Текст книги "Кольцо златовласой ведьмы"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Семен вовсе не обращает внимания на Вику, он слишком занят Эльвирой. На ней траурный топ и широкая юбка с вышитыми серебряной нитью розами.

– Сереженька! – Эльвира взмахивает рукой, и становится ясно, что она пьяна, но не настолько, чтобы расстаться со стаканом. – А мы тебя ждали…

– Ждали, – отозвался Славка.

Он занял место под пальмой, и Вика вдруг осознала, что еще утром под этим деревом сидел другой человек, ныне – мертвый. Безвозвратно.

Как такое возможно?!

– Дождались, – Серега, к счастью, не собирался выпускать Викину руку.

– Надеюсь, – ледяной голос Елизаветы заставил Вику вздрогнуть, – вы больше не собираетесь отлучаться? Завтра похороны. – Уже завтра?! Положено на третий день, но… – Антон Сергеевич решил не затягивать с этой печальной церемонией. – Ни тени печали. Железная женщина, исполняющая свой долг. – В девять утра – отпевание…

…распорядок будущего дня.

И Вике придется присутствовать.

Вещи ее перенесли в другую комнату, которая от первой отличалась разве что наличием запора на двери. И, естественно, маменькиного терпения не могло хватить надолго. Она ворвалась в комнату, в очередной раз забыв постучать.

– Что ты творишь?! – Когда маменька начинала ссору, она забывала о том, что рядом могут быть другие люди. И сейчас она говорила громко, но еще не настолько громко, насколько могла. – Ты представляешь, во что мне обошлась твоя выходка?!

– Во что? – поинтересовалась Вика.

Так, ради поддержания беседы.

– Антон – мой давний знакомый! Он очень на нас рассчитывал, а ты…

– А я увидела его впервые в жизни! И не понимаю, с какой стати он должен на меня рассчитывать и тем более мною командовать? Я вернулась сюда только потому, что оставила здесь свои вещи. И еще потому, что ехать мне пока что некуда. Ты же затеяла в квартире ремонт! А чтобы найти новую, нужно время. Но я ее найду!

Ох, кажется, Вика тоже заговорила на повышенных тонах.

Все-таки маменька, как никто иной, умела вывести Вику из состояния душевного равновесия.

– Ты опять бросаешься в крайности! Можно подумать, от тебя требуют чего-то… неприличного!

– От меня требуют притвориться, что я сильно горюю по человеку, которого увидела сегодня впервые в жизни! И опять же, выйти замуж за второго такого человека. Я только не понимаю – для чего?

Маменька горестно вздохнула:

– Это для твоего же блага.

– Нет, мам! Для моего блага были шерстяные колготы и чай с медом. А это – не знаю, для чего. И, пока не узнаю, участвовать в этом не буду. Ясно?!

В последний раз с маменькой она так разговаривала в выпускном классе, когда та настойчиво, намеками, советовала Вике сходить… да Вика уже и не помнила, куда именно, главное, что идти она туда не собиралась. Особенно – в том платье, которое было сочтено маменькой похода этого достойным.

И, как тогда, и сейчас маменька замолчала и задумалась.

Смотрит на Вику немигающим взглядом.

Вздыхает.

А совесть у Вики – нет, не просыпается. И, в конце концов, осознав проигрыш, точнее, в очередной раз убедившись в нечеловеческом упрямстве дочери, маменька сдается.

– Ты должна сделать это ради… твоих детей!

– У меня нет детей, – возразила Вика и на всякий случай присела. Интересный аргумент, прежде он не использовался.

– Будут! Ты несешь ответственность перед потомками…

Маменька встала, открыла дверь, выглянула в коридор, убеждаясь, что никого там нет, – неужели думала кого-то за подслушиванием застать? – и дверь заперла. На засов.

– Пришло время открыть тебе нашу семейную тайну…

…Ну, началось!

То, что Елена – не такая, как все, она знала едва ли не с самого рождения. Единственная дочь. Единственная внучка. Самая лучшая. Самая умная. Самая красивая. Неповторимая! Как же иначе?!

И ее уверенность передавалась людям.

Воспитательницы в детском саду Елену обожали. Возможно, отчасти благодаря повышенному вниманию мамочки к процессу ее воспитания? Школьная учительница, хоть и была строга, но закрывала глаза на ее мелкие шалости…

Тут уж не обошлось без бабушки. Она заглядывала в школу каждую неделю и подолгу беседовала с неласковой Антониной Кузьминичной.

– Вы избалуете девочку, – говорила та. Елена, которой полагалось во время беседы сидеть в школьном коридоре, быстро поняла, что это занятие – скучное. А подслушивание – нет. – Она уже избалована. Сколько ей лет? – Хорошо поставленный голос Антонины Кузьминичны вырывался за пределы ее кабинета. – А она уже уверена, что может позволить себе все. Или почти все. Никакого уважения к авторитетам! И вы сами со временем осознаете свою ошибку…

Какая ошибка? Она и в самом деле лучше многих. И подумаешь, что кто-то там лучше учится, у кого-то память хорошая, кто-то более внимателен, кто-то бегает быстрее… прыгает выше… в этом ли дело?

Когда Леночка перешла в седьмой класс – она уже всерьез задумывалась, стоит ли тратить время на учебу, если в жизни есть столько иных, куда более замечательных занятий, – бабушка заболела. А может, и раньше, но она упрямо скрывала болезнь. А тут – силы ее иссякли, и бабушка слегла.

Она сделалась очень бледной и все время стонала, то громче, то тише.

Если бы Елена так не любила бабушку, она бы разозлилась – как можно трепать нервы окружающим людям? Неужели нельзя потерпеть? Но сердце Елены сжималось от тоски. Как все будет, если бабушка умрет?

Нет, не умрет, она ведь сильная.

А врачи говорят… но мама их не слушает. Мама выбросила все лекарства в мусоропровод. Но зато на кухне появились травы и какие-то склянки, трогать которые Елене было запрещено. Реторты. Спиртовки. Пробирки. Стеклянные змеевики…

– Видишь ли, милая, – сказала мама, когда Елена спросила, что происходит. – Нынешняя медицина только думает, что знает все. На самом деле есть иные методы… в травах – сила.

Травы Елена собирала сама, помогая бабушке или вот маме. Сколько себя помнила, каждое лето было заполнено их совместными путешествиями, в лес ли, на луг, куда-то еще – однажды они выбрались даже на заброшенное кладбище, – где бабушка и мама собирали травы.

И Елена – тоже.

Она рано научилась различать их – ромашка, пупавка, нивяник, только выглядевшие похожими. Полынь – несколько видов. Крапива, которая тоже бывает разной. Болиголов и белладонна. Дурман и безобидный змеиный корень. Трав было множество, но они, в отличие от школьных наук, запоминались легко. Когда и какую собирать, как срывать, как сушить…

А теперь Елена увидела, что происходит с травами после сбора.

Одни растирались в керамической ступке и смешивались, чтобы потом доходить на паровой бане. Другие заливались холодной водой или спиртом. Третьи добавлялись в бараний жир… или не в бараний… главное, что рецептов было множество.

Мама брала их из толстой книги в кожаном переплете. Книга была очень старой – первые страницы ее пожелтели и истерлись, а последние были белыми и гладкими. Елена сразу поняла, что страницы подшивались по мере необходимости.

– Вот твое предназначение, – сказала ей мама, видя интерес дочери. – Здесь сокрыты знания, скопленные многими поколениями наших предков.

Она открыла первые страницы книги. Вязь букв… незнакомые слова… чужой язык. И рисунки, выполненные предельно дотошно.

А вот значки возле рисунков все равно непонятны.

– Это латынь, – мама погладила Елену по голове. – Но даже если бы ты знала язык, не сумела бы прочесть. Записи зашифрованы.

– Зачем?

– Когда писали эту книгу, было опасно знать много, особенно если ты женщина. Твою прапрапрабабку обвинили в колдовстве и сожгли. Ее дочь – тоже, но… это не помешало нашему роду сохранить знания. Они передавались от матери к дочери, и ни разу эта цепочка не оборвалась!

С этого дня Елене пришлось учиться.

Нет, ей, конечно, хотелось оправдать мамины надежды, да и бабушкины тоже. Елена старалась изо всех сил, однако знания никак не лезли в голову. В ее голове хватало других мыслей.

О том, что у Машки новое платье…

…а Данилов с нее глаз не сводит, хотя раньше смотрел только на Леночку.

…и Никитин не отстает, вьется вокруг Лизки, подхалим…

…Северцева завивку сделала, теперь трясет кучеряшками, хвастается… а Леночке мама запрещает волосы портить. И вообще, Леночка уже взрослая, она должна научиться отделять важное от неважного. Завивка – это пустяки, а вот знание, которое Леночка передаст своей дочери, – другое дело.

Травы.

Смеси. Странные ингредиенты, вроде сушеной жабьей шкуры или желчи, которую мама приносила, а Леночка боялась спросить, где она берет эту гадость. Растертые в порошок кристаллы… и запахи, запахи… мерзкие запахи, пропитывавшие Леночкину одежду, волосы, само пространство квартиры.

Если бы Леночка любила маму чуть меньше, она бы сбежала.

Но нет, она старательно заучивала составленные поколениями травниц рецепты. И двигалась от новых страниц к старым, пока однажды не дошла до тех самых, первых, зашифрованных.

– Умница моя, – сказала мама, узнав, что Леночка если и не выучила наизусть всю книгу, то половину ее – точно. – Я тобой горжусь.

И бабушка тоже.

Как ни странно, но ей стало лучше. Она уже не стонала, но лежала тихо, улыбаясь так счастливо, что Леночке становилось жутко от этой улыбки. Иногда бабушка садилась, еще реже – вставала и даже иногда на балкон выходила.

– Она выздоровеет? – спросила Леночка, укрыв бабушку шалью – на улице стоял ноябрь, промозглый и дождливый. И на балконе сквозняки гуляли, но бабушка все равно не желала ее слушать, сидела, смотрела куда-то вдаль.

– К сожалению, нет.

Мама отвернулась, пряча слезы.

– Есть такие болезни, которые нельзя вылечить. Только облегчить страдания. Видишь, ей не больно.

К бабушке прилетали сизые городские голуби, жирные, неповоротливые, они расхаживали по кромке балкона и громко курлыкали.

– И смерть ее будет легкой…

Леночка не хотела думать о смерти. Она вдруг поняла, что плохо старалась. Не может такого быть, чтобы в книге – древней, толстой, составленной многими и многими талантливыми людьми, – не нашлось бы средства, которое спасло бы бабушку.

Она вернулась к учебе, впервые за долгие годы позабыв о том, что должна быть лучшей. Платья? Завивки? Пластмассовые браслеты? Обойдется! Вот выздоровеет бабушка, и тогда…

Леночка листала книгу, вчитываясь в рецепты, разбирая их на составные части, складывая наново, но… ничего. Разве что тайна спрятана в ином месте.

В зашифрованных выцветших страницах, которые Леночка не могла прочесть.

Она взяла в библиотеке учебник латинского языка, хотя прежде ей и английский с трудом давался. Но сейчас – другое дело. Леночка ведь не из-за оценки старается. У нее цель есть. Недостижимая.

Слова в книге были лишены смысла.

Шифр.

– Дорогая моя. – Мама, видя Леночкино отчаяние, решилась вмешаться. – Ты не прочтешь эти страницы без ключа.

– Какого?

Леночкино воображение представило ей десяток ключей, начиная с тяжелого и неудобного, которым открывался верхний дверной замок, заканчивая маленьким, от почтового ящика. Как они должны были помочь ей прочитать книгу?

– Шифры бывают разными. Для одних достаточно знать последовательность букв и цифр, например, когда буква «А» – это единица, «Б» – двойка и так далее. Для них ключ не нужен. А есть и другие… вот если взять сочетания цифр, то допустим, первая будет означать страницу в какой-то книге, вторая – строку, третья – слово в этой строке. Без книги-ключа такой шифр прочитать невозможно.

– И где книга?

Леночка не собиралась останавливаться.

– Это не книга. Это украшение. Перстень, который издревле хранился в нашей семье.

Ладно, пусть перстень. Но Леночка должна его получить!

И немедленно.

– Этот перстень был украден, – печально сказала мама. – Во время войны. Бабушкина мама оказалась в очень сложном положении… ей обещали помощь, спасти ее и ребенка взамен на перстень. Она согласилась. Отдала его. Но тот, кто все это обещал, обманул ее. Он исчез, бросив мою бабушку умирать. Но она выжила, потому что женщины из нашей семьи всегда выживают. И всегда находят своих обидчиков. Запомни это!

Леночка запомнила.

Она всю ночь ворочалась без сна, снедаемая незнакомой недетской злостью. Как можно было обмануть прабабушку? Украсть семейное кольцо?

И теперь Леночка не может прочесть то, что написано в книге.

Бабушка умрет…

Из-за того, кто ее обманул.

Мама назовет Леночке фамилию обманщика… и Леночка ее запомнит.

Обида ли была причиной тому, или же обстоятельства сложились подобным образом, но спустя годы – уже не Леночка, а Елена, – услышав знакомую фамилию, вспомнила тот разговор.

– Теперь ты понимаешь, – сказала маменька, ставшая какой-то непривычно серьезной, – что ты обязана выйти за него замуж.

– За кого?

– За этого… Сергея. Или за любого из них. Ты должна войти в семью и отыскать кольцо! Вернуть реликвию…

Вика головой потрясла, пытаясь отделаться от ощущения ирреальности происходящего. Книга, семейная тайна… кольцо…

– Когда-то судьба уже сводила меня с Антоном. – Маменька поднялась и нервно хрустнула пальцами, что выдавало крайнюю степень ее душевного волнения. – Однако я оказалась слепа! Он ухаживал за мной…

Это хладнокровное чудовище со змеиными глазами ухаживало за маменькой?!

Какое счастье, что до свадьбы не доухаживался, подобного отчима Вика точно не пережила бы.

– Но я испугалась. Я отступила… я не придала значения… фамилия – подумаешь, фамилия! Распространенная.

– И что же изменилось?

Вика сидела, наблюдая за мамиными метаниями. Крепло ощущение, что она, Вика, вдруг попала в какой-то перевернутый безумный мир, где все сошли с ума.

– Ты же знаешь, что Гарик с Антоном общие дела имеет…

…не знала и знать не желала, но кто теперь ее спрашивать будет?

– …и нам приходилось встречаться. Как-то я увидела фотографии… и еще кое-что из того, о чем мама мне говорила. Тебе не понять.

Конечно, Вика ведь маленькая. Куда ей с пониманием! Ей надо молчать и подчиняться родительской воле, так оно для всех лучше будет.

– Но как только я поняла, что это – он… кольцо у них! И книга.

Все интереснее и интереснее.

– А книга как у них оказалась? – Вика закинула ногу на ногу, оперлась локтем на колено и кулак в подбородок уперла. Конечно, до роденовского Мыслителя ей далеко, но Вика и не претендует. – Книга же у тебя была!

Была. И пропала. Судя по выражению маменькиного лица, именно она и причастна была к пропаже.

– Я ее продала, – призналась она и топнула ногой. – Ты не представляешь, сколько средств надо, чтобы вырастить ребенка! А твой отец, между прочим, ни о чем и думать не желал. Его, видите ли, все устраивало!

То есть виновата опять не маменька, но Вика и ее отец, с которым ныне маменька пребывает в самых радужных отношениях.

– Нам отчаянно нужны были деньги! Срочно! И я заложила книгу. Я собрала выкуп, но он… этот гад… урод… отказался брать их! Видите ли, книга ему была дороже!

– Он – это Антон?

– Да!

Интересно получается: Антон Сергеевич, потомок некоего мифического вора, обманом выманившего заветное кольцо у Викиной прапрабабки, повторил фокус? И теперь у него есть и кольцо, и книга… и спрашивается, для чего тогда ему еще и Виктория?

Полноты коллекции ради?

– Послушай, девочка моя. – Маменька села рядом и взяла Вику за руку. – Ты у меня умница. Умнее меня, и я всегда это знала!

Только предпочитала не замечать, потому что ум для женщины – не главное достоинство, а если подумать, и не достоинство в принципе.

– Ты же понимаешь, что получила уникальный шанс. Ты выйдешь замуж. Станешь членом семьи. Найдешь книгу и кольцо…

…и умрешь с чувством исполненного долга.

Как-то Вику не слишком радовал подобный вариант.

– И все-таки, что на тех зашифрованных листах?

Если маменька соврет, что она понятия не имеет, то Вика даст всей этой сказочной истории отбой.

– Там… – Она замялась, отводя взгляд. – Там рецепт «аква Тофано». Редкого яда, который не имеет ни вкуса, ни запаха… – Чудесно просто! – …достаточно одной капли в еду или питье… или просто, чтобы попала на кожу, и человек обречен. Он не почувствует боли, хотя яд будет разъедать его изнутри. – …и с каждой минутой все чудеснее! – Это очень страшное средство. Ты должна вернуть книгу…

Арриго ушел, оставив Туфанию в смятенных чувствах.

Любила ли она его? Горела! Не имела иного желания, кроме как быть рядом с ним. Умирала в одиночестве и воскресала от одного его слова. Стоило представить, что Туфания больше никогда не увидит Арриго, и ею овладевало чувство безысходности.

К чему тогда жить? Одной? Без него?

Нет, она не желала… но быть рядом, просто быть… не женой, а… кем? Возлюбленной? Он говорил красиво, обещал, что никогда более Туфания не испытает нужды. Собственный дом. Слуги. Наряды. Беззаботная жизнь… и знание, что однажды Арриго все же решится повести под венец другую. Пусть и не отдаст невесте ни крохи собственной души, но…

Боль ревности, доселе ей неведомая, охватила Туфанию. Обезумев, металась она по дому, то плача, то смеясь, хватала с полок горшочки со снадобьями, швыряла их на пол, топтала осколки и травы сухие сминала ногой, осыпая себя их прахом, точно пеплом.

Ах, бабушка, что же она натворила?!

Привязала. Приворожила. Пожелала невозможного.

И, обессилев, Туфания упала на колени, закрыла лицо руками и заплакала. Она рыдала горько, оплакивая и себя, и собственную заемную любовь, которой не должно было быть… но она уже есть, и как от нее отказаться?

Бабушкина книга была цела. Туфания развернула полотно, смахнула пыль и коснулась розового камня, украшавшего ее застежку.

– Зачем ты это с нами сделала? – Туфания спрашивала не у книги, но у старухи, которая собственной волей взяла и предопределила судьбу Туфании.

Но если и могла та ответить – не сделала этого.

Туфания разожгла свечи из темного воска, замешенного с особыми травами. Начертив мелом тайный знак на полу, показанный ей однажды старухой, она положила в его центр кольцо.

Раскрыла книгу…

…всего три страницы, исписанные тайным языком, которому старуха обучала Туфанию еще в детстве. Казалось, забыт язык, но… Туфания читает.

Слова слетают с ее губ. И камень наливается краснотой, темнеет. Он меняет форму и дрожит, словно желая следовать ритму сердца.

И вот уже не камень – именно сердце, плененное виноградной лозой, стучит.

Надо завершить заклятье.

Всего-то слово осталось… одно слово, и сердце замрет навсегда. Ламия обретет долгожданный покой, Арриго забудет о Туфании, и она сама станет свободна от любви.

Но… станет ли?

А если нет? Если не виновен камень и бабушка в происходящем с Туфанией? Если она действительно любит Арриго, по-настоящему, как ее мать любила своего мужа, пусть и не стоил он ни одного доброго слова? Что будет тогда?

Сводящее с ума одиночество?

Сожаления?

Арриго забудет дорогу к дому Туфании, с готовностью отречется от нее, как от источника всех своих бед, а сама она зачахнет в невозможности жить одной.

Нет, не способна она дать ему свободу.

И слово осталось несказанным. Догорели свечи. А Туфания еще долго сидела над книгой.

Она отказалась от дома и подарков, хотя Арриго и твердил, что только так способен доказать Туфании свою к ней любовь. Ей же не нужно было ничего, кроме него самого. И это болезненное счастье все длилось и длилось…

…она родила сына, сильного крикливого мальчишку, и без спора отдала его Арриго. С отцом ему будет лучше. Арриго сумеет представить дело так, что никто не усомнится в законности рождения этого ребенка.

– Прости, – шептал Арриго, целуя ей руки. – Прости, но…

…Туфания понимала: она не сможет видеть сына столь часто, как желала бы. А он вряд ли когда-нибудь узнает о ее существовании, будет считать своей матерью одну из тех женщин, что имели неосторожность вступить в брак с Арриго.

Как-то отстраненно Туфания думала, что она должна испытывать боль, ведь материнская любовь куда сильнее наведенной. Однако расставание с сыном не вызвало в ее душе отклика.

Арриго бывал в доме Туфании часто, и соседи, вначале сплетничавшие о его визитах, устали разговаривать об этом. Они жалели Туфанию, такую молоденькую и глупую, связавшуюся с человеком слишком знатным и богатым, чтобы в этой связи имелся смысл.

– Подарков требуй, – наставляли соседки, оглядывая Туфанию с ревнивой завистью и тут же про себя говоря, что ничего-то в ней нет. Молодость, да и только, а молодость проходит. Вот постареет Туфания, и бросит ее граф. Что тогда у дурочки этой останется? Слезы. Женщины часто плачут, но умные женщины предпочитают утешать себя не воспоминаниями, а капиталами.

Любовь-то на хлеб не намажешь.

Впрочем, были и другие, те, которые появлялись редко, шли, озираясь по сторонам, подозревая всех и каждого в том, что догадались они о причинах, приведших их в лавку. Эти женщины были бледны и нервозны. Они говорили ломким шепотом и протягивали бледные руки. Зачастую руки эти украшали не золотые браслеты, а синяки.

И всякая несла Туфании свою беду.

…мужчины жестоки.

Туфания слушала, и всякий раз душа ее переполнялась гневом. Как возможно подобное?! За что приходится страдать им? Уж не за то ли, что осмелились полюбить недостойного? А многие выходили замуж и вовсе не по любви, но были проданы отцами, дядьями, братьями…

Женщинам вменялось терпеть, что бы ни происходило – терпеть.

Оскорбления. Унижения. Побои.

Смерть детей.

Раннюю старость, что приходит к тем, кто измучен страданиями…

Как было не помочь им?

Нет, Туфания знала, что совершает преступление, изготавливая «особое средство», однако не испытывала ни малейших угрызений совести. Убивала не она. Она лишь давала им подобную возможность. Женщины были благодарны ей.

Дочь родилась в начале осени. Нельзя сказать, чтобы она была долгожданным ребенком, напротив, Туфания испытывала смешанные чувства. Беременность сделала ее неповоротливой, некрасивой, волосы – и то поблекли, сделавшись неприятного оттенка старой соломы. И во взгляде Арриго, который все чаще задерживался на Туфании, возникало сомнение. Он, имея сына, которого уже вполне искренне полагал законным, не желал иных детей. Он осторожно спрашивал и о том, не может ли случиться такое, что дитя не доносят до срока или же оно появится на свет мертвым. Странное дело, но речи эти не вызывали у Туфании возмущения.

Однако она не стала вытравливать плод, поскольку этот грех и правда полагала смертным.

Девочка родилась здоровой, крепкой и светловолосой. Глядя на нее, Туфания вдруг поняла, что именно это дитя – ее кровь и плоть. Она, а не отданный и полузабытый уже сын.

– Разве она не прекрасна? – спросила она у Арриго, и тот, мельком глянув на ребенка, поспешил с ней согласиться. Прекрасна.

Вот только не желал он признавать этого ребенка, поскольку появление незаконнорожденной дочери вызвало бы немало пересудов. А чем дальше, тем более отчетливо понимал Арриго, что то безумное, болезненное чувство, которое испытывал он к Туфании, было противоестественным.

Стыдясь признаться себе в предательстве, Арриго жертвовал деньги храмам, преклонял колени пред мощами святой Розалии, прося избавить его от тягостной необходимости любить ведьму. Находил он и иных колдуний, и всякая подтверждала его опасения, но обещала, что подарит ему свободу. Пять ритуалов пережил Арриго, и каждый был по-своему мерзостен. Его окуривали зельями, над ним читали заклятья, осыпали его кладбищенской землей и прахом, орошали кровью жертвенного петуха, однако то ли ведьмы те были слабыми, то ли чары – сильными, но ничто не помогало.

Его тянуло к Туфании – неудержимо.

И если случалось не видеть ее дольше нескольких дней, сердце начинало болеть.

Он летел к ней на крыльях, предвкушая встречу, а возвращался – проклиная себя за слабость, обещая себе, что в следующий раз не поддастся колдовскому наваждению. Выдержит. Переломит себя. Разорвет эту порочную связь…

…и вот теперь – ребенок.

Арриго считал себя человеком благородным, а такому непростительно бросать собственное дитя, пусть и появилось оно на свет нежеланным. Но, глядя на эту девочку, он не испытывал той радости, которая сопровождала рождение сына.

Дочь…

Зачата во грехе. Рождена без благословения. И мать ее, несомненно, ведьма, а следовательно, душа ее проклята. И не может ли случиться такое, что и это дитя, девочка, еще до появления ее на свет, обещана врагу рода человеческого?

– Мы должны ее отдать, – сказал он Туфании. Она же, обычно покорная, готовая исполнить любое его желание, воспротивилась.

– У тебя есть сын, – Туфания взяла кроху на руки. – У меня же – дочь появилась. А что до соседей, то… пусть себе говорят.

Если бы они говорили лишь о ней!

Арриго принес двести дукатов, которые Туфания приняла, хоть раньше не брала от него и медной монеты.

– Ей нужно будет хорошее приданое, – пояснила она. – Она вырастет красавицей, но этого мало…

Как и денег. И не получится ли так, что спустя лет десять Туфания вспомнит о том, что дочь ее, названная Теофанией, имеет и благородную кровь?

Арриго пытался уговорить себя, что этого не произойдет и, скорее всего, Теофанию ждет та же судьба, которая постигла ее мать: удел ведьмы и путь тайного знания. Но успокоиться не мог. Не о себе он думает! Не за себя боится, но за сына: никто не должен усомниться в законности его рождения и праве наследовать после Арриго все его состояние.

Нет, от девочки следовало избавиться. Для ее же блага. Арриго не убийство замышлял, но благородное деяние. Разве не будет малышке лучше в монастыре? Среди святых сестер и света Господня, что исходит на всех, пусть и закоренелых грешников? Не там ли, в тишине, очистится ее душа? Правда, Туфания не желала и слышать о монастыре…

Папаша все-таки снизошел до разговора. Конечно, сам спускаться не стал, послал Лизку, которая предстала перед Серегой, аки Сивка-Бурка. И когда же ей надоест верного рыцаря из себя строить? Послала бы папашу лесом, нашла бы новую работу, мужа, детей бы завела или хотя бы собаку. Но нет же – все цепляется за однажды созданную мечту.

Светлый образ совместной жизни.

– С вами Антон Сергеевич поговорить желает, – процедила она сквозь сжатые зубы, и, когда развернулась, дабы указать путь в заветные отцовские пенаты, Серега не удержался, шлепнул Лизку по сухопарому заду.

Даже не обернулась. Мертвый человек, который лишь притворяется живым.

– Прошу вас учесть, что у Антона Сергеевича сердце шалит. Ведите себя прилично, – не удержалась-таки Лизка.

Сердце, значит.

Серега сомневался, что у отца есть сердце, которое – не только мышца для перекачивания крови. А про «поберечь» – и вовсе смешно звучит. Папаша переживет всех, и Серегу в том числе.

Он восседал в кресле, сложив руки на столе. Позер. Себя же копирует, с портрета, некогда написанного на заказ и украшающего гостиную новой папашиной усадьбы. Естественно, исторической, с корнями и претензиями на светскость.

– Недоброго вечера, – Серега не стал занимать отведенное для просителя кресло – слишком оно низкое и мягкое, чтобы в нем удобно сиделось. Напротив, кресло было сделано с таким расчетом, что гость вынужден был смотреть на хозяина снизу вверх и, ко всему прочему, отвлекаться на сохранение более или менее пристойной позы.

Поэтому Серега выбрал кушетку у окна.

И дальше от папаши она стоит, и так, что тут уже ему придется повернуться, чтобы Серегу видеть.

– Не мог бы ты хотя бы сегодня вести себя нормально? – сухо поинтересовался папаша, разворачивая кресло. Значит, и правда – мирные переговоры.

– Я и веду себя нормально. Просто у нас разные представления о нормальности.

– Что ты выяснил?

Пальцы тарабанят по столешнице. Мерзкий звук. И Сереге надо бы решить, рассказать ли отцу правду или воздержаться.

– Свету отравили.

– Чем?

Ни тени удивления. Неужели он такое… предполагал?

– Ядом, – Серега не удержался от того, чтобы уколоть папашу, но потом осадил себя: не время для ссоры. Все-таки Света ему и правда не чужая. Просто… просто некоторая любовь хуже ненависти. – Неизвестным. Его попытаются выявить, но… у нее на руке отпечатался рисунок. Вот.

Сереге пришлось встать, чтобы передать ему листок с наброском. Отец рассматривал долго, пристально, и в какой-то момент Сереге показалось, что листок сейчас отправится в мусорное ведро, а сам он – в надежное место. У папаши было несколько таких мест: с мягкими стенами, крепкой дверью и заботливым персоналом.

Но отец аккуратно сложил листок пополам и сунул его в нагрудный карман.

– Что ты думаешь об этой своей… невесте? – произнес, как выплюнул.

А она тут каким боком? Нет, Серега предполагал, что каким-то боком – определенно, но вот настолько резкая смена направления беседы демонстрировала, что степень причастности Вики к этим непонятным делам он недооценил.

– Не совсем дура, не настолько, как ее… как твоя знакомая. Тихая.

– В тихом омуте черти водятся, – подвел итог отец, разглядывая уже не Серегу, а стену. – Ты должен ее приручить. Так, чтобы она с рук твоих ела и в глаза смотрела.

Что-то новое!

– Зачем?

– Вот почему ты никогда не верил мне настолько, чтобы просто делать, что тебе говорят?

– Потому, что только больной на всю голову человек тебе поверит, – совершенно спокойно ответил Серега. – И остальные не верят. Но им проще с тобой не связываться. Уж больно характер у тебя скверный.

– У тебя не лучше.

Яблоко от яблони… яблоня-то – гнилая. Прежде Сереге случалось думать о том, как бы изменилась его жизнь, если бы отцом его был не этот страшный по сути своей человек, а кто-нибудь другой. Еще когда Сереге разрешали ходить в школу, он присматривался к одноклассникам. Порою он следил за ними, движимый исключительно любопытством. И вскоре узнал, что у Машки отец на Севере работает, вахтовым методом, и, когда приезжает, у Машки дома – праздник. Она прогуливает школу, но никто не спешит ее за это ругать. Никита отца побаивается, потому что у того рука тяжелая. Васькин папаша – тихий алкоголик. И семья его считается неблагополучной.

А вот Серегина и Светкина – благополучная.

– Возможно, – папаша провел по столу ладонью, точно проверяя наличие на столешнице пыли, – эта девица отравила Светлану. Или ее мать.

Он не уверен. Был бы уверен – Вику уже бы допросили, причем получив чистосердечное признание.

– Если не прямо, то косвенно.

Не спешит делиться информацией. Ну да, для него важно знать больше, чем знают остальные. И неважно, чего конкретно касается это знание. Но Серега – не Семен и не Славка, он с места не сдвинется, пока не поймет, в какие игры играет папаша.

– Ты что-нибудь слышал о семействе Тофано?

– Ничего.

Кивок. Мол, другого от тебя не ожидали. И отец поднимается, медленно – он все делает неторопливо, опасаясь излишней поспешностью разрушить сложившийся образ. Он вообще слишком много внимания уделяет деталям.

– Их род начался с Туфании, она родом из Палермо. Женщина содержала косметическую лавку, где, помимо всякого рода штучек, продавала и отравленную пудру. Или духи… закончила она жизнь на костре.