Текст книги "Хронофаги (СИ)"

Автор книги: Екатерина Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Вета хотела сказать, что он не прав, что любви отца действительно не хватало, и что Сергей Павлович был ошибкой, и Бертран не такой, нет-нет, совсем не такой, как вдруг боковым зрением отметила слева жуткую гигантскую тень.

Обернулись они разом. Зыбкие контуры Чёрного Автобуса неприятно подрагивали, напоминая бока голодного хищника. Дверь с шипением отъехала, приглашая внутрь, и Вета отчётливо поняла, как сильно ей туда не хочется: обратного пути не будет.

– У нас нет выбора, – рука Бертрана тяжело опустилась на плечо. – Идём.

Кардинал шагнул во мглу проёма, и девушка поспешила следом: от страха почудилось, будто мужчину навеки поглотила тьма. В утробе монстра царил густой фиолетовый полумрак, по окнам ползли липкие свинцовые потёки. Иветта торопливо села рядом с Бертраном – кожаное сиденье податливо прогнулось. Дверь хлопнула, Автобус затрясся, словно в агонии и, низко взревев, куда-то рванул.

Девушка с ужасом обернулась по сторонам: адская машина была полна пассажиров, отдалённо напоминающих детей: маленькие, бледные, с чёрными губами и мёртвым, безразличным взглядом. Все они сидели неподвижно и апатично смотрели в одну точку, покачиваясь лишь на редких ухабах.

И вдруг ей почудилось, будто кресло под ней шевельнулось. Вне себя от ужаса, Иветта перевела взгляд на тёплое кожаное покрытие и слегка коснулась его кончиками пальцев.

"Оно дышит! Господибоже, оно, мать его, дышит!"

Ей стало дурно, и, если бы не шампанское, из горла вырвался бы истеричный вопль. Сейчас же сил хватило лишь прошептать:

– Бертран… Автобус… он живой…

– Сиди, – процедил кардинал, положив широкую ладонь ей на колено.

– Куда… куда мы едем? – еле выдавила девушка.

– На тот свет.

Глава 16
По ту сторону. Так держать, Бертран, так держать

Постигай порядок…

Постигай порядок -

Кто Святой отец…

Кто ни разу не жилец…

Кто разорвал кольцо…

Кто упал под колесо…

В аккурат всё сбудется…

Всё позабудется…

Всё образуется…

Вода играет…

Воск плывёт,

Дитя умирает,

Старичок поёт:

Сядь на лесенку,

Послушай песенку,

Сухого колодца,

Виноватого уродца…

Ниже кладбища…

Выше солнышка…

Ниже кладбища…

Выше солнышка

прыг – под землю!!

Скок – на облако!!

Прыг – под землю!!

Скок – на облако!!

Е. Летов, «Прыг-скок»

Чем дальше, чем больше в Автобусе пахло страхом и безнадёгой. Бертран вспомнил, как когда-то Он приезжал и за ним. Только тогда это был Чёрный Экипаж: гармошка крыши натянута на коляску, и там, внутри, настолько темно, что по спине пробежал нехороший холодок. Четвёрка вороных стояла смирно и не дышала, не цокала по мостовой, не всхрапывала и не мела бока хвостами. А на кСзлах никого не было.

Дверца призывно открылась, и прямо к деревянным башмакам мальчика, на камни брусчатки, разложились ступеньки лестницы. От страха он выронил яблоко, только что украденное с лотка, и убежал, грохоча подошвами по мостовой.

"Но, видно, от Судьбы не уйдёшь…"

Бертран смотрел на полупрозрачные детские лица и вспоминал себя в этом возрасте. Тогда он страстно мечтал узнать, какими были его родители. Мать представлялась красивой, улыбчивой и золотоволосой, отец – умным и решительным, с сильными руками и добрым советом. Сколько носов пришлось разбить приютским мальчишкам, доказывая кулаками, что его мать не портовая шлюха, а отец – не спившийся сутенёр. Он помнил их всех: Кривого Анри, Гнилого Пьера, Матье Прыща. Они любили подкрасться сзади, набросить на шею пояс и душить, а пока ты отчаянно пытался высвободиться, радостно пинали тощие бока. Помнил жестокосердую Мари в бородавках, надзирательницу, что обожала запирать детей в кладовке. Сколько ночей пришлось простоять в той тёмной и узкой, как гроб, темнице, наедине с крысами…

Единственным, кто подходил под выдуманное описание отца, был Макджи. Как впоследствии узнал Бертран, в кардиналы избирали лишь за высокие заслуги в духовном служении и только по достижении тридцати лет: Али спас от наркомании несколько сотен семей, Михал вывел из подземелья общину, обманутую лжепроповедником, Чан раздавал деревенским беднякам вещи. До Посвящения будущие братья мерили недоверчивыми взглядами в обеденной зале, старательно обходили его стол, подсмеивались на тяжёлых тренировках, ставили запрещённые блоки и подножки, – никто не понимал, как такой молодой и глупый дьякон может встать вровень с ними, великими Хранителями, прожившими не одну сотню лет. Больше других усердствовал Марк. Он нападал смело, с улыбкой, совсем как Кривой Анри, зная, что новичок не сумеет уйти от сложных приёмов. Но хуже всего ранили его шутки: он потешался над седой шевелюрой, над крошкой Жаннеттой, над неуклюжей манерой боя. Лишь Сатурн знает, как сильно хотелось разбить его круглые очки.

Один Макджи верил в него с самого начала: ему не раз приходилось вступаться и разнимать их с Марком, канадец упорно не замечал шёпотков за спиной, до седьмого пота повторял с Бертраном сложные упражнения и приёмы, учил абстрагироваться от условностей человеческого мозга и медитировать, вслушиваясь в звуки Вселенной. Мало того, белобрысый канадец радовался каждому успеху ученика, улыбался, клал ему на плечо сухую ладонь и повторял:

– Так держать, Бертран, так держать.

И, Великий Змей, как не хватало сейчас этой поддержки, этого дружеского прикосновения! Он знал бы, что делать, скажи "отчим" ему хоть полслова.

Бертран вдруг задумался.

"А для чего, собственно, я жил все эти годы? Что делал?"

Вспомнились отжимания на кулаках перед сном, долгие мантры на холодных ступенях Чертогов, мозголомные апокрифы Юнга, Канта и Ницше. И молитвы, тяжёлые и горькие, он молил Жаннет о прощении каждый вечер, не в силах простить себя. Он хотел… хотел доказать, не им, не кардиналам, не себе, а Макджи, что тоже достоин сана хранителя. Всё ради Макджи, ради его улыбки и "Так держать, Бертран, так держать".

Несмотря на нехватку фактов исчезновения второй группы, Бертран твёрдо понимал: наставник мёртв. Сколько носов не разбей, не оживёт. И боль потери становилась всё горше с каждым днём, требуя жестокого отмщения обидчику. Ведь, таких, как Макджи, больше нет.

"Я выясню, как он погиб, во что бы то ни стало. А когда выясню, убью того ублюдка. Если тот вор замешан в этом, он пожалеет, что появился на свет…

А потом… Что потом? Как жить с этой дырой внутри?"

Бертран скосил взгляд на сжатую, как пружина, девушку: в чайно-карих глазах волны страха, неуверенности, чёрные губы сдавлены в полоску. Но даже испуг не способен изуродовать эти изящные черты, эту линию точёного подбородка, к которой так и хочется прикоснуться…

Кардинал с трудом сдержал себя. С той ночи прошло лишь несколько часов, но, ему казалось, недель или месяцев. Если всё пройдёт гладко, не придётся задействовать флейту Кришны и калечить чувства Иветты. Хотя, было бы лучше, если бы она сама выбросила его из головы… Получится ли забыть её там, в Чертогах? Или ничто не помешает хладнокровно отбирать и готовить новых кардиналов, собирать каждый год время в склянку, чтобы снова и снова защитить эту проклятую вселенную?..

Автобус покачнулся и замер, дверь с шипением распахнулась, открывая сизо-тусклый просвет. Дети начали вставать и выходить.

– Слушай внимательно, – обернулся к девушке Бертран. – Мы найдём её. Мне придётся замаскироваться. Ты должна вернуть ее, во что бы то ни стало.

– Как?

– Соври. Наобещай игрушек, конфет, сказок на ночь… Что там детям обещают… Лишь бы она вернулась, собрала время и заделала дыры.

– Бертран… Я не смогу. Детям нельзя врать. Она же всё поймет.

– Твоя задача – сделать так, чтобы она приняла всё за чистую монету.

– У меня нет денег на ребёнка… Да и отец…

– Иветта, – оборвал он, – ты жить хочешь? Есть, пить, сказки свои писать?

– Да…

– Ну, так идём.

Когда Автобус уехал, пришлось долго оглядываться в густой серой, как студень, мгле. Мир мёртвых напоминал картину душевнобольного сюрреалиста: безликие бетонные заборы, лестницы, уходящие в дымчатую пелену, и двери. Сотни, тысячи самых разных дверей – деревянных, металлических, стеклянных, пластиковых, с ручками и без, с массивными амбарными замками, с железными засовами, с ключами, торчащими из скважин. Одни плыли в воздухе, другие зарывались в сухую безжизненную землю. Сквозь рваные клочья туч по небу змеёй бежала гигантская строка: "ТЫ НИКОМУ НЕ НУЖЕН… НИКТО ТЕБЯ НЕ ЛЮБИТ…".

Вета наступила на что-то хрустнувшее и подняла ногу, чтобы убрать с подошвы мусор. Им оказалась треснувшая пустышка с голубой пластмассовой каймой и жвачкой на краешке.

Бертран провёл по лицу, наскоро что-то прошептал и всем телом ударился оземь. Девушка ахнула, не веря глазам: с пыли, отряхиваясь и ворча, поднялся огромный чёрный доберман с массивным египетским крестом на мощной шее. Серые глаза глядели также строго, за ушами короткая шерсть серебрилась. Бертран чихнул и вывалил мокрый розовый язык.

В голове пронеслось:

"Ты будешь мёртвая принцесса, а я твой верный пёс".

– Зачем? – только и смогла спросить она.

– Мне нельзя бывать здесь, – ответил он с примесью сухого лая. – Но защитить тебя я должен. Идём, она не успела уйти далеко.

Среди полурассыпавшихся опустелых дворов то там, то здесь попадались пустые коляски, вымазанные в грязи колыбельки со старыми погремушками. Посреди разбитого тротуара сама собой крутилась карусель, одиноко свистя несмазанной осью. Вете на секунду показалось, что она видит на облупившихся сиденьях детей, что грустно мелькают бледными отрешёнными лицами.

Дальше с обеих сторон потянулись нескончаемые ряды гаражей – низких бетонных коробок, запертых ржавыми дверьми. В проходах часто пестрели брошенные игрушки: медвежонок с оторванной лапой, перевёрнутый грузовичок, лопнувший мячик. Казалось, за спиной пройденные "коридоры" стремительно меркнут, но оборачиваться не хотелось. Девушка остановилась: на фонарном столбе среди истёртых объявлений желтел обрывок газеты с неразборчивой фотографией.

– "Пропал мальчик, Ваня Узелков, 8 лет. Волосы чёрные, глаза голубые. Был одет…"

– Идём, – глухо пролаял Бертран, – чем дольше она здесь, тем сложнее будет до неё достучаться.

– Почему? Что с ней случится?

– Попав сюда, дети гаснут. Развоплощаются. Это место высасывает их души.

Вета сглотнула и зашагала быстрее. Пейзаж сменился развороченными дворами с кусками лестничных маршей, изогнутыми змеями металлических перил. Рядом с гнилыми скамейками, изрисованными жуткими рожами, из урны торчали детские ботинки разных размеров. Возле маленьких разбитых очков белел носовой платок со следами свежей крови. Где-то мерно скрипели пустые качели, и скрип этот неприятно царапал нервы.

Откуда-то послышался сдавленный детский плач и тут же умолк. Когда они поравнялись с глухим деревянным забором слева, воздух наполнил гнетущий шелест, словно тысячи сумасшедших принялись неистово бредить. Вета стиснула зубы от желания закрыть уши ладонями.

Сначала шёпот крался по доскам, словно призрачная тень, но чем дальше они шли, тем разборчивее становились слова:

– Ты любименький, сыночек, родненький,

И понесут-то тебя, добрый молодец,

И по широкой-то, все гладкой улочке…

И опять:

– Да попрошу я, сиротинушка,

Что тебя, мила доченька,

Да погости, мила доченька,

Да во своем теплом гнездышке.

Теперя не неделюшку тебе неделывать

И не денечек тебе деневать…

Голоса плакали. Рыдали на все лады. Выли.

– Что это, Бертран? – прошептала Иветта. – Что это такое?

– Матери, – тихо ответил тот, слегка наклонив собачью голову. – Плачут по покойным детям. Отказались, а потом плачут.

Девушка похолодела от ужаса. Голоса были пусты и мертвы от безвозвратной потери, но такая непередаваемая горечь слышалась в них, что никакое шампанское не могло помочь.

– И прогляни-ка ты очам ясныим,

Так уж скажи-ка словечко ласково…

"Жуть-то какая… Они ошиблись и платили всю жизнь… А может, больше…"

– Из-за моря, из-за леса возвращаются,

Ждут да и дождутся,

А тебя, мой милый дитятко, не воротишь.

И не встречу я тебя на ясной тропиночке,

И никто мое горюшко не снимет

С несчастной моей головушки…

– Бертран… – она склонилась над доберманом, – и ничего нельзя вернуть?..

– Человек делает выбор один раз… – глухо пробормотал пёс и угрюмо замолчал, будто ему дали под дых.

Безликая пелена уплотнилась, рассыпав вокруг густые хлопья тумана. Запахло странно – молоком и слезами. Девушка задрала голову, небо злорадно известило: "…У ТЕБЯ НЕТ ДОМА…" и меланхолично укуталось в толстое одеяло мышиного цвета. Раздвигая руками белесую хмарь, она с трудом разглядела бурые очертания невысоких фигур и озадаченно застыла. Внезапный порыв чего-то тёмного сорвал плотную завесу и Вета отпрянула.

Дети, мёртвые брошенные дети, стояли молчаливыми рядами и равнодушно смотрели на пришельцев. Больше всего было младенцев. Пошатываясь на нетвёрдых ножках, они провожали жуткими немигающими взглядами, словно ожидая чего-то.

"Видимо, в таком возрасте больше бросают", – подумала девушка, ёжась.

Их было много, так много, что и не сосчитать. Бледные, черногубые. Чёрные кудри, бритые затылки, пыльные банты, лбы в ссадинах, и глаза, пустые, как у кукол, холодные, немые. Иветта вдруг заметила, что одни много бледнее других, словно выцвели и потеряли объём. Дети механически расступались, давая дорогу, Бертран трусил рядом, но ощущение того, что всё это – одно большое кладбище, никак не отступало.

"Где же ты? Где ты, Римма?"

Кружевные воротнички, заколки, зимние шапки… Костюмчики, жуткие лохмотья, яркие комбинезоны… Грязные щёки, сопли под носом, синяки, царапины…

Светлая чёлка промелькнула среди круглых лохматых макушек ярким лучом надежды. Пижама розовела свежим флоксом внутри клумбы увядших навеки цветов жизни. Вета даже удивилась собственной радости.

– Римма! Римма, стой! Я здесь, здесь!

Расталкивая безвольные, словно манекены, тела она пробралась к дочери, но та уже мало отличалась от остальных. Пустые глаза, апатичный взгляд, едва бьющаяся жилка на шее.

– Ри… Римма! Очнись! Скажи что-нибудь!

Девочка болталась в руках, как тряпичная кукла, не узнавая никого вокруг. Вета безуспешно тёрла ей щёки, что-то кричала, но дикое отчаяние подступало к горлу с каждой секундой. В конце концов, девушка опустилась на холодную землю и принялась раскачиваться, баюкая дочь.

– Давай… Скажи хоть что-нибудь. Я же здесь, с тобой. Я пришла, чтобы тебя забрать… Вернись ко мне. Будем подругами. Хочешь в кино вместе? Сказку на ночь и чай с малиновым вареньем? Или по магазинам… На выставку японских гравюр…

Вета закрыла глаза, не в силах видеть эту безликую толпу. Губы всё ещё что-то шептали, касаясь тёплой мочки уха Риммы, словно невидимые голоса матерей. И вдруг сквозь тяжёлое дыхание Бертрана послышалось хриплое:

– Враньё…

Боясь спугнуть чудо, девушка отняла от груди ребёнка и заглянула в грустные глаза цвета свежезаваренного чая. И тут же опустила голову.

– Враньё… Прости… Я бы и правда хотела иметь такую дочь, как ты. Когда-нибудь. Нянчить, заботиться… А сейчас даже о себе позаботиться не способна. Не знаю, зачем живу, чего хочу…

– Знаешь. Просто боишься. Что не получится, что они все умерли. А они живут. И всегда жили с тобой рядом. И эльф, и Гуро, и Идана.

– Откуда… Почему ты так думаешь?

– Я знаю. Ты просто струсила, как твой отец, ты ему поверила. А бояться нельзя. Страх заставляет стать хронофагом и пожирать своё время. Скажи, сколько бы историй ты написала, если бы могла?

Вета поняла, что тяжело дышит, не в силах оторвать глаз от Риммы. Слёзы подступали удушливой волной, горькой, как лекарство. Такое нужное лекарство…

Дочь вдруг порывисто обняла и зашептала скороговоркой, обжигая ухо:

– Ты, правда, хочешь, чтобы я вернулась?

– Да…

– Тогда слушай быстро и запоминай. Кардинал тебя использует, чтобы вытащить меня отсюда. Он хочет вернуть память Сатурну. Для этого ему придётся убить меня, а умирать я не хочу.

"Время лучше убивать, чем терять!" – прокричал сумасшедший бог в голове Иветты.

Вверху резко стемнело, словно чья-то тень закрыла невидимое блеклое светило.

– Вета, быстрее… – предупредил Бертран.

– Есть способ обмануть его, – продолжала Римма. – У тебя будет год, больше нельзя. Я буду с тобой, ничего не бойся… Ты меня и не заметишь. Скажи ему: грехи сына превзойдут грехи отца. И лишь совершивший грех да искупит его…

Вета почувствовала, как ухо щекочет, словно пером, повеяло тёплым, как нагретая подушка, дыханием. Руки свесились, удерживая в объятьях пустую пижаму. Девочка исчезла. Нет… она здесь, близко и в то же время недосягаемо. Внутри. Под сердцем. В голове вдруг чётко вырисовалась картинка, как голая замёрзшая девочка ранним утром бредёт по спящему осеннему городу: вся скрюченная, дрожащая. Фонари ещё не погасли, но все окна темны и равнодушны, разве два-три желтеют уютом кухонь. Ледяной порыв ветра приносит с пруда жестокий холод и, о, счастье! – простыню с чьего-то балкона. Девочка улыбается первой в жизни удаче, пытается закутаться в полотно с головой, но босые ноги жжёт стылый бетон. И она бредёт дальше, туда, где ждёт мать, которая обнимет и обогреет. Ведь не может же быть иначе, правда?..

– Вета!! Ты что наделала!

Бертран рычал, оскалившись, с клыков капала слюна. Дети пропали, небо налилось свинцом, в воздухе завывали несколько вихрей.

– Все теперь умрут, понимаешь?!

– Ты хотел убить её! – разозлилась девушка.

– По-твоему, может жизнь одного человека стоить жизни целого мира?

– А, по-твоему, нет?

Ветер взвыл громче, перекрывая голоса. Вета прикрыла глаза ладонью от пляшущей пыли. На горизонте жабой вздувалась синяя пугающая туча, она росла с каждым мгновением, грозя в скором времени подобраться к ним.

– Беги! – пролаял Бертран. – Нас заметили!

Он зажмурился, помотал мордой и упал в клубящуюся пыль. Догонял Иветту уже злой, как чёрт, кардинал, не успевающий отплёвываться от пыли и песка. Он схватил её за руку и начал лавировать между заборами.

Всё слилось в кромешную желтоватую пелену, предметы угадывались по очертаниям. Ветер швырял в лицо скомканные обрывки газет, мокрые тряпичные игрушки, мелкие камни. Девушка налетала на что-то, запиналась, падала, Бертран выдёргивал её за шкирку и волок вперёд.

– От кого мы бежим?! – прокричала она.

– Куст?ды! Стражи царства мёртвых! Отсюда не возвращаются!

Они бежали, что было сил, сопротивляясь неистовой силе ветра, но когда тьма накрыла целиком, стало ясно, что погони не избежать. Туча опустилась резко и хищно. Ветер стих так же внезапно, Вету и Бертрана качнуло по инерции, они навзничь рухнули в пыль. А когда поднялись, фиолетовые призрачные фигуры стояли кругом, за которым бушевал дикий ураган. Их голоса шелестели песком в стеклянной колбе часов, но так, что было слышно каждое слово.

– Живые… Живые…

– Смерть живым…

– Они наши… наши…

Костлявые пальцы потянулись вниз, к лицам, шеям, и девушка вдруг поняла, почему у детей такие бледные лица, чёрные губы и ногти.

"Они трогают каждого… А потом дети гаснут…"

– Идите к демонам!.. – устало рявкнул Бертран, неуклюже отмахнувшись. – Princeps gloriosissime… coelestis militiae, Sancta Michael Archangele, defende nos in proelio…

Призраки возбуждённо зашептались, суетливо задёргались. Кто-то потирал руки, кто-то издевательски смеялся:

– Твоя вера бессильна здесь, святоша… Мы уже были здесь… когда тот, кого зовёшь ты, ещё не родился…

– Вы ничего не можете… – выдавил Бертран и закашлялся, выплёвывая остатки пыли. – На нас кресты…

– Смертный… если ты думаешь, что каждый болван может повесить железную цацку… и заявляться сюда, когда ему вздумается… тогда ты уже мёртв…

И кардинала скрыла густая тёмная туча. Когда ледяные полупрозрачные пальцы сомкнулись на горле, Вета сумела перекричать бурю. Она рванулась из душной фиолетовой пелены, крест на груди подпрыгнул и тускло блеснул, поймав невидимый луч. Дикий свистящий вой метнулся вверх, разорвав ряды смерчей, лиловый туман отдёрнулся, словно от боли, и заскрежетал:

– Аааанкх!

– Ансаааата!

– Убирааааайтесь!

– Сгиииииньте!

– Прооочь! Вместе со своей сквееееерной!

Кто-то из кустодов, злобно визжа, ещё пытался дотянуться, но их пальцы таяли, руки рассыпались, как недавние надежды. Бертран хрипло хохотал, запрокинув голову.

– Что, ублюдки, слабо тягаться с вечной жизнью?

Вой вырос, усилился и перешёл в ультразвук. Казалось, ещё чуть-чуть и барабанные перепонки лопнут от избытка высоких частот. Исчерна-лиловая туча надулась гигантским спрутом с немыслимым количеством щупалец и принялась туго закручиваться вокруг людей. Взлетевший кардинал едва успел подхватить девушку в воздухе – ветер набрал такую скорость, что дышать становилось невозможно. Захлёбываясь, Вета обхватила мужчину за шею и уткнулась в грубую ткань его плаща. Банданы содрало, ветер рвал и смешивал седые и белокурые пряди воедино.

Пару бешено завертело, словно бельё в стиральной машине, пришлось вцепиться друг в друга намертво, так, что заныли рёбра. Ураган выл и стонал, поднимая их всё выше и выше, под самые облака, что оседали на одежде мокрыми хлопьями.

В конце концов, буря немного стихла, милостиво швырнув людей на твёрдую почву. Охнув, Бертран разомкнул объятья, сел и поднял голову. В лицо с аспидно-чёрного неба ударили тугие холодные струи. Их вынесло на пологий склон Лисьей горы, что царственно высилась над Демидовском, увенчанная белой сторожевой башенкой позапрошлого века. Внизу, за прудом, раскинулся центр города с громадой колеса обозрения и графитовыми стержнями высоток, справа мрачная Матвеевка, вся испещрённая жерлами печей комбината, полутёмная, с дымом, стелящимся вдоль района. Свет в окнах и фары машин блестели россыпью жёлто-красных экзотических светлячков. Они гасли прямо на глазах: два, пять, десять. Серебристо-синяя молния змеёй разрезала индиговый горизонт, осветив маковки сразу двух церквей, в отдалении глуховато треснул гром. Гроза уходила. Бертран тряхнул гривой, смахивая потёки воды. В другой ситуации он оценил бы грандиозность пейзажа.

Вета дрожала, поджав ноги на мокрой траве. Голова раскалывалась, будто кто-то раздробил топором затылок. Шампанское выветрилось, оставив тошноту и слабость, поэтому холод лишь радовал. Девушка подставила лицо дождю и вытерла остатки косметики полой плаща.

Кардинал грянул, перекрикивая гром:

– Ты хоть представляешь, что натворила?

– Зато, я поняла, что такое время, – огрызнулась Вета.

– И что же?

– Это жизнь. Твоя, моя, чья-то ещё. Жизнь.

Бертран замолчал, меряя слепым взглядом ночной город. Сквозь ровный шум ливня на набережной слышались отчаянные вопли, гудки машин и звон стекла.

Вдруг кардинал вытянул вперёд руку с кольцом и в мутном воздухе расцвела зеленоватая голограмма с лицом Мартина.

– Приём. Бертран, приём. Приём.

– Приём, Мартин.

– Как всё прошло?

– Дерьмово… Мы пустые. Что у вас?

– Парень у нас. Марк хотел убить его…

– Марк? Он жив?! Что насчёт остальных?

– Не знаю. Он сбежал. Он что-то скрывает. Мы на углу Ломоносова-Первомайской, кафе "Штольня". Надо спешить, Бертран, в городе иномирцы…

– Сейчас будем. Приём.

– Приём. Бертран, приём. Приём. Сдаётся мне, это не первое исчезновение Старика из Чертогов…

– Что…

Голограмма растаяла, связь прервалась. Молния в последний раз, словно нехотя, озарила границы Матвеевки и угасла. Ливень стихал, капли долбили реже и тише, обратившись в мелкую морось.

– Ччто это за Чертоги ттт… такие? – клацая зубами, спросила Иветта. – Почему их нельзя покидать?