Текст книги "Я не помню"

Автор книги: Екатерина Ткачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

БЕЗ ДЕДА

Олька вернулась. Одна. И было ей всего двадцать пять. Четвертак. Ее снова потянуло на старую улицу. Так тянет только в свой отчий дом.

Надо же, треугольник еще не развалился. Новыми глазами чужестранца

Олька смотрела на свой прежний город. А он абсолютно не менялся.

Грудь изнутри жег мерзкий ментоловый холодок от дурного предчувствия.

– Заходи, – по-деловому рубанул Ларисин хахаль.

– Где дед? – с места в карьер спросила я.

– Умер полгода назад.

– Что?!

– Фронтовик, что ты хочешь.

“Значит, помер… Я опять одна”.

– Где похоронили, на старом?

– На старом, рядом с бабушкой прикопали.

Дед умер ночью. По-трудовому ушел: с вечера кастрюльку картошечки начистил, лег и заснул. А проснулся уже на том берегу, где не было ни Машки, ни Ларисы, ни Ольки.

Ветхозаветность квартирки потихоньку рушилась. Милая Олькиному духу ретроградность исчезала. Саня заменил окна стеклопакетами, и они перестали глядеть во двор добрыми проницательными глазами. А Лариса отдраила их, и теперь окна высокомерно отсвечивали от себя все взгляды.

На комоде фотография – Машка, тусклая девочка со слабой улыбкой и милой ямочкой на яблочной щеке, с букетом полевых гвоздик в руках.

Это – все, что было у Ольки своего. Она так и не смогла осилить чужое себе имя, громаду-Марину. Лучшее Олькино произведение, авторские права на которое она утратила по своей дурости.

Лариса было вышла из комнаты, но, увидев меня, юркнула обратно.

Взрослая баба, а ведет себя, как второклассница! Цыплячья душонка, спряталась за своего хахаля! Из комнаты донесся истошный младенческий крик.

“Вот оно что! Сынка себе прибомбили! Быстро же!”

– Слышь, Саня, как это вы так быстро себе сыночка сообразили? Как дед помер, так вы и за дело взялись? Никто не мешает, ночью не ворочается…

– Вали отсюда, шлюха! – Саня, глядя на меня своими чистыми серыми глазами, загорелой мускулистой рукой попытался спустить меня с лестницы. Как спускают штаны, чтобы помочиться.

Стоп. Такое со мной уже было. Как только я собираюсь пойти по кругу, меня с него сбрасывают. Это знак. Они тоже вышвырнули меня из своей жизни!

Этот Саша – не спасется, точно вам говорю. Лузер он, раз гоношится ради денег. Самый обычный мужик, самый простой; природе удался лишь красивый фасад, на всем остальном она отдохнула. Лариса, овца, могла бы себе и поинтересней найти. Дед был не такой, он тонкий человек.

Неблагодарные твари! Еще спасибо должны мне сказать! Это же моя

Машка спасла Ларису от одиночества, сняла проклятие безбрачия и бесплодия. Это она притянула к ней и хахаля-Сашу, и сына.

– Пошел на х…! – крикнула я Сане в захлопнувшуюся дверь. Эхо разнесло по этажам мое послание, как заразу в период эпидемии.

Это мой манифест. Это не грубость, нет, это принцип выживания.

Фраза, как удар ногой в дверь, – снимает многие вопросы и объяснения.

Ой, как плохо без деда будет! Ладно я, проживу, а Машка? Она ведь такая же, из прошлого времени, я знаю. Ларисе что, она под Сашу подстроится, поддастся, а моя девочка с ними горя хлебнет.

Я поплелась в свою общагу. Комната заброшена. Живило сбежал и отожрался на помойке. Надо бы найти его, отмыть, вернуть. Зину соседи с милицией поперли из комнаты. Они давно пытались это сделать. Страшно им, видите ли, с таким уродом в одной квартире проживать. Встанешь, говорят бабы, ночью в туалет в одной ночной сорочке, а тут мужик в тулупе по углам шарахается. Так со страху и не донесешь, до туалета-то.

Ну ничего, Зине не привыкать осваивать новые пространства. “Ж” упало, “З” пропало, кто остался на трубе?

Сходила я на дедову могилку. Все, дед, отбыл ты вахту. Теперь можешь отдыхать. Будь спокоен, за Машкой буду приглядывать.

На соседнем ряду возле чьей-то могилки сидела женщина с изношенным, несчастным лицом. Наверное, жила она неправильно, гребла против своего течения, ибо на наших лицах лежит отпечаток всех наших действий. Обхватив руками колени, она раскачивалась и повторяла:

– Место мое теперь здесь. Здесь жить стану.

– Нельзя, тетенька, так всерьез воспринимать реальность, – попыталась утешить ее Олька.

Тетка только посмотрела на нее мутными змеиными глазами и снова запела.

“Да, вот к чему ведет избыток серьезности”, – подумала Олька и пошла с кладбища. Место ее было не здесь.

“Надо где-то добыть шляпу, – размышляла она дорогой. – В ней я буду не я – другая. Теперь мысли из головы перестанут выветриваться.

Домой приду, шляпу сниму, мысли разложу на подоконнике. Нужные – возьму себе, негодные выкину в окно. Глядишь, потом в этой шляпе поселится добрый гном”. Олька так и не излечилась от детского восприятия мира. Быть женщиной она не хотела; матерью – не получилось. Она была baby, это ее бремя и благодать. Тяжело быть baby, когда ты насквозь одна.

Олька еще не знала, какую роль она в состоянии взвалить на свои плечи. Когда взвалишь, становится легче – потоки ее энергетики сами понесут тебя по жизни. Она не нашла языка, чтобы говорить с этим временем.

Олька поняла, что должна сама рассекретиться навстречу миру. “Может, тогда по мне скользнет предчувствие моей жизни? И тогда я, наконец, вспомню?”

Когда долго не бываешь в городе, теряешь его ритм. Интуиция не работает: опаздываешь на все автобусы, на все светофоры. Надо снова с ним сживаться. Этот город впускает в себя, как в магический круг,

– намертво. Нужно только настроиться на его волну, окунуться в его пену, попасть с ним в резонанс. Нужно покататься по городу на дребезжащем трамвае. Езда в нем – все равно что медитация. Пройтись по улочкам. Они заряжают странной энергией, сочащейся сквозь булыжную мостовую прямо из древности. О старинные дома взгляд удивленно спотыкается, как об буквы незнакомого языка, как об иероглиф.

“Стучи в себя, как в дверь, и откроется”.

Я зашла в сэконд. Там, кроме одежды, на стене почему-то висели тряпичные куклы.

Чьи-то родители прикупят своим деткам сэкондхендовское детство.

Ерунда какая-то. У детства, как у той рыбы, не должно быть второй свежести; первая, она же и последняя.

Они думают, что мы здесь уже ничего не можем, даже саморучно смастерить детство! Я подошла к куклам, будто бы разглядывая этих чучел. Потом резко схватила одну уродину за вялую, будто бы рыбью, ногу, дернула со стены и выскочила из этого загона. Понеслась по улице, а потом одумалась и остановилась. Чего мне бояться? Пусть они от меня бегут!

Ноги сами привели к Василию Петровичу. А к кому же еще?

– Здрасте, Василь Петрович! – села Олька на стул и шмякнула на стол перед отцом-директором ватную куклу. – Оформляйте меня в детдом кем хотите! Хоть воспиталкой, хоть библиотекаршей, хоть уборщицей! Все!

Василий Петрович молча смотрел на нее. Глаза его чуть улыбались, чуть теплели, чуть темнели. Не так ли глядит Бог, принимающий у себя очередного грешника? Да откуда мне знать, как смотрит Бог?

Лёнчик тоже вернулся. Его видели на улице в костюме и при галстуке.

Важный, наглый, уверенный. В путешествии он стер, наконец, то хорошее, что мешало ему зажить по-настоящему.

Честно говоря, я не хочу, чтобы они снова встретились.

г. Калининград