Текст книги "Лунный камень мадам Ленорман"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она потерла виски, подумав, что уже сегодня вновь сляжет на несколько дней. И ладно, пускай, она спрячется в этой небольшой комнате от всего мира, хотя рано или поздно придется открыть дверь. Анна вытягивала из волос шпильки и бросала их перед зеркалом. Сама же справилась и с платьем, привыкла обходиться без помощи прислуги.

Муж… ее бестолковый жалкий муж, существо, на которое Анна возлагала такие надежды, напился на свадьбе и щедрой рукой одарял сослуживцев. Кутил с неделю, и в спальне ее появлялся пьяным, порой слишком пьяным, чтобы исполнить свой долг. А когда мог, то… всякий раз поутру Анна ощущала себя грязной, но мирилась и с грязью, и с ним, с его нелепым прозвищем, от которого он так и не отказался, с перегаром и табаком, пьяными загулами и любовницей. Ее существование он не потрудился скрыть. Анна приняла его долги, пыталась платить, все еще надеясь, а он так и не смог дать ей то единственное, что Анне от него требовалось. Будто Всевышний таким вот способом в очередной раз показал Анне ее никудышность.

– За что? – одними губами спросила она у зеркала.

Молчало. Отражало женщину с излишне худым строгим лицом. Оно рисовало портрет с издевательской тщательностью, не забыв ни одной морщинки, ни одного седого волоска.

Анна вздохнула: смирилась ведь, так отчего ж на глазах закипали злые слезы?

Переодевшись в рубашку, длинную, под самое горло, она вернулась к зеркалу и взялась за щетку. Волосы сохранили прежнюю густоту и проволочную жесткость.

Франц вошел без стука.

Хотела возмутиться, но смолчала. Лишь отложив щетку, поднялась за халатом.

– Тебе нет нужды бояться меня, – тихо произнес Франц.

– Я и не боюсь.

Она давно растеряла собственные страхи, пожалуй, чуть раньше, чем достоинство.

– Ты замерзнешь, – с упреком произнес Франц.

Халат был старым, чиненным, но любимым. Ткань выцвела и поистрепалась, однако мягкость ее, особый аромат приносили Анне утраченное душевное спокойствие.

– Не стоит волноваться за меня.

Зачем он пришел? Разглядывает. Посмеяться вздумал?

– Стоит, – он тряхнул головой и, запустив руку в темные кудри, дернул. – Анна, я… не умею красиво говорить. Никогда не умел. Помнишь, заикался все время?

– И краснел еще.

Щеки Франца вспыхнули.

Краснеет.

– Да, краснел, – эхом отозвался он. – С нею было сложно. А ты… у тебя всегда находилось для меня время. Ты была другом.

Ей не оставалось ничего иного, хотя, видит Бог, Анна желала бы. Порой она почти решалась предложить себя этому мальчишке, нет, не женой, но любовницей. Все равно ведь впереди пустая тусклая жизнь, так отчего бы не получить хотя бы пару дней счастья?

– Я ведь знал, что… – он присел на пол и взял руку Анны, поднес к губам, согревая дыханием. – Я видел по глазам, но…

– Ты любил Ольгу.

И продолжает любить, но ему стало не хватать писем и ускользающих воспоминаний.

– Да, любил, – он провел пальцами Анны по своей щеке. Холодная какая… а румянец горит. – Я видел, какова она… красивая кукла, но сердцу ведь не прикажешь.

Верно. Анна пыталась. Не раз и не два, но треклятое непокорное сердце продолжало болеть.

– Я видел тебя, видел ее. Знал, что она не желает выходить за меня замуж, что ей больше по нраву Ференц… что она… и он…

Мрачнеет. И черты лица заостряются. Анне хочется утешить его, и она нежно проводит по морщине, что пересекает лоб.

– Она в глаза мне заявила, что стала его любовницей.

– Надеялась расстроить свадьбу?

– Нет, – Франц печально усмехнулся. – Просто мстила, что Ференцу она не нужна женой… а я… я ведь согласился и на это.

Бестолковый влюбленный мальчик, который не способен был избавиться от любви. Ему и сейчас больно!

– Я проклинал себя за слабость. Хотел прекратить это… и не мог.

А не он ли, ясноглазый и мечтательный, вспыхивающий румянцем по одному взгляду Ольги, убил ее? Из ревности, из мести, из душевной муки? И если так, то можно ли его осуждать? Разве Анна сама не испытывала того же? Сколько раз она желала умереть и… и быть может, исполнит наконец желание?!

– Когда Ольга умерла, – Франц перехватил Аннины пальцы и теперь гладил их, подносил к губам, но не смел прикоснуться, и дыхание его ласкало кожу, – я испытал одновременно и величайшее отчаяние, и огромное облегчение. Я мечтал о ее любви, о том, что если буду настойчив, она дрогнет…

– Однажды увидит, что ты стоишь ласкового взгляда?

Чуть более ласкового, нежели обычно. Но время шло, день за днем, а он смотрел, как прежде. И Ольга смеялась над этой глупой надеждой. Пожалуй, ее веселила и сама Анна, и нелепая ее влюбленность, и Франц, слепой в своей одержимости… Витольд… Мари…

Театр, созданный для одной Ольги.

– Прости, – Франц прижал ее ладонь к своей щеке. – Прости меня за все, пожалуйста!

Давно простила.

Прокляла. И снова простила, устав мучиться.

– Тогда я сказал, что ненавижу тебя, – он смотрел снизу вверх, и Анна, отраженная в зеркалах его глаз, была почти красива. – И это было правдой. Я спрашивал, почему умерла она, а не ты. Ты была…

– Навязчива?

– Нет.

– Отвратительна?

– Нет, Анна… холодна. Отстраненна. Замкнута. И бесконечно добра. Я не хотел видеть этой твоей доброты и сочувствия, которое ранило меня сильнее, чем презрение Ференца. Я желал, чтобы ты умерла, а она…

– Если бы было возможно поменяться с Ольгой, я бы сделала это.

Тишина. И робкое потрескивание пламени, скрытого за каминным экраном.

– Потом были письма, – Франц разжал пальцы, но Анна не спешила убрать руку от его лица.

Непристойно. И ее желание. И сам этот разговор. И… ей ли думать о приличиях, старой деве, чья жизнь была лишена всякого смысла?!

– Я цеплялся за них и за твои воспоминания. Жил от письма к письму, постоянно дрожал, что ты решишь оборвать эту нить, и… вел себя безобразно.

Язвил.

Подбирал слова, чтобы ранили. И получив конверт со знакомой печатью, с его именем, Анна подолгу сидела, не решаясь вскрыть. Знала, что его письмо причинит новую боль, и все же она помнила шероховатость бумаги и вязь чернил, тяжесть сургучной печати, которой Франц скреплял лист бумаги. И костяную рукоять ножа. Искушение швырнуть письмо в камин, не читая.

Слабость.

– Прости…

– Ничего… я… давно простила.

И наверное, сама сошла бы с ума, не получив очередное его послание, столь холодное, вежливое и… наполненное болью.

– А потом ты написала, что вышла замуж, – Франц поднялся. – И я… я не ревновал Ольгу. К чему? Я знал, что не достоин ее. Восхищался. Преклонялся. Ненавидел порой, но не ревновал… в тот день, когда пришло твое письмо, я безобразно напился. Пил и не пьянел. Твердил себе, что ничего не изменилось, но Господь видит, мне хотелось убить и тебя, и твоего мужа.

Неожиданное, но разве не долгожданное признание? И надежда того и гляди полыхнет в израненном сердце. Разве Анна не видела будущее? Тот дом и сад, тюльпаны еще… прогулка и кто-то, кто ждет ее в доме.

Она одернула сама себя, велев позабыть о подобных глупостях.

Хватит.

От ее души и так ничего не осталось.

– Я почти собрался поехать, но удержался. Если бы ты знала, чего это стоило мне! Я твердил, что не имею никакого права разрушать твою жизнь. Что ты, быть может, нашла свое счастье. Что… меня ты ненавидишь. Так ведь бывает, что любовь превращается в ненависть.

Анна рассеянно кивнула.

Хотел? Но не приехал. И жаль. Пусть бы явился в поместье, которое умирало вслед за хозяевами. Оно словно не признавало право Анны на владение и, упрямое, рассыпалось.

И муж ее, беспечный, бестолковый. Ему мнилось, что он и Анну осчастливил, и сам устроился-то в жизни. Будь он немного более сдержан, не столь склонен к мотовству, и этот фарс с браком затянулся бы на многие годы.

– Ты стала потерей куда более горькой, нежели Ольга. Я осознал, что той любви больше нет. Я так долго цеплялся за нее… да и была ли вообще?

– Была? – тихо спросила Анна.

– Не знаю, – Франц покачал головой. – Восторг был. Очарование. Какое-то болезненное наваждение, избавиться от которого у меня не выходило. Горе… когда ее не стало, мне показалось, что я сам умер. Но… любовь?

Зачем он говорит это сейчас? Мучает… словами, взглядом своим, от которого Анна осознает собственную некрасивость и нелепость ситуации. Простоволосая старая женщина.

А он… мужчины стареют иначе. Да и ему далеко еще до преклонных лет. И по-прежнему горит, словно феникс, возродившийся в собственном пламени.

Он отвернулся к окну.

– Потом до меня дошли слухи, что муж твой… ведет себя неподобающим образом.

– Слухи?

Кому интересна скучная жизнь провинциальной помещицы?

– Ладно, я нанял человека, который…

– Ты следил за мной?

Анна рассмеялась. Ей следовало бы впасть в ярость, отвесить наглецу пощечину или… или обнять, утешая.

– Не я. И наблюдали… присматривали… я хотел убедиться, что ты счастлива.

– Я была несчастна.

– Прости.

Слово, которое ничего не значит. Слишком часто его произносят, не требуя меж тем истинного прощения, а лишь видимость его.

Но Франц… он вновь оказался рядом, встал на колени.

– Прекрати! – Анна почувствовала, как полыхнули щеки.

Жарко. Не от камина, не от свечей, а от близости его.

– Мой человек докладывал о проигрышах, о долговых расписках, которые твой супруг раздавал направо и налево, ничуть не думая о последствиях. О вольном его образе жизни…

– А он докладывал обо мне?

– Тебя сложно прочесть, моя Анна.

Его ли? И в глазах немой вопрос. Страшно. Разве не об этом Анна мечтала? Разве не представляла она себе подобную сцену? Давно, когда еще была жива Ольга? И вот теперь…

– Твой муж…

– Проигрался и, поняв, что рассчитаться с долгами не в силах, пустил себе пулю в лоб.

Бесшабашный лишенный всякого смысла поступок. По-гусарски лихой и по-человечески безответственный. Анна помнит тот вечер, который отличался от предыдущих лишь странной тихой трезвостью супруга. Он заглянул в ее комнату и бросил:

– Читаешь?

Анна сидела с книгой, пытаясь найти утешение в чужих страстях.

– Доброй ночи, – вежливо сказала она.

– Доброй, – отозвался муж со странной улыбкой. – Ночи…

Он поднялся в отцовский кабинет, из которого исчезли многие вещи, те, что имели хоть какую-то ценность. Ему требовалось все больше и больше денег, и Анна, помнится, с тоской подумала о том, что он захочет продать теперь. А потом раздался выстрел.

– Он не подумал о том, что будет с тобой, – Франц целовал ее пальцы, и губы его были холодны. – А я… я велел поверенному передать приглашение. И да, я мог бы спасти твое имение, тебя саму…

Похороны. И визит кредиторов, которые спешили взыскать долги. Ворохи расписок. Растерянность. Понимание, что ныне у Анны не осталось и дома. Аукцион.

И требование немедля покинуть имение.

Куда ей идти?

Письмо от Франца.

– Но я испугался, что если выплачу его долги, то… ты откажешься иметь со мною дело. Я чудовище?

– Самую малость.

Его волосы жесткие, колючие. И щетина пробивается на мягкой некогда щеке.

– Простишь?

– Прощу.

– А выйдешь за меня замуж?

Франц сжимает ее пальцы до болезненного хруста.

– Анна?

Что ответить? Разве он не видит, какова она? И отчаянная надежда на счастье… быть может, с ним? Быть может, Око Судьбы и вправду способно будущее узреть?!

– Если это игра…

– Нет.

Анна верит.

– Тогда выйду…

Безумие чистой воды.

Но Анна согласна вновь сойти с ума. Ненадолго.

Утро.

Машка ненавидела просыпаться рано. И чтобы в чужом доме. Она открыла глаза, уставилась на белый потолок, по которому пролегла длинная тень, словно бы разрезавшая этот потолок пополам. Машка несколько секунд разглядывала ее, пытаясь сообразить, где находится.

Заливался звоном будильник.

Встать.

Потянуться до хруста, пошевелить пальцами на ногах – все зарядка… Галке позвонить. Вчера из-за грозы связь была плохой, и она, наверное, волнуется жутко. Во всяком случае, трубку сразу взяла.

– И где тебя носит? – проворчала она.

– Связи не было, прости, – Машка подошла к окну и легла на подоконник. От вчерашней грозы остались лужи на камнях. И трава, отмытая до блеска, зеленела как-то совсем по-весеннему. Небо было ясным, солнце – ярким. Воды озера отливали синевой.

– Рассказывай, – велела Галка. Все-таки замечательным она была человеком, выдержанным. Машка на ее месте с ума сошла бы, а она…

Машка рассказывала. Про поездку. Про странный дом с колоннами. Про грозу и про то, что испугаться Машка не успела. Про людей… здесь пришлось быть осторожной, чтобы не насторожить Галку. Она и так уловила в голосе Машке сомнение.

– Недоговариваешь.

– Немного, – призналась Машка и, решившись, попросила: – Можешь кое-что узнать для меня?

– Что?

– О… моем нанимателе. Копия контракта в тумбочке лежит, ну, там, где все бумаги. Там данные… про жену его… и про брата… вроде как утонули они.

– Вдвоем?

– По отдельности, но…

– Узнаю, – пообещала Галка и чуть строже добавила: – Машка, если там не все ладно, сматывай удочки, слышишь?

– Слышу.

– Найдем мы тебе другую работу…

Машка к этой даже не приступила, и сразу сбегать? Как-то это неправильно.

– И не лезь, куда не просят. Не задавай лишних вопросов…

– И вообще, веди себя хорошо, – закончила Машка наставления. Галка только хмыкнула и добавила:

– Звони мне. Каждый день, слышишь?

– Конечно. Галь, я тебя люблю.

– Подхалимка!

Разве что самую малость. Машка бросила взгляд на часы. Завтрак подавали в девять, и время привести себя в порядок оставалось.

В душ. Расчесаться – за ночь волосы превратились в облако белого пуха. Одеться. Выйти в коридор, где с задумчивым видом бродила Анастасия. В руках она держала металлический треугольник и эбонитовую палочку, которой водила по треугольнику.

– Доброе утро, – поздоровалась Машка. И Стася остановилась, протянула к ней треугольник, который вдруг завертелся.

– У вас очень сильная энергетика, – вместо приветствия сказала Стася и палочкой в плечо ткнула. – Положительная. Это очень большая редкость – сильная положительная энергетика. Будьте осторожны!

– Почему?

Стася приподняла бровь, словно удивляясь такому нелепому вопросу.

– Положительная энергетика притягивает людей с энергетикой отрицательной. Вампиров.

Она это серьезно?

– Вы же видели Грету? – Стася убрала треугольник и палочкой почесала кончик носа. – Она – типичный энергетический вампир. И Софья тоже.

– А вы?

– А я… я слишком незначительна, чтобы они обратили на меня внимание, – сказала она и, коснувшись шеи, шепотом добавила: – К тому же я ношу бусы из янтаря. И гематитовые браслеты. Вам бы тоже очень рекомендовала.

– Спасибо. А… – Машка указала на треугольник. – Здесь вы что делаете?

– След ищу. Мне ведь не поверили, что я ее видела. А я видела! Я не сошла с ума! – серые глаза вдруг вспыхнули. – Это они здесь все… ненормальные.

Стася успокоилась так же быстро, как вышла из себя. Она улыбнулась неловкой притворной улыбкой и предложила:

– Давай я тебя провожу? А то легко заблудиться.

Очередная ложь, на сей раз вежливости ради. Дом был велик, но не настолько, чтобы потеряться в нем. А вчерашняя столовая при свете дня выглядела иначе. Вот только люди не изменились.

– О, Стасенька, похоже, нашла себе подружку, – заметила Грета, намазывая тонкий тост джемом. – Будете вместе на привидений охотиться?

– Что ты такое говоришь, Греточка? Стасенька, Машенька, вы опоздали. – На Софье был ярко-розовый свитер, обтягивающий ее массивное тело, и узкие желтые штанишки. – Машенька, в этом доме к завтраку опаздывать не принято.

– Извините, пожалуйста.

Софья заняла то место, на котором Машка вчера сидела. А Мефодий вовсе к завтраку не явился. И окинув взглядом людей, собравшихся за столом, Машка поняла, что это было разумным решением. Аппетит куда-то пропал.

– Как вам спалось, Машенька? – Софья тост разламывала и кусочки опускала в варенье, которое налила в тарелку.

– Спасибо, хорошо.

– Ничего… этакого не видели? – Взгляд с хитрецой, подмигивание, мол, сейчас-то, при дневном свете вера в призраков выглядит полной нелепостью, и вообще за столом собрались разумные люди…

– Ничего не видела, – ответила Машка. – Даже снов.

Софья хихикнула, а Грета поморщилась.

И завтрак прошел в молчании.

Классная комната, в которой Машке предстояло работать, находилась в западном крыле дома. Она примыкала к библиотеке и не отличалась ни размерами, ни особой роскошью. Книжные полки. Корешки учебников, стопка тетрадей, стакан с ручками и карандашами. Темный квадрат телевизора, веер дисков.

Григорий уже находился в комнате, сидел, закинув ноги на стол, сложив руки на животе. Поза была одновременно и расслабленной, и наглой. Окинув Машку оценивающим взглядом, он сказал:

– Опаздываешь.

– Опаздываете, – поправила Машка, сердце которой отчаянно заколотилось. – И вы не правы.

– Я всегда прав.

Машка указала на часы. Без пяти одиннадцать. Так что она явилась даже немного раньше, но Григорий только плечом дернул. Он подался назад, запрокинул голову и теперь смотрел на Машку как-то так, что ей под этим взглядом становилось до жути неуютно.

Машка мысленно велела себе успокоиться. Мальчик красуется. Ничего страшного.

– Давайте попробуем разобраться, что вы уже знаете?

– Давай, – согласился Григорий. – Разбирайся.

Он следил за тем, как Машка раскладывает бумаги, и под его взглядом она начала краснеть, бледнеть и путаться.

Боже, она так работать не сможет!

Надо. И Машка, вытащив стопку листов, сколотых вместе – она ведь помнила, что положила тест именно сюда – сказала:

– Выполните тест и…

– Не хочу, – перебил Григорий.

– Что?

– Не хочу я твой тест выполнять! Скучно. Развлеки меня.

Он поднялся, двигаясь медленно, плавно.

– Вы…

– Слушай, цыпочка, – Григорий приближался, и Машка, чувствуя себя донельзя глупо, пятилась. И пятилась, пока не уперлась спиной в стену. А он, остановившись в шаге от нее, вновь окинул взглядом. Медленно так, наслаждаясь ее растерянностью. – Тебе ведь заплатили? Так чего выпендриваешься…

Он вытянул руку, упираясь ладонью в стену рядом с Машкиной головой.

– Мне заплатили за то, чтобы я с тобой английским занималась.

– Да ну? – Он насмешливо приподнял бровь. – Инглиш – тоска…

Пальцами коснулся волос, погладил щеку.

– Прекрати немедленно!

– Или что? – Григорий прекращать не был намерен.

– Я закричу!

– Кричи, – спокойно согласился он, растягивая губы в улыбке. – Давай, Машенька, зови на помощь. И кто придет? Правильно, моя мама. А моя мамуля, чтоб ты знала, очень меня любит.

Пальцы скользнули на шею, и Машка ударила по ним.

– И еще она верит всему, что я говорю… а я скажу, что ты попыталась меня совратить… знаешь, что бывает за совращение несовершеннолетних?

Лжец. И подонок.

Уезжать надо.

Немедленно… убираться из комнаты этой, с острова… забыть обо всем, как о страшном сне. Машка попыталась выскользнуть, но Григорий не позволил, схватил за руку и сдавил.

– Так что, цыпа, повеселимся?

– Отпусти!

Она дернулась, но Григорий оказался силен. И руку вывернул, отбросил к стене.

– Неа, мы ведь еще не поиграли… – Он отпустил руку, но лишь затем, чтобы взять Машку за горло. – А знаешь, что еще может случится… озеро ведь непростое… ты не представляешь, сколько в нем народу потонуло. Взять хотя бы моего отца… вроде бы разумный человек… был… а поперся плавать… потом труп нашли… а порой и не находят… ты же не хочешь утонуть?

– Ты…

Он расстегивал пуговицы блузки, неторопливо, наслаждаясь ее беспомощностью. Машка пыталась сопротивляться, дергалась, упиралась ладонями в его грудь, но Григория, кажется, это только раззадоривало.

– Будет грустно, если ты умрешь… но мы можем договориться. Проведем вечерок-другой вместе… и тебе в радость, и мне в удовольствие…

Она отбивалась молча, понимая, что вырваться не сумеет и надо кричать, но… змеиный шепот Григория парализовывал волю.

– В конце концов, тебе, может, понравится… ты же не знаешь, от чего отказываешься.

– Мне расскажи, – раздался раздраженный голос.

И в следующий миг Григория просто отбросило.

Мефодий? Откуда он здесь взялся? Не важно. Машка всхлипнула и закусила губу, приказывая себе немедленно прекратить панику.

– Так что? Рассказывай? – Мефодий был зол. Он позволил племяннику подняться, но лишь затем, чтобы опрокинуть, даже не ударом – тычком в лицо раскрытой ладонью.

– Дядя, да она сама! – взвизгнул Григорий.

И Машкино сердце на миг замерло: вдруг поверят?

Она ведь чужая, а Григорий – племянник… и ребенок по паспорту… и если так, то Машка, получается, виновата во всем… ей надо было найти подход к ученику, а она…

– Сама, значит? – Мефодий пнул племянника не сильно, но тот от пинка скрутился калачиком и завыл.

– Сама, сама… она глазки строила… и потом кобенится… и я подумал…

Наклонившись, Мефодий вцепился в светлые кудри и потянул, заставляя племянника подняться…

– Думать ты, поганец, не умеешь. – Он толкнул Григория к стене, и тот нелепо ткнулся в нее лбом. – Сейчас ты извинишься. И так, чтобы я этим извинениям поверил.

– Мама! – взвизгнул Григорий.

И получил очередной тычок под ребра.

– Мамочка!

Голос у него громкий, визгливый, и Машка едва успела от двери отскочить, когда та распахнулась.

– Гришенька! – Софья Ильинична влетела в комнату. – Гришенька, что…

Она замерла и, прижав руки к массивной груди, на которой топорщилось золоченое кружево, совсем другим тоном, в котором проскользнули металлические ноты, поинтересовалась:

– Мефодий, что здесь происходит?

– Ничего серьезного, Софочка, – Мефодий ткнул племянника лбом о стену. – Урок хороших манер.

– Отпусти его немедленно!

Григорий слабо повизгивал, а по щекам его катились крупные слезы. Он выглядел столь жалким, несчастным, что Машка сама начала сомневаться, тот ли это человек, которого она только что боялась.

– Отпущу, – Мефодий на перемены внимания не обратил, – когда он сделает то, что должен. Ну же, Гришенька, или твоего задора хватает лишь на то, чтобы девчонок пугать?

– Мария!

Софья Ильинична обратила преисполненный гнева взор на Машку. И та вдруг поняла, как выглядит: волосы растрепаны, блузка расстегнута и щеки красные… не только щеки, она вся, от макушки до пят краской заливается.

– Твой поганец, – соизволил объяснить Мефодий, отвесив племяннику еще один подзатыльник, – решил, что ему дозволено все. И мы сейчас разбираемся в том, насколько глубоко он заблуждался. Ну же, Гришка, я жду. Не заставляй меня бить всерьез.

– Мария, я не ожидала от вас подобного! Вы показались мне порядочной девушкой…

– Отстань от нее, Софка. И займись лучше своим сыночком.

– Гришенька ни в чем не виноват!

– Он у тебя никогда ни в чем не виноват. Я жду, поганец.

– Дядя, – Григорий вывернулся из захвата и поспешил спрятаться за матушкины плечи, которые словно бы шире стали. – Вы не слышали поговорку? Сила есть, ума не надо. Это про вас.

– Осмелел, я смотрю.

– Не смей трогать мальчика! – взвизгнула Софья Ильинична, обнимая сына. – Ты чудовище! Убийца! Думаешь, никто не знает, что это именно ты Кирочку убил? Все знают! Тебя боятся! Но я не побоюсь… что молчишь? Не ты ли Кириллу бутылку сунул? И в тот вечер он с тобой был. Вы ссорились. Я слышала, как ты кричал на него… почему? А потом его вдруг мертвым нашли! И твоя жена, Мефодий, думаешь, никто не знает о ней?

– Заткнись.

– Она ведь тоже утонула и…

– Идем, – Мефодий схватил Машку за руку и дернул.

Никуда идти она не хотела, разве что в комнату, чтобы вещи собрать, а потом прочь с острова… но он полоснул таким взглядом, что все возражения застряли у Машки в горле. И она послушно пошла за хозяином дома.

– Встретимся еще, цыпа! – крикнул Григорий.

– Не обращай на поганца внимания, – Мефодий остановился и вытащил из кармана ключ. – Больше не посмеет.

Конечно, не посмеет, потому что Машка немедленно уберется из этого сумасшедшего дома! Она всхлипнула, сдерживая подкатившийся к горлу ком слез. Вот только не хватало разрыдаться сейчас, когда все закончилось.

– Успокойся, – неожиданно мягко произнес Мефодий и руку на спину положил. Ладонь была большой и горячей, а у Машки появилось иррациональное желание броситься этому типу на шею и пореветь от души, благо шея выглядела достаточно удобной.

– Ну все, все уже… – Он подталкивал ее к двери и бормотал что-то нелепое, успокаивающее, отчего реветь хотелось лишь сильнее. – Садись.

Села. Кресло оказалось низким и широким. В руку Мефодий сунул стакан, строго велев:

– Пей.

Машка и выпила. Закашлялась, зато слезы отступили!

– Коньяк – хорошее средство от нервов, – примиряюще произнес Мефодий и, устроившись в кресле напротив, предложил: – Поговорим?

О чем? О том, что в этом доме все сошли с ума?

Или о том, что Машка, подписывая контракт, рассчитывала совсем на иное? Она репетитор, а не девочка по вызову… и если Мефодий собирается…

– Не заводись, – он поднял руки и вздохнул. – Маленький поганец свое получит.

– Он…

При воспоминании о том, что случилось, а главное, о том, что едва-едва не случилось, Машку начинало колотить.

– Он – разбалованная маменькой тварь. К сожалению, мой брат не слишком много времени уделял его воспитанию, подозреваю, что Кирилл… предпочел с Софьей не связываться. Ты же видела ее.

Мефодий налил и себе, но, понюхав коньяк, бокал отставил.

– Вредная привычка. И вот что, Машенция…

Машенцией ее никто прежде не называл.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Собрать вещички – и адью.

Машка кивнула.

– В целом мысль верная, но… – он затарабанил пальцами по подлокотнику. – Я бы просил тебя остаться. Погоди, потом выскажешься. Причин несколько. Первая: – Софья потребует нанять нового репетитора и будет ныть, пока я этого не сделаю. А поганец вновь доведет его до срыва за неделю. Вторая: мне хочется проучить эту мелкую сволочь. И третья…

Мефодий поднялся и подошел к окну, отдернув гардины.

А Машка наконец решилась осмотреться. Вчера ей показали дом, гостиные и бильярдную, огромную библиотеку, где в сумраке и покое дремали бессчетные тома, современный спортивный зал, которым Грета запретила пользоваться. И бассейном тоже. Комната с камином… столовая… гостевые…

Эта комната отличалась от прочих. Она была велика и в то же время странно пуста. Окна огромны, а шторы плотно задернуты, свет проникает, но какой-то зыбкий, разбавленный словно. И в нем пляшут былинки. На полу ковер, но отнюдь не высокого качества, да и старый, потертый местами. Массивный стол завален бумагами. Они же лежат на полу. А в углу находится цветочная стойка, но горшки пусты.

– Подойди, – попросил Мефодий.

Машка не посмела отказать.

Вид из окна открывался чудесный. Озеро отливало то синевой, то зеленью, а то и вовсе становились белым. Скалистый берег уходил в воду полого, и на нем печальной стражей прорастали кусты можжевельника.

– Там его нашли. – Рука Мефодия легла на плечо, и Машка не посмела ее сбросить. – Отсюда практически не видно…

Голос Мефодия звучал ровно, но сейчас Машка ощущала напряжение, скрытое в нем.

– Тебе уже рассказали, что я убил брата? И жену. Она ведь тоже утонула. – Рука убралась, и Машкино плечо сохранило ее тепло. – Когда двое близких тебе людей тонут, это выглядит… подозрительно. И все вокруг начинают шептаться.

– Но вы не убивали.

– Это вопрос или утверждение?

Машка пожала плечами: пусть думает как хочет.

– Все сложно. – Он смотрел на берег, на скалы, на яблоню, ветви которой шевелились на ветру. – Кирилл… был очень осторожен. А я смеялся над ним. Называл параноиком. Он из тех, кто переходит дорогу только на зеленый свет. И нож берет исключительно за рукоять. И он не пил. Я вот пил, после смерти жены вообще в запой ушел. А он приехал за мной и вытащил в эту свою… богадельню.

Мефодию наверняка давно хотелось выговориться, но не было подходящего слушателя, а теперь вот Машка появилась. Она чужой человек, сегодня здесь, а завтра уехала и увезла с собой ворох его откровений.

– И вот что я тебе скажу: он в жизни не полез бы плавать. Ни в озеро. Ни осенью. Ни пьяный.

Наверное, ему возражали. Говорили, что у пьяных своя логика, постичь которую разумному человеку невозможно. И Мефодий огрызался, доказывая, что смерть его брата вовсе не случайна.

– А незадолго до смерти он заговорил о женщине в белом.

– Кто она?

Мефодий оглянулся, словно впервые заметил Машку.

– Кто? Я бы тоже знать хотел… поверь.

И судя по тону, с этой дамой он отнюдь не светскую беседу завел бы.

– Знаю лишь, что Кирилл был разумным человеком, но она его пугала.

– И вы думаете, что кто-то…

Кто-то из домашних подстроил и представление, и убийство.

Мысль осталась невысказанной вслух.

– Умная девочка, – похвалил Мефодий.

Если целью был его брат, то почему женщина в белом не исчезла? И тогда получается…

– Именно, – Мефодий усмехнулся и провел пальцем по Машкиной щеке. – Теперь я на очереди. Вот только у меня характер другой. И в призраков я не верю.

Голос, как показалось, дрогнул. И Мефодий замолчал. Он наклонился, оперся на стекло обеими руками и лбом прижался.

– Но почему?

– Почему… из-за денег, полагаю. Мой брат, как ты сумела заметить, был весьма состоятельным человеком. И перед самой смертью он изменил завещание. Не спрашивай, причин не знаю. Возможно, увидел, кто его окружает. Или начал понимать, что дело нечисто… как бы там ни было, но Кирилл отписал все мне.

И это вряд ли обрадовало его супругу и его сына.

– А раньше?

– Какой замечательный вопрос! Раньше было справедливо… по мнению Кирилла. Все получали поровну.

Если по мнению, то получается, что не все с этим мнением были согласны? Машка не задала вопрос, но Мефодий понял.

– Верно. Ты же заметила, насколько здесь все друг друга ненавидят? А вот Кирилл не видел. Парадокс! Он был умнейшим человеком. И бизнесменом хорошим, талантливым, если так можно сказать. Хватка стальная. Нервы… что канаты. Удачлив, опять же. Без удачи в этом деле никак. А он еще удачу использовать умел. И конкурентов просчитывал на раз… а со своими словно слепота его одолевала. Может, расплата это? Компенсация? Понятия не имею. Он в упор не понимал: как это – Грета ненавидит Софью. За что? А Софья Грету… и ведь нормальному человеку ясно, что жена с любовницей под одной крышей точно не уживутся.

Мефодий развернулся и, схватив Машку за руку, потянул прочь от окна.

– То есть Софья…

– А то ты не догадалась! Если мой брат был женат на Грете, а мать его сына – Софья…

Верно, получается, связь была внебрачной… только Машка об этом как-то не думала.

– Софья у него секретаршей работала. А у Греты характер… стерва она, сама же видела. Вот в очередной раз и довела.

По Машкиному мнению, которого никто не спрашивал, довести человека можно, но отнюдь не до романа с секретаршей.

– Дальше пошло. Роман длился недолго, но Софья забеременела. А Кирилл, как порядочный человек, ребенка не бросил. И взял под крыло вместе с матерью.

– А Грета… стерпела?

– Как сказать, – пожал плечами Мефодий. – Думаю, скандал был, на это она мастерица, но… деньги, Машенция. Грета любит себя и деньги! И лишаться их не намерена. Подай она на развод…