Текст книги "Лечить или любить"
Автор книги: Екатерина Мурашова
Жанр:
Психология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Отрыдавшись, женщина не стала молчать.
– Мы все больные от этой его демократии, – горько сказала она. – Больные в самом прямом смысле – у Вани второй год фурункулы по всему телу, у меня астма впервые после детства обострилась, Ксюша по ночам кричит и до сих пор в постель писается. Сейчас я вам расскажу, как это выглядит, и вы все поймете. Каждый вечер после ужина мы собираемся за круглым столом (он его специально купил: круглое – это для равенства, по королю Артуру). Низко над столом висит лампа под абажуром – он говорит, что это создает уют, но лично мне напоминает фильмы про допросы в гестапо и КГБ.
Наша задача – рассказать, как прошел день, и обсудить планы на завтра. Виктор высказывается последним, так демократичнее. Мы должны говорить не только о событиях, но и о чувствах, это необходимо – муж слышал об этом на каком-то корпоративном тренинге. Ваня стеснительный парень, ему вообще трудно говорить о себе. Ему нравится девушка в институте, но он скрывает отношения с ней, чтоб папа не стал «докапываться». Девушка обижается, она думает, что он стыдится ее (она приезжая, живет в общежитии) и потому не приглашает домой. Витя настаивает, чтобы Ваня говорил подробно. Ксюша к этому времени уже почти спит, ее будят и стыдят, что она не слушает брата. Потом мы с Ваней слушаем, что Ксюша ела на завтрак и кто ее обидел в детском развивающем центре. У меня одно чувство: поскорее бы это кончилось. Виктор честно рассказывает обо всех своих делах. У него хорошая речь. Мне кажется, что я смотрю сериал или читаю Карнеги. Потом еще планы. Тут Ксюша засыпает, а Ваня начинает мучительно врать…
Еще его первая жена. Она у него работает, они ровесники, много лет прожили вместе, она понимает его как облупленного и крутит им, как захочет. Он во всем с ней советуется, ездит к ней, говорит, мы цивилизованные люди, у нас демократия, я гоже могу встречаться с кем хочу, а ко мне даже подружки из колледжа перестали ходить, потому что он с ними тоже беседует, они его боятся… Вы можете с ним поговорить?! Только не выдавайте меня!
Слезы снова вскипают на глазах бедной «мученицы демократии». Я кое-как успокаиваю ее и договариваюсь о встрече с ее мужем.
Не сразу, но удается убедить «горе-демократа», что его позиция в семье не имеет с настоящей демократией ничего общего. Неожиданную помощь всей компании оказывает Иван. Собравшись с духом (и побуждаемый, по всей видимости, своей девушкой), он выходит на разговор с отцом и отказывается участвовать в иезуитских семейных сценках, подобных описанной выше. Некоторое время бизнесмен переживает «предательство» родных, а потом приходит опять и спрашивает: где же найти золотую середину? Выясняем, что золотая середина существует лишь в мечтах человечества, а ему самому разумно быть тем, кем он, собственно, и является – сильным главой семьи, принимающим все важные решения, опорой и защитой для молодой жены, не слишком самостоятельного сына и маленькой дочери. Частные решения следует оставлять на усмотрение домашних, быть по возможности великодушным к их слабостям (сильному лидеру это позволено) и не вникать в мелочи. «Боги не суетятся» – процитировала я. По всей видимости, это как-то уравновесило Шекспира, и бизнесмен ушел, удовлетворенный собственными планами грядущего самоусовершенствования. В его семье воцарился мир.
Глава 17
О ранней детской одаренности
– Кусает, бьет всех подряд, может швырнуть, чем под руку подвернется. Никакого сладу с ней нет…
– Вы – мама Светы?
Сидящей напротив меня девушке я не дала бы больше восемнадцати. Свете Габдурахмановой, которая из угла хмуро смотрела на меня маленькими черненькими глазками, уже исполнилось три.
– Нет, слава Аллаху. Я – старшая сестра. Несколько лет назад сама к вам приходила, когда с папой ругалась. Вот теперь решила Светку привести. Вдруг поможет? Матери-то не до того…
– А почему матери не до того?
– По хозяйству она.
– Большое хозяйство?
Может, они на ферме живут? К нашей поликлинике каким-то странным образом отнесли Авиагородок и пару пригородных деревень.
– Приличное, – усмехнулась девушка. – Детей много нарожали.
– Сколько ж вас?
– Шестеро. Все девчонки. Светка – последыш.
Да, действительно. Ситуация быстро стала понятной. Нормальная татарская семья. Очень хотелось мальчика, наследника. Теперь в небольшой квартире четыре девочки-подростка. От их конкурентных склок, сплетен, вражды и коалиций – только что искры не летят. Света родилась с довольно большим отрывом от сестер – последний шанс. Все ждали сына и братика. Не получилось. Света начала защищаться и нападать практически с рождения. Сейчас от нее все стонут – даже отец.
Оба родителя работают. Иначе детей не прокормить.
– А в садике как?
– Так же. Дерется, кусается. Но не сама. Только если к ней лезут.
– А что она делает, когда никто не лезет? (Хотя попробуй уединись в городской малогабаритке с пятью сестрами и мамой по хозяйству! – тут же подумала я.) Как играет?
– Она не играет вообще. Она рисует.
– А что ж вы рисунки-то не принесли! – попеняла я.
Разговаривать со мной Света не хочет («она вообще с чужими почти не разговаривает», – объяснила сестра), играть в мои игрушки не играет, так что рисунки многое могли бы мне показать. Хотя, конечно, какие в три года рисунки…
– У вас бумага есть? Дайте ей побольше, и карандаш… Она вам сейчас нарисует.
Ну ладно, мысленно вздохнула я, пусть ребенок хоть чем-нибудь займется. Положила на столик несколько листов бумаги, поставила стаканчик с восковыми мелками, попыталась показать, как ими рисовать…
– Не надо, – сказала Света, которая как-то внезапно оказалась уже сидящей за столиком. – Я знаю.
Дальше она начала стремительно рисовать. Один лист за другим. Я открыла рот от изумления. Рисунки строго соответствовали возрасту – головоноги, как и положено в три года. Но – какие головоноги! Ничего подобного я еще никогда не видела. Каждому рисунку, прежде чем его отложить, Света давала название. И какое название!
– Боже мой, откуда она их (названия) берет? – воскликнула я, обращаясь к сестре.
– А вы у нее у самой спросите, – посоветовала девушка.
– Света, как ты придумываешь эти названия?
– Они сами приходят, – ответила девочка, продолжая рисовать. Стопка готовых рисунков росла на глазах.
– Вот и дома так, и в садике, – сказала сестра. – Пока бумага не кончится.
– Послушайте, но ведь это… Это надо развивать… Художественная школа… – я чувствовала себя беспомощной.
– Какая школа?! – ребенку три года. Какое развитие? – девочка и так рисует практически при любой возможности. К тому же – работающая мать с пятью детьми…
– Может быть, вы поможете сестре, уделите ей…
– Ну уж нет! – девушка торжествующе усмехнулась. – Я через два месяца замуж выхожу. И уеду из этого бардака к чертовой матери!.. Так вы посоветуете чего? Я матери передам. Она знает, что мы к вам пошли…
– Значит, так, – я старалась говорить как можно более понятно и не терять надежды. Если эта счастливая невеста на исходе своей жизни в родительском доме притащила ко мне сестренку, значит, она все же заинтересована в ее судьбе. И в мирном сосуществовании родственников, конечно.
– Сына и братика у вас в семье не случилось. Но у вас случилась Света. А у нее – талант. И – редкий, поверьте, я видела тысячи детских рисунков, и никогда ничего подобного… Признайте ее. Признайте ее уникальность и нужность вашей семье. Возможно, она прославит вашу фамилию. Но для этого ее нужно осторожно растить. Не приставайте к ней. Давайте ей возможность уединиться – хоть в ванной, хоть за ширмой, хоть под столом.
– Да, да, она как раз любит под обеденный стол прятаться, – поддакнула сестра. – Мы ее оттуда шваброй гоняем.
– Как только она немного подрастет, – продолжала я, – обеспечьте ей возможность учиться рисованию. А сейчас – много хорошей бумаги, разных карандашей и мелков…
Ч-черт побери! – думала я. – Откуда мне знать, как правильно развивать художественные таланты! С другой стороны – а кто это наверняка знает? В голове вертелась мысль: из Светы вполне могла бы получиться вторая Надя Рушева, но я, не будучи мистиком, все-таки, на всякий случай, эту мысль старательно отгоняла (талантливая девочка-художница Надя Рушева, которой, надо сказать, создавали для творчества все условия, трагически рано умерла).
– И еще – читайте ей вслух сказки и книжки, ей надо откуда-то брать сюжеты для рисунков. Водите ее гулять в парк во все времена года…
– Да, да, это вы правы, – опять кивнула старшая сестра. – Она любит книжки слушать. Я ей тут как-то для смеха читала «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», Гуле в школе задали, так она потом даже сапоги мне почистила и Гуле, чтоб мы ей до конца прочли…
Да поможет им Аллах! – вполне непоследовательно для атеистки подумала я и спросила вслух:
– Света, ты подаришь мне эти рисунки?
– Забирайте, – буркнула Света. – Мне не жалко. Я себе еще нарисую.
И тихонько припрятала в кармашек осколок воскового мелка, который ей особенно понравился. Я не препятствовала. Должна же я была хоть как-то поспособствовать развитию таланта…
Глава 18
Доктор, вы были правы!
Родители говорили обыкновенные вещи. Я изображала вежливое внимание. Фактически с любой точки я могла начать говорить за них.
Поздно приходит домой. Врет про школьные отметки и вообще… Пачка сигарет в кармане – говорит, что приятеля. Банка джин-тоника – выяснено после тщательных обнюхиваний и долгого скандала. Четыре года занимался в лыжной секции – бросил. Грубит. Не знакомит с новыми друзьями. Школа: ну, разумеется – способный, но ленивый. Прежде учился лучше, теперь ничего не хочет, приходит домой и сразу – к телевизору, уроков никогда не задано. Что будет дальше – непонятно, пора подумать о профессии…
Почему-то у меня возникло ощущение, что родители рассказывают обо всем этом с удовольствием. На два голоса, передавая инициативу, чуть ли не попадая в ритм. Бред, не может быть! – оборвала я себя и заставила вслушаться внимательнее.
Из оригинального: начал играть на какой-то дудке (что за дудка, флейта?), рисует на компьютере каких-то страхолюдов, потом распечатывает.
– Так мальчик склонен к искусствам?
– Нет, нет, что вы! У него никакого слуха нет и не было никогда, и художественных способностей гоже. В детском саду его всегда в задний ряд хора ставили, а рисунки никогда на выставку не вешали. А после – и вовсе никаких упоминаний об «искусствах». Вот, лыжная секция, мы же говорили…
– Но, может быть, теперь способности прорезались? Знаете, в переходном возрасте бывает…
– Так мы же, доктор, слышим все это и видим. Увы! Ничего не прорезалось… Лучше бы об учебе подумал. Экзамены же в этом году! Посоветуйте, есть ли какой-то способ…
– Способ – для чего?
– Ну… – родители явно замешкались. – Чтобы его заставить… Чтобы он перестал… Чтобы он начал…
То есть они хотели, чтобы их сын перестал быть подростком, легко перевела я. Но хотели ли? Что-то меня все же смущало…
– Ладно, – вздохнула я. – Сколько лет Косте?
– В следующем месяце будет пятнадцать.
– Сам он, разумеется, ко мне не пойдет. Так вы его приведите…
Костя оказался высоким тонкокостным большеглазым мальчиком, которому я не дала бы его пятнадцати лет.
– Что за дудка? – спросила я, – на которой ты играешь?
– Это флейта, – ответил Костя. – Я, понимаете, эльф.
– Это точно, – согласилась я. – Ты – эльф. А страхолюды на твоих рисунках кто – орки? Еще кто-то?
– Ну, там много разных, – в голосе Кости слышалась снисходительность: мол, вы все равно не поймете.
– А мама с папой? Они не понимают?
– Не в этом дело. – У Кости были очень взрослые глаза. Как у настоящего эльфа. – Я ж ничего такого не делаю. Они ругаются со мной, чтобы…
– Чтобы не ругаться между собой?
– Нет. Чтобы было чем заняться после работы.
– Ты не преувеличиваешь?
– Нет, вы же не знаете…
– А мне следует знать?
– Да нет, зачем вам? Я же сказал, ничего особенного.
– Хорошо, давай тогда поговорим об эльфах. Кстати, как ты относишься к драконам? Ими когда-то увлекалась моя старшая дочь, поэтому я про них более в курсе…
– Подростки – изумительные существа, – сказала я родителям Кости. – Почти инопланетяне. Они посланы в наш мир и живут в нем недолго, на полутонах яви и сновидений, как электроны на нестабильных орбитах. В их глазах всегда горит отблеск и звучит отзвук того пласта реальности, в котором живут художники. Ведь художники тоже зависают между миром идей Платона и реальностью котировки валют и картошки с огурцами. Как и художники, подростки – посредники. Этим надо пользоваться, пока возможно. Костя явно послан вам, чтобы вы могли как-то решить свои проблемы, подготовить свой семейный мир к новому этапу существования. Ведь скорее рано, чем поздно, подростки взрослеют, сваливаются на стабильную орбиту и становятся такими обыкновенными, что трудно поверить – это было: звучал тот звук, играли те краски, передвигалось в вашем пространстве это существо со своей странно-тревожной, раздражающей, инопланетно-насекомой грацией… И уже ничего нельзя вернуть…
– Это очень странно… то, что вы говорите, – сказали родители Кости, отводя глаза. – Мы не понимаем. Мы пришли, чтобы вы нам со школой помогли, экзамены… уроки… Поработать с ним… есть же психотерапия. Мы его спросили, о чем вы с ним беседовали, он сказал: о драконах. Мы, наверное, обратимся к другому психологу…
– Разумеется, – сказала я. – Только прошу, помните то, что я вам сейчас сказала.
Мать непримиримо поджала губы, а отец неохотно кивнул.
– Доктор, вы были правы! – седой мужчина с мешками под глазами тяжело опустился в кресло.
Я не вспомнила его. Он объяснял долго и путано.
– Так в чем же я была права?
– Он, Константин, стал офисным работником. Как все. Стабильная орбита – я запомнил. Ходит такой прилизанный, говорит общепринятые вещи, много времени проводит в социальных сетях. И слышать не хочет об эльфах и драконах… – мужчина горько улыбнулся. – Мы с женой развелись в тот год, когда Костя поступил в институт. Мы не ссорились, нам просто нечего было сказать друг другу…
– Мне жаль, – я склонила голову. – Но вы пришли, чтобы…
– Год назад я сошелся с женщиной, живем вместе. У нее сын-подросток. Пятнадцать лет. Он странный, весь из каких-то углов. Я пытаюсь построить с ним отношения, у меня не все получается. Я пришел, чтобы поговорить об этом. Мне не хотелось бы упустить еще раз…
Глава 19
Дорогая мамочка…
Щупленькая, невысокая женщина аккуратно присела на краешек стула и положила на мой столик медицинскую карту. Карта легла тоже на край, я даже придержала ее рукой, чтобы не упала.
– Я хочу вас сразу предупредить, Ванечка у нас приемный, – негромко, с извиняющейся улыбкой сказала женщина. – Мы его год назад из детского дома взяли. Восемь лет ему было.
Я быстро пролистала карточку. Несколько обычных неврологических диагнозов, что-то про среднее ухо, небольшой сколиоз – вроде бы ничего страшного.
– И теперь ваша семья состоит из вас, Вани… – я выжидательно взглянула на посетительницу.
– И моя мама еще. Бабушка, получается, – еще одна извиняющаяся улыбка. – Вы спросите наверняка, поэтому я сразу скажу: мне 47 лет, маме – 75. Я никогда замужем не была. Мы, конечно, маленького хотели, но нам сказали – лучше не надо. Ванечка – чудесный мальчик, мы его полюбили от всей души, но…
Ой-ей-ей! – мысленно воскликнула я, прикидывая, какой клубок проблем мог возникнуть за год во взаимоотношениях слегка отстающего в развитии мальчика-детдомовца и двух немолодых женщин, привыкших к замкнутой друг на друге жизни.
– Но, понимаете, он много рисует… и я не знаю, что делать…
Уфф! Я облегченно выдохнула – это было много лучше того, что я успела предположить. Неужели она пришла ко мне только за тем, чтобы узнать, как лучше развивать художественные способности приемного Ванечки?! А почему бы и нет? Откуда ей (инженеру-технологу – я снова заглянула в карточку) знать, как и где учат рисованию восьмилетних детей…
– Вы принесли Ванины рисунки? – спросила я. – Я хотела бы взглянуть…
– Да, конечно, простите, сейчас. – Женщина покопалась в старой пузатой сумке и вынула тощую пластиковую папочку.
Я просмотрела рисунки. Яркие цвета, лохматое солнце, домики, дороги, уходящие вдаль, какие-то неопределенные улыбающиеся звери с толстыми лапами – не то собаки, не то медведи. И надписи на каждом рисунке – корявыми детскими буквами: «Дарагой мамочке от сына Вани с любовю».
– Очень трогательно, – признала я. – А что ж вы так мало рисунков принесли? Говорите, он много рисует…
– А они все одинаковые. – На этот раз ее улыбка показалась мне болезненной. – И к тому же он не хочет…
– Расскажите подробней. Что у вас там происходит с этими рисунками?
Я не сразу сумела разобраться в ее рассказе, потому что она перескакивала с одного на другое, явно стремясь выговориться и одновременно опасаясь сказать что-нибудь… не знаю даже какое слово употребить… вроде бы термин «политкорректность» для внутрисемейных дел не подходит? Сказать что-нибудь лишнее – наверное, так будет правильнее всего.
Ванечка учится в третьем классе коррекционной школы. Учителя им, в общем-то, довольны – мальчик к учебе малоспособный, но старательный и не агрессивный. Никакой радикальной необходимости в коррекционной школе, как я поняла, не было, но в районо маме и бабушке сказали, что там маленькие классы и «вам так будет легче на первых порах». Друзей у Вани в школе практически нет, хотя в школе он проводит много времени – до пяти-шести часов вечера, там же обедает, гуляет, готовит уроки. Год назад он рассказал одноклассникам, что прежде жил в детдоме, а теперь его мама и бабушка «нашли». С тех пор одноклассники (большинство из них старше Вани, так как сидели в одном классе по несколько лет) зовут его Подкидышем. Ванечка, к огорчению приемной мамы, отзывается на кличку.
Ваня может долго и внимательно заниматься одним делом – клеить, вырезать, рисовать, переписывать упражнение. Любит помогать по дому – мыть посуду, пылесосить, вытирать пыль. В математике и чтении он не преуспевает, а вот его рисунки хвалили еще в детдоме – они всегда были красочные и веселые. Рисовать Ваня любит, взявшись, никогда не бросает работу на полдороге, может целый день потратить на то, чтобы раскрасить разными карандашами весь лист. Маме и бабушке рисунки тоже понравились. «Ты подаришь мне этот рисунок на память?» – «Конечно, мамочка!», «Конечно, бабушка!»
Еще в детдоме Ваню научили подписывать рисунки. Это его очень вдохновило – дополнительная возможность выразить свои чувства. Ванечка и так очень ласковый мальчик. «Я тебя люблю! А ты меня?» – он говорит приблизительно по двадцать раз в день. И обнимается, и залезает на колени. Хотя уже ростом с приемную маму и чуть выше бабушки (что, впрочем, немудрено, моя посетительница – почти Дюймовочка).
Первый Ванин рисунок мама с бабушкой повесили на стенку. Второй тоже. И третий… Ваня рисовал едва ли не каждый день, сидя перед телевизором. По два рисунка, маме и бабушке, чтобы никого не обидеть. Когда женщины решили снять старые рисунки, чтобы освободить место для следующих, Ваня расплакался: «Я вам надоел, я знаю»… Ребенка с трудом успокоили. На следующий день рисунков было в два раза больше, Ваня постарался для любимой мамочки во время «продленки». Попробовали складывать рисунки в коробку. Ваня не плакал, вздыхал и отказывался от любимых творожков. Когда его вызвали на разговор, сказал: «Я знаю, это вы по доброте, а так они некрасивые, чего их вешать»… Новые рисунки тут же отправились на стенку, а женщины вечером на кухне сами всплакнули: «он ведь сиротинка, настрадался, ему внимания хочется»…
Спустя какое-то время ситуация стала безвыходной – стенки кончились. Женщина отправилась сначала к психологу в социальную службу, потом – позвонила по телефону доверия.
Первый психолог велел перетерпеть, так как у мальчика еще не кончился переходный период от детдома к семейной жизни. Второй сказал, что женщинами откровенно манипулируют, и призвал немедленно все рисунки убрать, пока парнишка окончательно не сел приемным родителям на шею.
– И что вы теперь думаете? Что чувствуете? – спросила я. «Политкорректность» явно не давала моей посетительнице не только разрешить ситуацию, но даже увидеть ее.
Женщина опустила глаза.
– Ванечка – чудесный мальчик…
– Бросьте! Мы не обсуждаем Ванечку. Мы обсуждаем, что делать. Как вам сейчас?
– У нас в квартире сейчас как в дурдоме, – с явным облегчением призналась она. – Эти одинаковые рисунки на стенах, и подписи. Я вхожу после работы, и меня сразу тошнит. А мама там целый день… Мы не справились, да?
– А почему бы вам не призвать к разрешению создавшейся ситуации самого Ваню? – не отвечая на ее вопрос, спросила я. – Почему вы сейчас не привели его с собой?
– Ой, да что вы! – воскликнула женщина. – Он же ребенок, он не очень здоров, он и так уже в жизни… это мы должны, раз взяли ответственность… Но получается, что… меня все предупреждали…
Она явно приготовилась заплакать.
– Вы теперь одна семья, – быстро сказала я. – Поэтому ответственность придется разделить. Вы – технарь. Основное свойство газов помните?
– Что? Газов? А… Летучесть? Нет…
– Жидкость принимает форму сосуда, а газ…
– Газ занимает весь предоставленный ему объем!
– Верно! Все дети (родные или приемные) – газообразны. От природы. Занимают весь предоставленный им объем. Весь! Много или мало, сколько предоставите, столько и займет. В норме это проверяется между вторым и третьим годом жизни.
Ване – девять. В детдоме он знал, а в семье – не знает. Вот – проверяет. Если не отвечать или поддаваться, все дети садятся на голову. Надо ему сказать, как тут все устроено. А вы… В общем, давайте приходите завтра с Ваней.
*
Ваня очень старается мне понравиться. Принес рисунок в подарок, держит на коленях. Интересно, написано ли там: «Дорогому психологу…»?
– Значит, так, – говорю я. – В человеческих семьях есть такой обычай: тот рисунок сына или дочери, который маме нравится, она вешает на стенку. Он там висит два дня. Потом его снимают и кладут в папку. Понятно?
– Понятно! – с готовностью кивает Ваня.
– Стены в квартире оклеивают обоями, а не детскими рисунками. Иногда вешают картины художников или портреты предков. Это понятно?
– Конечно! – торопится Ваня. – У нас как раз висит портрет дедушки Егора, в мундире, он на войне воевал.
– Именно! Дедушка Егор в мундире. Скажи, а тебе чего больше нравится – клеить или лепить?
– Вообще и то и другое, но клеить, наверное, больше, – подумав, сообщает Ваня.
*
Рисунки Вани не выдавали никаких его художественных талантов, а вот его необыкновенную усидчивость надо было обязательно использовать для поднятия самооценки. Тесты на интеллект показывали нижнюю границу нормы. Подумали и посоветовались, призвав бабушку (в прошлом – педагог). В результате мама Вани решилась на эксперимент: на следующий год перевела Ваню в обычную «дворовую» школу снова в третий класс и одновременно отдала в кружок авиамоделирования. Эксперимент оказался очень удачным – тихий Ваня сразу полюбился немолодой учительнице, стал получать четверки и даже пятерки, подружился с мальчиком и двумя девочками, а модели самолетов… Ну, они, как вы понимаете, стоят на полке. Места пока хватает, потому что на каждую у Вани уходит почти два месяца.
Глава 20
Женский вопрос в России
– Я мастером на заводе работаю. Говорить не привык – уж извините. – Мужчина, похожий на медведя средних размеров, понуро сгорбил плечи. Стул под ним опасно потрескивал.
Я улыбнулась:
– А мне казалось, что мастер – по должности должен говорить, объяснять…
Посетитель на мою улыбку не «повелся», отрицательно покачал головой:
– Так то ж какие разговоры – матюги одни… Не, зря я пришел. Не выговорить мне без матюгов такое…
Я немного расслабилась: до этого я предположила, что одинокий, явно раздавленный каким-то горем мужчина, пришел в детскую поликлинику после смерти жены, спрашивать о воспитании детей. Но вряд ли он не может говорить без матюгов о кончине супруги. Хотя всякое, конечно, бывает…
– Так что у вас случилось? Ваша семья – это вы…
– Двое детей у нас, сыну четырнадцать, а доче-то – пять лет всего! Не отдам ее!
Ага! – догадалась я. – Жена, стало быть, нашла кого-то поразговорчивей и решила открыть новую страницу в своей семейной истории. Дочку хочет забрать с собой, в новую семью, а муж и отец – против. Если развод и разъезд состоится, пятилетней девочке, наверное, все-таки лучше жить с матерью и ее новым избранником. Стало быть, надо договариваться о правилах совместного воспитания, так, чтобы мужчина, который явно любит дочь, не чувствовал себя ущемленным. Но почему он пришел один, ведь жена – тоже заинтересованное лицо? А может быть – там женский алкоголизм или наркомания?! – снова взволновалась я. – Тогда девочка, конечно, должна остаться с отцом… И почему речь не идет о сыне? С ним уже все решено?
– Расскажите подробней, – дипломатично попросила я. – Где сейчас мать детей? С ней все в порядке?
– С ума она сошла! – убежденно сказал мужчина. – Может быть, хоть вы с ней поговорите, убедите ее как-то. Не может такого быть!
Психиатрия явно отметалась – при всей своей медицинской наивности мужчина не обратился бы с этой проблемой в детскую поликлинику. Вероятно, сумасшествием отец считает новую любовь матери…
– Если вы не объясните мне, в чем дело, я не смогу поговорить об этом с вашей женой, – с максимально возможной вразумительностью произнесла я.
Мужчина сжал огромные кулаки и что-то (явно нецензурное) пробормотал себе под нос.
– Ваша жена решила уйти к другому мужчине? Уже ушла? Хочет забрать с собой дочь? – мне хотелось ему помочь.
– Если бы так! – мужчина вскочил и, споткнувшись об игрушечный грузовик, оставленный на ковре предыдущим посетителем-ребенком, едва не грохнулся навзничь. – Если бы так!
Я замерла, ничего уже не понимая. Его гневная сила полностью заполняла мой небольшой кабинет.
– К бабе она ушла! К бабе! Вы можете себе такое представить?! – заорал мой посетитель. – После того, как мы с ней пятнадцать лет прожили и в одной, извините, постели спали!!
– В том, что супруги спят в одной постели, нет ничего неприличного, – холодно сказала я. – Вам не нужно за это извиняться.
Мне нужно было время, чтобы сориентироваться. Признание мужчины застало меня врасплох. Это был вопрос, в котором я совершенно не разбиралась.
– Если на заводе узнают, мне – только стреляться, – мужчина снова сел и как будто успокоился. В этих материях (насчет стреляться) он явно чувствовал себя более компетентным. У него ведь и пистолет наверняка в ящике под бельем припрятан…
– Но-но-но! Никаких стреляться! – с испугом воскликнула я. – О сыне подумайте! Мать в лесбиянки подалась, да еще отец застрелится!
Я уже почти паниковала. Чем я могла ему помочь? Утешить тем, что на сегодняшний политкорректный момент такие вещи случаются ничуть не реже гетеросексуальных измен? Посоветовать объяснить это мужикам на заводе?
– Сын как узнал, так с ней и разговаривать отказывается, – вздохнул мужчина. – А сам-то переживает страшно – я же вижу…
– А придет она ко мне? – несколько раз моргнув, спросила я.
– Да! Да! – обрадовался мужчина. Ему явно показалось, что дело сдвинулось с мертвой точки. – Я ей скажу – для детей, она придет. А вы уж ей объясните там… Ерунда ведь все это, правда? Блажь какая-то из телевизора, да? – он с надеждой заглядывал мне в глаза. Я отводила взгляд.
Не знаю, что я ожидала увидеть, но Алена оказалась обыкновенной симпатичной средних лет теткой – воспитательницей детского сада. Она быстро и внятно объяснила мне ситуацию – с мужем жили неплохо, грех жаловаться: всю получку нес в дом, пил умеренно, с детьми помогал, дом за городом построили. Но ни ласкового слова от него не услышишь, ни цветочка не подарит, ни поговорить с ним об интересном, ни посплетничать, даже в кино в воскресенье вытянуть – взмокнешь вся и плюнешь. После рождения дочери Алена стала толстеть – почитала модные журналы, посмотрела телевизор и решила заняться собой. В фитнес-клубе появились новые знакомства – и вот, узнала вкус настоящей жизни, подлинного эмоционального сопереживания и восторга общности интересов.
– А раньше, в подругах вы всего этого не находили? – спросила я, так как в перечислении обретенных радостей интимный вопрос не звучал категорически.
– Да что подружки мои! – с великолепным презрением сказала Алена. – Дом, да мужики, да детки с их проблемами. Больше и поговорить не о чем…
– А о чем же разговаривает ваш новый круг? – спросила я.
Когда-то, во времена перестройки, я была знакома с питерскими феминистками. Они все время за что-то боролись и издавали симпатичный журнал «Все люди – сестры!»
– Про всякое… И про женский вопрос! – ожидаемо выпалила Алена.
Я действительно не знала, что делать. Алена, по всем признакам, была такой же лесбиянкой, как и я. То, что у психологов называется кризисом тридцатилетия, накрыло ее медным тазом. Ей закономерно захотелось как-то расширить свой мир, найти и освоить его новые грани. Хотелось развивать эмоциональность, тренировать интеллект какими-то задачами, выходящими за пределы рецептов приготовления пирогов и лечения детской простуды. Муж отказался ее сопровождать, и она отправилась в путешествие самостоятельно. И вот, отыскала – женский вопрос…
– Алена, – сказала я. – Когда я была много моложе вас теперешней, я работала в университете на кафедре эмбриологии, рядом с библиотекой Академии наук. Однажды в библиотеке случился ужасный пожар. Это была суббота, но у меня шел непрерывный опыт, и я в тот день дежурила на кафедре. Страшно, когда горят книги, – безвозвратно погибал бесценный опыт множества людей и эпох (компьютеров тогда еще не было). Огонь не могли остановить – сотрудники и пожарные выбрасывали мокрые и обгоревшие старинные фолианты из окон прямо во двор. Я стояла внизу и собирала преимущественно книги по естественной истории (XVIII, XIX век) из библиотеки Карла Бэра, основателя эмбриологии. Набирала, сколько могла, и тащила на кафедру. Там выкинула все препараты из термостатов (погубив свои и множество опытов своих коллег) и заставила все полки умирающими книгами – сушить. В те дни по всему Ленинграду самые разные люди стояли у столов и гладили утюгами страницы промокших фолиантов – только так можно было их спасти. На одну книгу уходило не меньше двух часов. Потом, когда все улеглось, мы возвращали высушенные книги в библиотеку. Так вот, среди прочих у меня оказалась книга с названием «Женский вопрос в России», 1893 года издания. Когда я взялась ее сушить, была поражена – страницы в ней были не разрезаны. Понимаете, Алена? В крупнейшей библиотеке Пе-тербурга-Ленинграда за сто лет не нашлось ни одного человека, которому захотелось бы ее прочитать…
