Текст книги "Барабашка - это я: Повести"
Автор книги: Екатерина Мурашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
«Чудеса! – подумала я. – А как бы эта самая Тамара Александровна предъявила им живого Жеку, если бы его поймали?» Тут я вспомнила про специнтернат и все поняла. Ну конечно же! Если Жеку поймают, то его сразу отправят в тот самый интернат для умственно отсталых, про который говорил Васька. И Родька об этом, естественно, не узнает.
– Жека жив, – сказала я. – И Васька жив тоже. Они оба передают тебе привет.
– Жека нашел свою маму? – спросил Родька, отводя глаза.
– Нет, еще не нашел.
– Передай ему, – горячо сказал Родька и схватил мою руку своими маленькими сухими руками. – Передай ему, что я его помню. И что я буду молиться за него… «От стрелы, в ночи летящей…» – быстрой скороговоркой прошептал он.
В это время перерыв кончился, и все снова расселись по своим местам. Родька убежал, но я, даже не видя его, чувствовала на себе его взгляд.
Сначала наши малыши тоже танцевали, читали стихи и разыгрывали какую-то сказку, кажется, «Теремок». Я почти ничего не видела и не слышала. Потом выступала Зина Лучко. Она выбежала в голубом купальнике с серебряной отделкой, а в руке у нее была какая-то палочка. Зина взмахнула палочкой, и та развернулась голубой лентой, которая то закручивалась спиралью вокруг Зины, то волной стояла на полу, то образовывала вокруг Зины голубой блестящий круг. Сама Зина гнулась в разные стороны, ходила колесом, садилась на шпагат, и все это не выпуская ленты из рук. Все вместе было очень красиво. Зине долго хлопали, особенно старшие детдомовцы, а один черноволосый мальчик, чем-то похожий на Ваську, подошел к ней и дал ей белую гвоздику. Зина страшно покраснела, поклонилась и убежала. Мальчик тоже покраснел и долго стоял на месте, словно забыв, что ему теперь нужно делать. Потом Ира Смирнова прочла юмореску из школьной жизни. Она читала очень хорошо, с выражением, и почти не подглядывала в бумажку. И юмореска была очень смешная. Но почему-то почти никто не смеялся. Ира побледнела и очень расстроилась, а мне показалось, что детдомовцы просто не поняли, о чем идет речь.
Следующая очередь была моя. Накануне ко мне подошла Нина Сергеевна и спросила:
– Ты что будешь читать?
– Что-нибудь про животных, – сказала я. – Можно?
– Можно, – согласилась Нина Сергеевна, – только чтобы громко и с выражением. Я тебя проверять не буду – мне сейчас некогда. Но ты ведь не подведешь, ладно?
– Ладно, – сказала я.
Я вышла на середину круга и объявила:
– Асадов. «Стихи о рыжей дворняге».
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
Прощай, брат, хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину…
Я читала тихо и без всякого выражения. Вовсе не назло Нине Сергеевне, нет, я просто знала, что эти стихи нужно читать именно так. И еще я знала, что не должна читать эти стихи. Но все равно читала. А все детдомовцы смотрели на меня застылыми глазами. На последней строфе я вдруг почувствовала, что глаза у меня мокрые, задрала вверх подбородок, чтобы слезы не вылились, и сказала громко и четко:
…Старик! Ты не знаешь природы!
Ведь может быть шкура дворняги,
А сердце чистейшей породы!
Многие малыши и некоторые нянечки плакали. Нина Сергеевна хотела увести меня, но я вдруг вспомнила про Ваську и начала читать громко и с выражением:
Весь жар отдавая бегу,
В залитый солнцем мир
Прыжками мчался по снегу
Громадный бенгальский тигр.
Клыки оскалены грозно,
Сужен колючий взгляд.
Поздно, слышите, поздно!
Не будет пути назад!..
Я ненавидела себя и ликовала одновременно. И еще, несмотря на свой крик, видела и слышала все, что происходило в зале.
– Что, что она делает?! – громко шептала Нина Сергеевна Валентине Андреевне.
– Она же ребенок, – отвечала та. – И ничего не понимает. У нее возникли эмоции, вот она их и выражает, И заметь, как точно она подобрала стихи…
Но я все понимала. И ничем не оправдывала себя. Родька кулаком по колену отбивал такт. Женщина с бусами вытирала глаза воротником халата.
…Следы через все преграды
Упрямо идут вперед.
Не ждите его, не надо,
Обратно он не придет! —
выкрикнула я.
В зале плакали уже не только малыши. Если бы меня в тот момент убило громом, я бы сочла это справедливым.
Вдруг Родька вскочил на стул и крикнул высоким, срывающимся голосом:
– Хватит реветь! Жека Андреев – жив! И Вася Ганзин – жив! Они живы!
И вдруг на мокрых от слез мордашках зажглись улыбки, кто-то несмело крикнул: «Ура!» – в другом конце подхватили, воспитательница с рыжей челкой подбежала к Родьке и визгливо спрашивала: «Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь?!» Малыши повскакали с мест и подпрыгивали от радости, а один из стоящих у стены мальчишек громко повторил строчки из рассказанных мною стихов: «Не ждите его, не надо, обратно он не придет!»
У меня в голове что-то словно взорвалось. Я стиснула руками виски и выбежала из зала. Уже на улице мне показалось, что за мной кто-то гонится и зовет по имени. Я обернулась. Сзади, прижимая руки к груди, бежала Ира Смирнова.
– Ольга, постой! Ольга, постой! – задыхаясь, повторяла она.
Я остановилась. Ира подбежала ко мне и еще некоторое время тяжело дышала, не в силах произнести ни слова. Потом спросила:
– Тебе что, плохо?
– Нормально, – ответила я и тут же вспомнила, что именно Ире собиралась рассказать свою тайну. – Пойдем в скверик, – предложила я. – Разговор есть.
– Пошли, – сразу же согласилась Ира и спросила: – Хочешь мороженого? У меня десять рублей есть.
– К черту мороженое! – Васькиным голосом сказала я и усмехнулась.
Ира пожала плечами и пошла за мной в подворотню.
Я думала, что буду говорить долго, но уложилась, наверное, минут в пять.
Потом минут пять мы обе молчали, и я уже решила, что Ира вообще ничего не скажет. Но тут она нахмурила светлые брови и спросила:
– Ну, и что ты будешь делать?
– Не знаю, – честно призналась я.
– Жаль, что мы еще маленькие, – серьезно сказала Ира. – А то можно было бы Жеку усыновить.
– Да, конечно, – согласилась я, хотя мне самой такая мысль никогда не приходила в голову.
– Так сразу ничего нельзя сказать, – задумчиво проговорила Ира, чертя в пыли носком ботинка. – Я подумаю. Если придумаю что-нибудь, то сразу скажу тебе. Ладно?
– Хорошо, – согласилась я, хотя, если честно, ни на минуту не поверила в то, что Ира сможет что-нибудь придумать.
– Какая у тебя интересная жизнь… – медленно сказала Ира.
– У меня?! Интересная? – удивилась я и сама почувствовала на своем лице глупую улыбку.
– Ну да, – подтвердила Ирка, – погони, приключения. Как в книжках.
Я никогда не задумывалась над тем, интересная ли у меня жизнь. Да и вообще до встречи с Васькой и Жекой думала, что жизнь у всех в принципе одинаковая. То есть не совсем у всех, а в зависимости от возраста. У всех детей, у всех взрослых, у всех старичков… Ну есть, конечно, всякие различия, но это все так, мелочи. Я, конечно, знала, что в Африке или, к примеру, в Австралии люди живут совсем не так, как мы. Но Африка и Австралия так далеко, что их как бы и нет вовсе…
Теперь все изменилось. Я поняла, что жизнь может быть разной. Значит, может быть интересной и неинтересной. И мне было приятно, что Ирка считает мою жизнь интересной. «А у Васьки жизнь какая – интересная?» – спросила я сама у себя. И не смогла сама себе ответить. Получалось, что про Васькину жизнь нельзя сказать: интересная или неинтересная. Тут было что-то другое, но ясно одно: у Васьки такая жизнь, какой ни у кого не должно быть.
Дома я сказала маме, что хочу спать, и сразу легла в постель. Часов в десять вернулась из гостей бабушка, растормошила меня, измерила температуру, напоила чаем с облепихой, заставила прополоскать горло и уже хотела было поставить мне клизму, но тут я страшно заорала, что никакой клизмы мне не нужно и пусть меня все оставят в покое. У бабушки после гостей было бодрое настроение, и она уже собралась со мной поругаться, но мама остановила ее. Тогда бабушка начала ругаться с мамой, но для этого они из педагогических соображений ушли на кухню и больше ко мне не приставали.
На следующий день в школе ко мне подошла Ира Смирнова и молча вынула из туго набитого портфеля целую стопку детских книг. Я вопросительно смотрела на нее, и тогда она объяснила:
– Вот, это для маленького. Ты ему почитаешь. А это – для Васи. Прочитают – отдашь.
– Спасибо, – сказала я и принялась запихивать книги в свою сумку. «Сказки братьев Гримм» не поместились, и я до конца уроков таскала их под мышкой. Ира, разгрузив свой портфель, сразу ушла куда-то и больше ко мне не подходила.
* * *
Около сарая никого не было. Я постучала по уже известной мне доске, ожидая, что оттуда, как всегда, вылезет Жека. Но из открывшейся щели высунулся Васька, сказал недовольно:
– Приперлась, да? – и снова скрылся.
Я поняла это как приглашение войти. Отодвинув доску, я с некоторой даже опаской заглянула внутрь. В самом жилище Жеки и Васьки я еще не была ни разу. Они не приглашали, а я не напрашивалась.
Внутри сарая пахло чем-то прелым и пыльным. Весь сарай был темный, и в этой темноте угадывались какие-то огромные ящики, ряды которых подпирали потолок. В одном из углов мерцал оранжевый огонек. Я протиснулась в щель и пошла на свет.
– Осторожней! – сказал Васькин голос. – Там полешки по полу рассыпаны…
Предупреждение немного запоздало. Я споткнулась об откатившееся полено, наступила еще на одно и растянулась на влажной, холодной земле.
– Вот дура-то! – беззлобно выругался Васька. – Два шага пройти не может, чтоб не грохнуться… Жеку не видала?
– Нет, а где он?
– Да погулять пошел. Время вышло, а его все нет… Проходи вот здесь. Сюда садись, что ли… Да осторожней ты!
Я присела на указанное Васькой место и огляделась. Все щели в жилом углу сарая были аккуратно заткнуты сеном и тряпками, кое-где облитыми варом. На земле лежал большой щит из досок, похожий на секцию забора, ограждающего стройплощадки. Из ящиков были сделаны стол и четыре стула. Поверх охапки сена на досках крест-накрест лежали два полосатых матраса и еще какое-то тряпье. Освещалось все это керосиновой лампой, стоящей на столе. Васька сидел на одном из «стульев», несмотря на холод, голый по пояс и пришивал к рубашке оторванный воротник.
– Давай я пришью, – предложила я и протянула руку, чтобы забрать рубашку.
– Иди ты! – огрызнулся Васька, закашлялся, уколол палец, выругался и стал высасывать ранку, зло глядя на меня.
– Ты чего сегодня такой сердитый? – спросила я. – От холода, что ли? Я вот тут полпирога принесла. С капустой…
– Иди ты со своим пирогом! – сказал Васька, снова склоняясь над шитьем.
Я заметила, что воротник буквально расползается под Васькиными пальцами, вспомнила про бахрому на его брюках и подумала о том, что у меня есть масса всяких кофт и штанов, которые я уже не ношу и никогда носить не буду. Неплохо было бы принести все это сюда. Мама, конечно, охотно отдаст, надо только предлог какой-нибудь придумать. Но вот как заставить Ваську их взять? Я с сомнением взглянула на Ваську и вдруг заметила у него на плече широкий нежно-розовый шрам, который резко выделялся на смуглой коже.
– Что это у тебя? – Я протянула руку, но дотронуться до шрама почему-то не решилась.
– Не твое дело! – Васька передернул плечами так, словно я до него дотронулась. Точнее, даже не я дотронулась, а он сам дотронулся до чего-то скользкого и неприятного.
– Ну, не хочешь говорить, и не надо, – обиделась я. – Больно мне нужно!
– Конечно, нужно, – неожиданно философски заметил Васька. – Все девчонки страсть какие любопытные. И ты тоже.
– Ну и что с того? – с вызовом спросила я.
Мне почему-то захотелось поругаться с Васькой. Наверное, заговорила бабушкина кровь.
– А ничего. – Васька устало вздохнул и через голову, не расстегивая пуговиц, натянул рубаху. – Это, если хочешь знать, – он положил правую ладонь на плечо со шрамом, – мне один мамашин хахель заехал. Розочкой.
– Розочкой? – не поняла я.
– Ну, бутылкой битой. Они перепились все вдрызг. Ну и разодрались с чего-то… Он начал мамашу колошматить… Ну, я и вступился… Вот – получил. Кровищи было! Я думал, вся вытечет…
– И чего? В больницу увезли? – Я старалась даже мысленно не сосредотачиваться на обстоятельствах Васькиного ранения. Сразу перескочить вперед.
– Ха! В больницу! В водке пальцы намочил, чтобы заразы не было, края свел, Люська забинтовала, мамаша потом, когда проспалась, перевязала…
– Вась, – тихо спросила я, – а вот ты ругаешься на мать-то свою, а все же вступился… Это почему, а?
– Ну, спросишь! – Васька хмуро смотрел в пол, мял в пальцах окурок. – Мать все же… Хотя они там все хороши были… Но это все чухня! Чухня! – вдруг вскрикнул он. – Я ей Люську простить не могу – вот что!
– А кто это – Люська?
– Сеструха моя – вот кто! Жеки на два года постарше была бы. У ней сердце больное было. Говорили, порок. От рождения. От водки этой, что родители хлестали. Ее лечить надо было. Ей покой был нужен, а у нас что ни день – то дым коромыслом. И все при ней. И пьяные, и что потом… Я ее к стенке на диван клал, сам сбоку ложился и уши ей ладонями закрывал. Но она все равно все слышала… Умерла она. Я ее в больницу свез, да поздно уже… Вот чего простить не могу!
– Вася! – Я встала со своего места, еще не зная, что сделаю в следующий момент.
– Что-то Жеки долго нет! – сказал Васька. – Ты пойди поищи его. А я чаек сварганю. К твоему-то пирогу. Сам я сегодня ничего не достал…
«Так вот почему он был такой злой! – догадалась я. – Вот почему отпустил Жеку гулять одного… И где это он оторвал воротник? Васька, Васька…» Что-то такое непонятное росло во мне. Не то злость, не то сила, не то отчаяние. Я просто всеми ощущалками ощущала, что вокруг Жеки и Васьки сжимается какой-то круг. Есть ли из него выход? Как его разомкнуть? Чтобы не разреветься, я выскочила на улицу и побежала вдоль сараев, разыскивая Жеку.
Заскочила на Жекин «огород», где он ежедневно старательно поливал высаженную картошку. Там его не было. Заглянула к Пирамиде. Заметив меня, овчарка подняла морду и лениво постучала об землю пыльным хвостом. Потом, словно лишившись последних сил, упала на бок и замерла, вытянув все четыре лапы.
В поисках Жеки я выбежала к краям платформ, хотя и знала, что сюда он никогда не ходил. Изгибающиеся концы платформ были похожи на хвосты огромных серых змеи. Хвосты были почти безлюдны – все люди толпились у собранных к вокзалу голов. Только на одной из платформ были навалены зеленые рюкзаки, на которых сидели и чего-то ждали старые туристы. Я так подумала про них – «старые туристы», а потом сама себя спросила: «Почему же старые? Ведь им не так уж много лет». У них все было выцветшее, почти выбеленное солнцем, – палатки, рюкзаки, штормовки. Почти у всех женщин были длинные волосы, закрученные в кички на затылках, а у мужчин – очки, бороды и морщины – от носа вниз, по бокам подбородка. И еще между бровями, у всех, у мужчин и у женщин. Один из них сидел отдельно, на каком-то ящике, перебирал струны старой гитары и пел негромко:
– «…Но есть еще надежда до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках…» – Чехол от гитары валялся у его ног.
Мне показалось, что все они кому-то что-то доказывают. Может быть, себе… И еще я подумала, что совсем недавно я их, наверное, даже не заметила бы. Ну, во всяком случае, не стала бы про них так долго думать.
На платформах Жеки тоже не было. Я побежала обратно, и вдруг мне показалось, что между вагонами я слышу Жекин голос. Только какой-то странный. Я нырнула под колеса вагона, потом еще одного и вдруг увидела Жеку. Его держал какой-то здоровый краснолицый дядька, а Жека вырывался и просил:
– Ну пустите меня! Я же не брал ничего! Я только посмотреть!
– Поверил я тебе, как же! – неожиданно тонким голосом закричал дядька. – Лазает всякая шваль по вагонам, а потом все пропадает! А отвечать кому?! Вот сдам в милицию, там и разберутся! А ну пошли! А ну пошли, я тебе говорю, сучонок проклятый!
Я прыгнула вперед и вцепилась дядьке в рукав.
– Отпустите его, пожалуйста! – закричала я. – Он не может ничего украсть! С ним нельзя так! Он больной! Отпустите!
– А-а! – взревел дядька. – Да вас тут целая шайка! – Он словно клещами сдавил мою руку повыше локтя. Изо рта у него пахло прокисшими опилками. – Больной он, вишь! А я, значит, здоровый! Я, значит, отвечай! Не выйдет, сучье племя! А ну пошли оба со мной! – Он вывернул мне руку назад, а Жеку схватил за ухо.
Жека коротко взвизгнул, а потом вдруг завопил неожиданно радостно:
– Тарас! Тарас! Спаси нас, Тарас!
Я глянула вбок, и опять на том месте, которое только что было пустым, бесшумно, словно из ничего, возникла огромная дворняга. На этот раз она смотрела прямо на нас, и кожа у нее на носу была собрана в складки, обнажая огромные клыки.
– Тарас! Взять его! – ничего не соображая от боли в выкрученной руке, крикнула я.
Глухо зарычав, пес шагнул вперед. Я почувствовала свою руку свободной, а вырвавшийся Жека кинулся к Тарасу и обнял его за шею. Пес остановился, продолжая ворчать.
– Ну подождите, сучье племя! – негромко сказал дядька, отступая к вагону. – Вы у меня еще попомните! Попомните! – крикнул он, взобравшись на подножку.
«Р-р-ав!» – сказал Тарас, и я могла бы поклясться, что в голосе его прозвучало презрение.
– Нормально, – подражая Ваське, сказала я, стараясь унять дрожь в руках и коленях. – Нормально!
Жека смотрел на меня с каким-то безнадежным испугом в глазах.
– «Но жить еще надежде до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках!» – с чувством продекламировала я.
– А атланты – это кто? – оживая, спросил Жека.
Тарас вывернулся из Жекиных рук и неслышно растворился в сгущающихся сумерках. И я в очередной раз удивилась: как это не хрустнет под его огромным телом ни камешек, ни ветка… Жека смотрел на меня.
– Атланты – это скульптуры такие. Каменные люди. На домах стоят. Как: будто бы балкон держат или еще чего…
– А небо? – спросил Жека.
– Может быть, и небо, – сказала я. – Чего оно, в самом деле, не падает?
– Я думал, – сказал Жека. – И ничего не придумал. А атланты добрые, да?
– Да, добрые, – согласилась я. – И усталые. Хочешь посмотреть?
– Да, хочу, – быстро ответил Жека. – А чего?
– Ну, атлантов, – нерешительно объяснила я, соображая, как отнесется к моей затее Васька. – Погуляем пойдем, я тебе покажу… А сейчас домой пошли. Васька небось извелся весь…
– Пошли, – согласился Жека и взял меня за руку. Ладошка у него была теплая и мокрая.
Ваську мы встретили по дороге.
«Наверное, не выдержал, – подумала я. – Сам пошел нас искать».
Он стоял на куче вымазанного мазутом гравия и, размахивая руками, объяснял человеку, сидящему на подножке старого вагона:
– Ну такой, черный, понимаешь? Ну такая голова большая… Ну как котел… И девчонка. В платье и куртка поверх. Не видал?
Человек отрицательно покачал головой. Он был очень странный. Длинные и прямые белые волосы свешивались на шею и плечи, на голове громоздилась бежевая сетчатая шляпа, а на ногах почему-то были растрескавшиеся лакированные туфли. Очень странный был человек.
– Васька! – крикнула я. – Мы тут! Нашлись!
Васька оглянулся, обрадовался (это было по глазам видно), но тут же начал ворчать:
– И где вас черти носят! Больше мне делов нет, как за вами бегать! А этому отродью вообще голову открутить мало! Что я тебе говорил…
Человек, сидящий на подножке, с любопытством слушал Васькино ворчание и улыбался. Потом спросил:
– Братишка ваш, что ли?
– Нет, – ответила я.
– А как же? – заинтересовался человек. – Коммуной, что ли, живете?
– А тебе-то что за дело? – окрысился Васька. – Я ж тебя не пытаю: кто такой да чего здесь делаешь?
– Можешь и спросить, отчего же, – спокойно сказал человек. – Я отвечу, пожалуй.
Мне показалось, что ему скучно и хочется поговорить.
– А что вы здесь делаете? – вежливо спросила я.
Жека присел на корточки и начал строить из гравия забор. Васька хмуро смотрел куда-то в сторону.
– Я – ищу, – доброжелательно глянув на меня, ответил человек. Глаза его – добренькие щелочки – немного смеялись, но лицо оставалось серьезным.
– А что вы ищете? – спросила я.
– Да так, трудно вам да еще так сразу объяснить…
– А ты попробуй, – неожиданно вмешался Васька. – Авось да поймем чего…
– Ну, если попроще, то можно так сказать – хотелось бы суть найти в этой жизни, понять, в чем ее стержень, на чем держится и вокруг чего вертится все…
– А – суть! Ну да! – Васька явно издевался, но человек то ли не замечал этого, то ли не хотел замечать. – И как – нашел?
– Да пожалуй, нет еще.
– А давно ищешь? – спросил Васька.
– А может, не там? – спросила я.
– Может, и не там, – грустно согласился человек.
Странный человек. Что-то я раньше таких не видела.
– Меня зовут Ольга, – сказала я. – Их – Васька и Жека. А вас как?
– Меня – Матвей. Чаще зовут – Моня. Моня-искатель. Можете и вы так звать.
– Неудобно как-то, – возразила я. – Вы же взрослый.
– Взрослый! – усмехнулся Моня. – Ерунда это – взрослые, дети. Все мы в одном звании – на этой земле человеки.
– А работаешь ты где? – спросил Васька.
– А! Где я только не работал!
Моня беспечно махнул рукой.
– Так, не вкалывая по делу, и не найдешь ни черта! – твердо сказал Васька.
– То есть ты хочешь сказать, – уточнил Моня, – что пока я не стану винтиком какого-нибудь механизма, я не смогу понять суть его работы? Это спорная мысль.
– Дак ты и так винтик! – усмехнулся Васька. – Только не в моторе крутишься, а так, – он сплюнул себе под ноги, – в пыли валяешься.
Я думала, что Моня обидится и прекратит с Васькой разговаривать, но он почему-то даже обрадовался.
– А ты не глуп, Васька! – воскликнул он. – Ой, как не глуп!
– Ну, в дураках не ходим, это точно, – солидно согласился Васька.
И мне отчего-то стало очень смешно. Я засмеялась. Васька, Моня и даже Жека с удивлением посмотрели на меня.
– Моня, а когда вы найдете то, что ищете, то что вы будете делать? – отсмеявшись, спросила я.
– Не знаю. Умру, наверное, – спокойно сказал Моня.
«А зачем же тогда искать?» – хотела спросить я, но не успела.
– Вот так – да? – задумчиво спросил-сказал Васька и неожиданно резко вскинул на Моню черные, блеснувшие знакомой мне злостью глаза. – Слышь, искатель, а у тебя дети есть?
– Дети? – Моня задумался, достал из кармана мятную сосучку, развернул ее, сунул в рот. Потом достал другую, молча показал Жеке.
Жека отрицательно покачал головой, Я уже неплохо понимала Жеку и видела, что Моня ему почему-то не нравится.
– Дети?… Может, и есть где…
– Где? – жестко спросил Васька.
– Не зна-аю… – Моня улыбнулся добро и немощно. – Я своим детям жизнь не порчу. И бредни свои не навязываю. Пусть живут, развиваются. По природе.
– А ты, значит, ищешь?
– Ищу.
– А они, значит, развиваются?
– Ну, развиваются, – нерешительно, с ноткой беспокойства подтвердил Моня.
– Вот так, к примеру, как я. – Васька указал на свои лохмотья. – Или как он. – Грязный палец уперся в Жеку, который поднял голову от почти достроенного забора и вопросительно взглянул на спорящих. – Или еще как. Перечислять не буду. Сам небось знаешь, искатель…
– Может быть, ты и прав, – подумав, согласился Моня. Из глаз его исчезло спокойное добродушие. Вместо него появилась белая тоска. – Я, понимаешь, как-то с самого начала постулировал, что так, как все, – это плохо, скучно, некрасиво. Трудно, ох как трудно в нашем мире оставаться человеком – не лгать, не льстить, не красть, не завидовать. Вот я и подумал, что должно быть что-то другое. И вот – ищу, ищу…
– А и нет ни хрена! – торжествующе закончил Васька.
– Знаешь, Вася… – Моня вдруг засуетился, копаясь в карманах, вытаскивая какие-то бумажки, мятные карамельки и снова засовывая все это обратно. Потом выудил из этого хлама потертую на сгибах десятку и протянул ее Ваське.
Я заткнула пальцами уши. Это помогло, но мало.
– Пошел ты со своими вонючими деньгами! – визжал Васька. – Сволочь! Гад! Христосик! Откупиться хочешь! От своих детей! Пошел ты!
Моня закрыл лицо руками и вздрагивал от каждого Васькиного выкрика. Мне было его жалко, но что я могла поделать! Я взяла Жеку за руку, шепнула:
– Пошли!
Васька, видя, что Моня не отвечает ему, быстро стихал и вскоре тоже бросился прочь, обогнав нас с Жекой.
Уже у самого сарая мы с Васькой заметили, что Жека беззвучно плачет, не вытирая текущих по щекам слез. Васька засуетился, и я поняла, что он боится припадка. Я присела на корточки, вытирая Жеке слезы, и что-то говорила, говорила, говорила… Потом спросила:
– Ну чего ты хочешь, маленький? Чего?
Жека улыбнулся сквозь слезы…
– Вася, давай как-нибудь в город сходим. Погуляем. Я Жеке обещала атлантов показать.
– У тебя что, совсем крыша поехала?! – снова обозлился Васька. – Куда мы сунемся! Соображаешь? Нас же сцапают сразу!
– Да нет же! – успокоила я. – Мы в центр пойдем. Я там каждый проходной двор знаю. В случае чего, я уведу Жеку, а ты сам увернешься. Давай сходим, Вася… Жеке же нужны какие-нибудь развлечения. Чтоб он развивался…
– Развивался? – усмехнулся Васька, и я вместе с ним вспомнила Моню-искателя.
– Жалко его, – сказала я.
– Да, жалко, – неожиданно согласился Васька. – Никчемушный он какой-то.
– Ну так пойдем? – напомнила я и, чтобы предупредить очередной Васькин взрыв, быстро добавила: – А я вот тут вам книжки принесла.
– Книжки?! – страшно удивился Васька. – Зачем это?
– Как зачем? Читать. Ты… ты читать-то умеешь? – Мне вдруг отчего-то стало не по себе.
– Умею, умею, – успокоил меня Васька. – Только не шибко это дело уважаю.
– А Жека?
– Жека – нет. Он учился… в первом классе. Но что-то у него там не склеилось… Буквы знает.
– Ну, я ему читать буду.
– Ну давай, давай. – Васька явно подобрел и даже заулыбался. – Жека спит уже, так что я тебя внутрь не зову. Ты там обязательно налетишь на что и его разбудишь. Так что ты подожди тут чуток, я сейчас книги отнесу и пирога тебе твою долю вынесу…
– Вась, да не надо мне пирога! – неосторожно отмахнулась я. – Ешь сам. Я ж сейчас домой ужинать пойду.
– Вот так – да? – тихо сказал Васька. – Ну, так и катись… Катись! – неожиданно закричал он.
Я рассмеялась.
– Ты чего? – Васька удивленно буравил меня сузившимися глазами.
– Да так, смешно. С тобой как на вулкане, – высказала я давно пришедшее в голову сравнение. – Никогда не знаешь, когда ты заорешь…
– А ты не дразни, я и не буду орать.
– Да я и так изо всех сил стараюсь! – воскликнула я.
– Да я знаю. – Васька опустил глаза. – Такой уж я уродился. Чего сделаешь!
– Ну уродился так уродился… Пошла я!
Я помахала Ваське рукой. Он не глядел на меня, а между бровями его залегла глубокая морщина. «Как у старых туристов», – подумала я.
За ужином я спросила как бы между прочим:
– Кстати, бабушка, а чем лечат чирьяки?
Мама поперхнулась чаем и фыркнула в чашку, а бабушка сказала железным голосом:
– Галина! Я тебя предупреждала, что весной в организме не хватает витаминов и необходимо принять самые срочные меры. Ты не прислушалась к моим советам и вот – пожалуйста! – Тут бабушка обернулась ко мне: – Раздевайся!
– Да нет, нет, бабушка! – заторопилась я. – У меня нет никаких чирьяков и не было. Это у одного знакомого…
– Знакомого? – переспросила мама.
Но тут в бабушке проснулся врач-терапевт (на что я, собственно, и рассчитывала), и она разразилась небольшой лекцией о лечении различных видов фурункулов и карбункулов.
– При имеющихся показаниях целесообразно использование физиотерапии… – твердо и монотонно вещала бабушка.
Я боролась со сном, но изображала живой интерес. Из всей бабушкиной лекции я запомнила только мазь Вишневского и решила сегодня же ночью пошарить в нашей аптечке на предмет этой мази.
– А вот еще к примеру… – сказала я, заметив, что бабушка начала выдыхаться. – Эпилепсия – опасная болезнь?
Мама уронила чайную ложечку и посмотрела на меня так, словно я заболела холерой и менингитом одновременно.
– Надеюсь, у тебя не появились знакомые эпилептики? – спросила бабушка.
– Нет, что ты! – воскликнула я. – Просто я теперь медициной интересуюсь. Я теперь врачом хочу стать.
– Как врачом? – обиженно сказала мама. – Ты же хотела архитектором?
– Архитектором? – удивилась я, но тут же вспомнила, что еще совсем недавно я была жутко примерной девочкой и всем взрослым, кроме учительницы литературы, говорила именно то, что они хотели от меня услышать. Вот и маме, наверное, когда-то сказала, что хочу стать архитектором.
– Нет, я теперь врачом хочу, – уверенно глядя бабушке в глаза, сказала я. – Чтобы людей лечить. Расскажи про эпилепсию. Название у нее красивое.
– Красивое?! – возмутилась бабушка. – Нет, вы только подумайте! Красивое?! Да это, если хочешь знать, одно из самых страшных психических заболеваний. Кошмарные припадки, необратимая деградация психики, а она – красивое!
– И что же – совсем нельзя лечить?
– Ну почему – совсем? Есть много всяких лекарств… – Бабушка задумалась. – Есть хирургический способ, но это только тогда, когда удается точно локализовать процесс… Но в целом, конечно, прогноз очень и очень неблагоприятный…
– Между прочим, Достоевский тоже был эпилептиком, – сказала мама. – А ничего, даже книги писал. И их, между прочим, во всем мире читают…
– Это хорошо, – заметила я.
– Что хорошо? – удивилась бабушка.
– Что читают, – ответила я и встала из-за стола.
Пока бабушка с мамой мыли посуду и о чем-то разговаривали на кухне, я поискала на книжных полках и нашла одну книжку Достоевского. Название у нее было смешное – «Идиот». Я взяла ее в свою комнату.
* * *
Спустя несколько дней я принесла в «полосу» целый узелок. В нем были двое моих старых джинсов (еще вполне целых, я просто перестала в них влезать), детская шерстяная кофточка для Жеки, два бинта и мазь Вишневского. Маме я сказала, что джинсы и кофта понадобились для школьного театра. Бабушка предложила еще кружевную накидку и манишку, обшитую бисером. Я отказалась, объяснив, что наш театр ставит пьесы из современной жизни.
Васька сразу же заметил узелок, взглянул на него подозрительно, но ничего не сказал. Я положила узелок в угол и стала читать Жеке русские народные сказки. Васька делал вид, что чем-то занят, но на самом деле тоже слушал. Потом мы с Васькой взяли котелок и ведро и пошли за водой, а Жека в это время сунул нос в узелок, зачем-то забинтовал себе руку и намазал лоб мазью Вишневского. Когда мы возвращались, он выскочил нам навстречу в новой кофте и радостно крикнул:
– Вась! А Ольга тебе штаны принесла. Целых две!
Я присела, боясь взглянуть на Ваську. Он долго молчал, потом спросил тихо, голосом, не предвещающим ничего хорошего:
– У тебя чего, лишние, да?
– Да нет, Вась, нет. – Я старалась говорить быстро, чтобы успеть сказать как можно больше до того, как он закричит. – Я из них просто выросла. Они на меня не лезут. Ты тощий, тебе будет как раз. А из кофты этой я уже сто лет как выросла. У нас ее все равно моль сожрет, или в половые тряпки. Так лучше уж вы с Жекой поносите. Правда?
