Текст книги "Человек-оркестр: микроструктура общения"

Автор книги: Екатерина Михайлова

Соавторы: Леонид Кроль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

8. Как Вы себя чувствуете?

Хотя это может показаться не вполне очевидным, но манера общения (складывающаяся прежде всего из штрихов несловесного «почерка») имеет непосредственное отношение к психофизическому самочувствию. Обратная зависимость не нуждается в каких-то специальных обоснованиях: конечно, на коммуникативном поведении отражается утомление, напряженность, душевный и физический подъем, время суток и время года и даже такие пустяки, как удобная, радующая ногу обувь или «кусачий» свитер. Характеристики фона (самочувствие, настроение, «форма») – на то и характеристики фона, чтобы влиять на все происходящее. А вот влияние «почерка» общения на самочувствие – вещь, нуждающаяся в пояснениях.

…Неопытный докладчик, пытаясь овладеть вниманием рассеянной переговаривающейся аудитории, по привычке идет самым простым (и ошибочным) путем: увеличивает громкость речи и жесткость логических ударений. Впрочем, логическими они остаются недолго: скоро оказывается, что интонационные «гвозди» забиваются просто через слово, при этом подчеркиваются короткими кивками и повторяющимся «рубящим» жестом правой руки. Зрительный контакт с аудиторией потерян, необходимая уверенность приобретается ценой своеобразного «самогипноза», в котором механический бодрый ритм речи и жестикуляции играет немалую роль. По типу коммуникативного поведения докладчик несколько похож на героя наблюдения Талейрана, и слушать его – вряд ли большое удовольствие. Но интересно другое! Вне всякого сомнения, он за 15–20 минут выступления каждый раз невероятно перерасходует энергию, загоняя себя в насильственный и монотонный режим. Его трудности установления контакта с залом преодолеваются чисто «силовым» способом, который, как чаще всего и бывает, неэффективен. Сам же он, скорее всего, чувствует себя после выступления разбитым, выжатым, как бы вынырнувшим на поверхность из-под тяжелой толщи воды (могут быть небольшие боли в мышцах, звон в ушах, чувство тяжести в глазных яблоках) – потери в выразительности и в физическом самочувствии здесь явно взаимосвязаны…

Другой человек привык тщательно следить за соответствием своего стиля общения некоторой «норме» – в глубине этого, как правило, сидит вбитый в детстве страх сделать «не то» и попасть в дурацкое положение. Особенно жесткий автоматический контроль за собой осуществляется, естественно, на работе. На уровне телесного поведения это, в частности, проявляется в том, что едва надев корректный костюм, он физически закрепощается: «Платье настолько плохо сидит на нем и так стесняет его движения, что он больше похож на пленника его, нежели на владельца» (Честерфилд, «Письма к сыну»). Каждое движение, каждый взгляд на себя напоминает ему об обязанностях, прежде всего – обязанности «соответствовать». Что это такое, он не знает, но его походка делается деревянной, голова «не ворочается», выдох неполон – словом, в каждом движении как бы материализуется тезис «не сделать лишнего». К концу дня возникает чувство, что одежда жмет и врезается, не хватает воздуха; может появиться ощущение раздражения и тоски, дурноты, головокружения; вполне реален и «разгул» всякого рода непроизвольных вегетативных реакций. По всей вероятности, ни новый костюм, ни попытка бросить курить ситуацию не изменят.

Особую роль играют в рассматриваемой здесь связи общения и самочувствия неотреагированные напряжения – не состоявшиеся по тем или иным причинам коммуникативные действия, ставшие напряжениями. Не сделанные нами жесты и движения, непроизнесенные слова не исчезают бесследно; импульсы, не воплотившиеся (то есть не приобретшие материальность, «плоть») во внешнем общении или в аутокоммуникативном плане, формируются постатейно в своеобразные энергетические «блоки» – вещь довольно не безопасную с точки зрения здоровья и самочувствия.

Часто можно наблюдать, как в ситуации эмоционального дискомфорта у обязательного, сдержанного человека (у того, кто не хлопнет дверью, когда на него кричат, и не повысит голоса сам; не перехватит инициативу при выяснении отношений, но и не переведет ситуацию в игровой, «легкий» план – короче у того, кто не избегает неприятных ситуаций и не берет их в свои руки, а терпеливо переносит) – возникает некая едва заметная непроизвольная реакция. Она состоит в том, что его плечи слегка поднимаются, как бы съеживаются, в них фиксируется напряжение. Руки и ноги часто прочно оперты – «не дают сойти с этого места», – шея кажется укоротившейся (голова «ушла в плечи»), дыхание сдерживается. Перед нами кто-то вроде черепахи.

Иногда «черепаха» может припомнить, что по окончании неприятной ситуации совершается противоположное движение (плечи опускаются, расправляются), сопровождающееся чувством разрядки, успокоения. Но само припоминание такого рода говорит о том, что пластическая привычка еще не слишком автоматизирована, «въелась» не очень глубоко. Если она разовьется и станет генерализованной (плечи приподнимаются, напрягаются при одном воспоминании о ситуации, человеке, фразе или при мысленном проигрывании возможной сцены), – прочувствовать это движение и его обратный ход уже очень трудно. В дальнейшем такая двигательная привычка может стать настолько фиксированной, что это уже не манера реагирования, а способ держаться всегда. Ему сопутствуют явные нарушения физического самочувствия: чувство напряжения, утомления и болезненности в шее, затылке, позвоночнике; своеобразные «тупые» головные боли, покалывание в сердце. Если человек с таким, в общем, распространенным набором жалоб обращается к врачу, он обычно получает диагноз «остеохондроз» (что верно) и ряд физиотерапевтических и «режимных» назначений (что также верно, но занятыми, замороченными людьми обычно не выполняется). Короче говоря, верно все – только при сохранении способа реагирования состояние неизбежно будет воспроизводиться…

Леонардо да Винчи когда-то написал, что «душа хочет обитать в теле, потому что без него она не может ни действовать, ни чувствовать». Конкретные проявления коммуникативного почерка, по большей части несловесные, находятся как бы точно между телом и душой, связывая и взаимно отражая их.

Рассмотренные нами «слои луковицы» (они же «капустные листья», а то и «смысловые линии») не только не позволяют претендовать на исчерпывающее описание всего, что может одновременно происходить внутри малого фрагмента коммуникативного поведения, но, напротив, были призваны создать у читателя чувство путаницы, незавершенности, асимметрии – короче, жизни. Без всякого специального умысла за пределами настоящей работы оказались такие соблазнительные и перспективные подтемы, как отношение несловесной коммуникации к полу и возрасту, ее роль в создании и поддержании чувства общности внутри субкультуры или микросоциума, символы и мифы, связанные с телом; эстетические и исторические аспекты проблемы, еще многое другое и, наконец, простое человеческое удовольствие от того, что мы общаемся, к счастью, не так, как вынуждена была общаться бедная голова профессора Доуэля.

Остается лишь надеяться, что намеренно нестрогое изложение позволило «на ее собственном языке» выразить и проиллюстрировать главную мысль: о полфункциональности и внутренне сложном (нелинейном) «устройстве» коммуникативного поведения, а также о связанной с этим принципиальной пользе его внимательного рассмотрения «под лупой»; без спешки и предвзятых, однозначных выводов – как бы не зная заранее, что, зачем, почему и сколько здесь можно увидеть. Именно таким «рассмотрением в подробностях» и занимается микроструктурный тренинг общения, и в соответствующем разделе это будет показано на примерах.

Однако естественная для всякой науки потребность в упорядоченности и предсказуемости ведет совсем в другом направлении – и это так понятно! Наряду с функциональными подходами (уж там-то можно встретить настоящую классификацию функций несловесного поведения и если бы одну), а чаще прямо в их рамках широко распространился так называемый поканальный подход (channel approach). Уже само его название ясно указывает на связь с представлением об общении как об информационном процессе, а одно это как-то гарантирует порядок и жесткую структуру описания. Поскольку традиционное раскладывание «по полочкам» представляет самостоятельную и безусловную ценность, а также для установления равновесия с первым разделом, наш дальнейший рассказ построен в соответствии с поканальным подходом и содержит некоторые известные сведения, им добытые. При этом авторов не оставляет лукавая мысль, что видимость простоты и линейного порядка – это именно видимость и, если следует пошарить на «полочках», по которым (якобы) все разложено, там, скорее всего, снова обнаружится заколдованный кочан.

Часть II. Микроструктура как таковая

Впрочем, читатель, ты все равно перепутаешь, и не мне тебя учить.

Мандельштам

В качестве первого тезиса, призванного снова усложнить дело, следует заметить следующее: в видимом и слышимом поведении человека каналом передачи сообщения может быть… все что угодно. Существуют, например, исследования коммуникативного смысла мелких и неосознанных прикосновений к собственным волосам и одежде, положения бровей при разговоре, угла наклона корпуса сидящего слушателя, смешков и покашливания во время беседы и т. д. Таких микросоставляющих, говорящих «про свое», может быть выделено очень много; у каждой части тела, каждого паралингвистического параметра речи есть что-то вроде своего собственного языка, не говоря уже об их сочетаниях и взаимоотношениях. Интересно, что при временном исключении каких-либо каналов информационная нагрузка на оставшиеся возрастает: при телефонном общении резко увеличивается чувствительность к голосовым характеристикам, в классической школе пантомимы применяется так называемая «рабочая маска мима», полностью закрывающая лицо тканью и тем самым заставляющая тело быть более выразительным. В практике микроструктурного тренинга общения нами также применяется временное исключение из взаимодействия тех или иных выразительных возможностей участников, о чем пойдет речь дальше.

Поскольку описывать большое число нечетко отграниченных каналов несловесной коммуникации неудобно, в обзорной и популярной литературе часто выделяют пять «больших» каналов: пространство и способы им распоряжаться, лицо (мимика), взгляд, голос (в широком смысле, то есть включая не только тембральные и звуковысотные характеристики, но и темпоритмические, и артикуляторные – все, кроме самих слов), наконец, тело и его движения. В соответствии с этой простой классификацией и построен данный раздел.

1. Ничье пространство

Хотя пространство общения не принадлежит никому, у каждого человека существует некая область, которую он ощущает как «свою» и носит с собой всегда. По форме это что-то вроде пузыря (bubble), размеры которого примерно соответствуют пространству, которое можно очертить вокруг себя ненапряженной, то есть не до конца распрямленной, рукой. Границы «пузыря», естественно, невидимы. И тем не менее, мы что-то чувствуем, когда некто вторгается в наше личное пространство, и должны были бы что-то чувствовать при пересечении чужих «границ».

Реальность «пузырей» хорошо бывает видна в лифте, где поднимается человека три. Физически никто друг другу не мешает, не задевает локтем или сумкой – все стоят на некотором расстоянии. И тем не менее, стоят слишком близко для посторонних людей – «пузыри» пересекаются. Отсюда и неловкость поз, и очень занятное поведение: кто-то внимательно рассматривает панель с кнопками (то-то интересный объект для наблюдений, и к тому же такой новый!), кто-то задолго до своего этажа начинает бренчать ключами в кармане, кто-то «глубоко задумался». Каждый сообщает своим поведение сразу две вещи: а) для него желателен минимальный контакт и б) он не намерен доставлять неудобства другим, увеличивая интенсивность и без того вынужденного общения. Стоит одному пассажиру выйти, как остальные почувствуют себя чуть лучше: перенесут вес на более «удобную» ногу, выдохнут, слегка отстраняются друг от друга, отпустят прижатые к бокам локти[5]5
  Притиснутые к ребрам руки – достаточно стабильный признак дискомфорта, обычно символизирующий тенденцию «занимать как можно меньше места», «ни на что не претендовать». Став привычкой, эта особенность пантомимики дает и своеобразную, легко узнаваемую неловкость жестикуляции – жест начинается не от плеча, а от локтя, а то и от запястья.


[Закрыть] – уровень психологического комфорта увеличится.

* * *

Езда в транспорте, даже и не переполненном, утомляет нас не только тряской и шумом, но и тем, что там чужие люди находятся в вынужденной близости. Кстати, грамотное проектирование любых общественных мест – ресторанов, библиотек, театров – обязательно учитывает «территориальные претензии» людей. И, безусловно, они должны учитываться при организации пространства делового общения.

Следует отметить, что у разных людей «пузыри» разные, да и у одного и того же человека ощущение величины и замкнутости собственного пространства меняется в зависимости от ситуации, самочувствия и реальных партнеров.

Спокойный, уверенный в себе человек меньше озабочен неприкосновенностью своих «границ» и, как правило, меньше отгораживается всякого рода прикрытиями – столами, пустыми стульями вокруг себя в большой аудитории, зонтом, портфелем и прочим «реквизитом». Люди склонные к некоторой экспансии, «расширению своих границ» или желающие что-то в этом роде продемонстрировать, часто сообщают об этом далеко вытянутыми ногами, рукой, положенной на спинку соседнего сиденья в кино или самолете, как бы случайными прикосновениями к окружающим вещам. Тот, кто переоценивает значительность и статус партнера по общению (или просто побаивается его), обычно приписывает ему большее личное пространство – об этом напоминает и старинное выражение «держаться на почтительном расстоянии».

E.T.Hall (и вслед за ним многие другие авторы) выделяет четыре типа расстояния для общения, каждый из которых подразумевает определенные отношения близости или дистанцирования. Интимное расстояние (от непосредственного физического контакта до 40–45 см) подразумевает общение тесное и близкое, хотя не обязательно позитивно окрашенное: это могут быть вовсе не объятия и не возня с ребенком, а своеобразная близость, скажем, дерущихся подростков. Для интимного расстояния характерно, что впечатления о партнере оказываются не только визуальными, а и тактильными, и кинестетическими и т. д.

Кажется, что вне близких отношений люди друг друга не касаются – и, однако, это не так. Даже в умеренно свободном вагоне метро мы прекрасно отличаем мягкое прикосновение (кончиками пальцев, обычно чуть выше локтя), означающее просьбу освободить проход, и отодвигание нас (с той же целью) просто как физической преграды; одни люди прекрасно лавируют даже в давке и как-то умудряются избегать бессмысленных физических контактов, а другие и в достаточном пространстве то ли сами путаются под ногами, то ли норовят налететь на других. Это все прикосновения, так сказать, не от хорошей жизни, возникающие из-за городской скученности: их главный психологический (коммуникативный) смысл состоит как раз в отрицании ненужного физического контакта (он есть, но он ничего не означает, он вынужденный, вы позволите пройти?).

Но даже на городском фоне, не располагающем к добровольным контактам с посторонними, нет-нет да и дотронешься до чьего-то рукава, благодаря за объяснение, прикосновением привлечешь чье-то внимание, чтобы обратиться с вопросом, поставишь ладонь с медяками, чтобы кто-то сам набрал на размен двушек, инстинктивно подхватишь поскользнувшегося. Среди «умеренно знакомых» людей прикосновений больше: здесь и рукопожатия, и любезное поддерживание под локоть (сугубо символическое и не означающее вовсе, что партнер разваливается на части), и всякого рода полушутливая возня. При всех различиях и оттенках общая функция таких «обращенных» прикосновений – усиление контакта, причем с акцентом на его эмоциональной, персональной, заинтересованно-теплой стороне.

Когда человек пытается быть особенно убедительным – не логически, а на уровне просьбы «войти в положение» – он часто «подключает» прикосновение к своему красноречию, причем прикасается к руке или рукаву собеседника обычно в моменты интонационного ударения, тем самым как бы крепче впечатывая в душу партнера «ключевые слова». Прикосновение может усиливаться и даже иногда заменять извинение, просьбу, благодарность, придавая им более личный, доверительный характер: в самом деле, много народу сразу не потрогаешь – человек, к которому обращаются с «трогательным» (!) сопровождением, невольно чувствует себя выбранным из прочих, отмеченным. (В одном из экспериментальных исследований, описанных в обзоре G.Edinger и M.Patterson, девушка обращалась в большом супермаркете к разным людям, мужчинам и женщинам, с одинаковой просьбой: дать ей монетку для телефона-автомата. При этом к одним людям она в момент просьбы слегка прикасалась, а к другим – нет; монетка была получена у 51 % «тронутых» и только у 29 % тех, кого просили «без рук»; пол и возраст оказались неважны).

Существенной чертой «правильного» прикосновения в общении с посторонним человеком является его нейтральность, ненавязчивость. Легкие, малозаметные прикосновения оказывают довольно сильное воздействие на впечатление, производимое человеком. Один из изящных экспериментов, посвященных этой зависимости, проводился американскими исследователями в университетской библиотеке: девушка, выдававшая книги, «невзначай» прикасалась к одним посетителям и не трогала других – само собой, пол, возраст, расовая принадлежность, статус и прочие паспортные данные обеих групп были учтены при обработке результатов. Всех, кто побывал в тот день в читальном зале, под видом очередного социологического опроса проанкетировали; в анкетах нужно было оценить сотрудников библиотеки по ряду параметров (деловым качествам, интеллектуальным возможностям, доброжелательности, внешним данным и т. п.). То, что библиотекарша показалась «тронутым» более красивой и доброй, еще можно как-то объяснить на уровне здравого смысла; но вот почему она показалась им также более умной и профессионально пригодной?

Второй любопытный факт, зафиксированный в этом исследовании, состоял в том, что большую разницу в оценках в зависимости от «случайного» прикосновения продемонстрировали женщины.

И, наконец, третье – не столь уж неожиданное, но важное наблюдение, свидетельствующее, кроме всего прочего, о хорошей организации эксперимента и незаурядных актерских данных девушки: мало кто из опрошенных вообще что-то заметил – то есть, прикосновения к рукам и одежде действительно были как бы случайными, удачно стилизованными под естественные. Переработка же информации, повлекшей за собой явные различия в оценках у «тронутых» и «нетронутых», происходила без всякого осознавания. В жизни это тоже обычно происходит так. Если в ситуации просьбы партнер немного «перестарался» и возникло ощущение нажима, то есть не беглого, скользящего прикосновения, а хватательного, с попыткой манипулировать рукой, менять ее положение, – реакция может быть и обратной: боже, какой назойливый человек, что он в меня вцепился, как бы от него отделаться?

У очень многих людей прикосновение вообще вызывает настороженность – чаще всего это те, для кого вообще всякое сокращение психологической дистанции затруднительно и связано с тревогой – те, кто трудно знакомится и еще труднее переходят на «ты», болезненно относятся к пристальному взгляду, панически боятся показаться смешными и т. д. Как правило, компетентный в общении человек в состоянии интуитивно решить, кого можно и нужно трогать, а кого этим можно напрячь и даже оттолкнуть. Особенно внимательно следует отнестись к этим оттенкам, когда партнер моложе, зависим и теоретически не может уклониться от прикосновения, даже когда оно неприятно.

Многим знакома ситуация с подрастающими детьми близких друзей или родственников: до какого-то возраста им нравится, когда их с симпатией трогает хорошо знакомая тетя или дядя. В один прекрасный день в ответ на точно такое же поглаживание по голове или по щеке подрастающий человеческий детеныш вдруг делает резкое движение в сторону и застывает с упрямым, смущенным и сердитым видом. (Родителям хорошо знакома такая неожиданная неласковость детей, когда они начинают тяготиться тем, что с ними обращаются как с «маленькими»). Интерпретация одностороннего физического контакта как напоминающего о разнице в статусе, видимо, в этом возрасте и формируется, причем особенно резкую реакцию протеста вызывают прикосновения «без спросу» к лицу и волосам.

Бывают социальные ситуации, когда именно эта функция прикосновения – функция указателя статуса – выступает на первый план, и от того, кто кого «похлопает по плечу» и тем самым проявит явное или скрытое доминирование, зависят отнюдь не «чувства», а распределение ролей.

Грозный профессор в развевающемся белом халате быстро идет по коридору «своей» клиники с явным намерением учинить разнос. Больные, медсестры, врачи – все на свой лад «играют короля», демонстрируя различные знаки зависимости: головы склоняются ниже к бумагам, авторучки пишут быстрее, походки становятся более «деловыми» и деревянными, взгляд – ускользающим, как если бы за каждым и в самом деле водились ужасные прегрешения… В целом все эти знаки создают непротиворечивую, внутренне упорядоченную картину ситуации, где а) право доминирующего лица проявлять агрессию подтверждается; б) его статус и «страшность» несколько утрируются, потому что он явно этого хочет; в) активность в возможном контакте резко поляризуется – все участники, кроме одного, могут только отвечать, реагировать.

В середине коридора профессор почти налетает на молодого врача, недавно работающего в клинике и, видимо, еще не усвоившего правил игры. Вопрос: «Почему Вы не на рабочем месте?» – сопровождается угрожающим «нависанием», сокращением расстояния и длительным пронизывающим взглядом; громкость и артикулированность вопроса таковы, что любой ответ будет казаться беспомощным блеянием. Молодой доктор спокойно, как бы рассеянно отвечает: «Вызвали в одиннадцатую терапию» и, в этой же интонации извинившись, поправляет торчащий воротничок крахмального халата профессора, который незаметно для себя задает следующий вопрос куда более мирным тоном. (Ни в коем случае не следует понимать этот пример как совет: только очень неуверенный в себе руководитель так легко «прокалывается» в ответ на мелкий несловесный знак, не подтверждающий его статус).

Личное (персональное) расстояние может достигать 120 см; физический контакт не обязателен. Это – оптимальные дистанции для разговора, беседы. Хотя номинальный «размах» в пределах персонального расстояния всего около 75 см, вариации в этих пределах могут быть бесконечно разнообразными, от вежливого «пребывания в одном пространстве» до теплого интереса к собеседнику, от раздражения до сочувствующего любопытства. Как правило, люди, общающиеся на таком расстоянии, как-то друг к другу относятся. Даже если на самом деле они друг другу не очень интересны, расстояние как бы само по себе обязывает их быть хотя бы светски-внимательными.

Обратите внимание, как естественна реплика вполголоса, обращенная к случайно оказавшемуся рядом постороннему человеку, вместе с которым мы наблюдаем какое-то уличное происшествие или рассматриваем афишу – стой он немного дальше, желание что-то сказать вряд ли бы возникло. Даже спрашивая время на улице, люди обычно придерживаются персонального расстояния, придавая тем самым вопросу характер личной, то есть адресованной именно этому партнеру, просьбы.

Социальные расстояния располагаются в промежутке от 120 до 260 см. Такая дистанция наиболее удобна для формального общения всех видов и окрасок. Наконец, публичное расстояние характерно для общения, в котором не так уж важно, кто именно перед нами – лицо или лица могут выделяться, но все же это не определяет ситуацию. Таково, например, общение докладчика с аудиторией.

В реальной жизни, как всегда, появляется много оговорок и осложнений, делающих эту классификацию менее жесткой и надежной. Во-первых, люди в процессе общения могут перемещаться относительно партнера, и это не всегда соответствует усилению или ослаблению контакта. Во-вторых, человек может выражать увеличение или уменьшение личной заинтересованности, «персональности» в общении иными средствами, почти не пользуясь возможностью что-то сообщить с помощью расстояния. Тем не менее некоторые закономерности существуют и должны учитываться. Так, в целом люди все-таки стремятся быть поближе к тем, кто им нравится, чьей оценкой они дорожат, на чью поддержку рассчитывают.

Кроме того, тот, кто легче меняет дистанцию общения, обычно воспринимается как более авторитетный, свободный, имеющий право определять роли остальных. Трудно представить себе подчиненного, который, отвечая на вопрос руководителя, начинает спокойно прохаживаться по комнате, то подходя к начальнику близко, то удаляясь от него: это явный «перехват» доминирующей роли, равносильный объявлению во всеуслышание, кто здесь на самом деле главный.

Кроме расстояния как такового, в организации и анализе взаимодействия очень важно пространственное расположение партнеров. Так, следует помнить, что люди, разместившиеся друг против друга (даже волей случая или из-за имеющейся расстановки казенной мебели), легче переходят в отношения конфронтации, борьбы, чем при других вариантах расположения в пространстве. Слова «противник», «противный» и «напротив» имеют один корень неспроста. Наиболее нейтральным является взаимное расположение партнеров по общению под каким-либо углом, с тем, чтобы они сами могли регулировать степень обращенности друг к другу.

В микроструктурном тренинге общения, например, есть такое внешне простое упражнение: все участники группы, разделившись попарно, молча и сосредоточенно пытаются определить особенности взаимного размещения в пространстве, оптимального для их контакта на данный момент и приемлемого для обоих. Со стороны это похоже на некий странный танец: четверть шага назад, пауза, едва заметное изменение ракурса взаимного расположения, маленькое движение в сторону, еще одно – возвращение к невидимой оси, которая «держит» пару…

Когда получено более или менее отчетливое впечатление, пары распадаются, возникают новые, и так далее, пока каждый не получит возможность поработать с каждым. Такое углубленное вчувствование плюс возможность осознанного сравнения впечатлений от разных людей доступны, видимо, только в тренинговой группе. Оказывается, что при внимательном и непредвзятом наблюдении за тем, как распоряжаются пространством разные люди, начинают угадываться даже такие особенности их коммуникативного почерка, которые непосредственно не представлены. Не раз оказывалось, что после серии подготовительных игровых упражнений участники занятия могут довольно точно описать, скажем, чье-то жилье или рабочий кабинет, легко и с удовольствием погружаясь в мир «малых пространственных привычек» владельца и незаметно переходя к их интерпретации.

То, как человек организует пространство своей комнаты или кабинета, может довольно много о нем рассказать: ведь тем самым он создает «предлагаемые обстоятельства» для потенциальных партнеров по общению. «…Я всегда придавал своей комнате более важное значение, чем другие люди. Значительная часть наших идей зависит от ее расположения. Она, так сказать, второе наше тело…» (Г.К. Лихтенберг).

В одном кабинете, где стоит заваленный книгами старинный стол, которому не помешала бы реставрация, пара красивых разномастных стульев и мягкий кожаный диван, каких когда-то водилось по учреждениям немало, и в другом, где во всю длину расположен Т-образный «стол для руководителей» (это изделие в ведомостях именуется именно так), гудят люминесцентные лампы и тянется наискосок красная синтетическая дорожка, обозначая путь возможного посетителя – так вот, в этих двух кабинетах обитают, конечно же, два совершенно разных начальника.

Как писал в своем «Искусстве беседы» Андре Моруа: «Стиль мебели тоже по-своему влияет на характер беседы. Глубокие английские кресла располагают к полунемой дремоте; стулья с жесткими спинками побуждают к остроумию; диваны, на которых можно удобно развалиться, способствуют сердечным признаниям. Взоры собеседников, расположившихся на таком диване, не встречаются, что действует благотворно на застенчивые натуры, а близость расслабившихся тел навевает чувственные воспоминания». Разумеется, это так не только в отношении салонных ситуаций, о которых идет речь у Моруа, и ряд примеров можно было бы продолжить.

Осознавать особенности своего коммуникативного пространства и обращать внимание на то, как распоряжаются им разные люди, довольно трудно, хотя, возможно, и легче, чем управляться с остальными четырьмя каналами несловесного общения. Относительная эта легкость связана с тем, что пространство в конце концов все-таки ничье – наше умение или неумение с ним «ладить» воспринимается не так остро, как трудности и проблемы в тех деталях коммуникативного почерка, которые «ближе к телу».

В частности, любопытно бывает понаблюдать, насколько организованное кем-то пространство общения и сопутствующие физические обстоятельства принимаются другими участниками взаимодействия и как они решают микропроблемы этого плана. Иногда можно видеть чье-то отчетливое нежелание «тонуть» и «расплываться» в мягком кресле – по тем или иным причинам человек удерживает более высокое и выпрямленное положение, допускающее большую свободу «углового маневра», и, кроме того, потенциальную возможность быстро уйти из ситуации.

Другим примером может служить привычка некоторых людей обязательно переставить любой стул, прежде чем сесть: это может никак не быть связанным с расстоянием до партнера по общению и физическим комфортом, а играть, скорее, роль своеобразного маленького ритуала освоения нейтрального или чужого пространства, его символической организации «для себя». С этой точки зрения становится психологически понятным поведение любезного хозяина, собственноручно усаживающего гостя: здесь дело, конечно, не в пустяковом усилии, затрачиваемом на перемещение стула. Смысл сообщения – «я организую это пространство для Вас».