Текст книги "Кольцо князя-оборотня"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Ведьма

Я дома! Боже мой, неужели я наконец-то дома! В это почти невозможно поверить, но я дома. Вот мой двор, синие лавочки у подъезда, горка, скрипучие качели, песочница. И старый тополь на месте, каждый год, весной, когда двор засыпало теплым и вонючим тополиным пухом, дерево порывались спилить, но так и не спилили. Это хорошо, что не спилили. Это замечательно, я поздоровалась с тополем, как со старинным другом, и он ответил, уронив в протянутую руку желтый лист.

Васька не только подвез, но и денег дал. Пусть ему повезет, и его сестре, которая вышла замуж за алкоголика, я ведь дома, доехала, добралась, несмотря ни на что. Пускай немного замерзла в электричке, пускай меня долго не хотели пускать в метро, пускай люди морщились и отворачивались, а стеклянные витрины отражали убогое существо, обряженное в лохмотья, пускай. Я дома – это самое главное.

На третий этаж я не поднялась – взлетела, но лишь для того, чтобы уткнуться носом в запертую дверь. Смешно и глупо, но я как-то совершенно не думала о том, как попаду в квартиру, мне казалось, стоит добраться до дома, и все решится само собой. Не решилось. И дверь была чужая. Я даже потрогала ее, чтобы убедиться – это не моя дверь, под рукой металл, холодный и надежный, а мы с Толиком ставили деревянную. И коврик не мой, у меня был резиновый и темно-красный, а тут тряпичный, густо-синий.

Это не моя дверь и не моя квартира. Больше не моя квартира, я вспомнила, как, собираясь в обитель, подписала какие-то бумаги. Кажется, теперь я понимаю, что это были за бумаги. Я подарила подонкам не только год своей жизни, но и свою квартиру.

Сев на чужой коврик перед чужой дверью, я заплакала.

Охотник

Егор нашел ее на коврике у двери. Черт, только сумасшедшей бабы ему не хватало, ладно, когда котят или там щенков подкидывают, это еще понять можно, но человек… Нельзя же так опускаться, в самом-то деле!

– Подъем! – рявкнул Альдов. Бомжиха вздрогнула и уставилась на него блестящими темными глазами.

– Вставай, давай! – Вышвырнуть бы ее, но прикасаться противно, грязная, вонючая и вшивая небось.

– Я… Это моя квартира… – заявила она и прижалась к двери, словно опасаясь, что та исчезнет или, паче того, Егор попытается разлучить ее с надежной сталью за спиной.

– Твоя, говоришь?

Она мелко закивала.

– Моя. Я здесь жила когда-то. Я… Она моя… Я живу… – У нее было такое лицо, что Егор сразу поверил. Впрочем, какая ему разница, кто и когда здесь жил, в данный момент квартира принадлежит ему, он купил ее…

– А теперь здесь живу я.

– И… давно?

– Давно.

– Андрей… Это он продал вам мою квартиру? Он говорил, что я не сбегу, он говорил, что мне некуда, а я…

– Не послушала, – закончил фразу Егор. Интересное знакомство, интересный персонаж, пожалуй, она может оказаться полезной. Только полезной – на большее Альдов не надеялся, его давным-давно отучили надеяться. – Ну и как тебя зовут, беглянка?

– Ста… Стася, Анастасия.

– Анастасия, значит. Ну, вставай, Настасья, знакомиться будем.

Ведьма

Когда он сказал, что «будем знакомиться», я сразу подумала, что… Андрей давно приучил меня думать в одном направлении, но потом вспомнила, как выгляжу.

– Сейчас ты идешь в ванную и сидишь там до тех пор, пока я не разрешу вылезти, понятно? – Этот мужик, похожий на вставшего на задние лапы медведя, любил командовать, впрочем, ничего против ванны я не имела.

Я бесконечно долго лежала в воде, наслаждаясь покоем. Кожа жадно впитывала влагу, и мне казалось, что стоит пошевелиться, и старая грязная шкура сползет под собственной тяжестью, а я снова стану такой, как была. Он вошел без стука. Невежливо, но не указывать же ему на это, не то положение. Егор рассматривал меня с… пожалуй, это можно было назвать брезгливой жалостью или жалостливой брезгливостью? Впрочем, какая разница, вместе с чистотой на меня снизошло успокоение.

– Вот. – Егор положил на пол сверток. – Здесь одежда и шампунь.

Наверное, следовало бы поблагодарить, но все силы уходили на то, чтобы не расплакаться. Я больше не буду плакать, никогда не буду, пускай другие рыдают, а я… Я – ведьма, а ведьмы не плачут.

И не благодарят.

Кстати, шампунь оказался звериный, противоблошиный, а одежда мужская, зато чистая. Интересный товарищ этот Егор, пустил меня в квартиру, хотя имел полное право спустить с лестницы, позволил воспользоваться ванной и даже одеждой своей поделился. Может, еще и накормит?

– Ну, ты долго возиться собираешься?

А стучаться его так и не научили.

Охотник

В его рубашке она смотрелась смешно и нелепо. Она вообще была нелепым существом – черные волосы, черные глаза, и больше ничего. Точнее, из-за этих бешеных глазищ перестаешь замечать все остальное: и болезненную худобу, и нездоровый желтый цвет кожи, и синяки на руках, и… Егор старался думать о ней как о временном неудобстве, как только она расскажет все, что знает – а знает она, похоже, немало, – он ее выставит. Пусть идет куда хочет, раз такая дура.

Сейчас дура смирно сидела на кухне и не спускала с Егора глаз. Черт, неуютно, ни дать ни взять – натуральная ведьма, того и гляди порчу наведет.

– Что тебе от меня надо? – спросила ведьма.

– Мне?

– Тебе. В противном случае ты бы ни за что не пустил меня в квартиру. Никто не пустил бы.

А она здраво рассуждает, но пока не время для вопросов. Позже, потом, пусть убедится, что здесь безопасно, что ему можно доверять. Всегда проще иметь дело с человеком, который тебе доверяет.

– Может, ты мне понравилась.

Она фыркнула, точь-в-точь как старая кошка, что жила в подвале и лишь изредка выбиралась, чтобы погреться на солнце. Егор носил кошке колбасу, а та всякий раз встречала подношение таким вот презрительным фырканьем, точно сомневалась, что ей, бездомной и никому не нужной, могут просто так давать колбасу.

– Я не могу тебе понравиться. – Женщина-кошка смотрела внимательно, словно опасаясь ненароком упустить что-то важное, хотя, что здесь, в этой квартире, может быть важно? – Я грязная и некрасивая.

– А я извращенец. – Егор не собирался отступать, и она это поняла. Анастасия потерла переносицу, точно раздумывая, что ответить, но, видимо, не придумала.

– Есть будешь? – спросил Альдов. Она нахмурилась, а потом кивнула нерешительно, видать, боялась уронить свое кошачье достоинство скорым согласием.

Ничего, любое дикое животное можно приручить, даже кошку.

Ведьма

По сковороде растеклось белое озеро яичницы, озеро шипело и брызгалось раскаленным маслом, а желтые острова желтка аппетитно вздрагивали, когда брызг становилось слишком много. Я смотрела на это великолепие и не находила в себе сил отвернуться.

– Тебе сколько лет? – спросил Егор.

– А… какой сейчас год?

Он, усмехнувшись, ответил, и я попыталась вычислить, сколько же мне лет, но аромат жареной колбасы и плавящегося на сковороде сыра путал цифры. Когда самолет разбился, мне было двадцать четыре. Это было почти два года назад.

– Двадцать шесть, – смешная цифра, четверть века потерянного времени.

Егор хмыкнул.

– А выглядишь на шестьдесят. – Он бухнул сковородку перед моим носом. – Ешь.

Сам он к еде не притронулся, только смотрел с презрительным удивлением, но я слишком проголодалась, чтобы замечать чьи-то взгляды.

– Тебя там что, совсем не кормили?

– Только иногда. – Я пыталась шутить, не рассказывать же ему, как все было на самом деле. Тошно. Вспоминать не хочется, до того тошно. Яичница была невообразимо вкусной, я уже и забыла, что такое вкусно.

– И как ты туда попала?

– Обыкновенно, так же, как другие. Было плохо и… А они рядом. И вообще… – Ну, невозможно это объяснить словами, это нужно пережить, прочувствовать на своей шкуре от первого слова до последнего удара. Ненавижу!

– Ты ешь, ешь, – Егор подвинул сковороду.

Спасибо, не знаю, вероятно, этот человек спустя минуту вышвырнет меня вон, но он уже сделал больше, чем все сестры, вместе взятые.

– Значит, квартира когда-то принадлежала тебе?

– Она и сейчас моя.

– Ну, – мужчина напротив усмехнулся, – это тебе кажется, что квартира до сих пор твоя, на самом деле ты давно уже никто.

– Я…

– Ешь. Хочешь, я скажу, как это было? Ты стремилась к Богу, чтобы вывалить перед ним ворох придуманных обид, чтобы нажаловаться, как плохо тебе живется, как все вокруг тебя не любят, притесняют, не замечают того, какая ты на самом деле красивая, умная и добрая… Тебе нравилось жалеть саму себя и хотелось, чтобы эта жалость приобрела законный статус, и плевать, что твой уход причинил кому-то боль… Кого ты бросила? Мужа? Детей? А?

– А тебе какое дело? – Мне было больно и обидно оттого, что Егор говорил правду. Я напридумывала себе обид и побежала за первым же человеком, который меня пожалел. Кого я бросила? Мужа и дочь. Я заперлась в своем горе и ни разу не навестила их на кладбище. Я отреклась от своих близких, и Господь наказал меня за это.

Или Господу нет дела до ведьмы? Кажется, я совсем запуталась.

На сковороде оставалась еще колбаса, и яичница тоже оставалась, но, кажется, я переоценила собственные силы. Эх, поспать бы еще…

– Я постелю тебе на полу, – заявил Егор. – И не вздумай сбежать.

Охотник

Анастасия заснула, свернувшись калачиком. Может, ей холодно? На всякий случай Егор накрыл ее еще и пледом. Пусть отдыхает, завтра она расскажет ему все, что знает. Впрочем, все, что не знает, тоже. Он умеет быть настойчивым.

Осталось дождаться утра. Черт побери, он только и делает, что ждет. Завтра, все завтра, вот когда бродячая кошка начнет мурлыкать, тогда он и решит, как нужно действовать, а пока можно лежать, прислушиваясь к ее дыханию, и считать про себя. Шестьдесят – это минута, сто двадцать – две, сто восемьдесят – три, и так до утра. До утра еще целая вечность.

А она не похожа на кошку, скорее на птицу.

Ну вот, он снова бредит…

Она претендует на квартиру, скорее всего, будет угрожать милицией и судом, но тут все законно, квартира принадлежит ему, и он имеет полное право выставить эту ведьму за порог. Он так и сделает. Потом. Но отчего тогда ему так неудобно в ее присутствии? Наверное, нужно было ремонт сделать или хотя бы вещи выбросить. Но у Егора не было времени. Господи, да всю его сознательную жизнь у него не было времени ни на семью, ни на квартиру.

Вот и осталось все, как было при прошлых хозяевах. Хозяйке. Какая из нее хозяйка, заморыш черноглазый. Определенно, завтра же он выкачает из нее всю информацию – и адью, пускай катится к своему пророку.

Хотя нет, если она вернется, то непременно расскажет о Егоре, значит, придется ей под замком посидеть, пока он эту шарашкину контору не разгонит.

Надо будет Пашке позвонить, поделиться новостями. Или пока еще рановато делиться?

Завтра, он подумает об этом завтра.

До свадьбы осталось три дня. К огорчению невесты, гостей собрать не удалось, Белая Крепь упорно игнорировалась местным обществом. Были ли причиной тому бесконечные судебные тяжбы умершей хозяйки поместья, или же соседи искренне верили в некое старинное проклятие, нависшее над этими стенами, и оттого боялись, но, как бы то ни было, дом по-прежнему оглушал мертвой вековой пустотой. Вопреки всем усилиям и затратам, в Крепь не удалось вдохнуть ни капли жизни. Новая мебель, приобретенная Эльжбетой Францевной, смотрелась настолько чуждо, что даже у Федора возникло желание вышвырнуть все эти модные стулья-секретеры-столики вон, вернув старые шкафы на законное место. Они хотя бы соответствовали духу дома.

Ничего, совсем скоро он забудет и топи, и дом, и проблемы с соседями… В столице Федор оживет, а здесь он медленно сходит с ума от разрушающей душу безнадежности и волчьего воя. Здесь даже поговорить было не с кем, предстоящая свадьба разрушила хрупкое спокойствие, обитатели Крепи, как и прежде, собирались за одним столом, но теперь трапезы проходили в торжественной тишине. Ядвига мечтала, Эльжбета Францевна следила за пасынком, который не сводил глаз с Элге, а та, в свою очередь, пристально наблюдала за Федором. В ее взгляде читалось недоумение. И вопрос. Она хотела знать и в то же время боялась спросить.

До чего же ему надоели эти секреты, тщательно охраняемые от постороннего взгляда. А в этот раз и вовсе неловко вышло: Федор не хотел подслушивать, просто снова не спалось, вот и спустился вниз. Комната давила на Луковского, она была частью Крепи, частью истории Урганских болот, частью князя и частью Элге. Напрасно Федор вычеркивал из памяти ее черные глаза, женщина-птица, женщина – чужая мечта была повсюду. Она являлась во снах и чудилась наяву.

Федор прислонился к холодной стене, умоляя дом освободить его от этого наваждения. Слава господу, внизу пусто, никто не увидит его слабости, никто не спросит, что же случилось, а следовательно, никому не придется врать. Чем дольше он стоял, тем легче становилось. Но дом не только вернул разум, дом показал чужое безумие.

– Ты моя… моя… – голос князя проникал сквозь камень. Алексей просил. Алексей требовал. Но чего? И у кого? Федор вжался в стену, она ответила холодом и сыростью, но не выдала. В ночной тишине был слышен каждый звук, каждое слово.

– Скажи, что любишь… – требовал Алексей. – Скажи, что моею станешь!

– Нет. – Элге. Как всегда, спокойна, а вот князь, чувствуется, с ума от страсти сходит. Злая ревность сдавила сердце. Значит, Алексей любит ее, и, похоже, любит давно и мучительно, Элге не отвечает взаимностью. Элге не нужен князь.

– Без тебя мне жизнь не в радость. Я дышу, я живу тобой, о тебе лишь и думаю! Милая, милая, милая… – лихорадочный шепот диким вьюнком полз по стене.

– Уходи!

– Прошу, не гони! Ты одна у меня осталась, все забрали, всего лишили, но тебя не отдам! Пока жив, никому не отдам, ни богу, ни черту! А если умру, все одно с тобой останусь!

– Матушка…

– Она поймет, она смирится, она добрая! А откажется принимать, увезу! Хочешь, прямо сейчас и увезу!

– Не хочу.

– Но почему?!

– Не люблю.

Князь зарычал, будто медведь, которого загонщики, подняв из берлоги, ведут на ружья.

– А кого любишь, ответь? Этого хлыща столичного? Он же слабый, он не умеет ни жить, ни любить, он позабавится да бросит, когда надоешь. У него духу не хватит поперек матушкиного слова пойти, вот увидишь, женится на Ядвиге, а о тебе и не вспомнит. Не нужна ты ему!

– А тебе?

– Мне нужна! Мне, кроме тебя, никто не нужен! Скажи, что любишь, соври, я поверю, я целую жизнь буду верить тебе, беречь, хранить…

– Алексей! – Эльжбета Францевна? Откуда? Федор сильнее вжался в стену, втайне надеясь, что уж его-то вездесущая матушка не заметит.

– Алексей, это… Я просто слов не нахожу! В моем доме, под моей крышей, ты позволяешь себе… Я давно чувствовала, что с этой девицей пора что-то делать! Элге, иди наверх, и я запрещаю тебе покидать комнату.

Шорох юбок, быстрые шаги… Похоже, Элге подчинилась. Наверное, следовало бы уйти во избежание возможных эксцессов, но Федору нужно было знать, о чем пойдет речь.

– Матушка… – Голос Алексея полон раскаяния, но Эльжбету Францевну оно не трогает.

– Замолчи! Ты перешел все возможные границы, нарушил все правила, а теперь собираешься извиниться, но только для того, чтобы снова совершить эту… Эту ошибку! – нашлась она. – Я уже устала повторять, чтобы ты оставил Элге в покое! Она тебе не пара! Она – подкидыш, существо без роду и племени, а ты – князь!

– Вот только княжество где-то потерялось. И титул мой не более чем красивое слово.

– Это еще не причина, чтобы унижать себя и весь свой род связью с наглой, распутной девицей!

– Элге не такая…

– Не смей перечить! – взвизгнула Эльжбета Францевна. – Ты должен быть благодарен, что Крепь до недавнего времени оставалась в семье. А если ты постараешься, то так будет и впредь. Ты должен думать о долге передо мной и сестрой, а не о собственных животных желаниях! Представь, что бы подумал Федор, наткнись он на вас… Завтра же отправлю Элге в город. Сергей Афанасьевич давно говорил, что не прочь будет принять ее, деткам гувернантка нужна!

– Никуда она не поедет! – Дикий вопль разлетелся по дому. – Я женюсь на Элге.

– Вопреки моей воле?

– Вопреки всему.

– Алексей, – голос Эльжбеты Францевны был подобен солнечному лучу, мягок и светел, – милый мой мальчик, ты потрясен, ты влюблен, я все понимаю, однако твои эмоции, поверь, уйдут, и что останется? Сожаление о содеянном? Стыд перед предками? Подумай, если ты женишься на ней, то лишишься последнего шанса на титул. Ты бы мог вернуться на службу… Его Величество высоко ценит преданных людей, и я не сомневаюсь, рано или поздно, но ты сумел бы искупить поступок отца. А такая жена, как Элге, дикая девица без роду и племени, сводит твои шансы к нулю.

Федор представил улыбку княгини – ласковую и понимающую, однако за этой лаской и пониманием скрывается железная воля.

– Матушка, – Алексей смягчился, – я безмерно ценю вашу заботу обо мне, однако… Я женюсь на Элге. Я решил. Уже давно, однако боялся навредить Ядвиге.

– И правильно. Твой поступок ее убьет.

Луковский крупно сомневался, что Ядвига способна на столь серьезные эмоции, его невеста глупа и легкомысленна, чтобы осознать всю глубину проблемы. Поплачет и успокоится, а вероятно, и до слез дело не дойдет. Федор увезет Ядвигу в Петербург, а князь пусть делает все, что хочет. Пожалуй, этого безумца и Эльжбета Францевна не сумеет остановить.

– Ядвига станет графиней, ей не будет дела ни до меня, ни до Элге.

– Ошибаешься.

– Это не имеет значения.

– Свадьба не состоится. – Теперь голос милейшей графини звенел, подобно стальному клинку. – Завтра же и ноги этой девчонки в доме не будет!

– Будет, матушка. Еще как будет. – Сталь столкнулась со сталью, и ночной воздух, превратившийся в поле боя, звенел. – Матушка, я вас люблю, но и ее люблю тоже. Не заставляйте меня выбирать.

– Да что ты сделаешь?! Мальчишка! Ты здесь – никто! Не хозяин, как ты, наверное, решил, не князь. Ты – ничтожество!

У Федора горели уши. Неужели князь стерпит? Стерпел. И голоса не повысил, наоборот, Луковскому почудилось, будто Алексея гнев Эльжбеты Францевны скорее забавлял, нежели страшил.

– Поверьте, матушка, я все равно поступлю так, как решил. Даже если вы против. Даже если ОНА против. Погодите. Подумайте, до свадьбы еще три дня. Целых три дня. За это время многое может произойти.

– Например, что?

– Например, жених откажется идти под венец.

– Не откажется.

– Конечно, если я буду молчать, но если случайно… Совершенно случайно проговорюсь, что Ядвига…

– Ты не посмеешь!

– Посмею. Уже посмел. Либо завтра же вы даете свое благословение, либо… без одной свадьбы не будет и другой!

– Он был прав, – тихо пробормотала Эльжбета Францевна. – Ты – настоящий безумец.

– Может быть. Но мне нравится мое безумие. Я только вас хочу понять. Неужели вас настолько заботит честь рода, которого больше нет? Ядвига скоро уедет отсюда, вы, как я подозреваю, тоже, а в столице судьба последнего князя Урганского никому не интересна. Они давным-давно забыли и обо мне, и о моем отце. Вы будете матерью графини Луковской, что же вас не устраивает? Боитесь потерять Крепь? Это проклятое место, оно никому не принесло счастья, я же… Я бы хотел уехать, но не могу. Один не могу, а с ней… Элге – птица. Недостающая часть. Две ветви вновь соединятся в одну. Проклятие развеется, и я освобожусь. Матушка, неужели вы не желаете помочь мне? Неужели хотите, чтобы я погиб на этих болотах, как мой отец, как мой дед?

– Ты бредишь, мой мальчик. Ты болен. Элге – не птица. Она всего-навсего женщина, она не принесет тебе ничего, кроме страданий. Думаешь, я не хочу, чтобы ты был счастлив? Хочу, поэтому и пытаюсь достучаться до твоего разума, если уж сердце занято. Элге – милая девочка, но не более того. И еще, Алексей, она не любит тебя и никогда не любила. Ты можешь бросить ей под ноги весь мир, но это не принесет тебе того, чего ты добиваешься. Она убьет тебя, сведет с ума своим равнодушием.

– Я сумею…

– Ты с собой не способен сладить, чего уж говорить о ней. Нельзя любить за двоих, рано или поздно любовь превратится в ненависть, а страсть, которая не найдет выхода, уничтожит либо ее, либо тебя самого.

– Матушка…

– Прошу тебя, подумай. Но если завтра… Если ты не передумаешь, я сделаю, как ты хочешь. Ради Ядвиги.

Шаги. Шорох юбок. Глухой удар и брошенное сквозь зубы проклятие. Скорее всего, князь, разозленный последними словами Эльжбеты Францевны, выместил ярость на стене.

Несколько секунд тишины. Сердце бешено колотится о ребра, а по спине сползает вниз струйка пота. И еще невыносимо стыдно за себя, за князя, за Эльжбету Францевну… но больше всего, конечно, за себя. Федор не имел права подслушивать. Он должен был либо уйти, либо заявить о своем присутствии, а вместо этого он поступил как последний негодяй.

– Выходи! – приказал Алексей. Луковский послушно покинул свое убежище. Впрочем, вряд ли стену можно было назвать убежищем. Стена – это стена, холодная и сырая.

– Я… – Федор искал подходящие слова, чтобы хоть как-то объяснить свое поведение, однако в голове звенела одна-единственная мысль: обманули. Его обманули. Эльжбета Францевна что-то скрывает и боится, что, узнав это «что-то», Федор откажется от данного слова.

– Ты слышал все. Или почти все, – заключил князь. – И теперь думаешь, что бы такого предпринять: либо уехать отсюда к чертовой матери, либо потребовать объяснений?

– Примерно… – Федор невольно улыбнулся. Несмотря на варварские манеры Алексея, следует признать его проницательность.

– Предлагаю поговорить.

Робкое пламя свечи скорее сгущало тьму, чем разгоняло ее. Князь, сидящий в низком, привезенном Эльжбетой Францевной кресле, казался призраком, существом, сотканным из ночи и ей принадлежащим. Федор подозревал, что сам он выглядит не лучше.

– Итак, подозреваю, вам снова не спалось, – предположил Алексей.

– Волки…

– Вы спустились вниз, поскольку здесь, благодаря усилиям матушки, несколько уютнее, нежели наверху. Спустились и услышали беседу, которая настолько заинтриговала вас, Федор Андреевич, что вы, словно любопытный холуй, опустились до банального подслушивания. К несчастью, я слишком поздно ощутил присутствие… постороннего. Вы хозяин этого дома, не смею спорить, однако я знаю его гораздо лучше. – Князь, скрестив руки на груди, внимательно рассматривал собеседника. Странно, что они с Эльжбетой Францевной не родные по крови, они похожи друг на друга – эти жесты, эта непоколебимая уверенность в собственном превосходстве, эта бесцеремонность…

– Молчите. Нельзя молчать все время, тогда есть риск, что скажут за вас. Но не мне вас судить, ваше сиятельство. Кто я такой, чтобы судить…

– Князь.

– Элге сказала. Знаю, что она, и не сержусь. На нее невозможно сердиться. – Отблеск свечи тенью улыбки скользнул по губам князя. – Но давайте вернемся к нашей с вами беседе. Кажется, вас заботит предстоящая свадьба… Надеюсь, вы не станете разочаровывать мою сестру? Она девушка впечатлительная, нежная, вас любит…

Алексей издевается. Он нарочно говорит про любовь, хотя знает, что никакой такой любви нету. Эльжбета Францевна верно назвала свадьбу сделкой. Так оно и есть: Федор получает деньги, Ядвига – имя. Но если его обманули? Если никакого наследства не существует?

– Существует, – уверил князь. Видать, и вправду было в этих землях нечто ведовское, иначе откуда Алексею ведомы мысли чужие? Или догадлив не в меру?

– Относительно наследства не беспокойтесь, матушка вас не обманула.

– А относительно чего беспокоиться?

– Относительно себя.

– Странно слышать подобный совет от… вас.

– Полагаете, матушка права? Я хочу невозможного? И все закончится тем, что либо она меня погубит, либо я ее? – Алексей вскочил. Позабыв про разговор, он заметался по комнате, подобно запертому в башне ветру.

– Я не знаю, – честно ответил Федор.

– Я тоже. Спокойной ночи.

Князь растворился в темноте, а Луковский, оставшись наедине со свечой, вдруг подумал, что так ничего и не узнал. Но Алексей сказал, будто наследство существует. Князь не опустился бы до вранья, значит…

Значит, сделка остается в силе. Господи, до чего же противно. Волчий хор пел в унисон оскорбленной душе, и Федор, впервые за долгое время, слушал унылую песню если не с радостью, то без отвращения.