Текст книги "Позывной «Химера»"

Автор книги: Екатерина Каримуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

14 глава

Темнота окутывала со всех сторон. Давила и душила. Немного привыкнув к темноте, я начала пробираться маленькими шажками в пустоту, и в итоге увидела множество зажженных свечей. Какие-то из них были на полу, другие на постаменте, что когда-то нарисовал якобы раб, что сбежал отсюда. Большинство свечей были прямо под куполом и освещали ужасные картины расчленения, убийств, пыток. Мне не следовало всё это видеть. Отвернувшись, от этих фресок, я увидела в одном круге из свечей Глашу. Она стояла босая на каменном полу, голова её было вскинута, а глаза смотрели в потолок.

– Глаша, Глашенька, ты слышишь меня. Очнись, здесь где-то рядом бабушка и Иван. Анна тоже здесь рядом… Глаша… – она не услышала, но услышал кто-то другой.

– Здравствуй, Алёна. – Только сейчас я заметила, что за спиной Глаши кто-то стоит и этот кто-то держал Глашу за волосы и специально направлял её взгляд в потолок, – мы долго тебя ждали, – и в свет свечей вышел тот, что когда-то приехал с моим отцом– высокий с пенсне. В его фигуре была какая-то ломка, неестественность. Голос был надорван и плохо походил на человеческий.

Он отпустил Глашу и та упала на колени. Стал подходить ко мне ближе и шаг скрючивал его фигуру всё сильнее и сильнее. Ноги коленями упирались друг в друга, а туловище накренилось в левую сторону. От этого он казался намного ниже.

– Тебя было легко заманить сюда, в тебе больше нет Глаши. С того самого момента, когда она оказалась здесь. Но торопись! Времени слишком мало, а ты не торопишься. Осталась только твоя кровь! – он схватил меня за шкирку и потащил к постаменту. Я начала кричать, в надежде, что кто-то меня услышит через эти толстые стены. Я так же с надеждой озиралась по сторонам, ведь сюда пришли до меня бабушка, цыганка, Анна и Иван. И в ответ на мои мысли я увидела тело Ивана, которое пожирали те пришельцы, приехавшие с отцом. А именно я узнала женщину, которая следила за нашей усадьбой и она направляла тех пришельцев, что поедали Ивана. Она следила за тем, чтобы они кусали его сильнее и сильнее.

Увидев, как высокий тащит меня к постаменту, она зычным криком призвала всех подходить и становиться вокруг постамента. Они все смотрели на меня и облизывались, они чувствовали, что скоро польётся кровь. Эти звери подходили всё ближе и ближе. Моё сердце вздрогнуло и чуть не остановилось, когда я увидела их настоящие лица в свете свечей. Это были настоящие бездны ада – обугленные и кровавые. Я заплакала от безумного ужаса, что охватил моё сердце и разум.

– Посмотри, как прекрасны твои родные, в ярко алом наряде из их собственной крови. – Только теперь я перевела взгляд на постамент. У меня потемнело в глазах, ведь там я увидела свою семью. Они были одеты в лохмотья, а под их ногами были реки их собственной крови. Не знаю, откуда, но во мне появились силы вырваться и подбежала ближе к ним, в надежде успеть и помочь им, но звери, что были вокруг, схватили меня и стали тянуть в разные стороны, хотев разорвать меня, но высокий приказал отпустить меня. И я снова побежала изо всех сил к ним, родным, любимым… Я забралась на постамент и хотела их обнять, но вдруг поняла, что их сердца уже не бьются. Точнее их вообще не было в них. Слёзы наворачивались постепенно, но с каждой секундой сильнее и давили мне на глаза.

– Вот и всё. Смирись, обратно уже не повернуть. Возрадуйся, ведь вас избрали для высшей цели– для возрождения истинного правителя сего мира, – он восхвалялся сим действием, получал наслаждение от каждого своего слова и от каждой моей слезы.

Я уже чувствовала как он приставляет к моей спине нож, для того чтобы вырезать моё сердце. От холода стали я перестала плакать. В последний раз я хотела взглянуть в невидящие глаза моих родных и самых любимых людей. Не увидев там ничего, кроме смерти, мой взгляд скользнул по потолку, где висят те самые пики, которые потом проткнут нас. Неужели это всё? А как же бабушка и цыганка? А они совсем рядом висели в цепях и с перерезанным горлом. Последняя надежда потеряна… всё хорошее осталось позади… Нож уже надрезал мою кожу, но дальше не пошёл, ведь в этот самый момент одна из пик рухнула прямо на длинного. Остальные звери взревели от злости и досады, что продолжения кровопролития не будет. Длинный корчится и издаёт непонятные всхлипывания, перемешанные со словами другого наречия. А с потолка на него приземлилась Глаша. Как она могла туда попасть? Она была всё такой же отречённой, взгляд пустой. Вся суматоха, что происходила вокруг и безумие зверей её не волновало. Она медленно повернулась ко мне и спросила:

– Мешочек, что дала тебе Анна, ещё у тебя? – ей будто всё равно. А мешочек, и правда, был у меня, я так же держала его в руке. Я показала его ей, Глаша кивнула и продолжила, – когда сделаешь шаг, они нападут. Развей щепотку кирпичной стружки и она освободит тебе путь. – Глаша отступила на шаг вправо от меня и ждала моих действий. Постояв немного и достав из мешочка немного стружки, я сделала шаг. Эти звери с женщиной побежали на меня, а я развела стружку. Женщину это только обожгло, и она упала на колени, закрывая лицо руками и крича как дикое животное. Остальные же рассыпались, и россыпь их была похожа на отчистки от семечек.

Многие видели, что происходит с их сородичами и не нападали на меня, другие всё же испытывали судьбу и терпели поражение. Глаша шла рядом со мной, её не трогали. Она не замечала что происходит, шла вперёд и всё. Вот дошли мы до двери. Я не думала, что ребёнку возможно открыть столь массивные двери, но Глаше это удалось, и по виду она не прилагала к этому много усилий.

Я оказалась на улице. Всё так же шёл дождь, но от этого было спокойно. Я обернулась и ждала, когда Глаша последует за мной, но она лишь постояла на породе посмотрела немного на меня и стала закрывать дверь, явно намереваясь остаться в этом храме.

– Глаша, что… что ты делаешь? Пойдём домой, пойдём! Не оставляй меня! – от страха остаться одна я задрожала и снова зарыдала подбежала к двери и хотела потянуть глашу за рукав. Она остановилась и снова уставилась на меня. Я задыхаюсь от слёз и отчаяния, – Глашенька, пойдём домой. Пожалуйста. – А двери всё закрывались и закрывались, и Глаша оставалась там в темноте.

– Глаша, не оставляй меня, Глаша… – я глотаю свои слёзы, горло отекло, там внутри комки от горя. Последний раз Глаша посмотрела на меня и сказала:

– Я всё, Алёна, я должна остаться здесь. Теперь твой черёд спасать. – Она снова стала закрывать эту тяжёлую дверь, но я толкала её, не давая закрыться.

– Глаша, ты сбрендила немного от страха… пойдём домой. Некого больше спасать. Глаша, стой, подожди! – но она не остановилась и не подождала. Дверь храма захлопнулась. Я стою на улице одна, перед входом в ад. Как я теперь буду одна.

Сев у стены, я проплакала до самого вечера, а потом решила вернуться в усадьбу. Дождь закончился, а мои слёзы нет.

Вот усадьба, вот крыльцо, а вот и я сидящая на этом крыльце. Как много тишины, пустоты. Здесь впервые почувствовала одиночество. Но шорох у сарая, точнее у той кучки пепла, что от него осталась, снова заставил меня почувствовать страх. Схватив немного кирпичной стружки, я пошла к источнику шума. И о Боже! Там в старых шкурах зарылся…Степан. Он маленькими обрубками ткани пытался завязать свои раны. Увидев его, я заплакала от счастья, как он. Я рассказала, что с нами стало после нападения кожистых. А он не помнил ничего, после того, как одна из этих тварей рассекла ему лоб.

Я осталась жить с Прохором и мы с ним уехали подальше от того места. Храм, говорят, ушёл под воду и теперь там озеро. И местные жители его недолюбливают, ведь много жизней оно унесло.

Жили мы с Прохором хорошо. Благодаря ему, я прожила 80 лет. Он ничего не говорил и подливал мне в чай снадобье бабушки Агафьи. Сам же он не позаботился о своём здоровье. А я на себя вину за это взяла, не углядела за ним. Прости меня, Прохор.

О семье мне больно вспоминать, все эти года я хранила в памяти лишь события до моих восьми лет, остальные стёрла. До сих пор вижу их глаза мёртвые во сне. Да и шрам на спине остался, ноет часто. Но что вам мои старушечьи причитания. Вот что вам хочу сказать. Мой черёд спасать так и не настал, боюсь, что умру и снова с ними встречусь, но видимо так и быть, в следующей жизни… В следующей жизни.

Конец первой жизни.

Часть II. 1918 год. 1 глава

Историческая справка:

В конце лета 1918 года на территории Уржумского и Нолинского уездов проходило так называемое Степановское восстание. Собственно, это был фактически стихийный бунт крестьян уезда против грабежей пьяной балтийской матросни, типа «героя» Дрелевского, чьим позорным именем названа улица в Уржуме. Восстание карателями было подавлено, расстреляно в Черепановском логу около Шурмы, и немногочисленные остатки восставших уржумцев ушли на Ижевские заводы, рабочие которых в дальнейшем воевали с конной дивизией Чапаева.

О Степановском восстании информации крайне мало, а та, что есть – написана в советский период с соответствующим идеологическим наполнением:

«Степановцы заняли Уржум, а затем и Нолинск, всюду пользуясь поддержкой кулаков, попов и торговцев. Рассказывали, с каким неописуемым наслаждением один из нолинских торгашей выкатил из своих лабазов бочки с керосином, чтобы поджечь здание духовного училища, в котором засели коммунисты. В духовном училище при занятии Степановым Нолинска было сожжено 14 коммунистов».

Летом 1918 года в Вятский край были посланы соединения Продовольственной армии из центра России, в их числе – 1-й Московский продовольственный полк под командованием «военспеца» А. Степанова. Цель армии (и полка), как и следует из названия, – акции по продразверстке. Этим рьяно и занимался политкомиссар полка А. Хомяк. Вот как писал о продотрядах современник: «…Эти отряды, составленные из подонков городского населения, выпущенных из тюрем преступников, «красы и гордости революции» – матросов и другого сброда, отнимая у крестьян продукты пропитания, заодно грабили у них деньги и все ценное. Их «продовольственная» деятельность сопровождалась насилием, избиениями и нередко убийствами». Деятельность Хомяка вызвала, как и следовало ожидать, взрыв негодования местного населения и массовое повстанчество. Но главный и жуткий сюрприз красным преподнес сам 1-й Московский продовольственный полк. Большая его часть во главе со своим командиром Степановым отказалась палачествовать в Вятском крае и повернула оружие против красных. В руки степановцев попали города Нолинск, Малмыж, Уржум, Сердеж, Лебяжье и еще ряд населенных пунктов по реке Вятке, на стыке Марийского края и Предуралья. В Яранском уезде вспыхнуло восстание, явившееся прямым отзвуком степановского выступления. По времени это совпало с занятием Казани каппелевцами и восстанием рабочих в Прикамье, то есть поставило большевиков в весьма затруднительное положение. Действия отряда Степанова широко поддерживались местным населением. Для подавления Степановского восстания –  восстания вчерашних красноармейцев! – были брошены крупные силы, в том числе "железная" дивизия В. Азина, но только к ноябрю 1918 года удалось вытеснить степановцев из Вятского края и разъединить их с вятскими и марийскими повстанцами. Остатки степановцев ушли под Ижевск и Казань.

В наши дни в Черепановом логу стоит крест, который уже меняли из-за ветхости, надпись на фанерке едва читается: "Добровольцы отряда штабс-капитана А.А.Степанова, погибшие в бою в 1918 г."

Информация предоставлена с сайта https://kaminec.livejournal.com/10284.html

Тихий ночной лес, который не гнётся под силой ветра и, в котором этот самый ветер не свистит. Его как будто что-то оттесняет от внешнего мира, что-то стоит между ними. Даже луна своим светом будто проходила сквозь деревья, придавая им вид призраков. Любой путник почувствовал бы, что от этого леса веет притаившимся злом, что если он зайдёт туда, то пути назад уже не будет. Но это не почувствовали трое бежавших людей. Их сознание было занято мыслью о спасении. Они бежали от смерти. Знали бы они, что от одной погибели бежали к другой.

Первый бежал стремительно, держа в правой руке тульскую трёхлинейку, которую с таким благоговением ему вручил командир полка ещё в Москве. Левой рукой придерживал растрепавшийся мешок с провизией, который должен был обеспечить, им троим, питание до самого Ижевска. Это был Сергей Ручников, старшина, двадцати восьми лет от роду, который с нетерпением ждал конца продразвёрстки, чтобы увидеть жену Людмилу, сына Игоря и дочурку Олю. Но теперь эта встреча стояла под вопросом, либо они увидятся совсем не скоро, либо больше никогда. Главное бежать.

Остальные двое немного отставали. Коренастым, широкоплечим верзилой был Сашка Калач, доподлинно неизвестно, откуда взялось у него это прозвище. Известно только то, что до гражданской войны он выступал в цирке, но не мог вытерпеть отношение богатого люда к себе. Ведь был он неуклюж, всегда растерян, к тому же картавил, что казалось дворянам весьма умилительным и весёлым. Они же позволяли себе грубые шутки и подстрекательства народа к тому, что бы гнобить таких как он. А он был обычный русский мужик. Просто уродился крупным, как говорила его мать. Благо появились коммунисты. В их рядах он чувствовал себя своим, со всеми был наравне. Тогда, в свои тридцать лет он впервые почувствовал себя человеком, которого слушают и слышат. После этого цирка в его жизни больше не было.

Сашка Калач почти нёс на себе своего однополчанина Андрея Зотова, юноша двадцати лет, закончивший год назад училище. Он был ранен в живот, но всё же продолжал бежать, сейчас не время расслабляться.

На троих у них был мешок провизии, одна трёхлинейка и один Наган. Каждый из них гадал, что же будет дальше? Доберутся ли они до Ижевска? При всей той суматохе, что произошла на дороге на Казань, у них не было времени сориентироваться. Всё случилось быстро, в темноте никто не мог заметить наступающих со стороны холмов красноармейцев, за которых они когда то были. Но кто же знал, что бесчинствовать они будут не хуже царской власти. Разве за это мы боремся? Разве это справедливость? Не это мы обсуждали на многочисленных собраниях? Равенство людей между собой, власть народу, долой буржуазию! Но сейчас мы делаем то же самое! Как они могли узнать на какое направление мы перешли? Долго видимо нас ждали, выбрали самый удобный участок для нападения, теснили нас к реке, а ведь осень. Сколько вопросов, а ответов совсем мало.

Все трое не чувствовали холода, бежали около часа, может меньше. На войне время всегда медленнее идёт, чем на самом деле.

Сергей Ручников остановился и посмотрел в небо. Лунная ночь, звёздное небо, своё часто дыхание и бешенное биение сердца:

– Слышите что-нибудь, Сашка, Андрей? – все трое остановились, но кроме тишины и своих сердец ничего не услышали.

– Влоде ничего… Товалищ камандил… – начал было Сашка Калач, но Сергей его перебил:

– Саша, теперь без званий, просто Сергей. – Ручников устало провёл ладонью по лицу, потом устало уставился в землю. Заметил, что вся трава покрыта толи инеем, толи снегом. От усталости всё будто было под пеленой.

– Холосо… Селгей, Андлюшке совсем плохо. Посмотлите только на него, холосо его тот молячок пылнул ножечком. А он слабенький совсем стал. – Картавость Сашки с его глубоким басом долго приживались в отряде. С одной стороны и, правда, это мило звучало, как отзывались сёстры милосердия, а с другой стороны, его бас заставлял его уважать иногда и бояться, но со временем отряд уже не представлял своего существования без картавого баса.

Сергей внимательно осмотрел рану Андрея. Правда, как он ещё умудрялся бежать с ней. Рана оказалось глубокой.

– Так давай немного в ту сторону возьмём, вот к тем елям, – Сергей указал на несколько елей, которые своими нижними ветками образовали полукруг,– если дождь пойдёт, там не сильно намокнем.

Андрей теперь был без сознания, он держался лишь на одной руке Сашки. Сашка и Сергей осторожно потащили его к елям. Ну как сказать Сашка и Сергей, точнее сказать только Сашка, Сергей сам валился с ног и немного держался за Сашку. Под елями землю застелили своими шинелями, кое– как остановили кровь из раны Зотова и перевязали её.

– Товалищ командил, давайте я сегодня на калауле буду? – предложил Сашка Калач, позабыв, что теперь без званий, но сейчас это мало волновало Ручникова, усталость одолевала его, а глаза предательски смыкались. В итоге он поддался чарам сна:

– Хорошо, Саша, если, конечно, тебе не трудно…

– Конечно, нет, товалищ командил. Хоть ночь была не из лёгких, но до жути она чудная. Спите, всё устаканится… – о чём говорил потом Саша, Сергей не помнил, он провалился глубокий беспокойный, но тёплый сон.

2 глава

”В сиянии ночи лунной её я увидал, и яркий многострунный чудный голос мне звучал…”. Тёплый родной голос согрел грудь Сергея. Как же давно он слышал его, как же тяжело было на душе холодными ночами, без этого упоительного голоса. Людмила…Люда.

”Звёзды в небе мерцали над задремавшею Землёй и она, сняв покрывало, вдруг предстала предо мной“. Неужели он его взаправду слышит. Это её любимый ”Романс Надира”, тенором Леонида Собинова. Как такое возможно? Перед глазами Сергея сразу всплыло знойное лето, последнее лето, которое они проводили вместе. Лето 1917 года. Тогда, под тенью высокого дуба, Людмила сидела, прижавшись спиной к дубу, а он головой приник к её коленям. Последняя душевная близость, но такая яркая. Люда держала в руках свой любимый сборник стихов Константина Бальмонта, открытый на сонете ”Лунный свет”. От нежности её голоса, Сергея пробирала дрожь. Как же чудесно она поёт. ”Прощай, прощай мечта…”. Люда замолкла и нежным взглядом уставилась на детей, играющих у реки. Старший Игорь, оберегал младшую Оленьку, так что родителям не нужно было беспокоиться.

– Не останавливайся, молю… – Сергей обнял Люду за колени.

– Как? Снова? Я уже не помню, сколько раз её пела тебе и это только сегодня! – Она нежно пригладила его макушку, как всегда аккуратно, почти как ребёнка.

– Я бессилен против твоих чар, твой голос как морфий для моих ушей, прошу ещё.

– Хорошего понемногу. Я только и делаю, что сижу и пою тебе, хотя ты бы мог почитать мне.

– Ты же знаешь, во мне нет той поэтической искры, с которой ты читаешь мне и детям.

– Серёжа, мне нравится твой голос, прошу, прочти мне только этот сонет, – Люда протягивает Сергею сборник Бальмонта, – только его и всё.

– Но твой голос мне нравится больше… – Сергей состроил гриммаску, как ребёнок, который всеми правдами и неправдами пытается отстоять свою точку зрения, но это больше выглядит не серьёзно, а умилительно.

– Всего один сонет, Сергей. – Под напором теперь оказался он, и держать натиск её прекрасных тёмных глаз, теперь не в силах.

– Хорошо, всего один. – Сергей поцеловал Люду в лоб, долго-долго держа губы на нём, потом взял книгу из её рук. И теперь она лежала на его коленях, а он читал ей ”Лунный свет”.

– Когда луна сверкнёт во мгле ночной своим серпом, блистательным и нежным… – его чтение прервал оглушительный и задорный детских смех. Немного растерявшись и от этого повеселев, он продолжал, – моя душа стремиться в мир иной, пленяясь всем далёким, всем безбрежным…

Чтение завлекло его полностью, теперь дети присоединились к родителям, с улыбками на лицах, они слушали, как отец скользит голосом по прекрасным строкам сонета. Сергей знал этот сонет почти весь и мог мельком пробегаться взглядам по своим слушателям. Дети притихли и разглядывали сухие ветки и листья дуба, если на них были муравьи, то они садили их к себе на ладошки и старались углядеть за ними. Взгляд Люды гулял где-то между веток дуба, а малочисленные солнечные лучи порой пробегали по её лицу.

– Я– облачко, я– ветерка дыханье. – Сергей дочитал, теперь ему было спокойно и уютно. Его взгляд скользнул по реке, потом по полю и дальше по лесу. От чего-то ему казался этот лес знакомым, его тень, мрак, тишина…

Именно, было слишком тихо. Сергей вернулся обратно к своим родным, но рядом с ним никого не было. Было тихо, не журчала вода, не пели птицы, не смеялись дети, лишь тихий, еле уловимый шёпот. Откуда доносился этот шёпот – не известно, он был везде. Сергей вскочил на ноги:

– Люда, Игорь, Оля доченька! – Он долго кричал. Сам того не понимая он пробежал от дуба до реки, по полю, вот он стоит у того самого леса. Стало холодно, поднялся сильный порывистый ветер. Он не хочет заходить в лес, там что-то есть и это что-то хочет забрать его душу. Оно хочет издеваться над ним. Прямо сейчас оно смеётся ему в лицо, называет трусом. Так и кричит ему: ”Зайди, твои родные здесь. Ты же их не бросишь? Или бросишь как своих сослуживцев?”.

“Я не бросал!!!”– кричал ему Сергей, а его крик разносился глухим шёпотом, его всё равно никто не услышит. Вот в глубине леса, скользнула нежная вуаль и послышался детский смех.

– Люда! Дети! – они его не услышали и, тогда, он зашёл в лес. Собачий холод сковал его движения. Всё вокруг будто покрыто инеем, под ногами всё хрустит, будто снег.

Сергей шёл вечность, может больше, может две вечности. Он вышел на поляну, была звёздная ночь. Дымка небесная заволокла луну, и её свет рассевался как от фонаря. Чуть левее стояли три ели, а под ними кто-то спал. В нём затеплилась надежда, что он нашёл своих любимых, но как только он увидел лица спящих, его чудесные надежды рухнули. Первый совсем молодой, был накрыт сразу нескольким шинелями, а рядом с ним лежали окровавленные тряпки. Чуть поодаль, в обнимку с оружием спал он сам. Это было немыслимо, как такое возможно. Вот он здесь настоящий, а это какой-то чужак. Сергей почти обезумел от происходящего, но снова голос его жены вернул в мир:

– Это ты, Сергей. – Люда и дети стояли левее него.

– Не может быть, ведь я здесь, вот стою, разговариваю с тобой.

– Это ты другой, здесь ты в конце пути.

– Какого пути? Я не понимаю, я хочу вернуться туда, где мы были до этого, где мы были все вместе!

– Нет, ты не можешь. Это последние твои дни, Александра и Андрея. Ты больше не вернёшься к нам. Никогда.

– Нет, нет, что ты такое говоришь… – образ Людмилы, Игоря и Ольги медленно таял в лунном свете. Они становились прозрачными и невесомыми. – Стойте, нет! – он хотел их обнять, удержать, но только развеял сильнее их. Сергей упал на колени и тихое рыдание доносилось из его груди. Лунная дымка окутала его и он не видел ничего дальше своего носа.

Тихое ”никогда” долго звенело у него в ушах. Он не хотел мириться с этим, ярость обуяла его, и он крикнул далеко в пустоту:

– Нет, я вернусь. Вернусь, вы слышите! – Сергей сам почувствовал уверенность и силу в своих словах. Стало легче. Теперь тишина ему была всласть.

Он несколько раз обернулся вокруг себя, сердце успокоилось. Всё стало отчётливо, вернулась резкость цветов, теперь нет дымки. Всё стихло.

– Нет, ты не вернёшься! – Снова это шёпот. Сергей обернулся и, в этот момент, на него накинулась Людмила. Она была безумна и глаз, её прекрасных тёмных глаз уже не было. Они были выцарапаны. – Ты не вернёшься! Он не допустит, они тебя не отпустят! – Сергей не мог справиться с женой. От неожиданности он обмяк, и она медленно тянулась к его глазам. Когда он понял, что она хочет сделать, Сергей попытался её отбросить, но не ведомая ему сила, прижала его руки к земле с такой силой, что послышался хруст ломающихся костей.

– Люда, прекрати, что оно с тобой сделало! Я помогу тебе… – Люда прижала его голову к земле и тихо прошептала в ухо:

– Что ты можешь сделать? Ты не в состоянии спасти наши души. А глаза твои не видят правды, так зачем они тебе! – Людмила выдавила его глаза.

– Нет..!

Нет. С этим слово и криком на губах проснулся Сергей Ручников, он так же держал свою трёхлинейку в руках, а рядом, с слегка синими губами, лежал Андрей. Медленно, но верно занималась заря. Саши рядом не было, но он слышал на другом конце поляны, как тот мычит, напевая одну из старых, давно забытых, но не им, песен.

– Нет, вернусь, вернусь, – успокаивал шёпотом себя Сергей, – я вернусь, вернусь…