Текст книги "Зефир в шоколаде (СИ)"
Автор книги: Екатерина Риз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Красивая девочка, – сказал Виктор, когда Антон подошёл и встал рядом с ним, сверху глядя на танцпол. На Лере сегодня было лёгкое, светлое платье, ткань светилась и струилась по её телу, когда она танцевала или просто двигалась, огни цветомузыки отражались от неё, и отыскать её взглядом даже среди множества молодых людей, было нетрудно. И Антон с Виктором оба на неё смотрели, оба с прищуром и неимоверным интересом следили за ней взглядом.
– Красивая, – согласился Антон.
Соловьёв голову повернул и на друга взглянул с намёком.
– И не дура.
– Что, признаюсь, меня удивило.
Виктор усмехнулся.
– Ну, это ты после Алиски удивился.
– Да.
– И что, это хорошо или плохо?
– Что она не дура? Я пока не решил.
– Но девочка красивая, Антох.
– Слышу в твоём голосе намёк.
– Какой намёк? Ты и без того уже всё смекнул, разве нет? Так и ешь её глазами.
– Это тот случай, мой друг, когда желаемое сгруппировалось с необходимым.
– Ага, рассказывай. – Виктор вздохнул и откровенно скривился. – Всё-таки это несправедливо, что тебе так везёт. Я больше, чем уверен, что если бы я оказался в твоей ситуации, то мне бы досталась жадная уродина с кривыми ногами и мозгами, как раз между ними.
Антон, не скрываясь, рассмеялся, а Соловьёва по спине хлопнул.
– Зависть – плохое чувство, Витя. Но… ты посмотри на неё. Я сам себе завидую.
– Долго завидовать будешь? – невинно поинтересовался Виктор.
– Надеюсь, нет. У меня уже терпение кончается. Представляешь, подлость, у неё воспитание.
– Серьёзно?! Не может быть.
– Да, да. Вот что значит отсутствие Бориной личности поблизости в период взросления. Кто бы мог подумать.
Они снова на Леру уставились, затем Виктор головой качнул.
– Борисыч явно не на ту дочку поставил.
– Сейчас я готов этому обрадоваться.
Виктор развернулся к нему лицом, продолжал ухмыляться.
– Красавица, наследница, умница… по нашим с тобой догадкам. Конечно, можно радоваться. Одно смущает – учительница.
Антон попытался спрятать улыбку, сунул руки в задние карманы джинсов, принимая вызывающую позу.
– Наследницам, Витёк, не нужна работа. Тем более в школе. Да и есть на её работе одно обстоятельство, которое меня не устраивает.
– Морально-этическое?
– Нет. В очках и с портфелем. Именуется директором школы.
– Соперник? – Соловьёв пришёл в неописуемый восторг.
– Ну, моим соперником его только Лера считает. Пока.
Виктор даже языком прищёлкнул.
– Как мне нравится твоё «пока». – Потом вздохнул, глянул сначала в одну сторону, потом в другую. Потом спросил: – Антох, а если она не согласится?
– Я постараюсь быть убедительным.
– Насколько?
– Насколько будет нужно, – ответил Антон, причём в этот момент улыбки на его лице заметно не было. – В конце концов, разве я не выполняю волю покойного?
– Да… Борисыч наверняка в гробу переворачивается всякий раз, как ты вспоминаешь его с таким выражением лица.
– Вить, кому, как не тебе известно, что всё это было шуткой. Пьяной Бориной шуткой. Или злонамеренной пакостью. Он был большой мастак и на то, и на другое. А потом он пошутил ещё раз, взял и умер через два дня, не успев до конца протрезветь, а то и вспомнить, как подписывал ту бумажку.
– С указанием тебе жениться на его дочери, чтобы получить «Колесо» в своё полное владение.
У Антона на шее даже вены вздулись, когда он вспомнил о том вечере. Но что сказать в своё оправдание? Он тоже был пьян, и лишь смеялся, когда Давыдов вызвал нотариуса в свой кабинет и подписал то невероятное, и как оказалось, единственное завещание. Оно никак не относилось к его счетам в банке и недвижимости, ко всему тому, на что планировала наложить лапу Марина в ближайшее время, зато обязывало Антона жениться на дочери Давыдова, если он после его смерти хочет законно унаследовать его долю в «Чёртовом колесе», всю, до последнего процента. И после внезапной Бориной смерти, Антон почувствовал себя попавшим в капкан, потому что завещание, которое лежало в его же сейфе, было и проблемой, и спасением. Его можно было порвать и забыть о нём, нотариус, человек проверенный, смог бы ту пьяную выходку замять, а за определённую сумму и позабыть о ней. Но в то же время, исполнив волю покойного, можно было вдохнуть полной грудью и послать Марину со всеми её претензиями и требованиями куда подальше, по крайней мере, в отношении любимого детища. Вот только жениться на Алисе можно было только в качестве акта самоубийства. А Боря этого хотел, Антону это было отлично известно. Он задумал это ещё несколько лет назад, когда влюблённость Алисы в него стала общеизвестна, в том числе, и её отцу. И Борис полюбил говорить о семье, имея в виду и его тоже. Но Антон знал, что движет им не беспокойство и радение за счастье дочери, Давыдов думал о бизнесе. Он хотел, буквально мечтал переложить всю ношу на Антона, потому что жене не доверял. Но и Антону, пока он чужой, доверять полностью было нельзя, и вот тогда Борис замыслил женить его на Алисе. Антон сопротивлялся, как мог, и если Боря откровенно его не шантажировал и не давил, то Алиса не уставала устраивать на него обольстительные нападения и даже покушения. А после смерти отца уверилась в том, что теперь уж Антон так просто не отмахнётся от несчастной сироты.
И вот тогда он вспомнил о другой дочери Бориса. Тот заикнулся о ней лишь однажды, тоже по пьяному делу, и, скорее всего, на утро об этом позабыл, а вот Антон запомнил. И даже справки навёл, на всякий случай. Знал, где проживает Валерия Давыдова с матерью, сколько ей лет, чем она занимается, её семейное положение… И кто бы знал, как это пригодится. И какая удача, что Лера окажется не замужем, а уж какая удача, что она оказалась красавицей, правда, пока неприступной. Но крепость вот-вот готова сдаться, Антон это чувствовал. И зря она думает, что он окажется неблагодарным захватчиком, у него планы куда значительнее, чем она может себе представить на данный момент. И сейчас, думая о завещании в своём сейфе, он готов вознести благодарственную молитву, но не богам, а именно Боре, и за дочку того поблагодарить, и за то, что позабыл или не подумал указать в этой филькиной грамоте имя дочери, которую в виду имел, собираясь связать Антона по рукам и ногам браком с ней. Так у него, по крайней мере, выбор есть, и, надо сказать, что он его сделал, как только вошёл в учительскую и Лера, как школьница, подняла руку, когда он назвал её имя. Хотя, даже если бы она была похожа на ужасный кошмар Соловьёва, который тот ему пересказал пару минут назад, то и тогда выбор бы скорее всего пал на неё, а не на Алису. Но девочка, как Боря всегда говорил о младшей дочери, конечно же, ни в чём не виновата, она лишь его продолжение, весьма достойное.
– Это лучший выход для нас всех, – в конце концов, сказал Антон, уворачиваясь от прямого взгляда Виктора. – Мы поможем друг другу.
– Ага, – отозвался тот, правда, почти равнодушно. Он не обвинял его и не хвалил, знал, что на его месте поступил бы точно также, но всё равно не мог не заметить: – Надеюсь, ты скажешь ей что-нибудь другое, когда она узнает. «Помогли друг другу» она вряд ли оценит. Если хоть чем-то отличается от своего отца и сестры.
На это Антону сказать было нечего, даже беспокойство кольнуло. Он снова нашёл Леру взглядом, некоторое время её разглядывал, как она танцует и улыбается при этом, а потом, не сказав Соловьёву больше ни слова, пошёл вниз, собираясь вернуться к Лере.
– Соскучилась? – Антон практически прокричал мне на это на ухо, я поморщилась, уши руками закрыла, показывая, что устала от громкой музыки, и взяла его за руку, когда он направился к выходу, заставляя людей расступаться перед ним. Мы поднялись по ступенькам, у перил остановились, и Антон, пользуясь тем, что рядом никого не было, никто не мешался и не толкался, как внизу, меня обнял. И повторил: – Соскучилась?
– Тебя не было десять минут.
Он прижался губами к моей шее, я ощутила прикосновение его языка, и дрогнула внутри, правда.
– Пятнадцать. – Голову поднял и взглянул на меня удивлённо. – Ты не поняла, что меня не было так долго?
Я улыбнулась. Музыка по-прежнему оглушала, хотя наверху это воспринималось не так, как на танцполе, где под ногами, казалось, даже пол вибрировал; в голове у меня немного шумело от трёх выпитых коктейлей, а в животе бабочки порхали, от прикосновений Антона. Он прижимал меня к себе, довольно-таки тесно, ладони не спеша путешествовали по моей спине, и в глаза мне смотрел, с явным намёком.
– Я была уверена, что ты занят чем-то очень важным, – сказала я.
– Самое важное сегодня – это ты. – Антон убрал волосы с моих плеч, взгляд опустился вниз к моей груди, я выдержала секунд десять, затем закрыла ему глаза ладонью. А он рассмеялся, голову назад отклонил. – Хороший вечер? Тебе нравится?
– Нравится.
– Замечательно. А чего ещё ты хочешь?
Я головой покачала, то ли с ним играя, то ли с самой собой. А он к моим губам наклонился и поцеловал. Просто прижался губами к моим губам, я думала, что поцелуй будет коротким, но рука Антона вдруг оказалась на моей шее, сначала погладила, а потом он ладонью обхватил мой затылок, не позволяя отодвинуться, и я потерялась в его поцелуе. Кажется, даже музыка тише стала. Я его за шею обняла, и с каким-то небывалым восторгом отвечала на его поцелуи. Не знаю, сколько мы так целовались, я совершенно потеряла счёт времени, Антон иногда отрывался от моих губ, начинал целовать мою шею, давая нам обоим возможность немного отдышаться, ставшей колючей щекой о мою щёку тёрся, а у меня пальцы сами собой сжимались, стискивая ткань его футболки. В какой-то момент он меня приподнял от пола, к себе прижал, и почти тут же отпустил. В глаза мне заглянул. Взгляд был решительный и в то же время немного вопрошающий, но в его тоне вопроса не прозвучало.
– Пойдём отсюда.
Если бы я и хотела поспорить или воспротивиться, то в данный момент у меня ни слов, ни дыхания бы на это не хватило. Мы выбрались из клуба какими-то окольными путями, через служебный выход, Антон крепко держал меня за руку, а я губы кусала, пытаясь сдержать смех. Не знаю, почему мне так смешно было, но смех буквально душил.
Он за руку меня дёрнул, обнял и снова поцеловал. Поцелуй был глубокий, дерзкий, но короткий. Видимо для того, чтобы я не забыла, куда и для чего мы идём, чтобы не расслаблялась.
– Перестань смеяться.
– Не могу.
Мы шли торопливым шагом по дорожке, мимо клумб и кустарников, мимо детских аттракционов и выстроившихся в ряд дорогих автомобилей, и наша поспешность напоминала подростковую, оттого я и смеялась. Антон меня за руку тянул, а я за ним едва поспевала.
– Антон Александрович, куда вы меня тащите?
– В твоё светлое будущее.
Я рот от удивления приоткрыла. Даже не знала, как реагировать на столь решительное заявление. Но решила уточнить:
– А конкретнее?
– В гостиницу.
– Боже мой… И вы собираетесь весь путь проделать в такой поспешности? А что скажут ваши служащие?
Он кашлянул в сторонку, скрывая смешок.
– Наверняка решат, что я спятил.
– А это так?
– Лера, – он кинул на меня весёлый взгляд, – ты сейчас договоришься.
Я вздохнула, потом пожаловалась:
– Я за тобой не успеваю, знаешь, как трудно ходить, а тем более бегать на таких каблуках?
– Если я пойду медленнее, ты передумаешь. До гостиницы осталось шагов тридцать, сосредоточься на цифрах, ты же их любишь.
– Считать?
– Считай.
– Раз, два, три… восемь…
– Не хитри.
Мы бегом поднялись по ступенькам крыльца, Антон отмахнулся от девушки за стойкой администратора, которая намеревалась обратиться к нему с вопросом, мы успели войти в лифт, прежде чем двери закрылись, и тогда уже выдохнули. И рассмеялись. Он притянул меня к себе и поцеловал. Я глаза не закрыла, поняла, что он тоже на меня смотрит, в его глазах чертовщинка, и мне захотелось вцепиться в него и закричать что-нибудь до ужаса глупое, но радостное. А Антон после поцелуя в лицо моё вглядывался секунду, потом тихо спросил:
– Ты точно уверена?
Я губы облизала, сердце взволнованно колотилось, но говорить я постаралась с оттенком уверенности.
– Я сюда бегом бежала.
На его губах расплылась улыбка.
– Я запомню эти слова.
Но всё-таки, где-то в глубине души, я была уверена, что делают глупость. Не ошибку, нет, но глупость. Когда я не властна над собой, когда я предчувствую проблемы, но отказать искушению не могу. А Антон и стал для меня искушением. С тех самых пор, как мы познакомились, я смотрела на него, и моё сердце замирало. Он целовал меня, а я таяла. Он убеждал меня в чём-то, а я верила, хоть и понимала, что верить ему всегда и во всём не стоит. Он был откровенным искушением, уверена, что для всех женщин. Как шоколадка Баунти в рекламе. И как только мы оказались в его номере, в тишине и темноте, его поцелуи изменились. Они перестали быть соблазняющими и провокационными, теперь он целовал меня со знанием дела и настраивая, как музыкальный инструмент, под себя. И не было никакой прелюдии, долгих ласк и неторопливого узнавания друг друга, всё случилось стремительно, но я этой стремительности не заметила. Я настолько потерялась в ощущениях и времени, что попросту растаяла у него в руках. Его руки меня, как горячий воск мяли и лепили, и я только жалела, что в темноте не смогу увидеть наши тела рядом. Такие разные, но, скорее всего, это лишь мои фантазии, рождённые его смелыми прикосновениями, потому что я, без сомнения, смутилась, если бы пришлось смотреть ему в глаза при первой близости. А сейчас темнота, горячий воздух, и его кожа, такая же горячая, ставшая чуть влажной под моими ладонями. Мы без конца целовались, я впивалась ногтями в его спину, одежда летела куда-то в стороны, я стонала ему в губы, и если бы пару недель назад мне сказали, что всё это про меня, я бы ни за что не поверила. Меня всегда хвалили за сдержанность и благоразумие, а сегодня – с ним – я их растеряла.
Постель, на которую мы упали, в первый момент показалась прохладной. Я трясущимися от небывалого возбуждения руками стаскивала с Антона футболку, он одновременно пытался вылезти из джинсов, а когда, разделавшись с одеждой, буквально рухнул на постель, практически на меня, у меня дыхание пропало. Лихорадка и небывалый жар, и его прикосновения, неожиданно ставшие на удивление нежными. Он замер надо мной, голову опустил, прижимаясь лбом к моему лбу, дышал тяжело, будто пытался уговорить себя на недолгую паузу, но я сама потянулась к его губам и поцеловала. Обхватила его ногами, выгнулась ему навстречу, и его выдержке пришёл конец. Уж не знаю, для чего он себя на неё настраивал, но когда отбросил её в сторону, даже зарычал негромко, и нам обоим стало хорошо. Одно движение, один сильный толчок, и мы снова замерли, сплетённые руками и ногами на постели, и только дыхание Антона щекотало мою щёку. А я просто лежала, уставившись в тёмный потолок и кусала нижнюю губу. Потом его за плечо укусила. Он выдохнул, но явно не от облегчения, спина была напряжённая, потом голову повернул и снова меня поцеловал. Я на поцелуй ответила, пальцы запутались в его волосах, а Антон меня немного приподнял, подстраивая под своё тело, руками подхватил, и я голову назад откинула, напрочь позабыв о поцелуях. На следующие несколько минут я ему своё тело подарила, я ему его отдала, навеки веков и в услужение… Как ещё сказать и описать моё состояние, я не знаю. Но Антон знал, и мне оставалось только закрыть глаза и подстраиваться под него, под его движения и темп. Его ладонь гуляла по моему телу, от шеи к животу и обратно, иногда поднималась к лицу, пальцы касались губ, я один раз даже укусила его, а Антон рассмеялся и тогда наклонился, чтобы меня поцеловать. В эти минуты я его любила. Любила то, что он делал с моим телом, любила то, как он прикасался и целовал, любила, как он отводил мои руки, решительно и неуклонно, когда я стремилась что-то сделать, как мне казалось, для него, а ему это мешало. Зато я приняла его и обняла, когда он подошёл к краю и его затрясло. Я гладила его по спине, гладила его затылок, и дышала с ним вместе, на разрыв, но вряд ли понимала, что и для чего я делаю, хотя и запомнила очень чётко именно эту минуту, минуту его удовольствия. Все остальные воспоминания и пережитые эмоции помнились, как в липком тумане, жаром и нехваткой воздуха. Моё тело вздрагивало и горело под его телом, пальцы не слушались, но я продолжала прикасаться к Антону, никак не могла остановиться.
Наконец он поднял голову от моего плеча, коснулся носом моего носа, а я улыбнулась. И порадовалась, что темно и он моего лица рассмотреть не может, потому что даже я, даже в таком состоянии, уловила и прочувствовала эту свою улыбку – пьяной от полученного удовольствия женщины.
– Было здорово, – проговорил он негромко, но тон был очень довольный.
– Было здорово, – повторила я за ним эхом. Моя нога соскользнула с его бедра, рука продолжала гладить его плечи, а губы сами потянулись к его губам, как только он склонил голову чуть ниже.
– Не жалеешь?
– Нет. С чего бы?
– Да, да, я помню. Ты бежала сюда бегом.
Мне оставалось лишь посетовать:
– Ты точно этого не забудешь.
– Ни за что. – Он перевернулся на спину, и я оказалась у него под боком. Пристроила голову на плече Антона, и тогда уже, в потёмках, принялась оглядывать комнату. Но кроме очертаний и стен ничего толком рассмотреть не могла.
– У тебя тоже спальня-кабинет? Как у отца?
– Что-то вроде того.
– Это странно.
– Почему? – Он заложил одну руку за голову и вздохнул, я бы сказала, что с чувством выполненного долга. Хорошо выполненного.
– Потому что все нормальные люди стараются дела и удовольствия не смешивать. А у вас, я посмотрю, это в чести.
– У вас – это у кого?
– Ты понял.
– Нет.
– Понял, – настаивала я, мне даже в бок его пихнуть лень было. Тело было таким расслабленным, меня почти не слушалось. Я могла только дышать и щуриться от напавшей сонливости. Щекой прижималась к горячей коже мужского плеча, под ладонью, что лежала на его груди, курчавились жёсткие волоски, я чувствовала резковатый мужской запах удовлетворённого мужчины, и мне было хорошо и спокойно. И хотелось спать.
– Лера.
– М-м?
Антон погладил меня, ладонь прогулялась по моему боку и остановилась под грудью.
– Завтра утром ты проснёшься, и я хочу, чтобы ты мне улыбнулась.
Я непонимающе моргнула, голову подняла, снова столкнулась носом с носом Антона, потому что он, оказывается, мне в лицо смотрел.
– Думаешь, я не сделаю этого без напоминания?
– Я не знаю. У тебя так много в голове лишних мыслей, что я не знаю.
– Это ты о моих сомнениях на твой счёт?
– Это я о них.
Я немного развернулась, чтобы быть к нему лицом, и проговорила ему в губы:
– Скажем так, некоторые из них ты удачно развеял.
Антон тоже улыбнулся, я почувствовала, как его губы растянулись, потом руки подтянули меня повыше, на его тело. Ладони устроились на моих ягодицах и сжали их.
– Серьёзно? Ну, я могу стараться всю ночь, чтобы к утру ни одного не осталось. Чтобы ты не усомнилась ни на мгновение… – Хохотнул. – Чтобы ни одного тёмного пятнышка на мне не увидела.
Я обвела пальцем его лицо.
– Думаю, скорее я предпочту закрыть на них глаза. Со спальней-кабинетом ты вряд ли избавишься ото всех тёмных пятен… на своей репутации.
– Я буду стараться, – пообещал он и меня поцеловал.
8
За последний месяц это стало для меня вторым потрясением, честно. В первый момент, когда я увидела эту газету, а точнее, свою фотографию на первой полосе, я перестала дышать. И дело не в том, что это было безумно приятно, и сбылась моя мечта, увидеть своё имя в газете, нет, дело было в заголовке и в другом снимке, рядом, на котором меня и узнать-то было невозможно, настолько он был некачественным и тёмным. И оттого ещё более неприличным. Так мне, по крайней мере, показалось. Узнать слившуюся в страстных объятиях парочку на нём, возможным не представлялось, но выглядела фотография откровенной порнографией, не знаю, как так получилось. Правда, со стороны я на себя во время поцелуев не смотрела, может, всё на самом деле так? И я столь откровенно висну на мужчинах, впиваюсь им в губы поцелуем, и позволяю их рукам залезать мне под подол… и всё это на виду у людей.
– Антон, сколько я выпила в тот вечер?
Он оглянулся на меня, увидел газету в моих руках и раздосадовано вздохнул.
– Лера, выброси её!
Антон говорил это уже в третий раз. В первый раз сказал, ещё передавая мне её в руки, посоветовал выбросить и не заморачиваться; во второй предпринял попытку сделать это сам, а когда я её спрятала, лишь рукой махнул. И вот теперь.
Я и сама знала, что выпила в тот вечер, что мы провели в «Колесе», не так много. Пьянило и заставляло меня делать глупости другое, возбуждение. И, наверное (это я сейчас подсознательно себя оправдываю этим «наверное»), я позволила себе лишнего. Я позволила себе развязность и распущенность, будучи уверенной, что в самом скандальном ночном клубе области, где каждая вторая парочка ведёт себя подобным образом, на нас с Антоном никто внимания не обратит. И вот, пожалуйста, спустя два дня в самой серьёзной по областным меркам газете, на первой полосе, наше с ним фото. Где он меня, пьяную, лапает. В статье, которая прилагалась на соседней странице, было написано не так, точнее, другими словами, но смысла это не меняло. А вот по самой статье, довольно большой, надо сказать, ощущение складывалось такое, что до этого инцидента меня собирались выставить едва ли не святой. Автор перечислял немало моих заслуг, и то, что я дипломированный педагог, и что внеклассную работу в летние месяцы веду, и что грамоту имею (в единственном, и надо полагать, последнем экземпляре, конец моей карьере), потом про отца говорилось, и опять же про мою несчастную долю, как меня бросили в раннем детстве и забыли. А под занавес вот такую плюху мне в лицо: запустила руку в давыдовские деньги и пустилась во все тяжкие с самим Бароевым, которого молва прочила Борису Давыдову в зятья, причём в мужья другой дочери, не мне. Поэтому я ещё и разлучница, а не только корыстная особа. И ладно, если бы всё ограничилось этой фотографией сомнительной, на которой меня не узнать, но нет, главным был мой снимок с последнего ЕГЭ, где я в скромном платье и с официальной улыбкой, торжественно вручаю ученикам пакеты с экзаменационными билетами. Тоже для газеты снимали, правда, профильного педагогического издания. Где они достали снимки? И кто им разрешил?! И на фоне меня официальной – я в клубе, пьяная и развратная.
– Меня уволят с работы, – пришла я к неутешительному выводу, повалилась на постель и закрыла лицо газетой. От неё ужасно пахло, надо сказать.
Антон прошёл с балкона, на котором говорил по телефону, в спальню, присел на кровать и провёл ладонью по моей ноге. Погладил, потом в коленку меня поцеловал. Это он так успокаивал. У меня жизнь рушилась, а он мои ноги оглаживал. Ногой я дёрнула.
– Снежинка, не переживай. – Он замялся ненадолго, затем продолжил: – Ты не кинозвезда, все забудут об этом уже завтра.
– Антон, причём здесь все? Думаешь, я переживаю из-за того, что обо мне неведомые все подумают? У меня мама, у меня бабушка… – Я даже задохнулась от переполнявших меня эмоций. – У меня работа! У мамы будет инфаркт, когда она это прочитает и увидит!
Он спорить не решился, отложил телефон и плюхнулся рядом со мной на постель. Воскресный полдень, мы недавно проснулись, и утро было чудесным. До того самого момента, пока он газету не принёс. Предыдущие тридцать шесть часов мы провели в постели, и это было феерично. Подобных сексуальных марафонов в моей жизни до этого не случалось, я была разнеженная и согласная на всё. Приехать к нему домой, приготовить ему ужин, заниматься любовью на веранде… Стоп. Не об этом сейчас. А час назад в моей жизни появилась эта газета и всё изменилось. И зря Антон говорит, что никто не увидит и завтра забудут. Завтра точно не забудут, завтра мне предстоит придти на работу и вести себя сдержанно и нейтрально. А я смогу?
– Ну, с мамой мы поговорим, – несколько неуверенно сказал он.
До того неуверенно, что я не удержалась от скептического взгляда. Антон старательно мне улыбнулся. Я же тряхнула газетой перед его лицом.
– У тебя в клубе журналисты разгуливают?
– Нет.
– Тогда откуда?..
– Лер… – Он плечами пожал. – То, что они проявят к тебе интерес, было ожидаемо. Самый богатый человек области, человек значимый и общественный, скончался так внезапно, и вдруг появляется ещё одна наследница, – продолжал он рассуждать. – Другое дело, что они оказались так вовремя и в нужном месте.
– Да уж, – проговорила я, хотя от отчаяния хотелось орать.
Антон притянул меня к своей груди, и я к ней благодарно припала, продолжая вздыхать. А он мои волосы гладил, потом принялся прядь на палец наматывать, потом осторожно потянул.
– Малыш, ты взрослая девочка, – сказал он наконец, всё также осторожничая. – Неужели твоя мама этому удивиться?
Я зло хмыкнула.
– Моим пьяным пляскам в клубе в обнимку с чужим женихом? Думаю, да.
– Я никогда не был чужим женихом.
– А в газете написано по-другому! – Я голову подняла, посмотрела ему в лицо. – Кстати, почему так написано?
Всего на мгновение, но Антон стушевался.
– Потому что кое-кому хотелось так думать, и об этом всем рассказывалось.
Мне захотелось застонать в голос. Алиса!
– Теперь и она знает. Или она не читает газет?
– Уверен, что не читает. Но также уверен, что добрые люди найдутся. Например, мама её.
Я снова прилегла к нему на грудь, пожаловалась:
– У меня голова разболелась.
Антон погладил меня, как кошку, от макушки до хвоста, то есть до… того места, откуда хвост должен расти.
– Это потому что ты много думаешь. И прекращай страдать. Мы подадим опровержение.
– Это какое?
– Ну… я не знаю. Придумаем. У нас целый полк адвокатов.
– Да? – В моём голосе зазвучала надежда, хоть и слабая. – А мы можем сказать, что на снимке не я?
– Думаю, нет. – Его рука так и осталась на моих ягодицах, поглаживала, иногда пошлёпывала, потом под ткань хлопковых шортиков пролезла.
– Тогда это ничего не меняет. Опровержение будет когда-то, а с мамой мне объясняться уже сегодня. Или, если повезёт, завтра.
– Хочешь, я поговорю?
Я от неожиданности ткнулась носом в его живот, замерла так. Антон рассмеялся, и живот ходуном заходил, мне пришлось приподняться на локте.
– Ты так испугалась.
– Я просто представила реакцию моей мамы, когда тот, кто… кхм, развращал её дочь, явится свои действия пояснять.
– Я тебя развращал? – Антон глаза на меня вытаращил, оттянул пальцем вырез моей футболки и заглянул внутрь. – Где?
По наглой руке я его стукнула.
– Там, – веско ответила я. Села, откинула волосы на спину, и совсем другим тоном спросила: – Антон, как мне себя вести?
– Спокойно. Понимаю, что безразлично не получится, но оправдываться тебе не в чем. Ты взрослая женщина, и отдыхать можешь так, как считаешь нужным. И с тем, с кем считаешь нужным. Даже если бы тебя застукали с женатым, Лера, кого это касается? Это не противозаконно.
– Зато аморально.
– Да брось. Но я понимаю, что ты думаешь о работе. Но ведь ничего не исправить, фотографии есть, статья есть. Но ты знаешь, что правда, а что нет, и придерживайся этого. – Он коснулся моей щеки. – Тебе самой стыдно за тот вечер?
– Немного, – призналась я, и тут же поторопилась пояснить: – В той части, которая касается моего поведения в клубе. Так себя вести нельзя.
Я проговорила это очень серьёзным, нравоучительным тоном, который больше бы подошёл моей маме, когда она начнёт меня отчитывать, а Антон всё больше в улыбке расплывался, слушая меня. Я тут же нахмурилась, как это заметила.
– Что ты улыбаешься?
– Лерка, ты просто нечто. Одно слово – учительница. Ты даже себя воспитываешь. – Я расстроено замерла после его слов, кому хочется показаться занудой, правда? А Антон руки раскинул. – Иди ко мне. – Я тут же наклонилась, получила от него поцелуй и крепкое объятие. – Знаешь что? Мы с тобой сейчас поедем по магазинам. Купим тебе что-нибудь феерическое… и что-нибудь прозрачное. Как тебе идея?
– Не представляю ничего феерического.
– Вот и поищем. Что-нибудь достойное моей Снежинки.
Его Снежинки. Я даже повторила это про себя, посмаковала, и тогда уже с постели поднялась, согласная поддержать его в любой затее в этот день. Да и отвлечься не мешает. При мысли о завтрашнем дне не по себе становится. До экзаменов осталась неделя, её нужно как-то прожить, точнее, в связи с последними событиями, перетерпеть, и пара новых платьев мне не помешают, пусть это и слабость с моей стороны, чисто женская. В магазине, выглянув в какой-то момент из примерочной, я увидела, что Антон разговаривает по телефону. Он стоял вполоборота, смотрел через стекло витрины, и я видела, что он всерьёз хмурится, слушая кого-то, а потом ответил что-то резкое. Негромко, но зло, и я замерла, наблюдая за ним, не зная, что и думать.
– Вы просили ещё синее платье, – проговорила молоденькая продавщица, я отвлеклась на неё, да и Антон в этот момент голову повернул и посмотрел на меня. Улыбнулся. Эта улыбка, лёгкая и простая, меня удивила. Он подозрительно быстро преображался: то злился, то радовался, а мне в голову пришло – мне напоказ. Неприятное ощущение, я обеспокоенно хмурилась, а Антон, сунув телефон в карман, подошёл к примерочной. Вынудил продавщицу отойти, занавеску задёрнул, но голову внутрь сунул. На меня посмотрел.
– Что случилось, детка? Настроение испортилось?
– У тебя или у меня?
Он секунду раздумывал, после чего подбородок рукой потёр.
– Слышала? Я громко говорил?
– Нет, но видела, как ты злишься.
– Это к нам не относится никак, это бизнес. Иногда приходится быть жёстким. – Антон протянул ко мне руку, коснулся моего голого плеча, после чего скользнул взглядом по моему телу в нижнем белье. Улыбнулся. – Примеряй платье, и ни о чём не думай. Это твой день.
В итоге, я купила два платья, туфли и сумочку. И это не считая пары комплектов умопомрачительного нижнего белья и чего-то «прозрачного». И мои мысли уже не так часто возвращались к той ужасающей статье в газете. Не каждую минуту, как утром, а каждую пятую. Мы пообедали в ресторанчике при торговом центре, Антон, конечно же, кухню забраковал, а вот я с удовольствием съела салат и пирожное, и не позволила ему соблазнить меня бокалом вина. Память о моральном падении ещё была жива, и теперь я пообещала вести праведный образ, о чём Антону и сообщила в машине. Он так хохотал, что это было попросту неприлично, и это я ему тоже сказала, и добавила, что мне, конечно, придётся трудно. Потому что праведность и имя Антона Бароева, по всей видимости, на одной линии стоять никогда не будут. Но дальше мне в голову снова пришли мысли о маме, то есть о том, что оправдываясь за своё поведение, мне придётся говорить и об Антоне, а зная маму, она потребует познакомить её с… поклонником единственной дочери. Проговорив про себя слово «поклонник», я голову повернула и на Антона взглянула, уже с определённым умыслом, окинула оценивающим взглядом. Мы возвращались к нему домой, выезжали из города, и он сидел в расслабленной позе, уверенно ведя машину и пристроив локоть на открытом окне, но выглядел при этом задумчивым, я бы даже сказала, не на шутку призадумавшимся. А я на его футболку посмотрела, на потёртые джинсы, вспомнила про небольшую татуировку пониже локтя, и некоторое время её разглядывала. Птица, парящая в небе. Что ж, ему подходит. Но вспомнив о маме и её мнении, успокоила себя тем, что ему идут костюмы. Это маму должно впечатлить.
