Текст книги "Слеза Василиска (СИ)"

Глава 4

– Эй! Ты чего это тут разлегся? – воскликнул я, наклонившись к лежащему на снегу мужчине.

Это был Петрович. Я проверил его пульс, но, надо сказать, он сильно напугал меня. Его пальто и брюки были в снегу, как будто он не шел, а полз. Судя по запаху, исходящему от него, он был сильно пьян. Услышав мой голос, старик застонал, из приоткрывшегося рта на снег потянулась ниточка слюны.

– Еще такого “подснежника” мне не хватало! Одного-то еле-еле загримировал! На тебя, Петрович, мне точно тонального средства не хватит! Так что заползай внутрь, пока не окочурился на морозе.

Я затащил в стельку пьяного патологоанатома внутрь и еле-еле доволок его до ординаторской. Там я повалил его на старый, продавленный посередине, диван, стянул с него пальто и шапку, и вскоре на весь морг раздался громкий храп. В холодильник я больше не пошел. Набрав номер вдовы, я сообщил ей размеры гроба, она снова скорбно всхлипнула, а я еще раз без единой эмоции выразил ей соболезнования.

Один раз, когда я дописывал годовой отчет, мне все же послышался шум, доносящийся из темного коридора. Я весь напрягся, посмотрел в ту сторону, но потом взял пульт от телевизора и включил первый попавшийся канал. Новогодний концерт был в самом разгаре. С экрана на меня смотрели ярко-накрашенные лица певцов и певиц, которые пели, смеялись и чокались друг с другом бокалами с ненастоящим шампанским. Я прибавил звук и откинулся на спинку стула.

***

Петрович проспал весь день. Но каким-то чудом он проснулся за три часа до наступления нового года. Все это время я смотрел новогодние концерты и старые фильмы, чтобы хоть чем-то занять голову. Я не в первый раз встречал новый год на работе, но в таких сложных, растрепанных чувствах я пребывал здесь впервые. Поэтому я не будил Петровича, мне хотелось, чтобы он проспал как можно дольше. С ним было спокойнее.

Сев на диване, старик уставился на меня осоловелыми глазами. А потом удивленно осмотрелся и проговорил:

– Нормальные-то люди мечтают оттянуть этот момент как можно дальше. А я сам иду в морг. Все в морг, да в морг. Каждый день! По собственному желанию!

– Ты бы поменьше пил, Петрович, зима на дворе, как-никак! Ты уж не молод, свалишься где-нибудь да и замерзнешь, – сказал я, включая чайник.

– Да я и сам не понял, Антоша, когда успел так нахрюкаться, – хохотнул Петрович, – и как меня сюда нелегкая снова принесла?

Он встал, снял с себя куртку и снова сел, прижав руки к голове.

– Болит? – спросил я.

– Разрывается! – простонал Петрович.

– Сейчас я чайку налью, выпьешь и полегче тебе станет, – сказал я.

– Ага, как же. Тут чаек твой не поможет, Антоша.

Петрович запустил руку под толстый свитер и, словно фокусник, достал оттуда бутылку водки. Любовно прижав ее к груди, он прошептал:

– Вот оно, единственное лекарство от похмелья.

Я недовольно хмыкнул и налил чай себе одному.

Петрович откупорил бутылку и сделал несколько глотков прямо из горла.

– Сейчас посижу тут у тебя минут десять и пойду домой. Телефон где-то потерял, женка, наверное, уже извелась вся…

Я знал, что у Петровича нет жены, она давным-давно ушла от него. Участь алкашей – доживать свой век в одиночестве, спиваясь, опускаясь все ниже и ниже. Потому что у них лишь одна любовь – водка. Водка страшнее всяких там любовниц. С любовницей мужчину разлучить можно, а с водкой – нет. Эта любовь страстная, правда несчастная и даже убийственная.

– Петрович, задержись ненадолго. У меня к тебе просьба, – сунув руки в карманы штанов, сказал я.

– Говори, Антоша. Чем смогу, помогу, – с улыбкой ответил захмелевший Петрович, – только, ради бога, не проси меня остаться здесь на ночь. Я не хочу отмечать праздник в этом склепе. Я и так тут бываю чаще, чем у себя дома.

– Нет, нет, – торопливо проговорил я, – я лишь хочу, чтобы ты получше осмотрел труп девушки.

– Вчерашнюю-то? А что с ней не так?

Я не знал, как сказать Петровичу о том, что с ней все не так, что она открывает глаза и сбрасывает с себя простыню. Но вдруг он сочтет меня сумасшедшим?

– Пошли, – сказал я.

Я пошел по коридору, и Петрович, тяжело вздохнув, поплелся за мной. У двери в холодильник я остановился, загадочно взглянул на старого патологоанатома и резким движением распахнул тяжелую дверь. Лампы замигали, а потом разгорелись, осветив все вокруг ярким, холодным светом. Все здесь было точно так, как утром. Напомаженный труп мужчины мирно ждал своего часа, а тело Жанны лежало с открытыми глазами. Простыня валялась на полу. Я подошел к телу, взял руку и легко согнул в локте.

– После смерти прошло уже много часов, а трупное окоченение все не наступает.

Петрович подошел к Жанне, пощупал ее руки и ноги, а потом закрыл ей глаза, положив на них марлевую повязку, чтобы они не открывались больше.

– Нашел из-за чего нервничать, Антошка! Расслабься и оставь уже в покое эту горемычную девчонку, пусть лежит себе. Окоченеет еще. Бывает так у некоторых. Химические процессы в теле затормозились, вот и все.

– Она простынь с себя скидывает, Петрович! – внезапно выпалил я, и голос мой прозвучал обиженно, – я ее накрываю, потом прихожу – простынь на полу валяется. Как это так-то?

Петрович несколько долгих секунд смотрел на меня очень серьезно, а потом рассмеялся – так громко, что я вздрогнул.

– Ох, Антошка-Антошка. Ты ведь уже давно здесь ошиваешься. Мог бы понять, что тут везде стены дырявые, вентиляция вся сгнила. Да тут такие сквозняки бывают, что с меня халат иногда сдувает! А крысы? Иная так высоко прыгает, что, глядишь, до потолка достанет. Да-да, тут у нас так, поэтому мы никого из покойников не накрываем.

Петрович поднял мою простынь с пола и небрежно бросил ее на тело Жанны.

– Чего ты с ней, как с грыжей, носишься? Понравилась что ли? – спросил Петрович.

– Что за глупости ты говоришь? – буркнул я в ответ и вышел из холодильника следом за стариком.

Мы шли друг за другом по узкому, темному коридору, и тут Петрович резко остановился и заговорил, обернувшись ко мне:

– А что ты фыркаешь, Антоша, бывает ведь такое. Любовь – странное чувство, оно и вправду больше похоже на сложную химическую реакцию, чем на что-то, поддающее объяснению. У влюбленного человека мозг плавится, как будто на него кислотой полили. Влюбившись, он думать начинает сердцем, глазами, половыми органами, но точно не головой. И ничего с этим не поделать. Так было и так будет.

Старик дошел до ординаторской, снял перчатки, вымыл руки с мылом и сел на диван. Он заговорил с задумчивым видом, как будто был каким-то мудрым философом. На него сейчас было приятно посмотреть. “Все-таки, большинство спившихся – умнейшие люди. Мне искренне жаль их,” – так думал я, рассматривая глубокие морщины на лице старика.

– Когда я был таким же молодым, как ты, у меня был друг, Шурик, – Петрович подмигнул мне и улыбнулся дерзкой улыбкой, его лицо моментально помолодело, – Мы с ним учились вместе, а потом и работать пошли в один морг. Я-то парень шустрый, быстро себе подруг находил. Одну, вторую, третью на себя «примерил». Ну, ты понимаешь, о чем я. Когда счет за десяток перевалил, я понял, что все, надоели эти любовные игры, пора жениться. Ну и женился быстренько. Чего тянуть, если девушка хорошая встретилась? Такой вот я был… А Шурик, он совсем другой был. Медлительный, скромный, молчаливый. Он и трупы-то обследовал еле-еле. Я уже три штуки сделаю, он все еще в одном только ковыряется. Я все время его поторапливал.

С девушками у него совсем плохо выходило общаться. Шурик им не нравился, а сам он их вообще как будто боялся! Бывают такие мужчины, они вовсе не завоеватели, скорее, их самих нужно завоевывать. Вот такой он был, Шурик. Много лет он бобылем прожил. Дом, работа, дом, работа. Никакой личной жизни. И вот однажды в морг привезли тело погибшей девушки. Она выпала из окна и разбилась насмерть. Сама вся переломана, а лицо странным образом целым осталось. Это потому что она спиной падала. Не спорю, девчонка была очень хороша собой. Про таких говорят – страшно красива. Вот наш Шурик возьми да и влюбись в нее. В мертвую-то!

Даже не любовь это была, а наваждение. Он возле нее все три дня просидел, как полоумный, даже домой не ходил. Смотрел на нее, не моргая, пока она в морге была. На похороны пошел вместе с ее родными, представь! Я думал, он после похорон-то придет в себя, дак нет, он стал ходить на кладбище каждый день. Цветы каждый день свежие носил. А чтобы его не считали сумасшедшим, делал это тайно…

Петрович замолчал, а потом продолжил чуть тише.

– Нас потом жизнь разбросала по разным местам. Я сюда на север вместе с женой перебрался, Шурик остался работать на прежнем месте. Мы встретились с ним спустя двадцать лет. Так вот, Антошка, он до сих пор навещал могилку той девушки. Представляешь? Так и не завел ни жены, ни детей. Никто из живых женщин ему был не нужен. Вот такая любовь к покойнице… Если живой, то до сих пор, наверное, ходит.

Петрович грустно вздохнул, снова достал из кармана бутылку водки и отпил из горла.

– И что, Петрович, ты намекаешь, что, раз я холостой, так мне теперь нужно в покойниц влюбляться? – прищурившись, спросил я.

– Даже не думай. Это не любовь, а помешательство, – ответил старик.

– Слабак твой Шурик, что еще сказать, – тихо проговорил я, открывая форточку и прикуривая сигарету, – она, может, живая ему бы и не понравилась. Иногда в человеке раздражает какая-нибудь сущая мелочь – то, как он чавкает во время еды или похрапывает по ночам. И вот эта мелочь может свести всю любовь на “нет”. Легко полюбить ту, что спокойно лежит и не шевелится. Попробовал бы он полюбить ту, что часто ведет себя, как дура, смеется и плачет, закатывает истерики, толстеет и худеет, меняет цвет волос, валяется на диване в депрессии, доводит до белого каления своими капризами и требованиями… С живыми женщинами сложно.

Петрович рассмеялся, и снова смех его прозвучал чересчур громко, эхом пронесся по коридору.

– Ладно, пойду я, Антошка. С новым годом тебя! – сказал он и похлопал меня по плечу на прощание.

– Ну куда ты пойдешь, Петрович? Оставайся, поздно уже, – предложил я ему.

Я надеялся, что старик согласится, составит мне компанию, но он только хитро подмигнул мне.

– Я найду, куда пойти. Знаешь, у кого больше всех друзей? У алкоголиков. Поверь, нам не приходится пить в одиночестве. Всегда найдется тот, кто захочет составить компанию.

– Буду иметь в виду, – усмехнулся я.

Я закурил вторую сигарету и стал молча наблюдать, как старик натягивает на себя свое старое, залатанное в нескольких местах, пальто. А когда он ушел, я уселся на диван, набросил на плечи плед и уставился в телевизор. На самом деле я даже не улавливал суть происходящего на экране. Все мои мысли были заняты Жанной.

***

Видимо я все-таки задремал под веселые новогодние песни, как вдруг очередной настойчивый стук в дверь заставил меня вскочить с дивана. Я забыл закрыть форточку, и теперь в ординаторской стоял жуткий холод. Поежившись, я протер глаза и подошел к двери. Обычно, я открываю сразу. Кто может ночью постучать в дверь морга? Только водитель труповозки! Но тут что-то заставило меня замереть у двери, прислушаться. Я вспомнил, что Гриша в канун нового года не работает после девяти вечера. Стрелки часов на стене показывали одиннадцать, а значит, за дверью был точно не Гриша. Кто же? Петрович все-таки решил вернуться? Что ж, вполне возможно!

– Кто там? Петрович, ты? – крикнул я.

За дверью было тихо.

– Неужели опять нахрюкался и уже лежит в снегу?

Я схватился за засов, и тут вдруг в дверь снова постучали. Я вздрогнул и отшатнулся от неожиданности. Или, все же, от страха?

– Кто там? – крикнул я низким, устрашающим голосом.

И снова мне не ответили. Я вернулся в ординаторскую, взял из своего рюкзака перцовый баллончик, лежащий там много лет “на всякий пожарный”, и вернулся к двери. Открыв засов, я высунулся наружу и просто обомлел. Передо мной стояла она…

***

Она! Она! Жанна… Она стояла передо мной в белом пальто и алом берете. Сначала я решил, что сошел с ума. Все, это конец – навязчивые галлюцинации. Это ненормально, ненормально. Я ненормальный. Я сошел с ума. Я псих.

Пока я стоял, шепча себе под нос все это, она пристально рассматривала меня.

– Уходи! Тебя нет! Исчезни! – закричал я.

Жанна вздрогнула от неожиданности, а потом рассмеялась. Смех ее был каким-то не таким, ненастоящим и наигранным. Она подошла ко мне ближе и слегка склонила голову набок. Лицо ее было бледным и серьезным.

– Антон… – проговорила она.

Я захлопнул перед ней дверь.

– Уходи! Ты мертва! Тебя не существует! Ааа!

Я забежал в ординаторскую и, заметив на столе бутылку водки, забытую Петровичем, схватил ее и стал пить прямо из горла. Закашлявшись от едкой горечи, я сморщился и притих, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Какое-то время все было тихо. Мне стало казаться, что часы на стене тикают слишком громко. Я подошел к двери и прислонил к ней ухо.

– Я знаю, что ты там, Жанна. Уходи, – хриплым голосом проговорил я.

– Антон, успокойся, пожалуйста, и послушай меня, – вновь заговорила она.

– Нет, нет, я не хочу сойти с ума окончательно! Уходи, прошу! Я не хочу видеть то чего нет! – воскликнул я.

– Я есть, Антон, – спокойно сказал она, – И я не Жанна. Ты ошибаешься.

Я почувствовал, как будто меня окатили ледяной водой. По телу сначала пошел холод, потом меня бросило в жар и одновременно затрясло крупной дрожью. Отодвинув засов, я распахнул дверь и уставился на женщину. Как это не Жанна? Это была именно она, моя Жанна, сомнений не было. Глаза, губы, овал лица, улыбка, фигура – все это было мне до боли знакомо. Это была она, я бы узнал ее из тысячи.

Она подошла ближе, и до меня донесся аромат ее духов – спелое яблоко и белые цветы. Чужой, незнакомый и какой-то холодный запах. Я прекрасно помнил запах Жанны, она была пропитана им насквозь. Даже теперь, в холодильнике вокруг нее витала едва уловимая вишневая дымка, исходящая от волос моей мертвой возлюбленной. Девушка, стоящая передо мной, была как две капли воды похожа на нее, но пахла иначе.

– Кто ты? – спросил я.

– Может быть, ты сначала запустишь меня внутрь? – голос ее прозвучал недовольно и капризно, – я живая, и я уже сильно замерзла. Морозы тут у вас просто нечеловеческие!

Я отошел в сторону, и она вошла. В ординаторской я предложил ей присесть на диван, а сам нажал на кнопку чайника. Она сняла свое белоснежное пальто и аккуратно положила берет на стол. Теперь у меня не оставалось сомнений – это была не Жанна. Моя Жанна кидала куртку и шапку на пол, когда приходила домой. В отличие от меня, она не очень-то любила порядок.

Пока незнакомка, похожая на Жанну, осматривалась вокруг, я осматривал ее саму. Одежда её вся была одного оттенка – светлый беж. Это тоже было совсем не в стиле Жанны, которая любила сочетать фуксию и животный принт. Рыжие волосы были такие же пышные, но они были коротко острижены. Сев на диван, девушка закинула ногу на ногу и, достав из явно дорогой сумочки черный кожаный портсигар, закурила. Я сел на стул, ожидая, пока закипит чайник, и внимательно смотрел на копию моей возлюбленной. Я боялся признаться себе, что любуюсь ею.

– Меня зовут Ева, – тихо заговорила она, – Как ты мог догадаться, я сестра-близнец Жанны. Вероятно, ты ничего не знаешь обо мне, но я приехала в вашу глушь сразу, как только узнала…

– Сестра-близнец? Я впервые слышу о тебе! – перебил я ее, – Жанна ничего не говорила о сестре.

– Я родилась на десять минут раньше ее.

От удивления я всплеснул руками.

– Мы были не слишком-то близки и не общались последние годы. Неудивительно, что ты ничего не знаешь обо мне.

– А ты откуда знаешь обо мне?

Ева отвела взгляд в сторону и проговорила задумчиво:

– Когда мы созванивались в последний раз, она мне рассказала о тебе.

– Как-то странно все это звучит. Обычно, бывает наоборот. Близнецы, как правило, неразлучны на протяжении всей жизни. Вы же как-то там физически связаны, – тихо сказал я, недоверчиво покосившись на девушку.

– По-разному в жизни бывает, – медленно произнесла Ева и внимательно посмотрела на меня, – Конечно, теперь я жалею, что общие обиды нас когда-то разлучили. Теперь все это кажется бессмысленным и неважным. Но… ничего уже не вернешь.

В ее глазах застыла тоска, слезы покатились по щекам, она не вытирала их, и они капали на горловину мягкого бежевого свитера. Мне вдруг тоже захотелось плакать. Общее горе может в считанные секунды объединить даже незнакомых людей. Поддавшись какому-то необъяснимому душевному порыву, я встал, подошел к Еве и обнял ее за плечи. Мы оба всхлипнули и расплакались. Слезы, которые я много часов глотал, сдерживал в себе, наконец, вырвались наружу.

– У нее были кое-какие проблемы с сердцем. Наверное, это и стало причиной, да? – спросила она.

– Не знаю, вскрытия еще не было, – ответил я.

Жанна похлопала меня по вздрагивающей спине, но это меня не успокоило.

– Я люблю ее. Я никогда никого так не любил. Ни к одной женщине у меня не было подобных чувств. Она… Она неземная. Я люблю ее. Люблю. Люблю… Я всегда буду ее любить.

Ева смотрела на меня и понимающе кивала.

– Я ведь сейчас на работе, я стараюсь держаться. Выполняю на автомате все свои обязанности. Но я не знаю, как я буду без нее. Не хочу знать!

Выплакав свою боль, я подошел к раковине, умыл лицо холодной водой, громко высморкался. Ева вытерла опухшие от слез глаза белым кружевным платком. Мы снова посмотрели друг на друга. Теперь, после этого трогательного физического контакта, мне казалось, что мы знакомы много лет. Мне захотелось сесть за стол, выпить водки и до утра говорить с Евой о Жанне. Но она опередила меня – подойдя ко мне, она взяла мою руку и крепко сжала ее.

– Антон, я понимаю твое горе. И ты должен тоже понять мое, – прошептала она, – Я хочу попросить тебя кое о чем. Это очень важно для меня.

Чайник давно кипел, из носика к потолку валил белый пар. Я выключил его, бросил в две чашки по ложке растворимого кофе, залил его кипятком, перемешал и протянул одну чашку девушке. Не водка, но тоже сойдет. После этого я тяжело опустился на стул. Часы показывали половину двенадцатого. Полчаса осталось до очередного годового рубежа. Полчаса, которые мне не хотелось проживать, потому что впервые я ждал новогоднюю полночь не как новое, многообещающее начало, а как конец. Конец моего счастья.

Вот так трагично, мрачно и странно заканчивался этот год. Год, который неожиданно принес мне любовь. И так же неожиданно ее забрал…

– Какая же у тебя просьба? – спросил я, взглянув на Еву.

– Дай мне побыть с сестрой! Пусти меня к ней ненадолго, – выдохнула она.

– Нет! Это невозможно. В холодильник посторонним вход строго воспрещен! – резко выпалил я.

Но, глядя как синие глаза Евы вновь наполняются слезами, я не выдержал и крепко обнял ее.

– Ладно, только не плачь, пожалуйста. Не плачь, слышишь? Когда ты плачешь, мне кажется, что это она плачет…

Ева вытерла глаза платком и криво улыбнулась, губы ее подрагивали. Сейчас она, и вправду, была особенно похожа на Жанну.

– Так ты пустишь меня? – спросила она.

– Пущу. Но только на пару минут. Попрощаться и все, на выход. Поняла?

Ева кивнула. Я поставил недопитый кофе на стол, поправил очки и пригладил волосы. Потом я накинул на плечи девушке одноразовый халат, надел свою униформу, и мы вместе пошли по темному коридору к холодильнику.

– Если что, держись за мое плечо. Наверное, не каждый день по моргам ходишь, – сказал я, открывая тяжелый засов и распахивая дверь, – И еще, она там не одна. Не пугайся.

Ева сморщилась от едкого запаха формалина и поежилась от холода. Потом взгляд ее изменился, она медленно подошла к каталке, на которой лежала Жанна, на второй труп она даже не взглянула. На этот раз простыня лежала на теле Жанны, и я облегченно выдохнул. Ева склонилась к лицу сестры и пристально посмотрела на нее. Я видел, что она напряглась, лицо ее вытянулось, на нем застыло странное выражение, далекое от скорби. Я решил, что она просто разволновалась, все-таки, атмосферу морга сложно вынести неподготовленному человеку.

– Все нормально? – тихо спросил я, – если хочешь, можем вернуться в ординаторскую.

– Нет-нет, все в порядке, не переживай.

Я замер, глядя на Жанну, не зная, то ли мне остаться, то ли выйти. Ева долго молчала. Потом она посмотрела на меня и проговорила:

– Можешь оставить меня с ней минут на пять? Хочется сказать ей все, что не успела… Это личное.

Я понимающе кивнул и вышел из холодильника. Постояв у двери, я решил дойти до ординаторской и допить свой остывший кофе. Сердце бешено колотилось в груди, когда я шел по темному коридору, и я то и дело оборачивался, глядя на дверь холодильника. А когда дошел до ординаторской, остановился и вдруг резко рванул назад. Не знаю, почему. Какое-то леденящее душу беспокойство овладело мной в тот момент. Мне вдруг стало так страшно, что я даже подумать ни о чем не успел – побежал, и все. Распахнув тяжелую дверь, я увидел жуткую картину. Ева нависла над мертвой сестрой, а в ее правой руке был зажат нож.