355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Екатерина Каримуллина » Позывной «Химера» » Текст книги (страница 2)
Позывной «Химера»
  • Текст добавлен: 23 сентября 2021, 03:07

Текст книги "Позывной «Химера»"


Автор книги: Екатерина Каримуллина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

5 глава

Настоящий осенний день. Серое пасмурное небо. Ветер завывающий как стая волков. Крупный дождь, который силой своей пробьёт кожу до самой кости. И так каждый день в течение недели. И всю эту неделю до нас доносились отголоски стройки храма. Даже бурлаки так не напрягались, как те рабочие.

Стройка не прекращалась с того момента как приехали те пришельцы с отцом. И храм рос с невероятной скоростью. С каждым взглядом, который мы украдкой бросали на стройку, становилось ясно, что это храм будет поистине ужасный: на его стенах появлялись орнаменты в виде голов змей, фигуры гарпий охраняли главный вход, а серый камень храма, казалось, впитывал весь солнечный свет, не давая ему проникнуть в этот мир.

Всё чаще мы стали замечать, что пришельцы в упор наблюдают за нашей усадьбой. Бабушка Агафья распорядилась каждые три часа бить в колокола нашей церквушки. Это было трудно сделать, но сам местный батюшка дал своё благословение на то, ибо сам чувствовал нарастающую тревогу. С того момента стало меньше злых взглядов в нашу сторону.

Иван после полученных увечий долго пробыл в постели. Несколько дней он пылал и бредил, а раны его не затягивались. Вскоре всё пошло на спад. Он стал приходить в чувства, пить, есть и к нему вернулась речь. Глаша не отходила от него, была ему благодарна за спасение. Ведь под ударами плети должна была оказаться она, а в последний момент Иван прикрыл её собой.

Отец забрал матушку к себе. Сколько бы мы не хотели её отдавать. В тот момент отец был неумолим и совершенно не обращал внимания на наши протесты. Матушка же походила на запуганного ребёнка: не поднимала головы, не смотрела на нас, а когда мы спрашивали, где она хочет остаться, то просто мычала и мотала головой. Так мы потеряли связь с ней.

Потом к нам стали приходить местные жители и жаловаться на то, что в лесах пропали все животные, а те, которые остались, стали гнить изнутри. Как то к нам пришёл Прохор, кузнец, и принёс дикого кабана:

– Вот! – говорит, – полюбуйтесь, что твориться! – и он разрезал брюхо еле живому кабану. Вместо крови и потрохов, к нашим ногам разлилось чёрное месиво и вонь стояла жуткая. Все решили, что это хворь, которую принесли новые поселенцы на отшибе, и было решено запретить заходить и охотиться местным жителям в лесу. Но от того легче не стало.

Всё чаще вспоминала бабушка Агафья Степана, всё ли с ним хорошо, нашёл ли он цыганку. Эти вопросы волновали не только бабушку, но всё население её поместья. Ведь теперь все знали, что происходит в нашей семье, и я снова стала посмешищем для местных детей: в моё окно прилетали камни, когда рядом со мной проходили, то в след кричали, что я дитя ирода или просто плевали под ноги.

Как то ночью, когда мы уже хотели ложиться спать, в двери усадьбы постучали так громко, что могли их просто выломать. Мы спустились вниз, а наша прачка уже открывала дверь. На улице стояла ужасная ветреная погода, что склоняла верхушки деревьев почти до земли. Как только дверь открылась в прихожую ввалились двое, один был высокий крепкий мужчина, в котором мы сразу признали кузнеца Прохора, а на плечах он держал человека, вид которого не мог не удивить – это был мавр, но не смотря на его тёмную кожу был он ужасно бледен и худ.

– Агафья Степановна, нужно помочь, еле дышит он! – сказал Прохор.

– Ты где его нашёл?

– Стою я, значит, кузню закрываю, а сзади звук, будто кто-то шлёпнулся о землю. Оборачиваюсь, а там это чудо лежит. Весь ободранный, в крови… Да вы взгляните на него, он не ел ещё наверно всю жизнь!

Вид мавра и правда был ужасен. Лежал он без сознания, ничком у нас в прихожей. Решили мы его в зал отнести, но как только мы до него дотронулись, он очнулся. Бешено стал озираться по сторонам и лепетать что– то не непонятном языке. Встал на колени и, видимо, молил о чём-то, разобрать мы не могли. Успокоился он только после того как, дали мы ему молока да краюшку хлеба. Пока ел он сумели мы разглядеть его лучше – весь в шрамах от плётки, ожоги и синяки, руки все истёрты были в мозоли, на правой руке так пальцев не хватало и было видно, что все эти увечья получил он совсем недавно, а пальцев лишился, бабушка сказала, явно сегодня.

Пока кушал он на улице пошёл дождь, сильный как ураган, а без того сильный ветер стал завывать пуще прежнего. Тут как громыхнуло, что дом затрясся, и в этот самый момент постучали снова нам в дверь.

6 глава

Постучали снова в дверь. Мы замерли. Каждый про себя гадал, кто же это мог быть.

Прохор решил взять инициативу в свои руки и со всей своей не малой силой рванул дверь. Встав на пороге, он отделил нас от чёрной холодной мглы. Пару секунд мы всматривались в темноту и разглядели силуэт женщины, а рядом с ней стоял мужчина.

Мы все испытали неимоверный страх, подумав, что это пришли пришельцы за своим рабом, но страх сменился радостью. Ведь это был Степан с цыганкой. По ним было видно, что путь их был очень трудный: у цыганки был порван подол платья, а у Степана сиял огромный кровоподтёк на щеке, но, несмотря на это, они тоже были счастливы добраться до нас.

Все принялись обниматься, а бабушка так вообще всплакнула.

– Не хорошо стоять на пороге, когда у него поджидает зло.– Промолвила цыганка. – Чувствую, что оно уже корни пустило здесь. – И мы принялись им рассказывать, что стряслось во время их отсутствия. Потом настала очередь Степана и цыганки рассказывать. Начал Степан:

– Ну что, добрался я до табора быстро, бед в дороге не было. Встретила меня цыганка и молвит, мол, я уже всё знаю и давай быстрее в путь собираться. Мало времени осталось. Но вот в обратном пути…

Здесь цыганка слово держала:

– На пути к вам, встретились люди, чьи глаза выкипели от злости. Гневались они страшно на нас. Сделали колдовство, что наша лошадь прямо на скаку издохла. Потом прятались мы в лесу, а они своим ходом нас искать пошли, как ищейки лазили и принюхивались. Но давно, когда я ещё в девках была, бабка моя рассказывала об опушке на другом конце того леса, мол там зло не проходит, там мы ждали два дня, а на третью ночь увидели, что ходит кто-то у края опушки. Ходит, но ступить не может. Там ещё пару дней ждали, а потом решили снова в путь тронуться.

Всё это время с нас не сводил глаз бедный раб, ведь он не понимал ни единого слова. Решили мы его спрятать, пока вся эта дьявольщина не закончится, но он боялся и всё что-то лепетал. В это время я с Глашей рисовали на побелённой дощечке углём. Вот он протягивает руки и будто просит кусочек угля. Бабушка сказал дать ему уголёк и тут принялся он рисовать. Рисовал, выводил, а когда закончил все мы ахнули. На первой картинке нарисовал он храм на фоне солнца, а рядом с ним стоят люди без глаз.

На второй картинке было, видимо, внутренне убранство храма. В центре высокий постамент, а над ним висят острые пики. Рядом он пририсовал 4 человечка.

Третья пугала больше всех. На постаменте четыре человека они убиты пиками, на самих пиках стоит женщина и она подписана ”Χίμαιρα ”.

– Что за узоры такие? – спросил Прохор.

– Химера это. С греческого. – Цыганка выдохнула и побледнела. По ней сразу стало видно, что не ждала она такого и боится этого очень. После около получаса она сохраняла молчание. За это время уговорили мы нашего тёмного друга спрятаться, и он без колебаний согласился, покачивая головой.

После вернулись к цыганке и стали упрашивать её рассказать, что её так испугало, но она лишь ответила:

– Завтра, а теперь давайте спать. Утро вечера мудренее.

Степан и Иван проводили Прохора, мало ли что может случиться. Меня с Глашей отправили на печку за балдахин, а бабушка с цыганкой заперлись в обеденном зале и долго шептались. Мы с Глашей гадали долго – о чём они разговаривают, но не подозревали, что о таких вещах расскажут нам – детям.

7 глава

Вы когда– нибудь просыпались от оглушительной тишины? Эта тишина как холод, который спрятался где– то между вашими органами и вы не можете согреться. Вот такое ощущение было у меня утром следующего дня. Глаза мои открыты, тишина со всех сторон глушит и давит. Я не слышу, дышит ли Глаша.

Первая мысль – я оглохла. Как, от чего и почему? Может закричать? Или потрясти Глашу за плечо? Нет, буду лежать и ждать, может это сон.

Лежу на спине. Солнечные лучи играются с кружевом балдахина. Видимо, ненастная погода закончилась и настал черёд бабьего лета. Может с этой погодой уйдёт и череда всех несчастий, что свалились на наши головы?

Глаша стала ворочаться и я это услышала! Я всё слышу, но всё же от чего стоит мёртвая тишина: ни слабого ветерка, ни щебетания птиц, ничего. Я решила посмотреть в окно, что напротив печи. Натянула чулки и набросила на плечи тёплый плед, всё– таки осень и утро может быть холодным.

Спускаться стала спиной к выходу, так удобно. Плед немного сковывал движения, но я могла хвататься за лестницу, не придерживая его. От чего то мне стало не по – себе. Снова тишина? Нет, на этот раз, что– то совсем близко и осязаемое. Я остановилась на предпоследней ступеньке. Стою, жду, что это может быть…

Сопение, вздох – выдох. Этот кто-то дышит тяжело и вонь его тоже омерзительно тяжёлая. Может, если не дышать он меня не увидит? На этом моменте у меня вспыхнули вчерашние воспоминания о новом чернокожем друге. Может он заболел и от этого так дышит.

Во мне бушует огромный страх, ведь тот, кто позади меня явно злой. От него исходит холод и что– то ещё– необузданное и пламенеющее… Пытаюсь развернуться на этой ступеньке, удаётся с трудом. При этом стараюсь не дышать.

Встретившись глазами с тем, что источало зло, я впервые почувствовала, как остановилось моё сердце, и холодный страх сковал все движения. Передо мной стояла…мама. Всё такая же худая, с глазами как дыры в ад. Она стояла, ссутулившись и смотря сквозь меня, видимо, ждала, когда я дам о себе знать.

Я не хочу дышать, иначе она всё поймёт и найдёт меня. Сколько же я стою? 5 или 10 минут? Не помню. Что же делать? Нужно постараться забраться обратно на печь. Но почему– то именно сейчас лесенка начинает предательски скрипеть. Что же делать?

Позже чувствую на своём плече чью– то руку, было страшно и неожиданно, но это проснулась Глаша и пыталась затащить меня на печь. Она напрягается и тянет меня, но в этот момент мама что-то услышала и сделала шаг к нам. Теперь нас отделял лишь один метр. С замиранием сердца мы обе смотрели на маму. Я не могла вынести её животный взгляд и обернувшись к Глаше стала шептать, чтоб та тянула сильнее. Зря, очень зря я это сделала…

Глаша меня уже не слышала, смотрела вперёд, я же боялась обернуться. Теперь я чувствовала дыхание маменьки на своём ухе:

– Попалась, – тихо прошептала мать и, рванув меня за волосы, потащила прочь от печи. Её хохот раздавался ото всюду, он был скрипучий металлический и просто жуткий. Имела она просто не человеческую силу, лишь одной рукой меня тащила.

– Маменька, отпусти! Больно! Маменька… Глаша, помоги, помоги… – кричала я. Мать не слышала, а Глаша просто сидела и смотрела в одну сторону, будто в трансе. Нет, скорее мама всё слышала и понимала, но мои крики и мольбы лишь смешили её. Страшный раскатистый смех меня доводил до безумия. Безумия соизмеримого с безумие маменьки. Потом просто кричала и звала всех, кого могла вспомнить. Я испытывала лишь один страх и ужас.

Тут мама швырнула меня к дальней стене, от боли я перестала видеть на долю секунды. Пытаюсь вздохнуть, но не могу. Потом вздохнула благодаря удару коленом в грудь. Это мама просто вдавила своё колено в меня. Я дышу, но боль неимоверная.

– Пора тебе понять, доченька, что не убежишь ты от меня. Нас ждут… Мы должны сделать это… Помоги нам… Всего четверо, это так мало, но потом нас ждёт вечность. Всего потерпеть немного боли и мы будем все вместе, как ты и я того хотели…Хи-хи-хи! – мама убрала колено, просто села рядом и хихикает. Качается взад и вперёд и шепчет, что всего немного боли, совсем чуть– чуть.

Топот и грохот, кто-то бежит, вижу большой силуэт. Бабушка Агафья, миленькая, мне так плохо и больно! Помоги, я дышать не могу. Это всё в голове, я даже не шепчу, просто молчу.

Отрывками рыдание, положили на что– то мягкое, но всё равно больно. Замечаю, как маменьку отводят в её дальнюю комнату конюхи. Она вырывается и рыдает, царапает и бьёт их, потом кричит:

– Алёнушка, прости… Что же я… Что же я сделала..? Ааа..

Последнее, что я увидела – это глаза чёрные…Цыганка.

8 глава

Как темно? Может открыть глаза? Нет, не хочу! Мне страшно! Пусть всё закончится: боль, обида, страх. Всё! Почему так плохо мне? Всё тело горит при малейшем движении, а спина и грудь разрываются. Может я уже умерла и это ад? Ведь я горю.

Значит ад.

Маменька обещала затащить меня в ад и затащила.

Может всё же открыть глаза? Совсем чуть-чуть, ведь к облику чертей нужно привыкать. Я с ними надолго…

Приоткрыв глаза, вокруг себя я не увидела ни кого, кроме цыганки, стоящей у окна. Она обняла себя за плечи и следила за чем-то или за кем-то в окно. В её взгляде читалась тревога, лицо было хмурым и задумчивым.

На улице стояла спокойная солнечная погода. Была всё та же тишина без птиц, ветра, без всего.

Я всё так же смотрела на цыганку и следила за её тревожным взглядом:

– Ты можешь говорить. Не молчи. Спрашивай, что нужно. Уже нет смысла умалчивать, – спокойно сказала цыганка, так и не отведя взгляда от окна.

– Как она попала сюда и где она сейчас? Она убить меня хотела? – по– моему, сказала я это очень спокойно. Будто умирать у меня это в порядке вещей.

– Не знаю, как она сюда попала. Двери закрыты были, окна тоже. Но убить она тебя не хотела, она за другим пришла.

– Зачем пришла? И почему Глаша так странно себя повела, ведь я ей кричала?

– Вот за этим твоя мать и пришла. Защиты она тебя лишила, ведь Глаша одна из Непокорных.

– Это как? – для меня это звучало неправдоподобно и слишком сложно.

– Каждому человеку приставлен его ангел – хранитель. Твоим была Глаша.

– Нет, что за Непокорные?

– Во все времена были народы, которые не признавали никакую власть. Жили так, как было принято у них. Были среди этих народов такие люди, которые могли повести за собой, направляли их жизнь, защищали их культуру, их истоки. Эти герои были отражением уклада жизни этих народов, при этом многие из них имели и божественную сущность или были полубогами. Негласно они носили знамя Непокорных…

– А откуда вы это знаете, вы одна из них? – моё предположение вызвало у цыганки улыбку.

– Нет, дитя, я лишь из народа Хранителей. Нам было дано сохранять и оберегать всю историю не только Непокорных, но тех с кем они боролись. Однажды, наш народ был в гонениях, от нас отреклись, но от этого мы не забыли свою историю и историю тех, кто нас прогнал. Мы всё помним… – на этих печальных словах, цыганка снова повернулась к окну и, видимо, долго обдумывала, что же мне ещё сказать, – так вот, теперь Глаши с нами нет. До неё не достучаться. Она не видит, не слышит и не чувствует, что вокруг неё происходит. Твоя мать в этом случае сыграла как воронка, она засосала душу Глаши в свою бездну и теперь только Дьявол знает, где её душа. В каких просторах тьмы она теперь обитает. Мы думали, она и тебя забрала…

– Что же теперь делать? Как спасти Глашу?..

– Молись за неё, молись… – это всё, что сказала цыганка о Глаше. Почему именно молитва должна спасти её? Как же страшно и неуютно мне в своём теле теперь. Или может это просто боль, так влияет на меня?

– С кем боролись эти Непокорные? – что-то внутри меня так и рвалось узнать о них больше и больше. Будто давало о себе знать, но при этом, делая больно при каждой попытке дать указание или подсказку.

– Со многими. От алчных на власть и деньги людей до тварей из Преисподней. С последними теперь столкнулись и мы. Но разобрать я не могу, кто они. Здесь я вижу человека, но потом передо мной стоит демон. Они двулики и неуловимы. В одном облике трудно их застать. Агафья Степановна видит в них лишь чёрный туман, я же боюсь заглянуть за их чёрные мысли. Ты должна понимать, что в чужих мыслях легко запутаться, но выбраться из их сетей почти невозможно, – цыганку трясёт, она снова спрятала свой взгляд, устремив его в окно.

Честно, меня пугают её слова. Я начинаю ощущать, как её страх передаётся мне. Она не знает, что делать, как бороться. Безысходность. Мы обречены на ужас и страдания. Снова во мне борьба и я не могу терпеть боль, которую она приносит. Слёзы сами наворачиваются на глаза, и я уже не вижу перед собой ничего. Попытка снова сделать усилие и притупить эту боль оборачиваются для меня новой волной удушающей боли: Вылась, вылась из меня!!! Не могу, не некуда деться! Что же это, я начинаю сама с собой разговаривать? Нет, это я! Да, это я – Алёна. Откуда эти мысли? Нет, не ты, а я – Глаша! Что же это? Я теперь душой заболела? Нет, зови бабушку Агафью. Зови, ну зови же. Я соскочила с кровати как ошпаренная и рванула вперёд. Здесь я успела лишь немного взглянуть на цыганку. Она явно была в недоумении, от чего я бегу. Хотя я сама этого не понимала.

Я пронеслась мимо гостиной и столовой, при этом чувствовала, что моё тело уже не принадлежи мне. За мной бежала цыганка и кричала мне, чтобы я остановилась. Я её слушаю, а тело нет.

Что– то слева притянуло мой взгляд, и я остановилась, это был кабинет, который мы готовили для отца.

Одно большое окно хорошо освещало этот кабинет. Помню, как мы долго придумывали с Глашей как поставить этот большой стол и на какую его сторону лучше составить всю пишущую канцелярию. Справа от стола мы поставили большую полку. Слева стоит софа, на которую мы случайно пролили чернила. Но сейчас меня заинтересовала ни софа, ни стол, ни полка, ни окно, а интересовал тот, кто сидел на той самой софе и стоял у того самого окна.

Бабушка Агафья стояла у окна и чем-то посыпала стыки между оконной рамой и подоконником. Это был порошок красного цвета. Она старательно запихивала его в каждую щель.

– Ты правда думаешь, что это поможет? Ведь тебе это не слишком помогло, как ты рассказываешь…

– То было другое, Огюст был ещё человеком, когда сделал это со мной. А те уже не люди. В них ничего нет, кроме злобы… – голос этой девушки был мне знаком, но я не могла его вспомнить. Он будто был вырван из контекста.

– Как ты будешь показываться Алёне? Она тебя не узнает, – бабушка Агафья многозначительно посмотрела на сидящую на софе.

– Агафья Степановна, я боюсь её реакции. Думаю, что я уеду до того как она очнётся.

– Да… Ей сегодня утром совсем не сладко пришлось. Как она выдержала, ума не приложу. Пролежит, небось, дня два точно.

– Мне так стыдно, что оставила их, но это было не моё решение… – незнакомка заплакала. Нет, ну правда я знаю её.

Теперь ко мне сзади подошла цыганка и положила свои ладони на мои плечи:

– Алёна, ещё одну новость я тебе не сообщила, – цыганка толкает дверь, и мы заходим в кабинет, – Агафья Степановна, думаю всё же время пришло.

Агафья Степановна отодвинула свой мешочек с красным песком и лишь мигнула в сторону незнакомки. Я перевела взгляд на незнакомку и ждала, может она повернётся.

– Алёна, здравствуй. Я соскучилась по тебе очень. Я сейчас повернусь, ты только не пугайся. Хорошо? – незнакомка откинула свой капюшон, и накинула на шею шарф, который до этого мяла в руках. Ещё несколько секунд она, видимо, собирала все силы в руках. Она что боится меня?

Она медленно поворачивалась. Когда же она оказалась передо мной, то так и не поднимала головы. Я видела как крупные слёзы падали на её, зажатые в кулаки, ладони. И снова медленное движение вверх. Она поднимает голову. И только сейчас я замечаю не естественный цвет её лица.       Через мгновение я вижу всё её лицо. Шрам от виска до уголка её губ с правой стороны. Весь этот выделенный кусок кожи от правого уха до края шрама был серый и весь в пупырышках. И правый глаз был невидящий, ведь, как такое вообще может быть, вместо голубого нежного оттенка её глаз на меня смотрел полностью чёрный глаз.

– Алёна, не узнала?

Я не боюсь… я узнала… сестра… Анна…

9 глава

– Анна, ты готова? – мама кричит на Анну. – Как же можно так долго примерять туалет, который только сегодня утром примеряла?

– Маменька, как вы не понимаете, на Рождественском балу точно будут молодые красивые кавалеристы и гусары. И я должна быть ослепительна! – я смотрю на свою сестру и понимаю, что она шутит.

Её совсем не волновали молодые гусары и кто– то там ещё. Она не обращала внимания на восхищённые взгляды молодых людей, на их несуразные комплименты и приглашения на танцы. Всё, что ей было нужно это только их внимание и ничего больше.

Наши отец и мать были очень горды Анной, и я тоже. Ведь она была воспитанницей института Благородных девиц, была одной из лучших. И просто была самой замечательной дочерью и самой прекрасной сестрой.

Помню те счастливые вечера, когда мы всей семьёй просто сидели у камина, и Анна рассказывала одну из историй, которую она услышала в институте от подруг. Обычно это было зимой, когда она приезжала на каникулы. Отец и мать от души смеялись, а я восхищалась энергией и светом, которые излучала Анна.

Теперь эти воспоминания будто канули под воду, так неотчётливы и смутны они были.

Анна, которая теперь сидела передо мной, была сломлена и запугана. От былой уверенности остались лишь руины. От буйного огня жизнерадостности – остались угли. От былой красоты – кусочек неба её левого глаза.

Не смотря, на все эти изменения, она всё равно осталась моей сестрой. Я ощущала её любовь ко мне, в этом беглом взгляде она ожидала от меня криков ужаса, что она чудовище, и вообще не моя сестра. Но нет. Я её знаю всю жизнь, она для меня символ безмятежности и свободы, она моё счастье, которое я больше не хочу терять.

Я увидела, что Анна больше не может терпеть моего молчания. От волнения она начала выламывать себе пальцы и кусать губу, что раньше за ней не наблюдалось. Анна вообще никогда не волновалась или просто не показывала вида.

Не спеша, я подхожу к ней, сажусь с ней рядом, беру за руки и говорю:

– Анна, почему ты так долго ехала? Без тебя так плохо было.

Теперь Анна прижимала меня к себе и рыдала во весь голос. Её объятия были такими сильными, может, она вложила в них всю свою печаль и то, как она по мне соскучилась. Я была счастлива и улыбалась, Анна, видимо, тоже радовалась, но рыдала. Лишь потом я узнаю, что плакать можно и от счастья.

Когда мы обе немного пришли в себя, настало время и для рассказа. Рассказа о том, что случилось с Анной, почему так сейчас выглядит.

– После венчания, когда мы отправились в Германию… – Анна переводила дыхание, после долгого плача,– я и правда решила, что он взял меня в жёны. Все его поздравляли и приглашали на семейные празднества. Так было и в дороге, правда, он не делил со мной ложе. И за это я была ему благодарна, только за это…

По приезду в его поместье, я заметила, что люди обходят его стороной. Мне стало любопытно, и я пыталась заговорить с ними. Но я столкнулась с тем, что люди разговаривали на другом наречии, другие отказывались разговаривать, многие лишь опускали головы и проходили мимо.

Самое ужасное было то, что все его слуги были немыми или были лишены языка. Сам Огюст перестал со мной видеться. Бывало, что я не слышала о нём неделями, а потом он объявлялся и запирался в своём кабинете. Когда он находился там, то по всему дому разносился еле уловимый шум, от него мурашки бегали по коже, а в самом доме всегда было холодно. От этого я вскоре заболела.

Оказалось, что Огюст врач, и он принялся меня лечить. Здесь я посчитала себя никчёмной женой – заболела, меня лично выхаживает муж, а я даже не могу ему отплатить за это, ведь он до сих пор избегал близости со мной,– Анна горько усмехнулась,– но скорее я была этому рада.

Огюст давал мне свои настойки и уверял, что они безопасны. Только травы и соки овощей. Был у них отвратный вкус, но от них казалось, что мне становилось лучше.

Несколько недель я ни с кем не разговаривала, просто целыми днями лежала в постели. Однако в один из таких дней внутренний двор оглушил топот лошадей, я выглянула в окно и удостоверилась в том, что у нас гости. Счастью моему не было предела, может я смогу с кем– нибудь поговорить?!

Я не решилась выйти к друзьям Огюста в таком плохом состоянии и без его разрешения. Он мне запретил вставать с постели.

Я немного подождала, когда Огюст закроется со своими друзьями у себя в кабинете, и вышла во внутренний двор. Как и предполагалось, все наши слуги сразу скрылись. Знали, что я снова буду докучать им своими вопросами. Но кучер новоприбывшего экипажа остался на месте. Он был единственным шансом, хоть что-то узнать.

Поприветствовав его, я была приятно удивлена, что он хорошо говорит на русском языке.

– Госпожа, что вы делаете здесь? – он не верил своим глазам и ушам.

– Как вас понимать? Я жена Огюста фон Штейна… – нарастало и моё недоумение.

– Прошу прощения, но у фон Штейна нет жены…

– Как нет, а как же я?

– О Боже, вы ничего не знаете? – кучер осел на землю, – не думал, что доживу до этого.

– Я не понимаю? Прошу вас, объясните! – я умоляюще смотрела в мутные серые глаза, кучера. Он смотрел в мои глаза, и в нём дрогнула струна жалости ко мне. Рассказал он о том, почему все слуги немые. Немые для того, чтобы не рассказали ничего другим жителям об безжалостных экспериментах над людьми, а кто был очень разговорчив, но нуждался в работе, насильно были лишены языков. Говорили, что сам Штейн вырезал языки у слуг. Поэтому местные жители и обходят его особняк стороной.

Кучер мало знал о планах его хозяев и Штейна, но из некоторых случайно услышанных фраз понял, что они готовятся к возрождению, того, чего в природе быть не должно. Это то, что поможет им что-то открыть. Поэтому Огюст фон Штейн и занимался экспериментами. Пытался найти идеальную формулу.

– Надеюсь, вы не пили ничего из его настоек. Знали бы вы, как он убивал ими целые деревни.

Я не помню, что было дальше. От страха я полностью потерялась в своих мыслях и планах. Кучер подвёл меня к колоде с водой и привёл в чувства. До меня только тогда дошло, что всё было ложью. Меня просто убивают. Я попросила помощи у кучера. Он колебался, если он поможет мне, то и ему не сдобровать. В итоге он согласился, и мы договорились поздним вечером уехать. Взамен я пообещала ему защиту и кров.

Но сбежать мы не смогли. Каким-то образом немые слуги донесли о разговоре Огюсту и меня силой приволокли к нему в кабинет. Я ошибалась, говоря, что это кабинет, это был дом в доме. При входе перед тобой открывался целый павильон, который уходил вглубь, под дом. Большое количество свеч источали удушающий аромат гари, а освещали они поистине ужасную лабораторию. Везде лежали медицинские инструменты, записи, стояли растворы с мутной жидкостью. Меня приковали к железному креслу, напротив его гостей, а рядом со мной лежал кучер, его голова была пробита.

– Ты не покорная, совсем. Твой отец обещал, что с тобой проблем не будет, – Огюст выплёвывал свои слова прямо мне в лицо, – и что теперь, мне пришлось убить, как бы вы сказали, невинного. Но без жертв никак, возможно, благодаря тебе их больше будет. Благодаря тебе, благодаря науке, а не религии я смогу переубедить этих господ,– он обвёл всех гостей рукой,– что Химера– это дело науки я первый выпущу её на свободу, а не твой отец. То, что ты пила, было эмульсией кровей животных, с различными реактивами, для пущей реакции. А теперь дамы и господа – он обращался к гостям– мы заставим проявиться Химеру.

Он сделал мне укол, и после я ничего не помню, очнулась я на этом же железном стуле. Уже с таким лицом. Кучер всё так же рядом. Я горько заплакала. Куда я попала? За что мне это? Жаль было кучера, ведь его убили из-за меня. В лаборатории никого не было, и я дала волю слезам.

Позже сквозь плач я услышала, шорох. Кучер оказался жив, но очень слаб. Я просила у него прощения, но он лишь отмахивался, развязал мне руки и положил в ладонь мешочек с эти красным песком:

– Это кирпичная стружка, она зло не пропускает. Мне уже поздно, а ты ещё можешь бежать.

Я же решила его не оставлять и потащила его на себе. Но как обычно бывает, в этот самый миг приходит Огюст:

– Куда ты собралась, мы не закончили.

Я развернулась с кучером, и мы побежали вглубь лаборатории, Огюст и его друзья за нами.

– Рассыпь по кругу стружку, – скомандовал кучер. Я сделала всё так, как он сказал. Единомышленники Огюста остановились – они не могли пройти сквозь насыпь, а Огюст мог, ведь он был человеком.

– Я всё же доведу дело до конца. Ты не помешаешь нам перевернуть мир и стать его хозяевами! – И взяв ещё один шприц со стола, направился ко мне. Не помню, что я взяла. Может это был какой– то альманах или его ужасные записи экспериментов. Не важно, я должна была чем-то защищаться. Я уронила свечи, и всё вокруг принялось заниматься огнём. Становилось жарко, я так с кучером и оставалась в защите кирпичной стружки.

Огюст не был медлительным, он резко нырнул вперёд, но вместо меня проткнул кучера. С минуту мы были все втроём ошарашены произошедшим. Огюст тем, что потратил последние капли своей кошмарной эмульсии на другого человека; я не ожидала, что кучер прикроет меня, ведь он был так слаб; с самим кучером происходило что– то не понятное. Он покраснел, вены его вздулись, глаза стали полностью чёрными. Через секунду он вспыхнул алым пламенем, как дьявол. Стал ещё выше и сильнее, и уже ничего не осталось от него прежнего. Я и Огюст смотрели на него и не верили своим глазам. Это промедление стоило Огюсту жизни. Теперь не кучер, а красный демон схватил его за шею, поднял над собой и содрал с него кожу. Кровь была везде, как и огонь. Вскоре демон повернулся и ко мне, но лишь долго смотрел мне в глаза. Потом стал выходить из круга, ведь теперь он есть зло.

Огонь пылал совсем рядом со мной, а демон– кучер стоял и промолвил всего несколько слов– Да будут Непокорные в огне. Его забрали те нелюди. И больше я их не видела.

Я похоронила своего якобы мужа, получила богатое наследство и почти сразу выехала к вам. По дороге до меня дошло, что масонство здесь не причём…

– Да, это так. Это лишь вуаль, прикрывающая истинную правду. – промолвила цыганка. Потом раздался дикий крик.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю