Текст книги "Те самые люди, февраль и кофеин"

Автор книги: Екатерина Репина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

10.

– Я думаю написать брату Джефу, – сказала рыжеволосая Фокси.

Маргарет пожала плечами и отвернулась к стеклянной витрине. Новогодняя распродажа была в самом разгаре. Продавцы стремились сбыть весь товар, что имелся в запасе. Остальные жители Китая скупали впрок все то, что могло пригодиться в течение следующего года и на что наверняка не хватило бы денег, если бы не новогодние скидки.

– Понимаешь, мы с ним так редко разговариваем. Мы только ругаемся. А тут такой повод – Китайский Новый год! Напишу ему, спрошу, как дела, чем занимается, о чем мечтает…

Маргарет не слушала – думала, какой подарок выбрать для Патрика. Твердо решила, что должна подарить что-то особенное в первый общий Китайский Новый год, чтобы он долго помнил ее. Для Маргарет наступил важный момент: в такой момент о подругах забывают, какими бы близкими они ни были. Определялось их с Патриком будущее.

– …В наших отношениях главная проблема – это спор, кто из нас достиг лучшего результата, – Фокси усмехнулась: – Я понимаю, что мы еще мало чего достигли, но все же мы спорим, и постоянно. Так как успехи одинаково неблестящие, отсюда и непонимание. Знаешь, иногда до драки дело доходит. Так смешно! «Ты – неудачник!» – «Нет, это ты такая! Неудачница!».

Маргарет рассмотрела что-то, похожее на «особенный подарок для Патрика», пригляделась и разочарованно отвернулась от витрины. Но тут же заметила интересную вещицу в следующем отделе, потянула Фокси за руку и едва слышно пробормотала: «Такой вот зонт ему подойдет».

– Точно! Вместе с письмом вышлю ему зонт, в подарок. Он обрадуется, поймет, что я – лучше его, круче его! Сколько стоит?.. Сколько!? Так мало? Можно скупить всю партию и выслать ему пароходом, чтобы он понял, что у меня с деньгами все в порядке. В Штатах такой зонт стоит сотню, не меньше. Вот он и подумает, что у меня все в порядке с деньгами…

Маргарет задумчиво повертела зонт, пригляделась к ткани, ощупала спицы и вернула его на место. На следующей полке разглядела палатку и надувную лодку в собранном виде, в ярком пакете. Цена лодки вместе с палаткой, равнялась цене бутерброда, купленного в ее родном городе на заправочной станции. То есть цена была сказочно низкой. Но Маргарет не обрадовалась. Это Фокси хотелось скупить все дешевые товары, а для Маргарет цена не имела значения: подарок для Патрика выбирался совсем по другим критериям.

– Согласна с тобой, – кивнула в сторону зонта Фокси. – Нечего его баловать. Напишу письмо, и все. Опишу свою квартиру – он от зависти помрет! Такую квартиру во всей Америке не сыскать, какую нам здесь дают бесплатно! Немного приукрашу. Совсем чуть-чуть. Напишу, что у меня тут несколько поклонников-европейцев. Что все они без ума от меня…

Маргарет прищурилась. Склонила голову. Попятилась. Хлопнула в ладоши и прыгнула на ступеньку эскалатора. Фокси поспешила следом. Они спустились на этаж ниже, потом Маргарет склонилась над перилами, пытаясь что-то разглядеть, и снова побежала к эскалатору. Спустились еще на один этаж.

– Такого человека, как Джеф, вообще-то трудно удивить. Он никогда ничему не удивляется! Такой он человек, мой братец! Беспредельно неудивительный! Такой упрямый – просто прелесть. Никто не может его переубедить или заставить что-то сделать. Я им даже горжусь иногда. Но, в основном, он меня злит…

Маргарет осторожно провела пальцем по пластиковой вывеске. Ей показалось, что та пыльная, оттого ее цвет искажен. Оказалось, подобный эффект был задуман изначально: пепельный фон, размытые серые иероглифы. В самом магазине было по-настоящему пыльно и даже грязно.

– Особенно когда кладет ноги на стол – вот тут уж я кидаюсь, как бык на красную тряпку! Представляешь, сидит перед телевизором, а ноги кладет на маленький стол, который у нас для еды и напитков. Мы любим смотреть телик и что-нибудь есть. Нам так нравится! А он!

В магазине не было покупателей. Зато было много коробок и бумаги. Маргарет оглядела зал, заметила продавщицу, подозвала ее требовательным взглядом и нетерпеливым постукиванием каблучка, поздоровалась. Продавщицей оказалась живописная старушка-китаянка, в халате и сандалиях. Краски на ткани выцвели, халат выглядел таким древним, что Фокси невольно замолчала и прислушалась к разговору продавщицы и Маргарет. Но через минуту, заскучав, продолжила свой рассказ о брате:

– Зато как он рисует! Даже иероглифы может перерисовывать, не понимая их смысла. У него есть один комический рисунок, которым он украшает каждую прочитанную книгу. Это козлик. Он стоит на задних ногах, а в передних держит цветок и улыбается! Такой вот смешной рисунок украшает в нашем доме всего несколько книг. Зато как красиво! Как красиво он рисует!

Маргарет тем временем переговорила с продавщицей и попросила поторопиться с заказом. Продавщица с улыбкой поклонилась и отошла к столу у дальней стены. Фокси хотела продолжить рассказ, но слова не торопились сорваться с языка. Их – слов – не было на языке Фокси вовсе, так как Фокси загляделась на необычную картину.

На ближайшем к ней столе был развернут гигантский лист бумаги, и на нем бледно, едва заметно виднелась изломанная линия с зубчатым верхом, которая будто скользила по волнам сине-зеленого цвета. Фокси долго смотрела на картину. Потом сказала:

– Напишу ему так: «Привет! Я видела Великую Стену, которая пересекает Китай. И даже видела ее сверху, с самой высокой горы. Даже нет – с самолета видела, как горы начали двигаться, перекатываться, а вместе с ними двигалась и Стена! Тебе такого вовек не увидать в своем Техасе!»

Маргарет не сводила глаз с продавщицы, напряженно ждала чего-то. Фокси заскучала. Поначалу обошла все столы, повздыхала, глядя на развернутые картины, поахала и позаламывала руки, а потом вдруг поняла, что устала восхищаться, и тут же заскучала.

– «И вообще, дорогой мой Джеф, тебе лучше приехать и самому увидеть все то, что вижу я, так как в одном письме всего не рассказать» – вот так я закончу письмо. И припишу в конце: «Я немного говорю по-китайски, немного пишу и немного понимаю. Так-то!» Пусть это не так. Пусть я не говорю ни на каком другом, кроме английского, языке, но ведь могла бы! У нас и в контракте прописано, что мы можем бесплатно учить китайский язык. Только вот нет времени, и вообще… Все равно самый главный язык – английский, даже китайцы с этим согласны.

Фокси попросила лист бумаги и ручку. Продавщица продала ей клетчатую бумагу – пропись для иероглифов – и карандаш. Нет, сначала она предложила кисточку и хорошую нелинованную бумагу, но Фокси отказалась. Сообразив, что они с Маргарет пробудут в данном магазине еще некоторое время, Фокси присела на край стола (во всем магазине не было ни одного стула) и застрочила на родном языке. Одновременно поясняла:

– Он вообще-то не любит писать письма. Но получать-то любит! Кто, интересно, не любит получать письма? Хо-хо! Даже счета он получает с огромным удовольствием, будто бы это не счета, а весточка от далекого, но близкого друга. Самое страшное для него – когда никто ничего ему не присылает, когда почтальон проходит мимо его дома, когда ящик пустой. Вот тогда уж у него возникает мысль: а что, если про меня забыли? Тогда он заводит свой пикап и едет за две сотни километров, чтобы навестить родителей и меня!

Продавщица картин закончила водить кисточкой по бумаге. Она подозвала Маргарет и показала результат, только попросила не трогать надпись, пока тушь не высохнет. Маргарет выглядела довольной. Она обняла продавщицу за плечи, и пожилая женщина засмеялась. А может, раскашлялась от неожиданности.

– Мы ему говорим: женись! Скоро двадцать пять лет, а он живет один, далеко от дома, и один! Если бы жил близко от дома, то куда ни шло. А так – плохо. Когда ему никто не пишет и не высылает счета, он совсем сникает. Приезжает к нам и рассказывает все новости. Мама говорит: «Ты мог бы и по телефону рассказать все новости», – и смеется. А Джеф серьезно отвечает: «Нет, телефон существует не для этого. По нему можно пиццу заказать или товар из телевизионного магазина».

Продавщица зарделась от похвал Маргарет. Маргарет сказала, что счастлива принять от продавщицы-художницы такой дивный свиток с таинственными письменами, который она с нескрываемым удовольствием преподнесет одному особенному человеку, который как никто другой поймет всю таинственность и красоту написанных иероглифов…

Когда у обеих девушек разболелась голова от мелькания товаров, витрин, людей, они отправились домой. Фокси успела выговориться и теперь молчала. Маргарет за день не сказала подруге и пару слов. Они сели в такси и отвернулись друг от друга, уставившись каждая в свое окно. Они будто застыли. После галдежа торговцев гудение автомобилей подействовало на них благотворно и отупляюще, как успокоительные пилюли. Шумный город остывал на глазах: закрывались лавки и магазины, пустели тротуары, остановки транспорта и скамейки на набережной.

День заканчивал свою вахту и спешил передать ее ночи. Американки Фокси и Маргарет добрались до студенческого городка, когда он был осыпан множеством огней. В их доме темными оставались лишь окна двух квартир.

Расставаясь перед входом в подъезд Фокси, Маргарет (которая жила в соседнем подъезде, через стенку от Патрика) ни с того ни с сего вспомнила о песне с диска и чрезвычайно бодро воскликнула:

– А все-таки эта песня – американская.

– Вчерашняя? С Патриковой головы? Нет, она польская или чешская. Тинтин сказал, – зевая и потирая глаза, возразила Фокси.

– Нет! Мы пели ее в хоре, вместе с… забыла, как ее зовут! Со мной в колледже в хоре пела Англичанка, как мы ее звали, она еще постоянно забывала слова, и я ей напоминала…

Фокси бросила через плечо: «Ну, пока! Хорошо сегодня провели время!», и побрела к входной двери.

Маргарет осталась на улице и пыталась вспомнить имя той девушки, с которой пела в хоре:

– Мэри!? Нет, Мария… Тоже нет… А .дьявол! Фокси! Я напишу ей письмо, она подтвердит! Фокси!

Но Фокси не отвечала. Она долго искала ключи, да так и не нашла. Наудачу повернула ручку двери, и дверь сама собой отворилась. Ключ обнаружился с внутренней стороны. Нисколько не удивившись, Фокси прикрыла дверь и прошла в квартиру, снова забыв запереть ее. А Маргарет поднялась к себе домой вприпрыжку. Бросила покупки у входа. Включила музыкальный центр. Несколько раз прослушала одну и ту же музыкальную композицию. Заснула. Проснулась через час. Прислушалась. Звучала песня, которая «упала» Патрику на голову. И тот факт, что диск с песней опустился на голову Патрику, а не кому-нибудь еще, заставил Маргарет задуматься об особенном парне, живущем за стенкой. Снова задремала. И вот тут, в сонном состоянии, не контролируя свои видения и не пытаясь вспомнить специально, она увидела лицо той Англичанки, с которой пела в колледже. А рядом с лицом вспыхнули неоновые буквы: «Элизабет». Тогда уж Маргарет проснулась окончательно и схватила лист бумаги. Быстро-быстро написала письмо и решила тут же отправить его в Америку. Там его прочитает англичанка Элизабет, прослушает диск и скажет, американская эта песня или нет. Но куда именно следует отправить письмо с диском? Колледж они окончили полгода назад. Кто знает, где сейчас Элизабет, если Маргарет – лучшую ученицу и талантливую певицу – забросило на другой континент!

– Элизабет говорила, что поедет в Голливуд… Может, она там? Полгода – не так много времени, чтобы успеть стать звездой. Но и разочароваться в мечте за это время не получится! Она – точно! – в Голливуде. Живет вместе с такими же начинающими актрисами, подрабатывает официанткой. И не торопится уезжать. Туда и напишу.

Маргарет так и написала на конверте: «Элизабет, Голливуд, Калифорния, США» и со спокойным сердцем отправилась в кровать. Она была уверена, – не сомневалась, твердо считала, что письмо найдет адресата, сколько бы ни было девушек по имени Элизабет в Голливуде.

Откуда такая уверенность? Маргарет проучилась с Элизабет четыре года и хорошо знала, что та своего не упустит.

11.

Элизабет плакала несколько часов, пока не уснула. Во сне увидела колледж, рождественский концерт и много воды. Снова захотелось плакать. Оттого и проснулась. Слезы намочили подушку. Заложило нос, стало трудно дышать, до салфеток не удалось дотянуться с кровати. Элизабет высморкалась в простыню и продолжила плакать. Когда слезы закончились, она вновь уснула.

Комната выглядела невзрачно. Не было в ней ничего изящного, ничего раритетного. Днем раньше Элизабет сорвала со стен иллюстрации из любимых журналов и взмокшие от сырости стены снова стали такими, какими Элизабет увидела их впервые полгода назад.

Только в ту первую встречу Элизабет подумала, что серые стены – всего лишь небольшое испытание, после которого ее ждут признание и успех; а теперь они уже не казались временным препятствием на пути к Мечте. Они стали просто стенами в жалкой квартирке и не имели ничего общего с Голливудом, Лос-Анджелесом. И красивые иллюстрации не смогли превратить их во «временное препятствие», равно как и бесконечные кинопробы не смогли сделать из Элизабет знаменитость.

Утром, собираясь на работу, она порвала дневник. Мелкие розовые клочки бумаги до сих пор пылились на полу. Они шевелились, будто листва в парке, деловито перебираемая ветром. Если бы Элизабет обратила на них внимание, то ужаснулась бы: клочки бумаги шевелились сами по себе, не от движения воздуха – под ними и на них ползали тараканы.

Там же, на полу, можно было заметить конверт и несколько листов клетчатой бумаги, неразборчиво и мелко исписанных карандашом. Из-за этого письма Элизабет и плакала весь сегодняшний вечер.

Письмо прилетело утром из Китая. Оно лежало в самом нижнем мешке, так что Элизабет добралась до него к концу смены, когда письма из этого и остальных мешков были распределены по соответствующим участкам и на столе не осталось ничего, кроме конверта без определенного адреса. Элизабет достала из кармана своего рабочего фартука бланк и приготовилась писать распоряжение на возврат, успела даже вывести имя адресата, но тут же замерла от вспыхнувшей догадки: письмо предназначалось ей.

Она хорошо помнила Маргарет Колин. Во время учебы в колледже они соперничали между собой за главную роль в мюзикле и за место солистки хора. Очень долго враждовали, устроили немало взаимных неудобств, а к концу учебы сдружились так сильно, что расставались на выпускном вечере уже со слезами. Им бы поехать в Голливуд вместе, петь дуэтом на прослушиваниях – и, глядишь, кто-нибудь предложил бы им выступать в клубе или еще где. Но они расстались. Каждой хотелось доказать свое превосходство, достичь успеха, а потом найти соперницу-подругу и продемонстрировать ей свои достижения. И стать чуть-чуть счастливее от завистливого выражения ее лица.

За полгода жизни в Голливуде Элизабет научилась сортировать почту и жаловаться. Никакого другого повода для гордости у нее не появилось. Успешно демонстрировать актерский и певческий таланты пока не приходилось. Но зато в умении жаловаться она превосходила многих из группы. Однажды ее фотографию вывесили на доску, где она провисела неделю, а потом была заменена фотографией следующей лучшей жалобщицы. Элизабет стала посещать «Курсы жалоб» в Международной Академии Чоукинга по совету знакомой актрисы. Там она обучалась жаловаться на жизнь без ущерба для здоровья. Курсы отнимали четверть жалованья, отчего не хватало средств на обычные развлечения (кинотеатр, бар, торговый центр), что служило поводом для слез и все новых жалоб. Эти курсы и работа сортировщицы почтовых отправлений, да еще пробы на незначительные роли в сериалах – вот и все, что было у Элизабет на момент получения письма из Китая. Вчера у нее был еще и дневник. Но сегодняшним утром он был разорван на мелкие клочки, и тараканы целый день развлекались с ними. Дневник был уничтожен вследствие последнего тренинга в Академии Чоукинга. Стоило Элизабет упомянуть о существовании дневника, как ей тут же посоветовали избавиться от этого «источника сомнений и слез». Советы академии выполнялись неукоснительно, иначе легко было схлопотать штрафное дежурство или получить направление на общественные работы в колонии малолетних преступников.

Элизабет разорвала дневник и отправилась на работу, будучи уверенной в правильности выбранного пути. Но тут кто-то свыше спутал все ее планы, разрушил цельную структуру удушающего действия тренингов и послал не иначе как с неба пухлый конверт с такими теплыми словами, что Элизабет тут же усомнилась в необходимости самоанализа и посещения занятий, от которых легкие будто сжимались, сдавливались…

Тараканы стали издавать слишком много шума. Элизабет спустила с кровати ноги и несколько раз сильно топнула. Тараканы попрятались по углам. Они сообразили, что Элизабет только притворялась плачущей, а на самом деле следила за ними из-под покрывала, может, посмеивалась и вдруг напугала их до смерти. Тараканы затаились.

Элизабет собрала дневник по кусочкам и тут же, на полу, разрыдалась снова. Тараканы были начеку. Они уяснили, что Элизабет плачет для маскировки, что она готовится к новой подлости по отношению к ним, и поэтому не высовывались из своих убежищ. Теперь уже они наблюдали, посмеиваясь.

– Профессор говорил, что у меня нет других талантов, так как я – прирожденная жалобщица! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Он врал! Как я могу быть неталантливой? Я пою лучше многих, играю в постановках весело, на кураже, с удовольствием – так, как никто уже не умеет! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Я – чудовищно талантлива и очень везуча! Как я умудрилась не пойти в сиделки или прислуживать собачкам на поводочке? Ведь хватило же мне ума выбрать достойную работу на почте и кое-как прожить целых полгода?! Я не могу быть неталантливой! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Тараканы не понимали ни слова. Но им отчего-то стало грустно, будто они теряли что-то важное. Затем Элизабет стала творить в комнате такие вещи, от которых им, тараканам, пару раз становилось страшно. Она перевернула мусорную корзину, чтобы найти там картинки и приклеить их на стену. Картинки были знакомы тараканам. Они висели на тех же стенах до вчерашнего дня. Элизабет подмела пол, помыла его водой с мылом, чем сильно озадачила тараканов. Она достала из конверта диск, протерла его внутренней стороной майки и положила в коробку с проводами. Тараканы любили ночевать в той коробке – она была теплой и уютной, особенно после того, как в комнате звучала музыка. Песня начала звенеть, хрустеть и шуметь рекой. Она понравилась тараканам. Тараканы также приглянулись песне. Будучи написанной простым человеком, любящим нехитрые жилищные условия и домашних насекомых, она была лишена снобистских повадок и расистских убеждений. Песня не видела большой разницы между людьми и прочими живыми существами. Оттого она, может, и завоевала весь мир. Почти весь мир, за исключением десятка стран и одного континента.

– Вы понимаете хоть слово? – обратилась Элизабет к тараканам. Они не поняли вопроса или просто не расслышали.

Элизабет вздохнула и ответила себе сама:

– Я ни слова не понимаю. Не-а, мы не пели эту песню на рождественском концерте, так как я не знаю валлийский язык. Жители Уэльса знают, а я – нет. Так и напишу Маргарет. Так и напишу… А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Тараканы не понимали смысл слов, но плач могли отличить от смеха даже с завязанными глазами. Элизабет снова плакала. Ее душило волнение, душил гнев. Вся Академия Чоукинга наваливалась на нее тяжестью своей ненужности, бессмысленности. Получалось, что Элизабет в течение полугода тратила деньги и время на абсурдное занятие и абсурдную жизнь. Она превратилась в человека, занятого непонятно чем. И совсем перестала мечтать. Совсем.

– А-а-а-а-а-а!!! Забыла обо всем с этими жалобами. Они внушили мне, что я – старуха, у которой нет родных, нет друзей, нет никого, а есть только психоаналитик… А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Вот дура! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Тараканы заподозрили Элизабет в измене тараканьему образу жизни и надулись от обиды. Ей же было не до тараканов.

Посреди комнаты появился чемодан. В него из разных углов комнаты полетели брюки, книги, диски, чулки, туфли и журналы с вырванными страницами. Элизабет спешно собиралась в дорогу. Но куда? От любопытства самые мелкие тараканы выползли ближе к чемодану. И тут же были раздавлены.

Элизабет растоптала таракашек вовсе не от злости. Нет, не от злости: она их не заметила. Если бы и заметила, то брезгливо поморщилась, и только. Оставшиеся тараканы спрятались подальше за плинтус. Решили выждать.

Она же через минуту уже смеялась сама себе и бубнила под нос:

– Тут жарко – первый минус… второе… Голливуд – никакой не творческий город… Куда лучше в «Большом яблоке»… Модно и недорого… третье… сравнительно недорого… Тут всяко дороже…

Чемодан был заполнен вещами доверху. Крышка уже бы не закрылась, а Элизабет продолжала кидать вещи, вынимая их из ящиков, полок, снимая с плечиков и хватая со стола. Когда взглянула на чемодан, ее охватила паника: его вообще не было видно из-под горы разнообразных предметов. Элизабет стала сортировать вещи из набросанной кучи, откладывая в сторону самое важное и откидывая подальше то, что уже не могло ей пригодиться. Пригодиться могло все. Тогда Элизабет схватилась за голову и запела. Она пропела мелодию, услышанную только что – ту самую, которую посчитала валлийской. Не зная слов, она копировала интонацию и почти точно повторила всю композицию.

Песня отвлекла ее от чемодана и от предстоящей поездки.

– Так… Где же я могла ее слышать… Нет, впервые слышу. Так удивительно – будто знаю песню и одновременно не знаю. Как все относительно! Лос-Анджелес казался мне огромным городом, второй столицей. Издалека казался ярким, сочным, веселым. Казалось, здесь никто не скучает, не страдает – а живет без проблем и всегда с улыбкой. А вот сейчас я не могу вспомнить ни одного улыбчивого человека в этом городе, ни одного веселого места. Все кажется таким фальшивым и скучным!

Прослушав песню с диска еще раз, она решила позвонить кузине Шарлотте в Лондон. Кузина была родом из Уэльса, и она смогла бы помочь с песней. Элизабет переворошила записи, пытаясь отыскать телефон кузины, записанный где-то сбоку и криво в спешке и без намерения перезвонить человеку, который диктовал номер.

– Да, мне раньше казалось, что я никогда уже не захочу ей позвонить! Она была такой нудной, когда приезжала к нам прошлым летом!.. Наверное, удивится, услышав меня. Я относилась к ней свысока, как к провинциалке. Кто не обидится от такого? Я бы обиделась… Да! Все относительно! Сейчас Шарлотта кажется мне самым близким человеком на свете, так как может расшифровать песню, которая нравится мне больше всего и из-за которой я хочу уехать на восток, в «Яблоко»… В «Большое яблоко»! Шарлотта, где же я его записала? Ну, где?!

Тараканы не могли сдержать любопытство и подползли поближе. Элизабет скользнула взглядом по их лоснящимся физиономиям и внезапно вспомнила, куда записала номер телефона кузины Шарлотты.

Вскоре она говорила в телефонную трубку:

– Слышишь?.. Не понимаешь?

А кузина Шарлотта отвечала ей:

– Это кто?.. Что?..

Кузине Шарлотте, похоже, было не до Элизабет. Действительно, в тот момент она выясняла отношения со своим женихом, и потому звонок из Америки был не к месту. Элизабет поняла это не сразу. Поначалу весело защебетала:

– Утром вылетаю в Нью-Йорк! Насовсем! Тут нечего ловить. Голливуд стал таким пафосным, что невозможно стало заниматься искусством. Я хочу быть актрисой! Петь и танцевать, играть! В Нью-Йорке сейчас много великих режиссеров и интересных проектов. Найду себе что-нибудь по душе. Ничего не делала целых полгода! Совсем забыла, как выглядит зал со сцены!

Шарлотта молчала. Элизабет похвасталась загаром и новыми туфлями. Шарлотта хмыкнула в сторону и ничего не ответила. Только тогда Элизабет поняла, что мешает кузине, и быстро перешла к делу: включила песню и попросила Шарлотту прослушать ее.

Как оказалось, песня была вовсе не валлийской. Элизабет растерялась и чуть не сбросила вызов, когда вдруг услышала шум по ту сторону провода: говорил парень.

– Ты долго будешь болтать? Каждый день одно и то же! Ну, как я могу проводить с тобой больше времени, если ты целыми днями болтаешь по телефону! С кем ты говоришь?! Откуда у тебя кузина взялась еще? Наверное, новый знакомый? Отдай трубку!

Потом стало тихо. В квартирке Элизабет крутился диск, в трубку проникала мелодия, а в Лондоне молодой человек по имени Джон прирос к телефону, заслушавшись этой мелодией. Когда песня закончилась, Джон попросил Элизабет (вежливо попросил, поздоровавшись и представившись) включить песню с начала. Он записал звук на диктофон. Потом разговаривали две кузины. Они вспоминали прошлое лето, подбирая такие особые слова, чтобы те передали хорошее настроение через океан и бережно донесли его до ушей собеседницы. Шарлотта повеселела, как только ее жених перестал ругаться. Джон не мог ругаться, так как слушал песню. В тот момент они оба забыли о своей ревности. И все бы хорошо, но близился рассвет, и Элизабет нужно было спешить. Еще предстоял разговор с начальством, увольнение и расчет, поиск нового чемодана и поездка на такси в аэропорт.

Все это вызывало приятные чувства. И пресекало всяческие жалобы на корню.