Текст книги "Хронофаги (СИ)"

Автор книги: Екатерина Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава 17
Убить бога

Время – это мираж,

оно сокращается в минуты счастья

и растягивается в часы страданий.

Олдингтон Р.

Давным-давно, после просмотра «Супермена», Вета мечтала оказаться на месте журналистки Лоис Лэйн и мчаться в облаках на пару с героем, за плечами которого красиво развевался бы синий плащ. Теперь был и плащ, и герой, и небо, однако, от желаемой радости не осталось и следа.

"Он использует тебя…" – горели огнём в голове слова Риммы. Они жгли калёным железом, вновь и вновь вспыхивая перед внутренним взором.

Разрывая клочья влажных туч, они летели над Демидовском, окутанным тьмой и страхом. В этот поздний час город не спал. Пламя жадно лизало деревянный музей местного писателя, от бутиков слышался звон бьющихся витрин, на площади перед кинотеатром грохотал стихийный митинг с факелами, но всё перекрывал истошный вой сирен нескольких милицейских "девяток", обливающих проспекты мертвенно-синим светом. На улицах творилось что-то страшное: подростки тащили за волосы в машину вопящую женщину, у "Маркиза" гремела перестрелка, у колонн театра толпа плотным кольцом окружила двух дерущихся, брызги крови возбуждали их, сводили с ума. Мимо промчалась белобокая "Скорая", где-то визжала пожарная сирена. Люди кричали, грабили, куда-то бежали, падали, вставали и снова бежали. Вета сощурилась, вглядываясь в нечто огромное белесое и колышущееся в переулке: блестящие жвала и скорпионий хвост, сегменты, сквозь которые просвечивали полупереваренные люди. Оно ползло, давя машины и сшибая фонари, перекусывая провода, что слабо искрились.

Стало дурно. Девушка сглотнула и закрыла глаза.

"Всё из-за меня. Но разве я могла иначе?"

Рука мужчины больно давила на рёбра, надёжно прижимая к телу. Тучи подло сеяли стылой моросью, но симбионт даже в полёте не давал продрогнуть ни ей, ни владельцу.

– Так что за Чертоги, Бертран?

Кардинал вздохнул:

– Ты что из греческих мифов помнишь?

– Ну… Эм… Зевс… Афина… Гарпии…

– Ясно… Короче, отцом Зевса был Хронос. Тот самый, что ушёл вместе с Мартином и Олегом. На заре времён Зевс осмелился свергнуть отца и занять его трон. Макджи рассказывал, поскандалили они тогда круто, много дров наломали… Так круто, что облик планеты необратимо изменили. Но Зевс был не самым плохим сыном. В конце концов, он велел титанам создать для отца Чертог Времени, чтобы Хронос мог править и не делить с ним Небеса. Но если Хронос уйдёт из Чертогов и заново займёт трон, миру, который ты знаешь, грозит разрушение. Мы навсегда выпадем из времени, оно остановится и уничтожит пространство.

– Но он же ходит по земле и ничего…

– Если бы он занял трон, нас бы уже… Постой… О, боги… Мартин сказал, что это не первое исчезновение… Боги…

– А кто сейчас на троне?

– Что?

– Кто сейчас занимает этот самый трон?

– Не помню… Никто, вроде бы.

– Никто? Как это "никто"?!

– Выходит, кому-то надо было, чтобы Старик сидел в Чертогах и не высовывался, – пробормотал Бертран, сощурившись. – Поначалу Зевсу, чтобы не делить власть, потом Митре, Яхве, Христу, Аллаху… А сейчас, когда трон опустел, Старик вырвался из плена… Но почему на землю, не к святому Престолу?

– Хочешь сказать, нас никто не любит и не бережёт? – гнула Вета, но кардинал не слушал:

– Он тоже внутри, как и мы. Само Время во Времени… Но Он же больше никогда не рвался к власти, мог гулять по земле хоть каждый день… Зачем Его заперли? Не понимаю…

– Бертран, так бога нет?!

– Зачем он тебе? – равнодушно пожал плечами мужчина и, не получив ответа, продолжил, – Христос ушёл совсем недавно. По его словам, он сделал всё, что мог, для этого мира. Ушёл в другой, творить добро и благо.

– Да как он мог!.. – задохнулась от возмущения девушка.

– А ты бы выдержала две тысячи лет подставлять левую щёку, когда тебя бьют по правой? Не суди, да не судима будешь. Помнишь? То-то. Аллах вообще плюнул в сердцах и хлопнул дверью, когда джихад, войну со злом в себе, люди объявили войной против неверных… Порой боги мало, чем отличаются от людей. И им надоедает стучаться в глухую стену…

В «Штольне» было темно – тусклый свет декоративной бленды на низком потолке неохотно расползался по неровному помещению, отделанному в стиле горного тоннеля. У стен, в которых зеленели куски фальшивого малахита и яшмы, теснились деревянные, грубо сколоченные, лавки. В центре темнело изогнутое деревянное тело сказочного полоза, извергающее из зубастой пасти воду в фонтан. Лишь стойка с зеркалами и батареей бутылок мешала полной атмосферности.

Кафе почти пустовало: лишь три из десяти столов занимали мрачные личности, при одном взгляде на которых становилось ясно, что с ними лучше не связываться: сжатые, словно пружины, они вели жуткие беседы вполголоса, а включить музыку бармен не осмеливался. Среди таких оказались и четверо совсем странных: взъерошенный бородатый дед, двое в старомодных плащах и один прощелыга со шрамом. Они заказали водки, запечённую в сыре рыбу и паштет. Уселись в углу и затихли. На них поглядывали недобро, но задирать, как ни странно, не пытались.

– У вас всегда так в городе: пожары, разрушения, а все кабаки открыты? – поинтересовался Олег.

– Этим торгашам что теракт, что революция: лишь бы бабло капало, да побольше! Вишь, народу тоже надо схорониться да выпить, а это тоже бабки… Слышь, Олег… – пьяно подмигнул Валентин. – Он, Марк этот, не по-русски чё-то нёс. Когда меня чуть не придушил, гад. Ща вспомню… Да два тум… тасун… пос… мортим туса… нут…

– Шестьдесят шесть пгеисподен Абадонны! – выбранился Мартин и тут же закрыл рот ладонью.

– Что Марк хотел взять у него? – удивился Олег. – Флейту?

– Силу, что можно ещё взять! Ты, что, не читал секгетный тгуд Загатустгы "Как убить бога"?

– Сдался на пятой главе, – сознался здоровяк, потирая лысину, – уж больно мудрёно излагает… Пятнадцать лет к ней допуск ждал, а оказалась такая нудятина. Погоди… как ты сказал, "бога убить"?

– Именно, дгуг, мой, именно! – волновался кардинал. – Вот зачем ему Стагик.

– А вор? Вор-то ему зачем?

Мартин уставился на обалдевшего Валентина так, будто тот был явной ошибкой природы и его, Мартина, стройной теории.

– Бога можно убить? – с подозрением поглядывая на старика, переспросил вор. Тот перестал возить по столу салфетку, изображая, вероятно, кораблик, быстро поморгал и высунул вместе с языком кончик карамельки.

– Попгобуешь ещё газ – оскоплю и не спгошу, как звали, – холодно парировал кардинал, поджав от досады губы.

Широкая тень заслонила туманный свет бленды и упала на стол.

– А вот и мы, – хрипло объявил Бертран, рухнув рядом с Олегом на лавку, которая жалобно скрипнула под его весом.

Вета молчаливо села на краешек напротив, Мартин поднялся и вежливо пропустил её к богу. Валентин с интересом следил за девушкой.

– Что будешь? – спросил у неё Бертран.

– Чай… чёрный…

– Так… А вам кому чего?

Кардиналы покачали головами, вор благоразумно промолчал. Командир подозвал бармена, заказал два крепкого чаю с лимоном, салат с курицей и горячее жаркое. Напитки принесли на удивление быстро, официантка бухнула на стол две чашки и тарелку, буркнула: "Жаркое готовится" и поспешно скрылась на кухне.

Бертран подвинул салат Иветте, но та глянула безучастно и отвернулась к расцвеченной прожилками стене.

Олег откашлялся в кулак и, чтобы разрядить обстановку, начал:

– Бертран, Марк посмеялся, когда Мартин спросил про братьев. Хотел утащить с собой Старика. Убить нашего парня. Заклятие даже сказал…

– Загатустга, – кивнул Мартин, – "Как убить бога". Помнишь, шестой способ: "…лишь в человеческом обличьи… и произнеся da tua dum tua sunt…"? Она ещё без последней страницы была…

Бертран шумно отхлебнул чай, поскрёб лоб, побарабанил пальцами по столу и помотал головой:

– Во имя Уробороса… Демон меня забери, если я что-нибудь понимаю… Мартин… Ты почему вообще решил, что это не первый визит?

– Не знаю, помнишь ли… лет двадцать-двадцать пять назад Гегхагдт обгонил, будто Магк пгосил подменить его в вечегнюю. Я тогда внимания не обгатил, а Гегхагдт, ты же зна… помнишь, какой он дотошный… в общем, смысл был в том, что Гегхагдт тогда подвёл Магка, и, как погядочный немец, гешил извиниться. А Магк… он злобно так бугкнул, мол, нельзя на тебя, Гегхагдт, положиться… Тот и гасстгоился. Чуть в депгессию не впал. И мне всё выложил…

– Погоди-ка… – протянул Олег. – Меняться же запрещено. Об этом все знают. Макджи бы три шкуры спустил…

– В том-то и дело, – грустно покивал Мартин. – Поэтому Гегхагдт и агтачился. Если бы Магк за пять минут до смены гукой сломанной не тгяс, он вгяд ли бы согласился. Симбионт просто не успел бы сгастить кость… Только Гегхагдт так негвничал, что и сам поскользнулся на ступенях и, как назло, ключицу сломал. Помните, там, у бассейна, где всё циновку бгосить хотели…

– Хитр?… – оценил Олег. – Герхардт ведь дежурил сразу после Чана, а Марк после Герхардта. А потом сразу Макджи заступал… Хочешь сказать, Марк умышленно от встречи с Макджи ушёл?

– Похоже на то. Гегхагдт был так взвинчен, что тут же вызвал ближайшего сменщика – Макджи. И тот вышел вместо него, сгазу после Магка. Думаю, именно на это Магк и газозлился… Он один тогда мог выпустить Стагика…

– Почему Макджи не знал об этом? – угрюмо спросил Бертран.

– Потому что Гегхагдт пгросил! Стыдно ему было…

– И на кой дьявол ему выпускать Старика?

Кардиналы молчали. Олег чесал вспотевшую от размышлений лысину, Мартин осторожно тёр виски, отгоняя подступающую мигрень. Получасовой мозговой штурм ничего не дал. Бертран в тоске оглянулся на девушку, что пришибленно забилась между Мартином и богом, и меланхолично полоскала в кипятке пакетик. От плаща и свитера, которые она бросила на спинку лавки, всё ещё тянуло сыростью. Взгляд задержался на её груди, туго обтянутой чёрной футболкой. Мокрые пряди торчали в художественном беспорядке, взор уныло точил столешницу, по щеке с волос бежала капля.

– Вета… Римма сказала тебе что-нибудь важное, перед тем, как… эээ…

Она пробормотала, не поднимая головы:

– Сказала… Грехи сына превзойдут грехи отца… И ещё… Что только тот, кто совершил грех, может его искупить…

– Peccata filii peccata patris superabunt… – глухо проскрипел Бертран и уронил седую голову на руки. – Евангелие от Иуды, Псалом седьмой…

Он вдруг поднял полные ужаса от немыслимой догадки глаза на Старика, задумчиво ковыряющегося в длинном носу и, заикаясь от волнения, произнёс:

– Не первый раз, говорите, Он здесь… Старый сукин сын… Вот почему тебя держали в Чертогах!

Старик икнул, проглотил карамельку и, надувшись, ударил по столу кулаком:

– Время – честный человек!

– Бертран… А конкретнее? – напрягся Олег, удерживая обиженного бога через стол за плечо. Сатурн шипел, плевался латынью и ещё каким-то варварским наречием. Симбионты молчали, очевидно, стесняясь переводить. Вета машинально погладила его по всклокоченной голове и старик постепенно начал затихать, ворча и шмыгая.

Командир заломил за затылком руки, откинулся на спинку и безумно улыбнулся.

– Грехи сына превзойдут грехи отца… Помните Грецию? Помните, что натворил там Его сынок? Да, да, Зевс… Вывороченные горы, реки, повёрнутые вспять, лава из вулканов… ничего не напоминает? А вы выйдите наружу… Вот он, тот, кто совершил грех, – палец Бертрана упёрся в вора, – и тот, кто может искупить его. С него всё началось, им и должно закончиться…

– Не может этого быть… – потерянно прошептал Мартин. – Это чистое безумие…

Четыре взгляда скрестились на Валентине. Тот перестал жевать, нахмурился и с усилием проглотил кусок паштета.

– Чё я-то опять… Чуть чё, сразу я…

– Тебе надо сыграть на флейте… – отстранённо добавил Бертран.

– А что я получу взамен? – ухмыльнулся Валентин.

По его довольной физиономии чувствовалось, что он уяснил свою значимость, и собирается извлечь максимум выгоды из своего положения.

– Жизнь! – хрипло рявкнул командир. Ему хотелось придушить вора. – Я оставлю тебе твою жалкую жизнь!

Поморщившись, Вета что-то шепнула Мартину, он встал, чтобы выпустить её, и девушка молча направилась в сторону уборной. Дождавшись, когда она исчезнет из виду, Олег всем корпусом развернулся к Валентину:

– Ты, что, жить не хочешь? Мир рухнет – всем конец, понимаешь? Ни убежать, ни уехать, ни спрятаться – это по всему миру происходит…

– А мне моя жизнь не дорога, – оскорблённо бросил вор, потирая шрам. – Жизнь моя копейка, судьба моя злодейка…

Некоторое время за столом зрело тягостное молчание. Олег страдальчески тёр виски, отгоняя жестокую мигрень. Снаружи послышались глухие хлопки выстрелов, крики, надсадный рёв.

– Тебя всё ещё интересует та девушка? – негромко поинтересовался Мартин, кивнув на место Иветты. – Ты можешь обрести власть над ней, если сыграешь то, что нужно. Она тебя полюбит. Ну, как, идёт?

Валентин принял задумчивый вид, удовлетворенно растянул губы в улыбке, кивнул и опрокинул рюмку.

– Добавить бы надо… Может, у вас вторые Часы есть…

– Да если б даже и были!.. – возмутился кардинал. – Двадцать тысяч зелёных. Идёт?

– Миллион.

– И ни центом больше.

Бертран с трудом сдержался, чтобы не задушить его прямо здесь и сейчас. И в ту же минуту понял: душить он должен себя. Мартин лишь взял на себя бремя озвучить его, Бертрана, предложение, чтобы спасти этот проклятый мир, что рушится на глазах…

Никогда ещё кардинал не чувствовал себя так мерзко. Впервые за полторы сотни лет он жалел, о вступлении в братство. Предатель, сутенёр, торгаш… Он много хуже этого вора и насильника, что так вальяжно развалился напротив. Хотелось рвать волосы от досады, когда вспомнилось:

– По-твоему, может жизнь одного человека стоить жизни целого мира?

– А, по-твоему, нет?

"Ах, Мартин, Мартин… Ему, наверняка, легче далось сказать это, ему ведь плевать на женщин. Али рассказывал, что когда-то Мартин настрого запретил своему симбионту вправлять нос, свёрнутый набок его любовником…"

Вспомнилась Жанетта: невысокая, угловатая. Иветта тоже хрупкая, но более округлая, взрослая. И обеих он предал…

– Поставь музыку! – приказал бармену прокуренный голос слева.

Бертран обернулся: небритая опухшая рожа, куртка из натуральной кожи, стопка с водкой, пепельница. Из-за стойки послышался шум, жужжание, щелчок и женский голос бодро затянул:

– Честного не жди слова, я тебя предам снова…

– Э! Чё за шняга!

– Сейчас-сейчас! – пообещал бармен, так и не выглянув из-за буфета.

– И ты попала! К настоящему колдуну, он загубил таких, как ты, не одну! – зарыдали колонки мужским голосом.

– Пацанское чё поставь! – скомандовал опухший и опрокинул в горло стопку.

Бертран тоскливо заглянул в свою и Олег тут же ловко плеснул в неё. Командир с благодарностью посмотрел на здоровяка и снова уронил взгляд в стеклянное дно, колышущееся спиртом.

"Что бы Макджи сделал, будь он здесь?

Заткнись. Заткнись! Заткнись!!!

Нету больше Макджи, нету! Умер он, умер!

Имей мужество справиться сам! Или он зря потратил на тебя столько сил?!"

Бертран забросил в глотку сто грамм прозрачного пламени, поморщился и стал закусывать куриным салатом. Водка обожгла пищевод и пропала где-то в желудке. Напряжение немного спало, дико захотелось спать. Трёхмесячная усталость навалилась разом, сложив на плечи многотонные лапы.

"В конце концов, я же не убиваю её. Так даже лучше: она меня забудет. Всё равно ведь в Чертоги возвращаться. Работа такая… Работа… Да…"

Колонки захрипели Шуфутинским, проглатывая слова и смысл. Старик совсем угомонился, тяжело вздохнул и спрятал лицо в спутанных космах. Официантка скользнула к столу и поставила с разноса жаркое с вилкой и хлебом.

Вета вернулась и снова села с краю, подтянув ближе остывший чай. Бертран кивнул на ароматно дымящуюся тарелку:

– Жарким моим не побрезгуешь? Всё равно я твой салат съел…

Девушка покачала головой, улыбнулась краешком губ и молча принялась за поздний ужин: голод взял своё. Седой командир заказал ещё и разлил остатки водки по стопкам.

– Итак, что мы имеем… Марк выпустил бога в свою смену, чтобы тот стал человеком, чтобы убить его и забрать силу. Так? Так. А богу-то это всё зачем, если он не рвался к трону?

– Он же старик… – устало пробасил Олег. – А что нужно старикам? Дети, конечно же, внуки… Этим Марк его и купил…

– А что нужно Марку?

– Мировой трон. И божья сила, чтоб его удержать.

Бертран грустно усмехнулся:

– Ничего у него не выйдет…

– Почему? – оживился Мартин.

– Заратустра изложил шесть способов убийства бога и доказал их. А седьмым, подобно Канту, доказал, что все они невозможны, кроме седьмого, последнего. И в трактате он был на последней странице…

– Ты знаешь, кто её выгвал?!

– …Макджи… Он сам рассказал мне об этом. Не спрашивайте, способ он унёс в могилу, вы же знали, каким он был.

– За это Магк его и убил… а потом остальных… Поэтому и смены его избежал. Эх, не миновать Стагику смегти, кабы Гегхагдт ключицу не сломал! Макджи, навегняка, пришёл слишком гано и спугнул: Магк не успел сказать заклинание и ему пгишлось сгрочно возвгащать Стагика в Чегтоги.

– С чего ты взял? Как можно убить кардинала? – нахмурился Бертран.

– Он сделал самое страшное. Он изъял их всех из этого мига, бгат…

Валентин, которого надо полагать, давно разбирало, дождался, пока все замолчат, и повернулся к здоровяку:

– Олег, погоди… Я чёт не понял тут про сына-отца… Отца-сына…

Кардинал одарил вора взглядом, каким дарят шизофреников и безнадёжно слабоумных, и тяжело вздохнул:

– Вот твой отец… Напротив сидит. Его ты по башке кирпичом огрел. Полубог ты. И дурак…

Валентин обиженно засопел, уставившись на Сатурна, как баран на новые ворота. Фыркнул, ненатурально заржал, показывая жёлтые зубы, но, видя, что никто не улыбается, угрюмо смолк и набычился.

– И чё он тогда меня бросил? И мать тоже… Слышь, бомж? Чё молчишь да пялишься?

– Да обманули его, обманули. Сказали, что мир обрушит, если останется. А потом ты ему память отшиб. Вот сыграешь на флейте, всё вернётся на круги своя, и память его тоже. Глядишь, узнАет ещё.

Вор съёжился и побледнел. В мгновение ока он потерял интерес к Иветте, недоверчиво разглядывая хлюпающего носом Сатурна. Глаза жадно шарили по божьему лицу, отыскивая фамильные черты. Морщины изрезали его лоб; очевидно, вспомнился и удар ножом в спину в квартире девушки, и пьяные избиения прохожих. Пальцы так тёрли щёку, что шрам налился красным.

– Я ведь тогда… молился первый раз… сказал: помоги, господи… если ты есть… Он и пришёл… А я его… Хосподи…

Валентин дышал сипло, со свистом, глаза поедали старика. Столько раз он представлял, как славно начистит рыло отцу, когда встретит, а сейчас смотрел на него и ненависть таяла, как дешёвый пломбир на солнце. Мужчина сунул руку за пазуху, порылся и достал небольшую бамбуковую флейту, гладкую и блестящую в тусклом свете. Затем громко шмыгнул, вытер нос тыльной стороной ладони, мутно оглядел всех и глухо спросил:

– Ну, и чё сидим? Время-то идёт.

Кардиналы переглянулись, Вета наскоро промокнула губы салфеткой и натянула свитер.

Снаружи пахло кровью и гарью. Багрово-синие сумерки таяли, уступая сизому рассвету. У порога ничком лежал какой-то забулдыга с пустой бутылкой в обнимку; карманы его были выворочены, голова в красных ожогах. На перекрёстке дымилась перевёрнутая "Газель", из разбитого окна торчала чья-то окровавленная рука. Асфальт поблёскивал чем-то неприятно жирным и склизким. Ветер злился и сыпал с тополей за шиворот холодные капли. Чёрные мусорные пакеты реяли уродливыми птицами, застревая в сломанных ветвях.

Бертран подхватил Иветту, Олег – Валентина, Мартин – Сатурна, и кардиналы взмыли ввысь.

Глава 18
Забытая мелодия для флейты

Взял билет на Луну

И вскоре высоко взнесусь над Землей,

А пролитые мною слезы превратятся в дождик,

Который тихонько постучится в твое окно.

Билет на Луну…

Лети, лети сквозь пасмурное небо

К новым сияющим мирам.

…Лечу высоко над Землей,

Несусь сквозь неизведанность

И печально гадаю, а не могут ли пути-дорожки,

Что занесли меня сюда,

Повернуться вспять, чтобы вновь мне тебя увидать

Стоящей здесь (и я увижу, как ты ждешь меня).

Билет на Луну…

Рейс отправляется сегодня со Спутника N 2

Минуты постепенно утекают… Что делать мне?

Я оплатил проезд – что еще сказать?

Это дорога в один конец…

«Билет до луны», группа ELO

(перевод И. Мостицкого)

Безоблачное небо отдавало буро-зелёным, на горизонте повисли крупные белые шары, спустя какое-то время к ним присоединилась плоская тарелка. С крыши новой девятиэтажки хорошо просматривался ясеневый парк с давно неработающим фонтаном в форме каменного цветка. Посреди центральной аллеи валялся разломанный диван, багровая обивка смотрелась выпотрошенными внутренностями. По узкой тропинке, пошатываясь, брела пара пьяных. Время от времени они прикладывались к бутылке и оглашали окрестности нечленораздельным матом. Следом за ними семенили ещё двое: низенькие, зелёные, они по-сорочьи потрескивали и то и дело забавно прядали длинными заячьими ушами.

На крыше от вентиляционных шахт шло тепло и кисловато несло газом. Вета обняла себя за плечи, прислонилась к одному из таких "домиков" и прикрыла зевок ладонью: после горячего ужина клонило в сон. Не смотря ни на что, не покидало ощущение неправдоподобности происходящего, будто с минуты на минуту появится умелый фокусник и сдёрнет, как шёлковую накидку, все эти фальшивые спецэффекты. Бертран за последний час осунулся, посерел и постарел на добрый десяток лет.

Олег монотонно зачитывал отчёт:

– По Австралии с юга на юго-запад пошла трещина с десяток километров… В Антарктиде крупные льды легли в дрейф, перемещаются в океан, уровень воды постоянно растёт. Голландия затоплена, в Исландии разрушено много домов… Южные провинции Китая несут постоянные потери, четыреста человек погибло из-за сильного землетрясения… Амплитуда семьдесят девять процентов на сутки, периоды стабильности сократились до пары в сутки. Проникновение восемьдесят процентов. Кольца очень нестабильны…

Внезапно из-под земли раздался низкий, вибрирующий гул, крыша содрогнулась, резко дёрнулась в сторону и выпрыгнула из-под ног. Пока все поднимались, Бертран вскочил и крепко схватил Валентина за плечо:

– Начинай прямо сейчас… Ты должен сыграть восемь разных мелодий. От того, как сыграешь, зависит, вернётся ли к Нему память. И выживем ли все мы… Помни: мелодии должны идти от сердца. Останавливаться нельзя, у тебя только один шанс.

Мужчина с неудовольствием вывернулся и долго крутил флейту в руках, нервируя всех вокруг. Он не играл с той памятной драки в общаге, когда мечты о сельском домике и бане рухнули в один момент. Вспомнилась прокуренная комната с жёлтыми обоями, много палёной водки в железных кружках, на закуску – жёлтая водопроводная вода. Много пили, курили, матерились, рыгали, ржали.

"Что мы тогда отмечали? Что я праздновал? Зачем так надрался?"

Ответа не было. Зато вспомнилась ухмылка Колпака, когда Лом и Герыч "учили" его, молодого и неопытного вора, попавшегося на территории положенца. Тогда, кажется, и угасла надежда, вера в людей, в добро… и в себя…

Валет играть не мог никогда. Пальцы с подушечками, подпиленными пилкой, и со сбитыми костяшками теребили свирель грубо, неуверенно. Душа потерянно молчала, глуповато глядя на круглое отверстие. Однако, не выбросил, не потерял, все эти годы таскал в кармане, будто ключи от старой жизни.

"Получится? Вряд ли. Точно нет. Кулаки Герыча выбили всю эту романтическую хрень… разве что попробовать… в последний раз…"

Он прокашлялся, прислонил флейту к губам и легонько подул. Звук вышел неуверенный и словно бы какой-то горький, как тяжёлый вздох. Валентин помолчал, и продолжил – мелодия полилась низко и отрывисто, словно пение кукушки в полуденном лесу. Пальцы перебирали отверстия медленно, нервно, будто заикаясь.

Один…

Всё время один…

В школе, дома, в институте…

И даже на Гремячке только шустрые полёвки да толстые пауки…

А воры смеялись и тыкали пальцем, все: Афонька, Лапоть, Фома…

Слёзы душили, как железные пальцы Марка, в горле что-то клокотало. Обида рвалась изнутри наперегонки с лютой злобой за всё, за всё, что эта жизнь наделала! За все синяки, выбитые зубы и растоптанную душу!.. За всё…

Мелодия на мгновение смолкла, рука с флейтой бессильно опустилась. Валентина трясло. Подбородок щекотали тёплые капли. Он слепо уставился в недоумённые физиономии кардиналов, белое лицо Веты, яркие глаза старика. Видеть их не хотелось.

"Какого хера… Я один здесь…"

Мужчина вдруг остро ощутил, что если игра прервётся – он умрёт, и судорожно приложился к инструменту, словно измождённый пустынник к горлышку кувшина, полного ледяной воды.

Жизнь ли виновата? Или сам? Сам… Разве жизнь ограбила ту старуху в зелёном платке? Жизнь изнасиловала ту итальянку? Ту брюнетку в штанишках?

Горечь плотно засела в горле. Мелодия шла туго, неспешно, словно нехотя… Боль осознания уходила медленно, растворяясь, словно сахар в густом чае. И ничего не оставалось. Лишь пустота – гулкая, необъятная, как звук после щелчка ногтем о дно пустой бутылки. Пустота в душе, которая должна быть чем-то заполнена, иначе… Иначе смерть. Не от пули Герыча, не от биты Лома, смерть изнутри…

Жизнь, прожитая зря жизнь, вдруг нависла тяжёлым монолитом. Кроме ночей с Ветой да лета на берегу Гремячки, нечего даже вспомнить. Нечего! Напрасные, бессмысленные годы жёрновами легли на плечи и Валентин с ужасом осознал, что возраст подбирается к тридцати.

Столько времени…

Как они сказали? Хронофаг…

Пожирающий время…

На что я растратил жизнь? На ненависть… Ненависть к отцу…

Отец… было бы всё по-другому, будь он у меня?..

В моём возрасте люди семьи заводят, на дачу по выходным…

Пожирающий своё время…

Но нельзя… нельзя сбиваться. Играть дальше. На кону слишком много.

Следующая мелодия далась много легче. Она дрожала где-то высоко-высоко, словно жаворонок в беззвучный летний полдень, когда травы утомлённо сомкнулись над землёй полной неги и жара. Лёгкая, как первая крапивница в году…

Хотелось счастья – чистого, как студёный Гремячинский родник, и ясного, как ослепительное весеннее небо. Душа рвалась вверх, в неведомые выси, к луне, сияющей во всю свою колдовскую силу. И к Вете, что вечно и гордо попирала её своей босой ножкой.

Невидимые нити, словно струны невероятно старой гитары, вдруг пронзили насквозь, через кожу, мышцы и костный мозг, натуго стягивая гигантские окружности. Он видел, как гигантский, непостижимый уму, змей, невероятно древний и мощный, заворожённо свивает кольца, словно кобра, послушно танцующая под его дудочку, под волшебную лунную флейту. Миллионы, мириады незримых миров пропитывались энергией искреннего раскаяния, наливались силой, обретали прежнюю, твёрдую форму.

Я чувствую… Я их чувствую…

Сердце радостно подскочило, когда пришло понимание:

Я их создаю! Создаю заново! Нечто из Ничто! Как говорил Олег…

Кардиналы, Вета, старик – все они были рядом, их прозрачные силуэты колыхались в божественно-зеленоватом мареве. Глаза закрыты, но вот они все: Мартин хмурится, Олег изумлённо озирается, отец радостно бьёт в ладоши, Иветта кружит в танце, как бабочка. Восторг могущества захлестнул с головой: хотелось обнять их всех крепко-крепко… кроме Бертрана, конечно… и прижать к сердцу, чтобы они знали, что и он не хуже их – и у него есть оно, сердце…

И вспомнилось: томное мычание коров, первая роса на траве, засветло, ещё солнце не встало – небо цвета парного молока, луна над общагой, будто зрелая тыква, взрывается сочной мякотью, и горизонт окрашивается тёплым светом родного окна, где занавески в красных горох и пироги по воскресеньям…

– Хорошо играет, шельма, – пробасил Олег, – заслушаешься…

Валентин мысленно улыбнулся, просветлев от похвалы. В памяти всплыла осень – та самая, неторопливая и ласковая. Руки постепенно вспомнили темп и умение создавать нужные паузы и переливы. Мелодия струилась уверенно, возвращая в мир терпкий шёпот сухих карминных листьев и жухлой травы. Задумчивый октябрьский ветер рвался из отверстия флейты и обволакивал малиновыми мечтами. Повеяло яблоками и рдяным бархатом тенистых аллей.

"Почему только осень? Неужто за тридцать лет ничего не вспомню?"

Пальцы уже устало подрагивали; лёгкие, забитые смолой и никотином, саднило от непривычной нагрузки.

"Надо попробовать. Ещё две мелодии…"

Он коротко выдохнул и заиграл быстро, радостно. Здесь было всё: касание бабочкиных крыльев, морозный орнамент на стёклах, плач стылого дождя и аромат цветущих яблонь. Жар только что отваренной картохи, пение синицы на тополиной ветке, женский смех – рассыпчатый, заразительный.

Валентин на мгновение приоткрыл глаза. Шары и тарелки исчезли. В ясном небе цвета берлинской лазури переливалась молодая радуга. От неё едва различимо отражались ещё с десяток, и он вдруг подумал, что много таких же Валентинов, как он, в других мирах стоят и смотрят на это чудо. Старик отвернулся, что-то увлечённо напевал и притоптывал, уперев руки в боки. Мужчина мельком поймал уважительный взгляд Мартина, мечтательное лицо Иветты и снова зажмурился.

"Последняя…"

Звуки посыпались сочные, зрелые, как спелый виноград. Торопливые, горячие, как пальцы любовника. Краем уха Валентин отметил, как что-то брякнуло о гудрон, покатилось, и Бертран прорычал:

– Я увольняюсь! К чёртовой матери!

– Какого демона?..

– Бегтган… Какая муха тебя укусила?

– Теперь я против вас, братья. Осточертело спасать этот чёртов мир… этих людей, которые только и делают, что вечно пожирают время!..

– Ты нагушаешь пгиказ Макджи! Он назначил ответственным тебя!

– Макджи мёртв, Мартин, пора бы усвоить это! – гаркнул кардинал и повернулся к девушке. – Вета! Прости меня! Если он не заткнётся… ты забудешь меня!.. Весь этот мир не стоит тебя, слышишь?! Весь этот мир… ты дороже всего! Не молчи, прошу тебя… только не молчи…

Валентин открыл глаза, не переставая играть.

Она смотрела на Бертрана, будто в последний раз. Будто знала. И прощалась. Лёгкая и грустная улыбка ясно давала понять, что она изо всех сил старается удержать его в памяти.

– Ты не виноват. Ты не мог иначе…

– Вета, я ошибся… Вета!!!

– Хочешь сухим из воды выйти? – рявкнул Олег. – Мы исполняем твой приказ, а ты дезертируешь!

Бертран горько усмехнулся.

– Братья… Да разве добро совершается по приказу или по долгу службы? Я столько врал всю жизнь, столько трусил… Я так больше не могу…

Он прыгнул так быстро, что Олег едва успел перехватить его почти в сантиметре от Валентина. Вета завизжала. Сцепившись, кардиналы покатились по крыше. Багровый здоровяк отвесил бывшему командиру такую затрещину, что тот на мгновение потерял сознание, но тут же изловчившись, резко ударил по ушам брата рёбрами ладоней. Олег взревел и боднул противника в живот. Бертран охнул, хватил ртом воздуха и одним рывком перебросил кардинала через себя.