Текст книги "Лечить или любить"

Автор книги: Екатерина Мурашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Я видела, что на глазах чувствительной Алены выступили слезы – ей было жалко книги… Как же мне объяснить этому заводскому мастеру, что нужно его жене?! – думала я.

– Вы придете еще поговорить? – спросила я. – О женском вопросе. И вообще…

– Да, – смущенно сказала Алена, утирая глаза. – Конечно, приду, интересно с вами. Я думала, вы будете уговаривать меня к Пете вернуться…

Все-таки пришла! – подумала я. – Значит, хочет, чтобы поуговаривали. У Пети есть шанс!

Работать с Аленой было легко. Она как губка впитывала все подряд и всему радовалась – какой, оказывается, мир огромный и сколько в нем всего интересного. А вот растолковать Пете, что именно он должен регулярно говорить жене и какие поступки совершать, помимо принесения в дом получки и приколачивания полочек… это было затруднительно, скажем прямо.

Но однажды они пришли вместе, и я поняла, что женский вопрос в их семье как-то разрешился. А женский вопрос в России… да бог с ним совсем, сто лет ждал и еще подождет, наверное!

Глава 21

Закон джунглей сегодня

– Мф! Что говорит Закон Джунглей, Балу?

– Горе не мешает наказанию. Только не забудь, Багира, что он еще мал!

– Не забуду! Но он натворил беды, и теперь надо его побить. Маугли, что ты на это скажешь?

– Ничего! Я виноват. А вы оба ранены. Это только справедливо.

Багира дала ему с десяток шлепков… Когда все кончилось, Маугли чихнул и без единого слова поднялся на ноги.

– А теперь, – сказала Багира, – прыгай ко мне на спину, Маленький Брат, и мы отправимся домой.

Одна из прелестей Закона Джунглей состоит в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок.

Р. Киплинг

Симпатичный мальчишка лет трех с половиной, с упрямой складкой между светлых бровей и гипердинамическим синдромом в анамнезе быстро освоил все имеющиеся в кабинете машинки и деловой походкой отправился в предбанник, где на двух тумбочках и стеллаже тоже стояли кое-какие игрушки.

До этого мы уже успели поговорить с мамой об особенностях воспитания детей с гиперактивностью и о том, как реагировать родителям на Санькину агрессивность в садике и на площадке. Сам он обычно драку не начинал, но, если обижали или отбирали чего-нибудь – кидался с кулаками, не глядя. Девочка перед ним или вдвое превосходящий по возрасту противник – все эти мелочи значения не имели.

Мать, как ни странно, была, в общем-то, не против драк («Ну какой же мальчишка без драки вырос!»), ее расстраивала только Санина «неразборчивость», ну и, конечно, жалобы родителей и воспитателей.

– Саня, то, что на тумбочках и на полках – можно брать, а в тумбочки не лазай – там всякие предметы логопеда хранятся, это – нельзя! – крикнула я.

– Эх, – покачала крупной головой мать. – Зачем же вы так сказали?! Он бы сам, может, и не сообразил, а теперь непременно в эти самые тумбочки и полезет…

– Ну, может, еще и не полезет? – усомнилась я. – Или хоть не сразу?

– Полезет. Сразу, – вздохнула мать. – Такой вот поперечный характер!

Женщина оказалась права – мы с ней не увидели, но услышали, как со скрипом открывается дверь тумбочки. Я еще не успела никак отреагировать на происходящее, как она уже заорала:

– Что ж ты делаешь, паршивец ты этакий! Доктор тебе чего сказал, а?! В тумбочку не лезть, а ты?! Иди сюда немедленно!

Дальше произошло удивительное.

Чтобы понять это, читатель, вам надо представить диспозицию. Я сижу в кресле у стены, сбоку от двери. Что делается в предбаннике, не вижу совершенно. Мать Саньки сидит напротив меня, на банкетке у окна, к двери под некоторым углом, но, в общем, проем ей виден.

И вот я в профиль вижу, как из двери выходит Санька. Только не лицом вперед, как следовало бы ожидать по ситуации, а прежде всего появляется медленно из проема такая откляченная задница.

Я в недоумении созерцаю картинку, потом спрашиваю:

– Послушайте, мамочка, а отчего это у вас ребенок так странно в дверь входит?

– Как отчего? – удивляется моей непонятливости мать Саньки. – Нарушил ваш запрет? – Нарушил! Вот, теперь идет по заднице получить. Обормот он, конечно, обормот, но не дурак же. Закон понимает.

Немая сцена.

Довольно часто ко мне приходят молодые (или не очень) родители и спрашивают что-то вроде: «А вот если он меня довел, и я ему затрещину отвесила – это нанесло ему психологическую травму или как?», «А если я ребенка иногда по попе шлепаю, это считается, что я его бью или нет?» или даже просто: «Вот вы, как специалист, как считаете: можно детей в наказание бить (испокон же веков били!) или нельзя ни в коем случае, нарушается же структура личности – вон, мы в журналах прочли!?»

Моя позиция по этому вопросу очень простая, если не сказать примитивная. Отчасти она, возможно, обуславливается тем, что по первому образованию я – зоолог.

– Нет, – отвечаю я озабоченным родителям. – Если он вас довел, а вы его шлепнули, вы не нанесли ему непоправимую психологическую травму. Успокойтесь. Но одновременно отдайте себе отчет в том, что и к воспитанию ребенка ваш поступок не имеет никакого отношения. Это вы просто не справились с конкретной ситуацией и эмоционально разрядились на ребенке таким вот способом. Способ разрядки, надо сказать, весьма древний – древнее и некуда, пожалуй.

Традиционная порка по субботам – это действительно было такое воспитание. Воспитание превосходящей силой, почти на уровне закона джунглей. Но приемлем ли в настоящее время и для вас лично этот метод? Ведь он держался на общинном сознании и безусловном уважении права старшего. Кстати, этот метод не обязательно подразумевает битье в чистом виде. Это может быть и грозный рык, и визгливые вопли, от которых детеныш в самом прямом смысле леденеет (от страха включается в реакцию парасимпатическая нервная система), и уничтожение презрением, и наказание лишением чего-либо. Но как быть сегодня с мальчиком и особенно с девочкой-подростком, которые привыкли к целой обойме современных методов? Ведь сегодняшний социум, в отличие от древнеобщинного, довольно быстро (годам к 13 наверняка) объяснит им, что не такая уж превосходящая сила эти предки. И растущее существо однажды противопоставляет силу силе, крик крику, шантаж шантажу. И что тогда? Ведь воспитывать-то его все равно надо, и опасностей, от которых следует оберечь именно воспитанием, в этом возрасте не меньше, а может быть и больше, чем в более ранних периодах. Так не лучше ли с самого начала предпочесть другие методы воспитания и опираться на них?

Что же касается Саньки и его мамы, то для них опасность состояла в другом. Заметим, что знание «закона» ни на минуту не остановило Санькино любопытство в отношении содержимого тумбочек. Возмездие он воспринимает как закономерное следствие нарушения запрета. Так устроен мир – ну что ж, другого мира у него все равно нет. К тому же у детей с синдромом СДВГ часто высокий болевой порог – руку отобьешь, пока «достучишься». Но довольно быстро к ним приходит догадка: если не узнают, то закон можно обойти. И в тумбочку влезть, и по заднице не схлопотать. В результате получаются люди, которые чтят, подобно Великому Комбинатору, Уголовный кодекс и не воруют потому, что боятся – посадят в тюрьму. А если твердо уверены, что не поймают, могут и украсть… Вам это надо?

Глава 22

«Защита Лужина»

– Он ничего не говорит! Последнее время мне кажется, что и не понимает, – мама была в отчаянии. – Я спрашивала у психиатра, мы же делаем все, что надо, почему нет прогресса? Так он знаете что мне сказал: а вы не думали о другом ребенке? А этого куда? На помойку?!

– Замолчите! – прошипела я. Пятилетний ребенок был тут же, в кабинете, и спокойно строил гараж для машин из большого конструктора. – Будете отвечать строго на мои вопросы.

В качестве сопутствующих проявлений ММД (минимальная мозговая дисфункция) Никита имел гиподинамический синдром, а также очень сложный и тяжелый дефект речи. Прежде он много говорил, но на своем языке. Его не понимали даже родители. Постепенно мальчик перестал даже пытаться что-то сказать и перешел на бедную, но всем понятную жестовую речь. Речь Никита понимал, но из-за отсутствия полноценной коммуникации у него наблюдалось явное отставание в развитии. Три логопеда отказались от работы с мальчиком, потому что тот не хотел выполнять их задания, и последний посоветовал родителям обратиться к психиатру.

Психоневролог выполнил положенные обследования, но не нашел ничего особенного. От выписанных им таблеток Никита становился еще более вялым и тихо сидел в углу, перебирая какие-то тряпочки и игрушки, сортируя их по ему одному известному принципу. Психиатр дал направление в дневной стационар, сказав, что ребенку нужно общение. Мама отказалась: «там же одни идиоты!» – объяснила она мне. Раньше Никита нормально общался с детьми на площадке, принимал участие в общих играх, но в последнее время отсутствие у него речи стало вызывать заметное удивление сверстников и особенно их родителей. Никита стал играть отдельно от всех.

Ситуация явно усугублялась, и женщина просто не знала, куда кинуться.

– Я ведь все делаю! – как заклинание повторяла она. – Он родился с проблемами, это да, но ведь я никогда не опускала руки, я боролась, выполняла все рекомендации специалистов…

– В семье все нормально? – для порядка спросила я. Ребенок был явно «неврологический», с последствиями родовой травмы, но все же…

– Да-да, – подтвердила женщина. – Мы живем с мужем и мамой. Мама мне с Никитой и по хозяйству помогает, а муж по большей части на работе и в наши проблемы особенно не вникает. Но отношения у нас хорошие, никогда никаких ссор, скандалов…

– А ваш муж может общаться с сыном?

– Ну… да… – несколько неуверенно сказала мама Никиты. – Они телевизор вместе смотрят, в компьютер иногда… мне, правда, невропатолог сказал, что Никите много вредно… В выходные они обязательно гуляют – муж на скамейке с компьютером сидит, а Никита на площадке – поговорить-то с ним нельзя…

Да уж, назвать это общением довольно затруднительно…

Что-то зацепило меня в этом рассказе, но что именно – я не успела сообразить. И потому пошла банальным путем.

– Ну что ж, – сказала я. – Давайте попробуем позаниматься.

Разговаривать, играть и вообще общаться со мной Никита отказался, но глаза у него были умные – и потому я надеялась. Не слишком профессиональное наблюдение, понимаю… Не имея дефектологического образования, я почти никогда не преуспеваю в занятиях с умственно отсталыми детьми, зато аутистам, ребятам с СДВ (синдром дефицита внимания), «пограничникам» и прочим «странным» ребятишкам я обычно нравлюсь, и в конце концов они идут на контакт.

Сначала Никита не слишком-то мне доверял, и наше общение было довольно странным – я говорила обо всем подряд (например, рассказывала, как в юности работала в зоопарке), а мальчик упрямо молчал, сидя в кресле и глядя в пол. Однажды я дала ему в руки сложную китайскую головоломку (большинству взрослых она не по зубам), и вдруг Никита практически мгновенно сложил ее. Я решила, что это случайное совпадение, и высыпала на ковер еще несколько аналогичных игр попроще. Мальчик впервые за все время знакомства улыбнулся, повозился минут пять, а потом вполне отчетливо произнес:

– Готово! – и знаками показал, что хочет еще.

В течение ближайшего часа выяснилось, что, если вербальный интеллект Никиты вообще с трудом обнаруживается (из-за отсутствия речи), то его невербальный интеллект «тянет» на семь-восемь лет (а по отдельным заданиям – и больше).

– Ты всех обманул! – сказала я Никите. – Все думали, что ты ничего не можешь, что ты глупый. А ты, оказывается, вот что можешь! Даже не все взрослые могут так. Ты – умный! Значит, ты можешь и говорить тоже.

– Я. Говорить. Нет. Умный. Нет, – с огромным напряжением, но опять же вполне узнаваемо сказал Никита.

– Чепуха! – возразила я. – Вот! – я кивнула на собранные головоломки. – Это – доказательство. Я тебе не верю. Ты – можешь!

Несколько секунд Никита молчал, понуро глядя в пол, а потом вдруг заговорил, захлебываясь, всхлипывая… и совершенно непонятно. Мне оставалось только ждать, когда он остановится.

– Что? – спросил мальчик в самом конце.

– Я поняла, – наобум заявила я. – Не слова. Ты сказал, что у тебя ничего-ничего не выйдет. Что ты уже пытался научиться и ничего не получилось. Что тебя все равно никто не поймет, вот как я сейчас тебя не понимаю. Так?

– Так, – удивленно кивнул Никита. Мне показалось, что на самом деле он в основном говорил что-то другое, но ради сохранения контакта предпочел убедить себя, что я все угадала правильно.

– Мы будем учиться с самого начала, – предложила я. – Вот на этих заданиях. Вот здесь нужно считать две клеточки вверх, а здесь – вниз. Ты все это сам сделал и правильно решил задачу. А теперь скажи: вверх!

– Верх!

– А теперь скажи: вниз!

– Низ!

– Вот видишь, у тебя все получается. Главное, что мы теперь знаем: ты умный, ты все сможешь.

Я попыталась объяснить матери, как учить Никиту говорить через решение пространственных задач. Она не поняла, так как ее собственный интеллект был откровенно вербальным. Но отец Никиты – математик, преподаватель Электротехнического института.

– Ведите сюда папу, – велела я.

– Он не пойдет, он во все это не верит, – сказала она.

– Так объясните ему.

– Он меня не слушает.

И тут вдруг я поймала в их семье то, что потеряла раньше: супруги живут вместе восемь лет и «никогда не ссорились». Как это возможно?

– Хорошо, – сказала я. – Я позвоню и сама с ним договорюсь.

Папа Никиты понял меня с полуслова. «Компьютер использовать можно или только кубики-картинки?» – спросил он. – «Можно, – ответила я. – Но не злоупотребляйте. У детей этого возраста мышление наглядно-действенное. Им надо все трогать, манипулировать предметами».

Буквально через два месяца Никита уже мог говорить простыми предложениями из двух слов. Мама тут же решила принять участие в процессе и отдала сына в ближайшую «обучалку-развивалку». Сходив туда три раза, Никита категорически отказался от дальнейшего посещения.

– Они смеются, – кратко объяснил он мне.

Спустя еще некоторое время выяснилось, что мальчик легко обыгрывает обоих родителей во все логические игры. Я посоветовала маме сделать набоковскую «Защиту Лужина» своей настольной книгой. Она восприняла это как изощренное издевательство. Папа отвел сына в шахматный кружок. Три месяца пребывания в кружке Никита молчал. Потом однажды сказал:

– Не так надо! – сел за доску и выиграл из заведомо проигрышной позиции.

– Малыш, ты – гений! – сказал руководитель кружка и обнял мальчика. Никита разрыдался.

– Молчание Никиты и его никому не понятная речь – это проекция? – сказала я папе. Вопрос в конце моей реплики едва угадывался.

– Да, – согласился мужчина. – Мы давно друг друга не слышим. Но я консервативный человек и уже привык. К тому же у нас сын.

– Ваш сын годами пытался показать вам, что так жить неправильно.

– А что я еще могу? – развел руками папа. – Я с ним занимаюсь, как вы велели.

– Никиту «разговорила» я, – сказала я маме. – Представьте, что кто-нибудь научится слышать вашего мужа и хотя бы иногда говорить с ним на его языке.

– Но что же делать?! – на глазах женщины показались слезы.

– Учитесь, – пожала плечами я. – В нашей культуре чувствовать и говорить об этом – прерогатива женщин. Если хотите, есть всякие тренинги…

– Да! Я пойду! – мама Никиты приободрилась. – Я буду бороться за свою семью!

Я только вздохнула… Ох уж мне эти борцы…

Сейчас Никите одиннадцать лет. Он мало, но вполне понятно говорит, пишет с чудовищными ошибками, с трудом читает вслух (про себя он читает прекрасно, его любимая книга – трилогия «Властелин колец») и имеет твердую двойку по русскому языку. Из класса в класс его переводят только потому, что он чемпион города по шашкам среди юниоров.

Глава 23

Злыдня

– Хочу, чтобы вы сразу знали – вся проблема во мне и дети тут ни при чем, – напористо произнесла женщина весьма монументальных форм, похожая на актрису Нонну Мордюкову в ее зрелые годы.

– Тогда, может быть, вам следует обратиться к взрослому психологу в районную консультацию? – предположила я.

– А как же дети?! – весьма непоследовательно воскликнула женщина. – Они же сволочами вырастут!

– О господи, – вздохнула я. – Ладно. Сядьте сюда и расскажите все по порядку. Сколько у вас детей и что вас в них беспокоит?

– Двое – мальчик и девочка. И глядите: у дочки с детского садика есть лучшая подруга Варечка. Чудесная девочка, добрая, спокойная, очень талантливая, с пяти лет на фортепиано занимается. Варечка с дочкой в один класс пошли, за одной партой сидят, в школу, из школы – только вместе. И вот Варечка победила в каком-то конкурсе юных исполнителей. Пригласила нас с дочкой на торжественный концерт. В филармонии была вся такая красивая, в длинном платье, с локонами, играла – так хорошо, прямо до слез. А вечером вдруг моя мне и говорит: мама, я понимаю, что это нехорошо, но только я Варьку почему-то сегодня ненавидела… Каково, а?

Прежде чем я успела как-то отреагировать, женщина продолжила свой рассказ.

– Теперь сыночек… Все у него придурки. Ни про кого из одноклассников или учителей доброго слова сам не скажет, приходится клещами тащить. Потом оказывается, что Ваня все-таки дал ему контрольную списать, Дима перед учительницей заступился, а Рифкат рисует и делает чудесные компьютерные мультики… Вот видишь! – говорю. А он: ну и что, я бы тоже так мог, если бы вы мне такой комп, как у Рифката, купили.

– То есть, вас волнует, что ваши дети не умеют радоваться чужим успехам и спокойно признавать чужие достижения, – спросила я. – Правильно?

– Конечно! А только откуда бы у них что взялось, если я сама… злыдня! И ничего с этим поделать не могу!

Я, не удержавшись, широко улыбнулась. Уж очень неожиданным словом охарактеризовала себя моя посетительница.

– Вам смешно? – горько спросила она. – А мне вот не до смеха, между прочим…

– А в чем же это у вас-то выражается? – спросила я.

– Да я и сама радоваться не могу! Даже если подружка-расподружка…

– А сочувствовать, если у подруги горе?

– Ну, это конечно! Что ж мы, не люди, что ли? Вот у моей с техникума подружки в позапрошлом году у сыночка пятилетнего заподозрили онкологию на ножке, в больницу их положили. Так я только что на стены не лезла, всех своих извела, в три церкви сходила, а когда назавтра должен был главный анализ прийти, так я всю ночь не спала, сидела на кухне, чаи гоняла и только все повторяла как заведенная: «Господи, ну пожалуйста! Господи, ну пожалуйста!»

– И что? – не выдержала я.

– Обошлось!.. А год спустя у той же подружки – радость. Она сыночка-то одна растила, а тут встретила мужика. И не мужик, а золото просто – руки, голова и, главное, душа на месте – сынка сразу за своего признал, и к ней так хорошо, сразу видно – любит. Думаете, я за нее порадовалась?

– Подозреваю, что – нет, – улыбнулась я. – Вот! – женщина подняла толстый палец. – То-то и оно! Наоборот, даже дружить с ней стала меньше… Чего же от детей-то ждать, если у них мать такая?.. Так вы мне скажите теперь, можно это как-то лечить, что ли… Или, как у нас бабушка говорит, только в церковь с этим идти? Я вообще-то не очень верующая, если честно…

– Вы стремитесь к религиозному идеалу? – спросила я.

– Вы что, надо мной издеваетесь? – вопросом на вопрос ответила она.

– Видите ли, в мире наверняка существует некоторое количество очень продвинутых духовно людей, которые способны радоваться радостью любого человека. Но большинство обычных нормальных людей, как правило, готовы помочь чужому горю, а вот порадоваться чужой радостью… эта способность включается только для самых близких, например, собственных детей или, наоборот, для совершенно чужих. Вот смотрите: у меня есть маленький пациент, который родился сильно недоношенным, с самого рождения почти ничего не слышит, и теперь вот стал слепнуть. Интеллект у мальчика сохранен, и есть возможность спасти зрение. Но операция очень дорогая, сейчас они собирают деньги. Вы порадуетесь, если у них все получится и мальчик не ослепнет?

– Да конечно порадуюсь! Дай им бог!

– А если бы ваш сын победил на математической олимпиаде? Радость?

– Ой, радость, – сказала женщина, и по ее тону я поняла, что математические победы мальчишке не светят совершенно.

– Если мы четко осознаем и принимаем свои чувства – и позитивные, и негативные, – то это возможность работать с ними. Важно ведь, что мы делаем в реальности. Ваша дочь не пыталась облить чернилами ноты и красивое платье Варечки? Нет? А сын смотрит и наверняка хвалит приятелям мультфильмы Рифката. Вы признаете достоинства нового мужа своей подруги…

– То есть, это все нормально, что ли? – подозрительно спросила женщина.

– Разумеется, вы придете ко мне сначала с дочерью, а потом – с сыном. Мы с ними поговорим, уточним… Но то, что ваша дочь, как и вы сами, открыто призналась вам в своих чувствах и сразу же дала им оценку, кажется мне хорошим знаком… Как она сейчас с Варей?

– Да как всегда – не разлей вода!

– Вот видите…

– Да! Вы верно говорите: правда – великая сила. Я-то так за подружкой своей скучаю, прям сказать не могу… Сей же час, как выйду, позвоню ей и скажу: Райка, да я тебе просто обзавидовалась, и все тут! Давай в воскресенье пельменей налепим!

Я улыбалась уже не переставая, представляя реакцию Райки и последующее объяснение подруг. Женщина попрощалась и пошла к выходу, но на пороге вдруг обернулась и достала из сумки кошелек.

– Так тот мальчик-то ваш… – нерешительно сказала она, разом растеряв свою напористость, – которому на операцию… Много мы не можем, но хоть что-то, вот, возьмите… Вы ведь сумеете передать?

Я кивнула и взяла деньги. «Злыдня» облегченно вздохнула и закрыла за собой дверь. Больше я ее никогда не видела.

Глава 24

Жить в отдельном домике

Женщина с виду была похожа на писательницу Оксану Робски, только нашего, петербургского разлива. Помягче черты лица, да вместо сканирующего пространство взгляда – плавающая сиреневая задумчивость в карих глазах.

Ребенок, девочка лет пяти-шести, напоминал чертика. На ней были полосатые шерстяные гетры, тяжелые, наверное, очень модные ботинки, красная с черным юбочка и какие-то странные, тугие косички, стоящие торчком по всей голове.

Поздоровавшись и уверенно назвав имя-фамилию-адрес, девочка сразу же направилась к полкам с посудой – играть. Женщина молча сидела в кресле, расслабленно опустив на колени ухоженные кисти, доброжелательно осматривалась и как будто чего-то ждала.

На мгновение мне показалось, что она что-то перепутала и решила, что находится где-то вроде спа-салона. И ждет, что сейчас я начну рекламировать имеющийся ассортимент услуг: а вот детский психоанализ Анны Фрейд, гештальт-терапия, песочная терапия по Юнгу… если пожелаете, новинки – сказкотерапия…

И девочка Надя, и ее мать Вероника выглядели вполне благополучными и, по счастью, здоровыми людьми, любящими друг друга.

– Вы хотели бы протестировать ребенка на предмет школьной зрелости? – вежливо спросила я. Возраст девочки делал данное предположение вполне вероятным.

– Нет, – Вероника на мгновение как будто очнулась. – Дело не в этом.

– А в чем? – я не дала молчанию (которое разбивалось лишь бормотанием девочки, деятельно занимавшейся приготовлением кукольного обеда из каштанов, желудей и ракушек-каури) устояться.

– У нее волосы выпадают, – шепотом сказала женщина.

– Косички расплести не пробовали? – спросила я. На вид с девочкиными волосами все было как будто бы в порядке.

– Нет, нет, мы специально так, чтобы не видно было… А можно мне с вами наедине?..

Ага! Скелеты в шкафу! – догадалась я и, с сожалением оторвав девочку от игры, отправила ее в другую комнату смотреть тест-книжку про котов.

– Я слушаю вас.

Все тем же полушепотом Вероника рассказала мне, что ее дочь интересуется вопросами жизни и смерти, и как-то раз хотела нарисовать, но почему-то так и не нарисовала рисунок, в котором мама, папа и она сама жили в отдельных домиках.

Я объяснила, что первые экзистенциальные вопросы: «Мама, а ты умрешь?», «А все люди умрут?», «А где теперь баба Света?» – встают перед человеком как раз в этом возрасте. Поводом (но не причиной!) для их возникновения часто служит какой-нибудь трагический случай (машина сбила котенка) или наблюдение (в случае с девочкой этим толчком стала торжественная церемония похорон патриарха Алексия II, виденная по телевизору вместе с мамой). А толковать вне контекста детские рисунки (тем более, не нарисованные, а только задуманные) я бы никому не советовала.

– Так что же вы хотели мне сказать наедине?

– Вот это и хотела, – удивилась женщина.

Я тоже удивилась и вернула Надю обратно, к ее недоваренному обеду. В книжке девочка показала мне найденных ею котов, похожих на членов семьи (такое было задание). Кошка, похожая на маму, стояла поодаль от всех и опасливо смотрела через плечо.

– Так что же с волосами?

Волосы у Нади стали выпадать два года назад, на фоне полнейшего благополучия. Девочка живет в полной семье, ничем особенно не болела. Мама сидит дома и уделяет ей много внимания. Папа – довольно крупный предприниматель, но в редкое свободное время совсем не прочь повозиться с дочкой или съездить куда-нибудь развлечься всей семьей. Есть бабушка и дедушка, обожающие внучку. У девочки спокойный и легкий характер, она охотно общается с другими детьми и любит играть «в Белоснежку».

Семейный педиатр сказал: надо искать системное заболевание.

Были задействованы самые разные специалисты. Некоторые из них находили по своей части какие-то отклонения, которые были тщательно пролечены самыми современными препаратами. Волосы то вроде бы отрастали, то выпадали вновь (вплоть до образования обширных лысин).

В конце концов кто-то посоветовал обратиться к психологу. Я была четвертым по счету специалистом. Предыдущих трех вызывали на дом. Один сказал, что девочка сама тайком выдирает себе волосы (мне это тоже уже приходило в голову, но уж больно солнечным человечком смотрелась Надя) и предложил для начала годовой курс психоанализа по два-три раза в неделю, другой велел не баловать ребенка и гнать глистов, третий – настаивал на трансцендентальной коррекции биополя.

У меня возникли некие подозрения. Симптом Нади выглядел как чужой симптом. Но тогда чей же он? Искать его имело смысл в семье.

– А чем вы сами по жизни заняты, Вероника? – спросила я. – Кто вы по образованию и вообще?

– Ничем… Так как-то… Недавно вот курсы дизайна интерьеров закончила… А по образованию – сначала педагогическое училище, художественное отделение, а потом – институт, учитель младших классов…

– Вы работали учителем?

– Нет, нет, я детей боюсь!

– А зачем же пошли учиться?

– Мама у меня работает в образовании, она посоветовала…

– Ну а потом?

– Потом я вышла замуж, родила Надю…

– И?

– Муж сказал: зачем тебе работать? Сколько ты заработаешь? Занимайся ребенком, собой…

– У вас есть друзья? Свой круг?

– Девочки из училища как-то давно потерялись… Из института… Они все в школах работают, на полторы-две ставки, дети… Им некогда.

– С кем же вы общаетесь?

– С дочкой, конечно… Мы читаем, играем… Ну, иногда с друзьями мужа, семьями собираемся, едем куда-нибудь.

– Чего бы вы хотели сделать из того, что еще не делали?

– Я бы… я бы хотела сидеть где-нибудь и, может быть, расписывать что-нибудь или украшать. Сувениры какие-нибудь. И чтобы людям польза и радость была, для чего-то ведь я училась все-таки… А так не хватает чего-то… жизнь какая-то… не то чтобы совсем пустая, но…

– Лысоватая? – подсказала я.

Глаза Вероники расширились от изумления, лиловая муть куда-то подевалась, а на щеках вспыхнул румянец.

В этот момент я наконец поняла, почему отослали Надю. Ведь Вероника действительно говорила в тот момент не о дочкиных, а о своих проблемах. Это она сама, всю жизнь слушавшаяся других людей и поступавшая в соответствии с их указаниями, перестала понимать, зачем живет, и задумалась о смысле жизни и смерти. Это она сама пришла к пугающей ее гипотезе, что, если бы она смогла обособиться от опеки родных (жить в отдельном домике!), ей было бы легче самореализоваться.

Муж-предприниматель (старше Вероники на 17 лет) был готов оплачивать все потребности, развлечения и даже причуды жены и дочки, но не слишком стремился к эмоциональному общению и разговорам «по душам».

Единственный человек, с которым близко общалась Вероника последние годы, – это ее дочь Надя, которая очень любит свою маму и подсознательно чувствует ее состояние (замкнувшаяся в себе, опасающаяся всего мира кошка на картинке). Дети не только чувствуют, они еще и реагируют. Надя – благополучный, любимый ребенок, у нее нет психологических проблем. Поэтому на проблемы мамы отреагировала Надина соматика – причем вполне проективно и конкретно.

Через две недели Надю отправили в хороший садик (подальше от маминых проблем). Ей там очень понравилось. Еще через полтора месяца Вероника решилась: наплевала на мнение всех, кто крутил пальцем у виска, и стала работать в керамической мастерской. И одновременно по моей наводке занялась благотворительностью в детском реабилитационном центре. Там у нее что-то вроде искусствоведческого кружка.

Волосы у Нади, как вы понимаете, отросли быстро, и теперь она носит симпатичную пушистую стрижку.

Глава 25

Игры нашего двора

Наступила весна. Почти незаметно растаял снег, многократно прославленный в эту зиму средствами массовой информации, пробежали ручейки, высохли под смеющимся апрельским солнышком куски потрескавшегося асфальта. Зачирикали пережившие зиму воробьи и освободившиеся от зимних одежек ребятишки. Я иду с работы через дворы и чувствую, что в этой звонкой городской весне мне чего-то не хватает… Чего же?

После экспресс-самоанализа становится ясно: на освободившемся асфальте нет разноцветных меловых рисунков (корявые солнышки, рожицы, зайчики, буквы, которые, пыхтя от усердия, рисуют присевшие на корточки малыши). И – главное! – нет «скачков» для «классиков». Вы их помните? На первом же куске сухого асфальта в нашем дворе (центр города вблизи Александро-Невской Лавры) самая взрослая, с самым точным глазом девочка рисовала большой, геометрически выверенный неуклюжими скороходовскими туфельками «скачок». Потом он многократно обновлялся и жил до осени. В нем был «котел» (если битка попадала туда, она «сгорала»), «порог» и десять «домиков». Тонкостей сложнейших правил я уже не помню, но виртуозы нашего двора доходили в этой игре до каких-то по-истине немыслимых высот – на одной ножке кругами прыгали через две клетки, подгоняя битку, которая ни в коем случае не должна была остановиться на черте. Я – крупная, довольно неуклюжая девочка, в виртуозах «классиков» не числилась. Зато у меня имелась невероятно ценная «битка» – тяжелая коробочка из-под старой дедушкиной сапожной ваксы, набитая песком и искореженная так, что при броске она никогда не открывалась…