Текст книги "Лунный камень мадам Ленорман"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– И получила бы половину имущества. – У Галки имелось бессчетно подруг, а у них – бессчетно жизненных коллизий, обсуждение которых проходило в Галкиной кухне. И Машка неожиданно для себя почерпнула немало интересного.

– Верно. Если бы не брачный контракт. Видишь ли…

…На контракте настояла мама.

– Глупость какая! – Кирилл тогда вспыхнул и набычился, он легко раздражался, но обычно скрывал это раздражение. Теперь же Мефодий смотрел на брата и видел вспухшие вены на висках, опущенную голову и подбородок, прижатый к груди.

– Не злись, – мама тоже умела распознавать оттенки его настроения. Она взяла Кирилла за руку и усадила на диван. – Я знаю, что эта девочка тебе дорога, но…

Кого другого Кирилл не стал бы слушать.

– Подумай сам, сейчас она молода…

– И что?

– Молодость – время быстрых чувств, – мама снисходительно улыбнулась. – Сегодня она в тебя влюблена и готова по углям горячим за тобой бежать…

Не верит. Ни во влюбленность, ни в угли, но говорит то, что Кирилл готов услышать.

– А завтра появился кто-то другой… не смотри на меня так! Вспомни себя в ее-то возрасте! Каждую неделю новая девица.

– Так это я…

– Ну да, все вы считаете себя особенными, – проворчала мама. – Подумай вот о чем. Если вы и вправду любите друг друга, если собираетесь жить вместе до старости…

И вновь Мефодий уловил фальшь в мамином голосе. И в том, как дрогнули уголки ее губ, скрывая иную улыбку, презрительную.

– То контракт останется условностью. Бумажкой. Он не помешает, ведь пока вы муж и жена…

Семья.

И мама будет привечать Грету, лицемерно называя ее доченькой. А Грета найдет способ заглядывать в гости пореже.

– Но если вдруг окажется, что любовь ваша не так уж долговечна, то контракт защитит тебя.

Кирилл молчал. А Мефодию хотелось отвесить брату подзатыльник. Кто, собираясь жениться, думает о разводе? Бумажка? Подписал и забыл? Он ведь знает, до чего Грета горда. Она не забудет об этой бумажке, которая, словно поводок, привяжет ее к супругу.

– Кирилл, пойми, – голос мамы был мягким, обволакивающим. – Ты состоятельный мужчина, пусть и не богатый, но всяко имеешь больше, чем эта девочка. Она выросла в нищете, а это не может не наложить отпечатка на характер.

Мама видела в Грете хищницу. Красивую. Нежную. Молодую.

Права оказалась? Или же увиденное ею само по себе изменило судьбу?

– И я не хочу, чтобы однажды твоя супруга, которую ты вытащил из грязи, выставила тебя за порог твоего же дома. Прояви немного благоразумия! Я больше не буду настаивать, но подумай, просто хорошенько подумай.

И Кирилл думал сутки, а затем нашел юриста, и Грета, прилепив на лицо веселую улыбку, подмахнула бумагу.

– Я люблю его, – упрямо сказала она Мефодию, словно и он собирался оспаривать этот факт. – Я очень сильно его люблю!

Он прекрасно помнит сжатые кулачки и брови нахмуренные. Выщипаны неровно, одна шире другой. Красную помаду, которая быстро съедалась, потому как у Греты была привычка в волнении покусывать губы. Помнит и саму свадьбу. Белое платье, взятое напрокат в самом большом магазине. Грета хотела платье сшить, договорилась с портнихой уже, но мама…

– Что ты с ним потом делать станешь? – Она всегда была вежлива и дружелюбна, но взгляд… в нем Мефодий видел расчет, который пугал его. – Напрасные траты.

– Но выйдет ненамного дороже, чем напрокат. – Грета пыталась возражать и оглядывалась на Кирилла, который по обыкновению был слишком занят, чтобы вникать в подобные мелочи.

– Ненамного? – Мать приподнимает бровь, и в этом жесте читается: свадьбы еще не было, но невеста охотно тратит чужие деньги. – Допустим, но что она тебе сошьет? Девочка, я понимаю, что ты привыкла к другому, но послушай доброго совета…

Грета вновь закусывала губу, сдерживая гневную отповедь. Она не желала ссориться с матерью жениха. Тогда еще Грета умела уступать.

– Ты выходишь замуж за человека, который что-то значит в обществе. И на вашей свадьбе соберутся люди небедные, состоявшиеся. Я не хочу, чтобы потом моему сыну говорили, будто невеста у него была дурно одета. – Мама собиралась сказать другое, но сдержалась. Она всегда умела чувствовать край. – Теперь ты представляешь не только себя, но и всю нашу семью.

После того разговора Грета спряталась в домик на детской площадке. И Мефодий нашел ее без труда, она вскинулась, но, увидев его, вздохнула. Кирилла ждала?

– Заходи, гостем будешь. – Она сидела на грязном полу, скрестив ноги, а в руке держала сигарету. Прежде Мефодий не видел, чтобы Грета курила. – Нотации читать станешь? Курящая невеста позорит семью?

Она говорила зло, выплескивая на него свои обиды. И сама же остыла, стряхнула пепел и буркнула:

– Извини.

– Ничего. – Мефодий сел рядом, надо было сказать что-то, утешить, но он не представлял, как именно утешать расстроенных невест. – Не переживай!

– Я не переживаю, – ответила Грета, затягиваясь. – Просто… вот достало все, веришь?

Мефодий верил.

– Я думала, что поженимся и… это же моя свадьба! А она все лезет и лезет с советами… и главное, стоит мне чего-то захотеть, как оказывается, что это или слишком дорого, или пошлость невообразимая.

Грета шмыгнула носом и торопливо вытерла непролитые слезы.

– А Кирке не скажешь. Я пробовала.

– А он?

– Он сказал, чтобы я маму слушала, что она типа лучше знает! Вот послать бы их всех… – она мстительно раздавила окурок об отсыревшее дерево. – Тоже мне, щенка подобрали! У меня тоже гордость имеется!

– Пошли, – согласился Мефодий, и сердце при мысли о том, что свадьба не состоится, забилось быстрее. Несколько минут сидели молча. Он разглядывал Грету, она – собственные руки, непривычные, белые, с подпиленными розовыми ноготками.

Вчера мама отвела Грету к своей маникюрше!

– Не пошлю, – со вздохом ответила она, нежно касаясь лаковой поверхности ногтей.

– Потому что любишь его?

– Что? – Грета вздрогнула, словно бы думала совсем-совсем о другом. – Ах да, конечно, люблю… и мы будем жить долго и счастливо. Как в сказке.

Она вдруг усмехнулась другой, жесткой улыбкой, добавив:

– В моей сказке. Вот увидишь, я ее сочиню.

Свадьба состоялась. И невеста была прекрасна в белом изысканном платье…

– Вот увидишь, – мама, чей наряд отличался элегантной простотой, держала Мефодия под руку, – этот брак долго не продлится.

Она ошиблась. Все ошиблись, но каждый по-своему.

Мефодий потер виски, чувствуя, как возвращается ночная мигрень. А Машка подалась вперед.

– Вам плохо?

Плохо, и уже давно.

– Я не убивал брата. – Почему-то ему было важно, чтобы хоть кто-то, пусть даже эта совершенно посторонняя девица, знал правду. – Я не убивал брата, но из-за меня погибла Леночка.

Странный сегодня день. И что его на исповеди потянуло? И надо бы замолчать, но не получается.

– Я не убивал, – вновь повторил Мефодий. – Но я виноват в ее смерти.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – Машка поправила растрепанные волосы. И ресницами хлопнула. Блондинка.

– Затем, что… – Проклятье, он и сам не знает. Должен. Хоть кому-то, пусть и не исчезнет камень с души, но вдруг станет полегче?

– Какая тебе разница?

Злиться на Машку за свои ошибки – что может быть более глупым? И Мефодий упал в кресло, вцепился в подлокотники так, что кожа затрещала.

– Леночка была забавной… легкой… чем-то на тебя похожа.

Семнадцать лет. Ножки-веточки, ручки-палочки, черный купальник, перечеркнутый белой лентой. Высокие каблуки. Леночка шла по подиуму, слегка покачиваясь, словно на ветру. Или на сквозняке, которых в старом здании было изрядно. Она остановилась на краю сцены и замерла в натренированной, но все же отчего-то смешной позе, выпятив тощую ножку и руку уперев в бедро.

Конкурс красоты оказался куда забавней, чем Мефодию предполагалось вначале. Его пригласили судить, а он взял и согласился.

Посеребренная корона со стекляшками, хрустальная ваза, цветы и плюшевый медведь размером с саму победительницу – блондинка впечатляющих форм порывалась обнять то медведя, то Мефодия, хлопала накладными ресницами и притворно рыдала от счастья. В синих глазах ее виделся расчет, и Мефодий сбежал, отказавшись от высокой чести совместного ужина. А на ступеньках Дома культуры увидел ту самую, темноволосую хрупкую девочку, которая отчаянно рыдала. Она не стеснялась слез и терла глаза кулачками, размазывая тушь. Губы ее кривились, подбородок дрожал.

– И на кой ляд оно тебе надо? – спросил Мефодий, присаживаясь рядом. Зачем? Сам не знал.

– Что?

Плакать она не прекратила.

– Корона.

– Я некрасивая.

– Красивая, – возразил Мефодий. Она же мотнула головой, упрямо повторив:

– Некрасивая. Все смеялись и…

– Я не смеялся. Пойдем. – Он подал руку, а девушка ее приняла, не спросив даже, куда ее ведут. Мефодий же притащил новую знакомую в ресторан и только там представился. А она не стала улыбаться или переспрашивать, верно ли имя услышала, лишь кивнула и ответила:

– Леночка.

Вчерашняя школьница. Студентка-педагог с мечтой о большом мире, в котором не хватает красоты, с робкой надеждой «выбиться в люди», хотя бы через подиум. И она легко рассказывала и о себе, и о надеждах, и о мечтах, которые, конечно, недостижимы, но разве дело в этом? Мечты нужны затем, чтобы мечталось. С ней было легко. И Мефодий точно вынырнул из болота, в котором бултыхался в последние годы. Работа, работа и снова работа. Дела. Редкие встречи с Кириллом. Грета, которая меняется, и эти перемены совсем Мефодию не по вкусу. Софья, которую довелось увидеть лишь раз. При ней мальчишка, совершенно не похожий на брата, какой-то длинный, с не по возрасту ехидным взглядом.

Мамина смерть – она так и не дождалась ни развода Кирилла, ни иных, помимо Григория, внуков.

И снова работа. Скоротечные романы, в которых ничего серьезного. Пустота в душе – ее Мефодий привычно заполнял работой. И Леночка, которая ела мороженое, облизывая ложечку. Она позабыла о слезах и упущеной короне, сидела, мотала ногами и вертела головой, с совершенно неприличным, но живым интересом разглядывая посетителей ресторана.

– Я никогда в таких местах не бывала, – сказала она и, устремив взгляд на Мефодия, добавила: – Ты богатый.

– Не то чтобы очень.

– Ты думаешь, что я теперь поеду к тебе домой…

– Не думаю.

Ложь. И оба это знали, но Леночка только плечиком дернула, и узкая бретелька сарафана с этого плечика съехала.

– Думаешь, только я не хочу быть игрушкой!

На следующий день он поймал ее у общежития и сунул букет роз.

– Спасибо, – сказала Леночка, пытаясь удержать его. – Очень красиво, но… не надо.

Это не было привычной игрой в охотника, да и Леночка не играла в дичь, подстегивая его интерес своими отказами. Она не умела притворяться. И смеялась, когда было смешно, огорчаясь, плакала. Таскала его по дешевым студенческим кафешкам и в приют для животных, на велосипедную прогулку по осеннему парку… А однажды, сидя на холодном каменном бортике – Леночка кормила уток, – она спросила:

– Зачем тебе я?

– Нравишься, – честно ответил Мефодий и, вспомнив про ту давнюю свою ошибку, предложил: – Выходи за меня замуж.

– Сейчас?

– Можно завтра. Только обязательно. Выйдешь?

Она ответила не сразу, и минута ожидания для Мефодия показалась вечностью.

– Выйду, конечно. – Леночка положила булку, которую крошила уткам, на парапет. – Только… ты потом не будешь говорить, что вытащил меня из нищеты? У меня приданое есть!

И рассмеялась.

Свадьбу сыграли осенью, уже не той, ранней, когда много позолоты и света, но поздней, дождливой.

– Не мог лета подождать, – проворчала Грета, кривясь и прячась под черным куполом зонта. – Господи, а невесту ты себе где подобрал?

Леночка была хороша. Ей шло простенькое белое платье, сшитое местной портнихой.

– Мог бы и в приличный вид привести…

Нынешняя Грета до безобразия походила на его, Мефодия, мать.

– И правда, брат, что ты девочку позоришь?

Девочка была счастлива. И подружки ее, такие же легкие, несерьезные, визжали, толкались, пытаясь поймать букет. Дядька порывался сыграть на баяне. А прочие родичи, разглядывая убранство ресторана, шептались.

– Боже мой, – Грета поймала его на улице, куда Мефодий вышел, чтобы отдышаться, а заодно уж позволить невесту украсть. – У тебя, друг мой, на редкость пошлая свадьба.

– Традиционная.

– Я и говорю: пошлая до невозможности. Тебя же отымели, как щенка! Вытащил из грязи принцессу, а с ней с полсотни родичей, которые сядут на шею и будут требовать… вот увидишь. А эта коза станет истерить, когда ты троюродному дяде пятиюродного племянника ее мамы откажешься помогать.

Она зло кривила губы и мяла сигарету, которую даже не прикурила. В этом видалась… ревность?

– Ты хотя бы контракт брачный подписал?

– Нет.

– Идиот, – буркнула Грета и ушла, хлопнув дверью. Шум дождя заглушил и этот звук, и шаги за спиной, и только когда холодные руки в перчатках из искусственного шелка легли на шею, Мефодий вздрогнул.

– Это я, – Леночка улыбалась. – Или уже не рад?

– Рад.

– Не врешь, – с облегченным вздохом сказала она. – А я испугалась.

– Чего?

– Ее. Жены твоего брата. Она так смотрит, будто… не знаю, ненавидит меня? За что? Или думает, что я из расчета вышла… и, наверное, все твои родственники так думают. Мои тоже. Мама злилась, пыталась отговорить… с богатым жизни не будет.

– А ты не послушала?

– Не послушала, – Леночка обняла его и прижалась к плечу. – Мне без тебя жизни не будет. Не слушай никого. И я не стану.

Два года… много ли?

Медовый месяц. И яркая красота тропических островов. Песчаные пляжи. Пальмы. Отдых в гамаке и вылазки на местный рынок. Сувениров полный чемодан, потому как нельзя обидеть родичей.

Мама говорила Леночке, что, выйдя замуж за такого, как Мефодий, она позабудет о родных. Но Леночка ведь не такая! И Мефодий вовсе не зазнается… ему надо навестить Леночкиных родителей.

Застолье. И водка, которую требуют выпить, иначе окажется, что Мефодий кого-то там не уважает. Мамины пироги, и мясо под сыром, оливье, нарезанное крупно. Еды слишком много, а ему подкладывают еще и еще…

– Вы же придете на выходных, – не спрашивает, но утверждает массивная женщина с рыжими крашеными волосами.

– У меня работа.

– Брось, выходные же. – Леночкин отец, массивный, громогласный, панибратски хлопает по плечу. – На выходных отдыхать надо.

Мефодий пытался, но для отдыха ему требовалась тишина. А от него требовали участия в жизни чужой, какой-то слишком большой семьи. Он отказывался. Леночка огорчалась.

– Мама тебя ждала, – говорила она позже, возвращаясь с этих посиделок. – Неужели так сложно раз в неделю заглянуть к ней?

– Сложно. – Мефодий устал.

Не от Леночки, а от ее семьи, от звонков, что утренних, что вечерних. От гостей, которые заглядывали в его дом, словно в собственный. От желания видеть в гостях его, втянуть в проблемы дядек и теток Леночки, их великовозрастных детей… от неспособности Леночки вырваться из этого родственного круговорота.

Не было ссор с битьем посуды и истериками, но были тлеющие угли обиды, закушенная губа и глаза, полные слез. Всхлипы в ванной, дверь в которую Леночка притворяла плотно. Она сидела там часами, и чувство вины, терзавшее Мефодия, разрасталось до невиданных размеров. Он пытался мириться. Покупал цветы и золотые безделушки, она же принимала подарки хмуро.

– Я не продаюсь, – буркнула однажды, и в этом прорезались знакомые ноты матушкиного голоса.

– Не продаешься, – согласился Мефодий, чувствуя, что еще немного, и он сорвется, просто по-хамски наорет на нее, выскажет все, что думает о ней и ее безумной семейке.

Надо было успокоиться.

– Давай уедем? – Он вернулся с рекламными проспектами, вспомнив уютную тишину тропического рая. – Мы в отпуске не были уже два года.

Он не был, Леночка училась.

– Отдохнем. Приведем нервы в порядок.

И глаза ее знакомо вспыхнули. Она завизжала от радости и бросилась Мефодию на шею. А он закружил ее по комнате, думая о том, что еще пара недель, и увезет жену прочь от родни.

Радость длилась недолго.

– Мама, – в тот день Леночка надолго задержалась в гостях у родителей и вернулась какой-то тихой, поникшей. – Мама считает, что тебе не следует так тратить деньги.

– Так – это как?

Его деньги, заработанные, пусть и не при разгрузке вагонов, но Мефодий имеет полное право сам решать, когда и на что их тратить.

– Бездумно, – повторила Леночка, отводя взгляд. – Лететь в Гоа… это ведь очень дорого.

– Мы можем себе позволить.

– Турция дешевле… особенно если оптом… и ничуть не хуже.

Она повторяла чужие слова о том, что можно приобрести семейную путевку, на пятерых, и мамина хорошая подруга работает в туристическом агентстве. Она бы скидку неплохую сделала, сугубо по-дружески…

– Почему на пятерых? – Мефодий чувствовал, как закипает гнев внутри.

– Ты, я, – Леночка отвернулась и очень тихо добавила: – Мама, папа и Витя.

Ну конечно, как отдыхать без семьи? Особенно умилила необходимость тащить с собой Леночкиного старшего брата, который, безусловно, был очень талантливым экономистом и даже диплом имел об окончании университета, да вот беда, работу найти не мог. Те места, которые предлагались, были Витька недостойны. А те, которые достойны, по странному выверту судьбы, заняты… и Мефодий отказался участвовать в устройстве Витькиной судьбы.

Тогда он едва не сорвался.

– Послушай, – он постарался говорить спокойно, хотя больше всего ему хотелось схватить вазу с пышными пионами – мамин подарок – и швырнуть о стену. – Я не хочу отдыхать с ними. Если нужно, я куплю им путевку.

В конечном итоге нервы дороже.

– Пусть едут в Турцию. А мы с тобой отправимся в Гоа. Ты и я. Как раньше. Хорошо?

Леночка робко кивнула, но…

– Мама никогда не была за границей… и папа тоже…

И лететь пришлось впятером. Как можно бросить родителей в чужой незнакомой стране? А Витенька с его превосходным знанием английского, которое, подозревал Мефодий, преувеличено, как преувеличены и прочие Витенькины заслуги, не в счет. Он же робкий…

…и нищий.

Сидя в самолете, Мефодий смотрел на проплывающие за иллюминатором облака и думал о том, что сказала Грета.

Так продолжаться не может. И Леночке придется решить, какая из семей ей нужна. Вот только… она любит его, но и их тоже. Кого выберет?

– Ты сердишься? – робко спросила она.

Леночка была тихой, виноватой. Она и сама устала, измоталась вся, потускнела. И, верно от нервов, заедая расстройство, набрала с дюжину килограммов. При ее птичьем весе, быть может, и не так уж плохо немного поправиться, но килограммы эти, осев главным образом на заднице, изуродовали хрупкую Леночкину фигурку.

– Сержусь, – Мефодий не стал лгать.

– Из-за…

Ее мамаша громко выговаривала отцу, что тот, взяв чай, пролил его на рубашку. А Витек, развалившись в кресле, хихикал.

Безумие.

– Давай поговорим позже? – предложил Мефодий.

Наедине. Если им вообще позволят уединиться.

Был перелет. И суета аэропорта. Машина, которая встречала дорогих гостей. Сумки, баулы и тещин громкий голос, который взрезал гомон толпы. Духота. Пыль.

Отель в хваленые пять звезд.

Номера.

И тут же стук в дверь.

– Надо идти осмотреться, – решительным тоном заявила Леночкина мамаша.

– Идите, – Мефодий упал в кровать. – У меня болит голова.

Ложь, которая в любой момент грозила стать правдой.

– Я таблетку дам, – теща нахмурилась: прогулка подразумевалась семейная, следовательно, присутствие Мефодия было обязательным. – И все как рукой снимет!

– Не надо.

Он не имел сил спорить. И не желал видеть эту женщину, которая с тупым упорством пастушьей овчарки сгоняла свою семью в стадо. Вот только Мефодий – не баран. Он отвернулся к окну, чтобы не видеть тещу: ее голос, ее наряд – шифоновое платье какой-то невообразимой расцветки – вызывали у него приступы злости. Но Мефодий не мог позволить себе сорваться.

С прогулки Леночка вернулась, едва сдерживая слезы…

– Что опять?

Он спросил устало, уже понимая, что нормального разговора не выйдет.

– Почему, – она всхлипнула, и слезы хлынули потоком. – Почему ты не можешь вести себя нормально?

– Нормально – это как?

– Это… – Леночка вытирала слезы ладошками. – Это чтобы они не чувствовали себя… ненужными… лишними… бедными родственниками, которых из милости…

– А они и есть бедные родственники. Прекрати.

– Что?

– Цирк этот. – Пытаясь справиться с головной болью, Мефодий выпил немного, но хватило, чтобы гнев, столь долго сдерживаемый, выплеснулся. – Жизнь на две семьи. Ты пытаешься угодить и тут, и там…

Он говорил, и слова, обидные, злые, выплескивались на Леночку. Она же стояла, сжимая и разжимая кулачки, всхлипывая, но уже не плача. И влажные ресницы вздрагивали. А на шее все быстрее дергалась жилка.

– Если тебе меня мало, – Мефодий устал от притворства, от лжи, которой как-то вдруг накопилось слишком много, – роди ребенка.

– Мама говорит, что я еще слишком молода, – тихо возразила Леночка. И это вмешательство стало последней каплей.

– Ты будешь жить или со мной, или с мамой. Решай.

Она посмотрела в его глаза, судорожно выдохнула и выскочила за дверь.

Наверное, следовало пойти за Леночкой, догнать, схватить, переждать истерику, которая непременно случилась бы, вытереть слезы и утешить. А потом переговорить о наболевшем не с Леночкой, но с ее мамашей…

– Я ведь знал, что ей нужно. Не только ей, но всем им. – Мефодий сидел в кресле, закинув ногу за ногу, и разглядывал коньяк в бокале. – Деньги, и только.

Машка слушала его рассказ, боясь шелохнуться, прервать его.

– Они хотели сохранить гордость и добраться до денег… через Леночку.

Он покачивал ногой, и шлепанец, самый обыкновенный, резиновый, со стоптанной на одну сторону подошвой, почти съехал.

– Отсюда эти разговоры про семью. Тянули жилы и из меня, и из Леночки. Мне следовало бы сразу вмешаться, переговорить с ее мамашей, поставить условия. Я бы платил. Ей. Ее муженьку бесхребетному. Витьку… только бы не лезли. Но нет, я хотел быть хорошим…

Мефодий тряхнул головой.

– Я решил, что она к мамаше и двинула. Жаловаться. И не особо беспокоился, когда она не вернулась… даже нет, я снова выпил. Потом опять накатил. И как-то вдруг плевать стало что на Леночку, что на родню ее… я уснул. А утром меня подняли.

Он отставил бокал и сдавил виски ладонями.

– Стучали долго, я спросонья не мог понять, чего хотят. А оказалось, Леночку нашли. В бассейне. Мертвой. Утонула она…

– Мне жаль.

Машку не услышали.

– Леночка не пила. Разве что иногда пара коктейлей, не больше… а в баре сказали, что она заказывала виски и водку… ей дали. Совершеннолетняя ведь. Напилась и полезла купаться. Несчастный случай.

Он произнес это так, что стало ясно: в несчастный случай не поверили.

– Они обвинили тебя?

Леночкина мать голосила, заламывая руки, громко, с подвываниями, служащие суетились, пытаясь успокоить ее, совали валерьянку и водку, уговаривали присесть, подносили платки. А Мефодий стоял, разглядывая синий круг бассейна. Неглубокий ведь. И служба безопасности работает круглосуточно. Вот только где эта служба ночью была?

И где был он сам?

Леночкин отец вышагивал по краю, тоже пялясь в неестественной синевы воду, словно в ней искал ответ. Витек, присев на лежак, вздыхал громко и горестно, потом поднял голову и жалобно спросил:

– Нам теперь придется уехать?

Ему не было жаль Леночку, точнее было, что эта жалость отступала перед осознанием, что отдых испорчен.

– Убийца! – взвизгнула Леночкина мамаша и, вытянув пухлую руку, унизанную золотыми кольцами – вчерашняя прогулка завершилась у ювелирной лавки – ткнула в Мефодия пальцем. – Ты нашу Леночку загубил! Убийца!

Она вцепилась в эту мысль бульдожьей хваткой. И на похоронах, состоявшихся через несколько дней – с перевозкой тела пришлось помучиться, – она вновь выла и причитала. Обвиняла. И люди, собравшиеся на старом кладбище, Леночкина родня, смотрели на Мефодия с плохо затаенной ненавистью.

– Мне жаль, – сказал Кирилл тогда. Он единственный явился поддержать Мефодия, и то на пару часов. Дела ведь не ждут, делам плевать на чужие смерти.

А спустя три дня после похорон объявился Витек. Он поднялся в квартиру, где Мефодий бродил, не находя покоя, сменяя одну комнату на другую, пытаясь отрешиться от тени Леночкиного присутствия. Она была здесь и… рядом.

Почти рядом.

В забавных мелочах, стоящих на полочке. Фарфоровых безделушках и флаконе туалетной воды, забытой перед зеркалом. Мефодий собирал ее вещи, складывал на стол, и стола не хватало, чтобы вместить все. А тут появился Витек.

– Привет, – сказал он, открыв дверь квартиры Леночкиными ключами. И остановившись на пороге, огляделся. – Круто…

Обыкновенно.

Мефодий купил эту квартиру незадолго до свадьбы. Не была она столь уж большой и подавно не была роскошной, но Витек, задержавшись на пороге, крутил головой.

– Зачем пришел? – Мефодий не желал его видеть, тощего, в нелепом черном костюме явно с чужого плеча.

– Поговорить. – Витек разулся и пошевелил пальцами. Костюм черный, а носки синие, с красной полоской, которая непонятно чем, но безумно раздражала Мефодия. – По-мужски.

Он произнес это с таким пафосом, что Мефодий едва не рассмеялся.

Поговорить? Вот с этим? Витек невысок, сутуловат и неприятно тощ. Он имеет привычку шмыгать носом и трогать слегка отвисшую нижнюю губу, а пальцы вытирает о штаны.

О чем с ним разговаривать?

– Так что, на пороге будешь держать? – Витек задрал голову. – Смотри, сейчас я по-хорошему пришел. А ведь можно иначе.

– Как?

– Через суд.

Он сам прошел в квартиру, заглядывая в каждую комнату, качая головой и шевеля губами, словно на ходу репетировал речь. Кто его прислал?

– Так о чем разговор будет? – поинтересовался Мефодий, глядя, как Витек ерзает, пытается поудобней устроиться в низком кресле.

– О наследстве.

– Каком наследстве?

Витек насупился. Он походил на ребенка, который вот-вот расплачется.

– Леночкином. Ты мою сестру убил.

– Несчастный случай, – Мефодий повторял эти слова не раз и не два, пытаясь свыкнуться с ними.

– Ты, – мотнул головой Витек. – Напоил, а потом в бассейн.

– Зачем?

– Она развестись хотела! А ты не отпускал. Боялся, что Леночка половину имущества отсудит! И алименты.

Безумие. Она умерла, но безумие продолжалось.

– Ты избавился от моей сестры, – упрямо повторил Витек, щипая себя за подбородок. – И тебе это сошло с рук. А мама заболела.

– А я при чем?

– При том, что мы тоже имеем право на наследство. Как ближайшие родственники. Родители и брат, – Витек ткнул себя кулачком в грудь, точно опасался, что Мефодий увидит какого-то другого брата. – Я узнавал. Все имущество должно быть поделено на равные доли. И нам полагается три четверти…

Он говорил какие-то совершенно безумные вещи о том, что квартиру следует продать, и у мамы имеется подруга в риелторском агентстве, которая возьмется за продажу и сделает все быстро и по высшей категории. А еще надо оценить имущество… и вообще, заняться делом.

– Вон пошел, – Мефодий понял, что еще немного – и сорвется.

– Смотри, я ж по-хорошему хотел… – Витек поднялся и вытер влажные ладони о подлокотники кресла. – По-родственному. Чего сор из семьи выносить?

– Понимаешь, – Мефодий сгорбился в кресле, уткнув локти в колени, – им нужны были деньги. Несмотря ни на что… и Витек не соврал. Они подали в суд. А самое смешное, они выиграли дело. Отсудили эту чертову квартиру… совместно нажитое имущество… раздел. Я вообще плохо понимал, что происходит. Вызывали повестками – приходил. Пить начал. Мне, честно говоря, плевать было на квартиру. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. А они все приходили, требовали… освободить жилплощадь. И вещи мои перебирали, чтобы лишнего не унес.

Машка пыталась представить, каково ему было.

Плохо.

– Двоюродные братья, троюродные сестры… тетки, дядья, племянники… они следили за мной. Вытаскивали мои вещи, говорили о том, сколько что стоит, ничуть меня не стесняясь, словно меня уже и не было. Кто-то попытался подсунуть бумаги… я пил, и помню, сидел в кухне, а мне все подливали и подливали. Сочувствовали. Хлопали по плечу, а потом сунули эти чертовы бумаги, сказали – подписывай.

– А ты?

– Я тогда не все мозги пропил. Отказался. К счастью.

– И приняли отказ?

– Орать стали. Если бы и дальше уговорами, я, быть может, и сдался бы. Дошел бы до нужной кондиции, а они орать… и кто-то за шиворот схватил, стал трясти. Голос над ухом помню… драка случилась. Боль хорошо отрезвляет, Машенция. Я пришел в сознание, правда, ненадолго. Убрался из этого гадюшника. А потом очнулся на другой квартире, съемной.

Он неловко повел плечами и поднялся.

– Я слабый человек, как оказалось. Вместо того чтобы взять себя в руки, я начал пить. Спускался вниз, на первом этаже дома был магазинчик, затаривался, поднимался и пил. И спился бы, если бы не Кирилл. Он объявился однажды и забрал меня оттуда.

– Сюда?

– Сюда, – подтвердил Мефодий. Описав полукруг по комнате, он остановился за Машкиным креслом. – В дом с привидением. Это он так шутил. Он ведь не верил в призраков.

Но Машка видела женщину в белом!

Впрочем, сегодня она уже сама стала сомневаться в правдивости этого видения.

– Кирилл сказал, что он пытался со мной связаться, а я не отвечал на звонки. И что я идиот, если позволил себя использовать. Что вины моей нет, Леночка была взрослым человеком…

Только несмотря на все уверения, Мефодий продолжал ощущать за собой эту вину. За срыв. За слова, брошенные в запале ссоры. За то, что не пошел за ней, не остановил.

За саму эту поездку.

– Он и родственничков ее осадил… они все успокоиться не могли. Мало было. Кирилл с ними переговорил и как-то так, что звонки вдруг прекратились. Я помню, как он мне сказал, что пьянство – это слабость. А купание пьяным, даже в бассейне – глупость.

Мефодий коснулся ее волос, и Машка замерла. Это прикосновение не было неприятным.

– И вот после разговора недели не прошло, как он утонул. Пьяным. И отнюдь не в бассейне. Поэтому, Машенция, я не верю, что эта смерть – очередной несчастный случай. И еще: я не убивал своего брата. Веришь?

Разве она могла ответить иначе? И Машка, глядя в светлые глаза Мефодия, сказала:

– Верю.

– Глупая ты, Машенция, – он провел ладонью по волосам. – Доверчивая. Я же мог сочинить эту историю, чтобы тебя разжалобить.

Он снова прятался в скорлупу, притворяясь человеком злым, равнодушным.

– Зачем? – спросила Машка.

– Да… как знать. Я не понимаю, что происходит в этом доме, – признался Мефодий, вытягивая прядку. – Третий месяц здесь, а все равно не понимаю.

– Но вас хотят убить!

– Тебя, раз уж мы на откровенности перешли, то выкать глупо.

– Хорошо. – Машка заерзала, его близость заставляла нервничать. – Тебя. Хотят убить тебя. Ты же видел призрак?

– Не призрак. – Мефодий оставил-таки Машкины волосы в покое. – Я видел женщину в белом, но я не готов признать, что она – призрак.

Он отошел и взял со стола записную книжку, открыл на середине и зачитал: