Текст книги "Желать невозможного"

Автор книги: Екатерина Островская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она подробно так: мол, меня зовут Марина Александрова, я учусь в первом «Б» классе школы номер пятьсот восемьдесят какой-то…

Девочка подробно так излагает, я за мужиком наблюдаю искоса, а нутром чую: он – тот гад, которого мы два года ищем, носом землю роем… Так заныло внутри… Ну, ты представляешь, как это бывает. Тогда девочку спрашиваю: «А как дядю зовут?»

– Дядя Владик, – отвечает она, – он работает в зоопарке. Сейчас мы идем смотреть новорожденных медвежат.

Тут он и рванул через дорогу, в его документе-то ясно написано: «Лисочкин Федор Альбертович». Я сказал девочке стоять и никуда не уходить. И за ним. Но он так бегал хорошо, ведь не курил и не пил, сволочь. Чувствую, что упускаю. Он в какой-то двор, я следом. Вбегаю и вижу двор проходной. Бабки стоят, разговаривают и со страхом на меня смотрят. Видимо, он успел сказать им, что за ним бандиты гонятся. Народ-то у нас добрый. Я задыхаюсь от бега, спрашиваю: «Где тот, что забежал?» Одна хотела через двор показать, но другая ткнула пальцем на самый дальний подъезд дома: «Там он!» А я в ближайший направился. Пока шел к подъезду, ребятам по мобиле позвонил. В подъезд вхожу и вижу вход в подвал. Но сначала пробежал на второй этаж и тихонечко спустился. Открываю – темно внутри, только со ступенек сошел – тут он меня обрезком водопроводной трубы как шмякнет! В плечо попал. Сильно заехал – он-то гадом неслабым оказался. Короче, скрутил я его. А вскоре и машины наши понаехали.

– Помню, как его показали по ящику, – рассмеялся Сошников, – лицо распухшее, синее, глаз не видно.

– Так его только через две недели журналистам показали. Хотя я бил в основном в причинное место. По его роже раза два и приложился всего. Может, три.

– Твой приятель Берманов интервью давал, я помню: «В результате оперативно-следственных мероприятий, разработанных специальным штабом по поимке особо опасного преступника, был задержан…»

– Так он этот штаб придумал и сам же возглавлял. Получил благодарность министра и в Москву ездил, где ему в Кремле орден вручили «За заслуги перед Отечеством».

– А тебе чего?

– А мне медаль в управлении дали и выговор сняли. Только это все мелочи. Для меня другая награда важнее. Сижу я в кабинете, а с проходной дежурный звонит. «Тебя, – говорит, – какие-то женщины спрашивают». Спустился я. В вестибюле никого вроде. Выхожу на улицу, вижу двух женщин – молодую и старую. А снег мокрый с дождем, ветрила такой задувает, слякоть на асфальте. Подхожу и представляюсь. Тут они обе бухнулись передо мной на колени, голосят не понять что, колени мои обнимают. «Встаньте!» – говорю. Они ни в какую! «Мы – бабушка и мама Мариночки Александровой. Если бы не вы…» Ну и так далее. Всучили мне какой-то пакет. В пакете открытка поздравительная к Новому году, девочкой подписанная, бутылка шампанского и пироги с черникой. Бабушка мне сказала, что они с внучкой специально для меня пекли. Хорошие пироги были, мы с ребятами их к вечеру все умяли…

Поговорив еще немного, решили на сегодня закончить. Васечкин пообещал со следующего дня приступить к работе, но ключи от машины ему выдали тут же. Сошников сам проводил его до автомобиля и даже посидел с другом в салоне, когда Сергей прогревал двигатель.

И, словно подытоживая сегодняшнюю встречу, Константин сказал:

– Ну, теперь ты все о нас знаешь. Работаем, как можем. На жизнь не жалуемся. Хотя если бы попалось крупное дело, можно было бы выйти на другой, более высокий уровень.

– Какое дело? – не понял Васечкин.

– Да любое громкое. Взять хотя бы убийство этого Флярковского. Я, кстати, его брата немного знаю: тот, когда в Питере филиал их концерна открывал, к нам обратился для прикрытия. Но мы недолго сотрудничали: потом они собственную службу безопасности создали – денег ведь у них немерено.

Сергей покатался немного по городу. С каждой минутой машина нравилась ему все больше и больше. Новая работа, разумеется, тоже. Васечкин вспомнил свою ржавую «шестерку», ползающую еле-еле, и посочувствовал себе прежнему – тому, каким он был еще вчера, усталому и загнанному. Вспомнил довольного и лоснящегося Бергамота, Анжелику и ее сверкающий «Мерседес». «Ладно, ребята, – подумал он, – живите, как хотите, а у меня все прекрасно».

Сергей заехал в больницу, причем в больничный двор его пропустили, даже не проверив документы и не спросив пропуск на въезд. А на «шестерке» его бы точно тормознули, даже с ментовским удостоверением. Вот что значит престижный автомобиль!

Кристина вышла из дверей здания, Сергей посигналил, но Кристина, увидев дорогую машину, шарахнулась в сторону. Васечкин вышел и, открыв перед девушкой дверь «БМВ», объяснил:

– Сегодня на новую работу устроился. Вот тачку служебную выделили.

– И что теперь? – спросила Кристина.

– А теперь кататься! – радостно выдохнул Васечкин, точно так же, как это делал лысый молодой человек – персонаж всем надоевшей телевизионной рекламы.

20

Илья Евсеевич смотрел сквозь тонкие шторки на пролетающие за темными окнами машины дома, и яркий летний день казался ему серым осенним вечером. И настроение было соответствующее. Десяти дней не прошло, как похоронили брата. На душе тягостно и тревожно. Тогда они с матерью возвращались с кладбища, и Дина Александровна, не проронившая ни слезинки у гроба старшего сына, вздохнула и произнесла с глубокой печалью и тревогой:

– Господи, ну как жить теперь? Что теперь будет с нами?

И тогда Илья вздрогнул, потому что вспомнил: такое уже было однажды, мать говорила то же самое и с той же интонацией когда-то давным-давно, и тот день стерся в памяти, а теперь вдруг всплыл неожиданно и так отчетливо, что Илья испугался – к чему бы это.

В тот далекий день они сидели втроем у телевизора: Дина Александровна, старший брат и он, Илюша, которому тогда и двенадцати не исполнилось. Брат, окончивший институт, был совсем взрослым – он жил отдельно с какой-то забытой теперь женщиной, но в тот день заскочил в родительскую квартиру, чтобы посмотреть трансляцию похорон. Хоронили Брежнева. Вся страна смотрела с содроганием. Ожидали страшных перемен. На Красной площади гремела траурная музыка, медленно катил орудийный лафет с гробом, вышагивали ряды офицеров, каждый из которых нес бархатную подушечку с каким-нибудь орденом покойного. Дина Александровна вздохнула так глубоко, что у нее выступили слезы, и прошептала:

– Господи, ну как жить дальше? Что теперь будет с нами?

Илья тоже хотел заплакать: ему тоже стало страшно.

А Борис произнес спокойно и даже с некоторым удовлетворением:

– Хуже не будет! По крайней мере, мне лично. Бэла поговорила с отцом, и тот обещал взять меня на работу в свое министерство.

Бэлой звали ту женщину. Ей тогда было под тридцать, она оказалась на пять лет старше Бориса, уже побывала замужем и неудачно, несмотря на высокопоставленного папу. Отец ее трудился в Министерстве здравоохранения. Министром он не был, но возглавлял Управление фармакологии и медицинской техники. А Борис по специальности был как раз фармацевтом. И дипломную работу писал под руководством Бэлы, которая была доцентом на кафедре.

Брежнева хоронили долго, но потом еще три дня не показывали мультиков по телевизору, чтобы дети запомнили эти дни на всю жизнь. А Илья забыл, вспомнил только сейчас. Хотя, как говорится, кто такой Брежнев и кто – старший брат? Две большие разницы. Борис многого добился в жизни. В министерстве высоко поднялся, завел нужные связи, а главное, успел поучаствовать в приватизации некоторых предприятий, которые подчинялись когда-то министерству и курировались Флярковским. Может, это и спасло их от развала. Другие предприятия рухнули в небытие, а если и дышат еще, то кое-как.

С Бэлой Борис прожил недолго – менее двух лет. Узаконить свои отношения с ней брат или не успел, или не хотел, а может, выжидал. Отца Бэлы отправили на заслуженную пенсию союзного значения, но Борис к тому времени успел уже стать в своем управлении незаменимым человеком, так что – прощай, Бэла. Потом, когда Илья учился в том же самом институте, Бэла Викторовна стала уже профессором и заведовала кафедрой. Илья сдавал ей какой-то экзамен. Предмет он знал плохо, нес какую-то чушь, а высокая и достаточно стройная женщина подошла к окну и высматривала что-то за окном. Потом повернулась, подошла к столу и расписалась в зачетке. Илья увидел оценку «отлично», и челюсть у него отвисла от нежданной радости.

– Как там брат? – спросила Бэла.

Илья пожал плечами и ответил:

– Работает.

И, чтобы оправдать оценку, соврал:

– Он один, у него ни семьи, ни детей.

Борис к тому времени был женат уже во второй раз. Старший брат женился быстро и легко разводился, почти сразу находя замену. Только с Еленой произошло иначе. За ней ухаживал долго и после развода долго не мог жениться. Или не хотел. Теперь вот нашел в Киеве Илону Марущак – самую популярную на Украине модель. Прожили вместе чуть больше года и не особо счастливо, зато умерли в один день. Илона погибла сразу при взрыве, а Борис через четыре часа на берегу в медицинском вертолете. Илона никогда не нравилась Илье, брату, вероятно, тоже; он женился потому, что она была красива и популярна. И лежать им теперь рядом до Страшного суда, если, конечно, брат и там с кем-нибудь не договорится, в чем Илья нисколько не сомневался.

Трубы Илья Евсеевич ненавидел с детства и потому сказал, чтобы на кладбище играл какой-нибудь скрипичный ансамбль. Ляпнул просто так, а потом два часа слушал скрипки и виолончели. Музыкантов вытащили из какого-то театра, отнюдь не затрапезного; они были во всем черном, и лица их казались напряженно траурными, хотя наверняка им трудно было сдерживать счастливые улыбки в ожидании близкого сумасшедшего гонорара.

Народу на кладбище было много, и речей говорили много. На похороны прибыли и украинские родственники: родители погибшей Илоны и ее младшая сестра. После кладбища их тоже посадили в лимузин и привезли на поминки в Барвиху, где в доме собрались только самые близкие.

Отец Илоны поглощал напитки и закуски в бешеном количестве, но все равно не мог дождаться окончания мероприятия.

Он подошел к Илье и шепнул ему на ухо:

– Где мы можем поговорыть?

У отца Илоны был сильный украинский акцент. Илья повел его в кабинет брата, но когда заметил, что следом идет убитая горем мать невестки и младшая сестра, свернул в бильярдную. Он предполагал, о чем пойдет речь.

– Но шо, Илюха, – сказал покровительственно гражданин Незалежной, – як мы будэм гроши делыть?

– Какие гроши? – не понял Илья.

– Ну, деньги, – уточнил тесть покойного брата, – ведь после твоего Бориса и нашей дони осталися гроши у виде наслэдства. Давай решать честно, по-людски: усе пополам. Половину тебе, половину нам.

– Половину чего? – не понял Илья.

– Так я же говору тобе, шо наследство пополам делыть надо…

– То, что принадлежало вашей дочери, я готов отдать без всяких возражений и без дележа, а почему я должен отдавать то, что принадлежало моему брату?

Тесть Бориса побагровел, но сдержался.

– У них була семья? – спросил он.

И, увидев кивок Ильи, продолжил:

– Значит, усе у них пополам было?

– Не знаю, – пожал плечами Илья, – надо брачный контракт их смотреть.

– Шо ты мне про эти контракты крутишь? – не выдержал тесть. – Ты скажи по-людски, як должно: пополам или як?

– Сейчас я позвоню юристу, – спокойно сказал Илья, – тому, кто составлял для Бориса и Илоны брачный контракт.

Он набрал номер адвоката Бориса и поговорил с ним, что оказалось нелегко, так как рядом ходил не очень трезвый и очень грузный мужчина, повторяющий как заведенный: «Якой такой урист? Шо ишо за контракты? Шо тута мене усе крутят? По-людски нельзя разе решить?»

– Объясняю, – сказал Илья, закончив разговор с адвокатом. – Брачный контракт содержит много пунктов, касающихся собственности супругов. Скажу главное: каждый владеет тем, чем владел до вступления в брак. В случае смерти одного из супругов другой вправе распоряжаться личными вещами умершего, что же касается денежных средств, ценных бумаг или иных материальных объектов собственности, то права на них определяются завещанием покойного.

– Ну! – поторопил Илью нетерпеливый отец покойной.

– Поскольку смерть вашей дочери наступила на четыре часа раньше смерти Бориса Евсеевича Флярковского, то именно мой брат является наследником Илоны, не нарушая тем самым права третьих лиц, претензии которых будут являться незаконными, – объяснил Илья.

И добавил:

– Вот вам и ну!

– Это шо? – не понял тесть Бориса.

– Это означает, что все личные вещи Илоны после ее смерти перешли в собственность моего брата, а после его смерти – его наследникам.

– К тобе, шо ли? – догадался отец Илоны.

– Ко мне и к моей матери, вероятно, – объяснил Илья, – так как других родственников у Бориса нет.

– Во как! – вскрикнула теща. – А як же мы?

А младшая дочь посмотрела на Илью с ненавистью.

– Ой, – тихо завыл тесть, – опять эти жидовские штучки-дрючки! Во, москали проклятущие! Мало им, шо усю Украйну поразграбляли, усе в Россию свою повывозыли, так они и наше ридное усе захапать хочут.

– Донечку мою сгубыли-и! – завопила теща. – Убыли мою красотулечку ироды москальские! Кровыночку ридную!

Младшая сестра пискляво завыла тоже:

– И-и-и-и…

– Усю Украйну повывозыли, – сокрушался тесть.

– Что вывезли? – не понял Илья

– Усе! – прекратив вой, хором крикнула семья Марущак.

– Усю промышленность, усе сельское хозяйство, усе наше народное достояние, – объяснил тесть.

– Что же вы отдавали-то? – еле сдерживая смех, спросил Илья.

– А кто же нас спрашивал? – всхлипнула теща. – Мы и не знали тогда ничево: вины по ночам процували.

– Москали тайно по ночам творыли свое черное дело, – объяснил тесть, – и теперь мы живем усе в дерьме.

– Я знаю другое: когда Кравчук объявил о независимости Украины, то сказал, что все, что находится на территории Украины, является собственностью украинского народа. И тут же патриоты вашего государства стали захватывать все, что попадалось им на глаза. Даже проезжающие по территории иностранные фуры с грузом задерживались и угонялись куда-то вместе с содержимым. Никто не хотел работать, все занимались приватизацией на улицах и дорогах. А если не работаешь, то и жить будешь плохо. Сейчас вы приехали сюда, чтобы, насколько я понимаю, разделить по-людски акции концерна «Фармаком».

– Ну, – сказали Марущак.

– То есть забрать половинную долю предприятия, к основанию и производственной деятельности которого ваша дочь не имела никакого отношения. Это по-людски?

– Як чистно будэт, – кивнул Марущак.

– Видимо, честность на Украине и в России понимают по-разному. Я уж не говорю про транзитные нефть и газ, воруемые из труб, проходящих по вашей территории. Но это так – к слову. Концерн «Фармаком» поставляет свою продукцию и на Украину, обеспечивая пятнадцать процентов потребности внутреннего рынка вашей страны. Мы имеем дело и с частными, и с государственными предприятиями. Почти все оплачивают поставки с длительными задержками или не хотят рассчитываться вовсе. И почти каждый раз приходится слышать: «Вы все у нас вывезли, а теперь денег ждете?» Государственные органы каждый раз в качестве оплаты намереваются всучить акции украинских государственных предприятий, которых давно уже нет или которые давно принадлежат не государству, а частным предпринимателям.

– Ну и шо? – спросил тесть. – Мы-то здесь при чем?

– Именно что ни при чем, – согласился Илья. – Личные вещи Илоны можете забрать. Не хотите – не надо. Захотите судиться, потеряете еще больше. Но я скажу, что одних бриллиантов, подаренных ей Борисом, там тысяч на двести евро. Шубы и прочее. Хотите – берите, нет – вас сейчас же отвезут на вокзал.

Марущаки забрали все, что можно было загрузить в чемоданы, свои и те, что остались после дочери в ее двух комнатах. Сняли даже шторы с окон супружеской спальни и завернули в них постельное белье. Илья хотел сказать, что следовало бы наоборот: цена штор неизмеримо выше простыней, но промолчал. Мародерство продолжалось.

Когда тесть с тещей выносили тюки, в которых сквозь тряпье что-то постукивало и звякало, к Илье Евсеевичу подошла младшая сестра Илоны.

– Илья, – промяукала она, – позволите так по-родственному называть вас? Я хотела поговорить. Дело в том, что у меня большие задатки модели. Можно сказать, талант. Даже Илона это заметила. Дело в том, что мне предсказано большое будущее. Цыганка нагадала. Еще она сказала, что это скоро сбудется и я встречу одного человека.

Девочка, имя которой Илья не мог вспомнить, зазывно заглядывала ему в глаза; взгляд ее был похотливым и наглым.

– А почему вы мне это говорите? – спросил Илья Евсеевич.

– Этот человек – вы. Я сразу поняла. Как вас увидела, так с первого взгляда догадалась. И вот я решила: я остаюсь в этом доме, а вы помогаете мне сделать карьеру. У меня, как я сказала, талант, даже Илона немного завидовала, потому что я могла ее превзойти во всем. Она начала работать на подиуме, когда ей было пятнадцать. Мне тоже скоро исполнится пятнадцать, и я внутренне готова к славе.

– Твоя сестра в пятнадцать спала со всеми подряд, баловалась травкой, договаривалась с бандитами, чтобы те калечили ее соперниц. К двадцати трем уже не могла жить без кокаина. Ты такой жизни хочешь?

Глупая девочка улыбнулась и поспешила успокоить Илью:

– Мне не надо ни с кем договариваться – у меня не будет соперниц. Травку я пробовала – мне не понравилась. Кокаин – это для идиоток, а что касается мужчин, то обещаю, что не буду вам, Илья, изменять.

Илья Евсеевич выглянул в окно, где возле набитого чемоданами и тюками микроавтобуса страдали от нетерпения родители этой дуры.

– Возвращайся домой, – сказал он, – я уже содержу парочку моделей. Кроме того, раскручиваю вокальную группу. Там три девочки. А ты, если встретишь ту цыганку, плюнь ей в рожу.

Девчонка побежала вниз. К Илье Евсеевичу подошел начальник службы безопасности питерского филиала концерна «Фармаком» Менжинский.

– Как вы их только терпели столько времени? – удивился он.

– Надеюсь, что больше не увижу. Скажи этим идиотам, что микроавтобус я им дарю. Выпиши им генеральную доверенность на машину, и пусть катятся ко всем своим украинским чертям!

21

Илья Евсеевич смотрел сквозь шторки на окнах лимузина, когда его мать вздохнула:

– Господи, ну как жить дальше! Что теперь будет с нами?

Илья хотел ответить так же, как и его брат четверть века назад: «Хуже не будет. По крайней мере, мне».

Но промолчал.

Сейчас они ехали к нотариусу на вскрытие завещания старшего Флярковского. Волноваться не было причин: текст Илье известен – все, чем владел Борис, доставалось ему с обязательством выплачивать матери до конца ее жизни по пять тысяч евро в месяц. Хотя Дина Александровна, никуда не выезжающая из дома, вряд ли могла потратить и десятую часть этой суммы. В завещании была упомянута и Илона – ей определялось совсем мизерное содержание. Жена Бориса в свое время тоже была ознакомлена с текстом и взбесилась.

Она попыталась устроить сцену, но Борис вполне резонно заявил ей, что только так он может быть уверен в том, что жена не желает ему смерти. Илона хоть и дурой была, но сообразила: ссориться нет смысла. Но теперь ее нет, и можно не вспоминать о каких-то долях и возможных судебных исках по оспариванию завещания. У Бориса было шестьдесят девять процентов акций ОАО «Фармаком», фактически он – единоличный владелец концерна. Семь процентов у Ильи. Остальные у миноритарных акционеров, которых почти полсотни. Но семь процентов акций концерна – единственное достояние Ильи Флярковского, а вот у старшего брата еще пивной завод, начинающий приносить очень даже неплохую прибыль, завод безалкогольных напитков, строительная фирма и сорок гектаров земли под Москвой, где олигарх собирался начать строительство жилых домов. Кроме того, у Бориса были пакеты акций и других прибыльных предприятий: «Газпрома», «Роснефти», «Связьинвеста»… Вполне возможно, Илья не обо всех даже знает. А про автомобили, дома и квартиры можно не вспоминать, так же как и о едва не затонувшей яхте, стоящей теперь в ожидании ремонта. Сколько на личных счетах Бориса, младший брат не знал наверняка, но мог догадываться – вероятно, около ста миллионов евро. Впрочем, скоро все станет известно.

Все изменится. То, что брат вел свои дела в Москве, а его отправил создавать филиал в Петербурге, Илья воспринимал как унижение, хотя в Питере он имел больше самостоятельности, чем было бы в Москве. И все же Петербург для него чужой город.

«Бентли» остановился возле здания, где располагалась нотариальная контора. Охранники из сопровождающих машин подошли, помогли выбраться из лимузина Дине Александровне и, прикрывая ее своими спинами от взглядов прохожих, подвели к распахнутой двери. Следом в помещение вошли Илья и Леня Менжинский – начальник его службы безопасности. Леонид, отставной полковник ФСБ, теперь наверняка рассчитывает пойти на повышение и перебраться вместе со своим боссом в столицу.

В помещении нотариальной конторы было пусто, нотариус отпустил на сегодня весь свой технический персонал, чтобы информация по завещанию, не дай бог, не достигла посторонних ушей. Он предложил свой локоть Дине Александровне, медленным шагом сопроводил мать покойного олигарха в свой кабинет и помог ей расположиться в мягком кожаном кресле. Рядом с Диной Александровной в точно такое же новенькое кресло опустился Илья. Нотариус для проформы принял их паспорта, но даже не стал заглядывать в них, сказал только, что все знают, с какой целью здесь собрались, а потому попросил разрешения ознакомить присутствующих с завещанием покойного Бориса Евсеевича Флярковского.

Что бы он сделал, если бы кто-то возразил? Илья уже начал раздражаться: зачем тянуть, если все и так ясно. Но нотариус вскрыл конверт, в котором оказалось несколько листов с текстом, и начал читать. Первое, что удивило Илью, – дата составления документа. Борис подписал его почти месяц назад, вероятно, перед отъездом в Испанию. Нотариус произнес дату вслух и быстро взглянул на сидящих перед ним людей, как видно, понимал, что об этом варианте ни мать, ни младший брат ничего не знают. Сначала шла преамбула, а потом – перечисление наследуемого имущества. Борис, судя по всему, хотел быть точным в деталях, опасаясь активной деятельности Илоны. А потому составил подробный список акций, ценных бумаг, движимого имущества. Старший брат указал в завещании и квартиру в Питере, на Шпалерной улице, в которой сейчас проживал Илья, и загородный коттедж в Комарове. Потом Борис указал счета в четырнадцати банках – российских и зарубежных.

– Счета в банках России: «ВТБ», «Сбербанк», «Уралсиб», – перечислял нотариус, – в банках Великобритании: «Барклайсбанк», Испании: «Сатандер», «Бильбаобанк», «Каха ди Валенсия»… Германии: «Дрезденер банк» и «Дойче Хандельс банк», США: «Сити банк», «Чейз Манхэттен банк», «Нью-Йорк Сити банк»… а также «Королевский банк Канады»… Во Франции «Кредит Лионелль»…

Илья нетерпеливо дернул ногой, и крючкотвор заметил это.

– Здесь есть и банковские выписки по состоянию на первое июля. Если хотите, можете ознакомиться с суммами, хранящимися на счетах.

Илья молча протянул руку и взял листки, пробежался по ним глазами и с трудом сдержал улыбку: общая сумма средств, лежащих на личных счетах покойного брата, превышала триста миллионов долларов.

– …Единоличным наследником всего своего движимого и недвижимого имущества, денежных средств, хранящихся на банковских счетах, акций и иных ценных бумаг объявляю…

Нотариус сделал паузу, а Илья напрягся. Он знал, чье имя сейчас будет произнесено, и все равно под ложечкой тревожно заныло.

– …объявляю моего единственного ребенка, сына от моего брака с гражданкой Игнатьевой Еленой Вячеславовной…

Это показалось бредом. Илья подумал вдруг, что это наверняка какой-то телевизионный розыгрыш. Сейчас, прямо сейчас выскочат из-под стола люди и заорут:

«Вас снимает скрытая камера!!!»

– …Игнатьева Олега Борисовича.

Илья Евсеевич почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он хотел расхохотаться, но не смог – судорога свела челюсти. Вдруг он понял так отчетливо, так явственно и с такой ненавистью к старшему брату, что это не розыгрыш! Все кончено – в одну секунду он стал нищим. Борис предал, унизил, за что-то отомстил ему. Но за что?

Он хотел что-то спросить, но не мог, хотел подняться, но не чувствовал ног. Похолодела спина. Ужас пробежал по позвоночнику.

Откуда-то из запредельного небытия долетел недоуменный голос матери:

– Это он Лениному сыну оставил, что ли? А нам? Почитайте дальше: там должно быть указано.

– Больше там нет ничего, – ответил нотариус. – Борис Евсеевич, как мне кажется, все подробно изложил.

– Чушь какая! – произнес Илья.

А получилось «шушь», потому что в горле пересохло.

Он попытался проглотить слюну, но ничего не получалось.

– Там не все указано, – наконец выдавил он, – ведь есть еще автомобили и…

– Все движимое и недвижимое, – напомнил нотариус и пожал плечами. – Все ясно и так. Но вы можете опротестовать завещание и заявить свои права на все наследство или на его часть.

Тут снова очнулась Дина Александровна:

– А я прослушала: дом в Барвихе он кому отписал?

Илья поднялся из кресла и подал руку матери:

– Дом в Барвихе тоже Ленке, а мы с тобой с сегодняшнего дня будем жить на улице.

– На какой улице? – переспросила Дина Александровна.

Похоже было, что и у нее снесло крышу.

Они вышли из кабинета, навстречу им шагнул Менжинский, который, заглянув в лицо босса, догадался – что-то не так.

– И все равно я ничего не поняла, – недоуменно посмотрела на Илью мать. – Что случилось?

Но поскольку сын молчал, она обратилась к Менжинскому:

– Ленечка, может, вы мне объясните: почему Боря все оставил посторонним людям?

Всю дорогу, возвращаясь в Барвиху, ехали молча. Дина Александровна задремала, Илья хотел проснуться, чтобы избавиться от кошмара, а Менжинский не решался заговорить первым. Незадолго перед тем, как въехать в резиденцию, Дина Александровна открыла глаза и объявила всем, о чем, видимо, размышляла только что:

– Я поняла, почему он так сделал. Потому что Борис знал, что я тебя люблю больше. Вот он и отомстил. А я тебя люблю больше потому, что ты – мой младшенький. И от любимого мужчины.

Отцы у Бориса и Ильи были разные. Евсей Давыдович Флярковский – родной отец Ильи – усыновил Бориса, дав ему свою фамилию и отчество. А отец Бориса был арестован по подозрению в спекуляции черной икрой в особо крупных размерах, но до суда не дожил – ночью поскользнулся на полу в камере следственного изолятора и ударился виском о шконку. Следствие закрыли, и суда не было: своих подельников отец Бориса не сдал.

Когда вошли в дом, Илья бросил Менжинскому:

– Жди меня в кабинете!

Какое-то время он провел с матерью, уложил ее в постель и накапал в рюмочку двадцать капель валерьянки.

Дина Александровна выпила лекарство залпом и поморщилась.

– Какая Ленка на самом деле оказалась! А ведь тихоней притворялась!

Понятно было, что Елена здесь ни при чем, и все равно Илья почувствовал резь в груди, словно кто-то невидимый и жестокий подкрался внезапно и полоснул по сердцу острым кривым кинжалом.

– Ну, ты понял, – произнес Илья Евсеевич, стремительно войдя в бывший кабинет брата, а теперь непонятно чей, – понял, да? Ничего Борис нам не оставил. Ни копеечки – ни матери, ни мне!

– Кто же наследник? – спросил Менжинский.

– Бывшая жена Елена… То есть нет: официальный наследник – сын Бориса от брака с Еленой, Олег: ему сейчас лет пять или шесть.

– Поскольку мальчик несовершеннолетний, то управлять всем будет бывшая жена, – подсказал Менжинский.

– Как ты это себе представляешь? – взорвался Илья Евсеевич. – Чтобы девчонка со вшивым педагогическим образованием руководила концерном, чьи активы превышают два миллиарда баксов?!

Он сказал «девчонка» и вспомнил, что Лена почти ровесница ему – младше на несколько лет. Потом вспомнились триста миллионов на счетах Бориса, и стало совсем тошно.

– Если бывшая жена – не дура, а зная немного Бориса Евсеевича, смею предположить, что дуре он не оставил бы все свое состояние, то, следовательно, она понимает, что ей не справиться со всей этой махиной…

– К тому же это чужое, а не ее, – подхватил Илья Евсеевич, понимая, к чему клонит начальник его безопасности, – вероятно, мне следует предложить ей отступного. Такую сумму, чтобы она задохнулась от счастья. Сказать, что у концерна сейчас сложные времена, долги, необходимость перевооружения производства, забастовки работников, проблемы с налогами, наезды бандитов, происки конкурентов и прочая муть. И за все отвечать будет номинальный владелец. Если хочет взвалить на себя гору неразрешимых проблем, то пожалуйста. А так она получает пару миллионов долларов…

Илья посмотрел на Менжинского, который прищурился недоверчиво.

– Хорошо, предложим пять миллионов. Будет ломаться, дадим десять, но ни копейки больше.

Таких денег у Ильи не было, и Менжинский об этом знал.

– В счет наследства отдадим квартиру в Питере и дом в Комарове, – продолжил Илья Евсеевич, – а пять миллионов я как-нибудь наскребу. Хотя будем начинать с малого. Она согласится и на пару.

Флярковский замолчал, выдохнул воздух – стало немного легче.

– Вот что, Леня…

Илья Евсеевич посмотрел на Менжинского.

– Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы разыскать Елену?

– Через час буду знать, где она зарегистрирована. А реальное пребывание – к вечеру.

– Займись. Она, насколько я знаю от Бориса, перебралась в Петербург в свое время. Может, и сейчас там живет. Поищи и не тяни – встречайся и сделай так, чтобы она согласилась. Только много не сули.