Однако в конце августа Вашингтон вместе со всей своей армией угодил в западню, расставленную ему англичанами в Бруклине. Парижский парламент не зарегистрировал ордонансы на основе проектов Тюрго, реформа сошла на нет; все планы рассыпались, словно карточный домик; Людовик пребывал в растерянности и унынии.

Лафайет, напротив, бодро шёл вслед за Кальбом по лабиринту узких парижских улиц, в который они свернули с бульваров. Кальб шагал в ботфортах по щербатой мостовой, не выбирая дороги, и Жильбер ругал себя за то, что оделся в штатское. Но ведь двое военных в доме купца привлекли бы ненужное внимание! Поэтому он смотрел себе под ноги, перепрыгивал через вонючие ручейки, текущие от лавки мясника, и старался не наступать на конские «яблоки».

Поднявшись на третий этаж кирпичного дома, Кальб постучал в дверь условным стуком. Им открыл сам хозяин – моложавый мужчина, на вид лет тридцати пяти, в коричневом сюртуке поверх белого жилета. «Маркиз де Лафайет – мистер Сайлас Дин», – представил их друг другу немец.

Жильбер ещё не выучил английский язык, хотя уже приобрёл кое-какие книги и грамматику, а Дин мог выговорить по-французски только самые необходимые фразы, поэтому Кальб выступал в роли переводчика. Американец знал о цели прихода своих гостей и ожидал увидеть очередных авантюристов, краснобаев и прохиндеев, явившихся к нему за рекомендательными письмами и офицерскими патентами. Однако разговор с молодым маркизом его приятно удивил. Ни словом не обмолвившись о желаемом вознаграждении за свои услуги и не расписывая своих достоинств – истинных или мнимых, – Лафайет сказал, что представляет группу французских дворян, решивших, как и он, встать в ряды конфедератов с оружием в руках ради любви к свободе. У него есть рекомендации. Возможно, господину Дину знакомо имя маршала де Бройля, князя де Пуа или маршала де Муши. Бригадир де Кальб вставил от себя, что тоже готов поручиться за капитана де Лафайета.

Чтобы дать себе время подумать, Дин предложил гостям сесть и осведомился, не желают ли они чего-нибудь выпить. Лафайет отказался от угощения: он пришёл сюда не для светской беседы. Уставившись на свои руки, соединенные кончиками пальцев, Дин заговорил о неудачах Конти-ментальной армии. Нью-Йорк пришлось сдать англичанам, судьба кампании висит на волоске, у американцев нет оружия и опыта, а к берегам колоний одна за другой идут флотилии военных кораблей с хорошо обученными солдатами и немецкими наёмниками… Французским добровольцам не стоит рассчитывать на скорые победы, славу и почёт… Он посмотрел на Лафайета и встретил прямой взгляд прозрачных голубых глаз.

– До сих пор я доказывал вам своё рвение на словах, теперь же хочу доказать его делом, – сказал маркиз. – Я покупаю судно, на котором наши офицеры отправятся в Америку; оно будет оснащено за мой счёт. Нас будет пятнадцать человек, вместе со мной. Многие из нас ещё молоды, но этот недостаток со временем пройдёт. Верьте мне, я хочу разделить вашу судьбу в опасности.

Этот юноша излучал уверенность в себе и был совершенно искренен. Маркиз де Лафайет… Он, кажется, женат на дочери герцога д’Айена, который вхож к королю, и состоит в родстве со многими знатными фамилиями. Пожалуй, он может быть полезен. Да, им необходимо встретиться ещё раз, чтобы всё как следует обсудить. Прощаясь, Жильбер с чувством пожал руку борцу за свободу.

* * *

– Я знаю, кто вы; мне надо с вами потолковать.

Человек говорил по-английски с шотландским акцентом. Дин заметил его возле самого дома, хотел дойти до стоянки фиакров, чтобы оторваться от «хвоста», но не успел. Незнакомец ухватил его за рукав. Прохожие оборачивались; некоторые останавливались неподалёку, предвкушая ссору или драку. Только не скандал! Скрипнув зубами, Дин велел незнакомцу следовать за собой и увлёк его на улицу Спасителя.

Толкнув калитку, он вошёл в лавку торговца картинами, сделал условный знак хозяину, и тот, услав слугу за каким-то делом, провёл их в дальнюю комнату. Дин заметил, что его спутник разглядывает на ходу картины и на мгновение задержался перед полотном на античный сюжет. Но они сюда пришли совсем не за этим. Хозяин раскрыл створки большого резного шкафа; Дин, пригнувшись, шагнул внутрь. Через пару секунд он выбрался наружу из такого же шкафа, стоявшего в соседнем доме. Это было знаменитое на весь Париж заведение мадам Гурдан по прозвищу «Графиня».