Текст книги "После "Нолдолантэ"(СИ)"

Автор книги: Екатерина Могилёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

В один из дней Песнопевец достиг самой западной точки горной цепи. Дальше путь сворачивал обратно на восток. У этого камня Белерианд кончался – или начинался. Некогда именно здесь, у Дренгиста, который Маглор только что обошёл, сыновья Феанаро начали свой путь по Смертным Землям. Здесь завершился Исход нолдор из Благословенного края.

Маглор стиснул зубы. Напрасно он дошёл до этого места. Невозможность вернуться домой из привычной ноющей тоски, о которой и помнилось не всегда, обратилась в жгучую кинжальную боль, неисцельную и почти нестерпимую. Ему пришлось отвернуться, чтобы теперь же не броситься вперёд, через Великое Море, которое не то что пловец, корабль не всякий преодолеет.

Эльронд, напомнил он себе. Нельзя же так его обманывать. Если Альфион всё передал верно, в месяце Иваннет или несколько позже Эльронд будет искать его на Химринге.

Отрезвив себя этой мыслью, Маглор повторил себе ровно то же, что века назад, когда почти сразу после утраты сильмарилла узнал о гибели Маэдроса. Когда страстно желал того же, чего и сейчас: броситься в Море, и плыть и плыть на Запад, пока не кончатся силы, и не померкнет свет в глазах.

Самоубийство – а подобное плавание, несомненно, было бы самоубийством – нисколько не поможет вернуться. Этот путь ведёт не домой, а в Чертоги Ожидания, где ушедшие по своей воле могут задержаться надолго – даже если не совершали зла, и более их задерживать не за что. Сумрачное безмолвие Чертогов Мандоса, должно быть, способно развеять страхи, угасить гнев, даровать покой страдавшим от пыток Врага и прозрение обманутым. Но тоска по недоступному – не станет ли ещё сильней там, где и отвлечься будет нечем?

Потом, в Чертогах Ожидания он встретится с отцом – и что от него услышит?

«Не могу поверить, что моего сына мог сломить запрет валар.» Да, вероятно, так он и скажет.

Маглор не считал запрет несправедливым. К нему привели деяния, за которые он осуждал самого себя. Возможно, их осуждает и отец. Возможно, он спросит, отчего никто из его сыновей не решился идти в Ангамандо за теми двумя Камнями, что ещё оставались там. Возможно, скажет, что был иной способ исполнить Клятву, и всем им просто не хватило мудрости и проницательности его отыскать. Возможно, он сам сожалеет о том, что в горе и ярости обратил Клятву не только против Моринготто и его слуг, и о том, чем она обернулась.

Тогда, быть может, в Чертогах Маглор услышит от отца иные слова.

Например, такие:

«Как случилось, что мой сын дошёл до того, чтобы его сломило содеянное им самим?»

Маглор несколько раз глубоко вздохнул и заставил себя двинуться дальше на север. Он не всё утратил, пока остаётся самим собой и сохраняет надежду. Пока, вопреки всему, его жизнь продолжается.

Всё холодало. На северной границе Хитлума вода казалась почти ледяной. Песнопевец едва чувствовал это. Ощущаемый телом холод не мог угасить сжигавшего его пламени.

Наконец Эред-Ветрин повернул на юг. Маглор почти насильно возвращал свои мысли от Амана к Белерианду, Дортониону, Тол-Фуину, когда запнулся на ходу и упал, разбив колени о гранит. Изумлённый внезапной изменой собственного тела, он поднялся, огляделся и понял причину: он достиг Эйтель Сирион. Того места, где на их руках умер отец.

Вода здесь казалась необычайно прозрачной, так что сквозь толщу вод различалось тёмное пятно. Если бы не зелень морских волн, оно было бы красноватым. Глубина была слишком велика, чтобы возможно было нырнуть и рассмотреть, что это такое.

Быть может, красные водоросли, выросшие на этом участке дна.

Быть может, большой кусок ярко окрашенного гранита, отщеплённый от гор землетрясением и волнами.

Быть может, причудливые подводные цветы – как-то он видел такие недалеко от Балара*.

Что ни представлялось Маглору – это более всего походило на символическую могилу Феанаро. Могилу, которой он был лишён, пока Белерианд не скрылся в морских волнах. Маглор долго стоял и смотрел на неё прежде, чем продолжить путь.

Когда он отошёл от Эйтель Сирион и забрался на очередной валун – отдохнуть на нём, пока не заживут ссадины, его осенило: надгробный камень или подводные цветы оттенка пламени могли стать прекрасным завершением песни. Ещё он дополнил её строфами об Эред-Ветрин и Эред-Ломин, о былых Хитлуме и Неврасте, и заливе Дренгист, переплавляя муку в стихи и музыку. Родившийся на Тол-Фуин замысел наконец был воплощён как должно. Там же, на Тол-Фуин, новая песня и прозвучала. Маглор оставался на этом острове не дольше, чем требовалось, чтобы отдохнуть после нелёгкого пути.

Он желал, чтобы новую песнь об Инголондэ услышал не один лес. Он спешил вернуться на Химринг в срок.

ГЛАВА 5. ПУТЬ

Эльронд не появился на Химринге ни осенью, ни зимой, ни весной. То ли рассказ Альфиона был слишком неясен, то ли Эльронд в последнее время был слишком занят как герольд Гиль-Галада, то ли вести о слуге Моргота пробудили в Эарендилионе несвойственную ему подозрительность. Всё же Песнопевец надеялся, что довольно скоро он приплывёт сюда – хотя бы ради возрождённого Химринга. Мореходы наверняка описали его во всех красках.

В ожидании Маглор наблюдал за звёздами и вечно переменчивым морем, созерцание которых никогда не надоедает. Изучал, как отразилось на почве, камнях и травах превращение холма в остров, хотя это и не было его излюбленной областью знаний. Пел песни времён первого исследования Эндорэ, времён славных побед, времён Долгого Мира, времён, когда Химринг был символом несокрушимой стойкости и неукротимой воли. После каждой из них он мог надолго и глубоко погружаться в воспоминания, возвращая себе часы и целые дни прошлого. Как-то подобное погружение приоткрыло Маглору и будущее.

...Он живо и ярко видел собственное возвращение на Химринг из охваченных пламенем земель меж притоками Гелиона. Ему удалось сберечь достаточно воинов, чтобы отступить с ними, а не бежать. Маэдрос сначала ринулся на орков – а потом уж, прогнав от Химринга не первую и не последнюю их волну, на Маглора. Хорошо хоть, не со всеми своими войсками. «Ринулся» было самым подходящим словом: так стремителен был его натиск и так крепко объятие. Узорчатый чёрный плат, углом прикрывавший его правую руку, почти слетел, и волосы сильно выбились из-под шлема. Маглор не удержался от того, чтобы поправить их, и Маэдрос хмыкнул.

– Ты свои-то доспехи видел? И руки?

Маглор скосил взгляд и поспешно принялся их чистить. Правда, грудь, руки и шевелюра брата уже были изрядно перепачканы копотью. Маглор начал было извиняться – не за этот пустяк, конечно, за то, что не удержал земель, но Маэдрос не дал ему договорить:

– Главное, что ты жив. А земли мы вернём – увидишь сам. С возвращением на Химринг...

Вынырнув из потока воспоминаний, Маглор ясно увидел: спустя десятилетия нолдор вернутся сюда. Их будет немного – не ушедших ни на Запад, ни на восток и пожелавших здесь поселиться. Тех, кто никогда не видел света Амана, но считает своим домом Белерианд и скучает по нему. Тех, кто вырос на Химринге, сражался на нём или надеялся на него – нолдор Восточного Белерианда, Дортониона и Хитлума. Их будет немного, и немногие придут за ними следом, но с их приходом крепость оживёт.

Один из тех, что вернутся на Химринг первыми, в прозрении услышит «Улмонорэ», «Землю Ульмо» – так в конце концов Маглор назвал последнюю песнь – и узнает голос Песнопевца. Только решит, что песня сложена века назад, сразу после затопления Белерианда.

Тогда же Маглор с печалью понял, что Эльронд на острове не появится – ни через год, ни через век. Это предвиденьем не было. Просто Маглор с запозданием осознал, что в его повествованиях и песнях Химринг представал слишком прекрасным, величественным и славным. Эльронд едва ли захочет разрушить очарование того, что воображал в детстве, встречей с давно опустевшей и несущей отметины разрушения крепостью. Это было сходно с нежеланием Аэгнора видеть свою возлюбленную аданет старой; Финрод как-то поделился с Маглором этой историей, только просил песен о ней не слагать.

Маглор задумался, стоит ли ему самому вернуться и пригласить Эльронда в гости, как он намеревался вначале. И понял – нет. Сейчас Маглор столь сильно хотел вернуться на Запад, что мог невольно заразить этим желанием юношу, вовсе не готового уйти. За Морем нынешний Эльронд не находил бы себе места от тревоги за судьбу Средиземья и тех, кто там оставался. К тому же он был нужен Гиль-Галаду.

Мысль Маглора, более не занятая ни ожиданием, ни воплощением замысла песни, ни строительством, всё возвращалась к Бессмертным Землям. Достичь их вплавь было невозможно для эльда. На корабле? Никакой мореход не согласится взять с собой Феанариона вопреки запрету валар; а если и согласится – не потопит ли тот корабль Оссе, как суда, посланные Тургоном?! И он будет в ответе за всех погибших! Довольно смертей!

Однако существовал ещё один путь. Путь, который мог привести к гибели, но только его гибели – или к успеху, пусть его возможность и была мала. Не только из-за тяжести избранной дороги, но и потому, что Анар, что ежедневно погружался в Море близ Валинора, мог разрушить её. И всё же надежда оставалась.

Запасшись пресной водой на Химринге, Маглор переплыл на Тол-Фуин. На сей раз он берёг силы и старался держаться на побережье, вне пределов леса, вернувшись туда лишь после листопада, когда деревья уснули. На камнях под солнцем вялилась рыба и сушились съедобные водоросли: столько, чтобы с этим грузом можно было долго идти. На сей раз он подобрал и немного толстых сухих веток.

Когда ударил мороз, Маглор вновь вышел на западный берег. Непрестанно взламываемый и уносимый течением лёд никак не укреплялся, но более он медлить не мог. Нужно было успеть до весны достичь севера, где лёд не тает. Перебросив на ближайшую льдину свой груз, Маглор перепрыгнул на неё сам. Сталкиваясь друг с другом, крошась и треща при соударениях, льдины вместе с тем препятствовали движению друг друга. Скорость их была невелика, и ловкости нолдо хватало, чтобы, переходя с одной на другую, скоро преодолеть опасный отрезок.

Им приходилось куда тяжелее. Не расстояние от берега до берега реки, но куда большая часть широкого пролива была заполнена крошащимися обломками. Решившись идти через лёд, невозможно было не думать о переходе, совершённом народом Нолофинвэ. И о том факеле, что Макалаурэ принял из рук отца, всё ещё не отводя растерянного взгляда от одиноко стоящего Майтимо.

Далее начиналась уже знакомая горная цепь. Мелководье над хребтом стало надёжным помостом, и только выступающие вершины окружали тонкие кольца воды: тёмные камни прогревал ярко сияющий Анар. Несмотря на мороз, лучи согревали и лицо или спину, смотря по времени дня. Погода стояла ясная и безветренная. Действительно холодны были только ночи – Исиль тепла не дарил. Зато белоснежные, порой слепившие глаза своим блеском снег и лёд после заката окрашивались в голубые, зеленоватые, лиловые, густо-синие тона.

Для них ночь была нескончаемой, и о холодном сиянии Исиля они не могли и мечтать. Ту ночь редко озаряло и мерцание звёзд, почти всегда скрытых туманами и тучами. Лёд с Арамана виделся не белоснежным и не разноцветным, а почти чёрным. А жестокий ветер, как рассказывали, не стихал никогда, жёг кожу и стеснял дыхание.

Небо закрыли тучи, когда Маглор завершил самую лёгкую часть пути – по северу хребта. Тогда же поднялся сильный ветер. Он дул то краткими резкими порывами, то долго и ровно – но неизменно в лицо, то и дело залепляя глаза взвихренным снегом и побуждая прикрывать лицо рукой. Упрямо бредя вперёд сквозь встречный ветер, Маглор не сразу заметил его удивительно доброе свойство: он смыкал трещины во льду, порой очень широкие, которые иначе пришлось бы далеко обходить.

Должно быть, восход Анара изменил направление ветров, или же Манвэ оказал эту милость путнику. Как-то за бокалом вина Финдарато обмолвился о коварных вихрях, что ломали и раздвигали лёд, так что нолдор долго, долго искали путь к месту, до которого по прямой была бы тысяча шагов. Ломали и раздвигали – не наоборот.

Мороз постепенно крепчал. Разводить костёр было бы слишком опасно – лёд мог протаять. Но в самый холодный час ночи можно было зажечь факел, чтобы обогреть руки и заодно растопить лёд во флягах. Факелов было мало, куда меньше, чем морозных ночей. Воду, рыбу и водоросли тоже приходилось делить на малые порции.

Они выдержали более жестокий мороз, ещё никогда не уступавший Анару Златопламенному, Сердцу Огня. Круговорот весны, лета, зимы и осени должен был неминуемо ослабить его. Они несли больше и факелов, и припасов, и среди них – лембас, а не только вяленая рыба и сухие водоросли. Больше, но не в десятки раз. Путь же был в десятки раз дольше – из-за долгих обходов и потому, что среди нолдор были юные девы, подростки и даже дети. О том, что оставалось на долю взрослых и сильных к концу пути, и как согревались в морозные ночи, когда сожгли все факелы – никто не рассказывал. Только среди принесённых на берега Эндорэ тирионских сокровищ ничего деревянного не было. И кожаного – тоже, кроме обуви и ножен мечей.

Спать приходилось понемногу – не более, чем по полчаса. Будить Маглора было некому, но все эльдар хорошо чувствовали ход времени, а менестрели лучше других выдерживали любой заданный ритм.

Они тоже спали урывками – иначе рисковали не проснуться вовсе. Их было кому будить. Им было кому помочь – должно быть, и переход этот выдержали только благодаря помощи друг другу. И им было кого терять, в отличие от него.

Более мысли об Исходе нолдор Маглора не посещали. Чтобы не замёрзнуть, приходилось идти почти на пределе своей выносливости – особенно когда припасы закончились, а жажду можно было утолять лишь снегом. Утомление всё нарастало, Недоставало и сна, так что временами он погружался в серую пелену то ли дрёмы, то ли яви.

Да, этот обратный путь был легче и много короче, но во дни Исхода в глазах нолдор ещё сиял свет Древ. Ныне же и с затопления Белерианда минули многие века. В одну из ледяных ночей, с трудом заставив себя подняться после краткого сна, Маглор бессильно упал. Он мог ещё ползти, и долго полз вперёд, пока тело повиновалось воле. Пока и этот предел не был перейдён.

Неподвижно лёжа на льду и ощущая, как руки примерзают к его поверхности, и стынет кровь в жилах, Песнопевец вновь припомнил народ Нолофинвэ. Должно быть, иные из них погибли так же. А ещё больше – избежали этой участи лишь потому, что друг или родич вовремя поднимал упавшего и вёл или нёс, пока к нему не возвращались силы. Чтобы однажды поменяться местами.

Маглор же ничьей помощи ждать не мог. Его одолевал сон. Сквозь него Песнопевец ощутил мягкое, обволакивающее тепло и отстранённо подумал, что из всех сыновей Феанаро он удостоился самой лёгкой смерти: тихо уснуть под дивную музыку, глубокую и мощную, звучащую так необычно, словно она раздаётся из-подо льда.

В следующий миг наползающий сон слетел с него. Мелодия вовсе не чудилась, и он узнал её. Толща льда придала ей странный отзвук, да и сама музыка не была точно той же, что Макалаурэ некогда слышал в Эльдамаре. Ульмо никогда не повторялся. Ныне мощь Улумури возвращала Маглору силы его юности и согревала – не призрачным теплом замерзания, а ласковыми волнами южных морей. Он поднялся, оставив льду несколько кусочков кожи, поблагодарил валу, что никогда не забывал Изгнанников, и с обновлёнными силами двинулся вперёд.

С этого времени и внешний холод всё слабел. Всё чаще встречались пропавшие было полыньи, в которых можно было ловить рыбу. Далее воздух насытился влагой, а лёд покрывался всё более частой сетью трещин, наконец, разбившись на отдельные обломки. Ныне сил Маглора хватило, чтобы преодолеть это, хоть и с большим трудом. И выйти к открытой глади Моря.

Он оглядывался к северу и к югу в надежде найти продолжение пути, когда льдину, на которой он стоял, понёс вперёд налетевший восточный ветер. Сила ветра не убывала, но воздух становился всё теплей, и льдина медленно таяла. Когда кусочек, на котором едва хватало места поставить ноги, накренился и затрещал, Маглор не то прыгнул, не то упал в воду.

Берег был чересчур далёк, а последняя часть пути забрала остатки сил. Чудес больше не происходило. Судьба заставила его сделать именно то, что отверг разум: плыть вперёд из последних сил, пока не померкнет свет в глазах.

Маэдрос взял себе Сильмарилл, что хранит земную стихию – и тело его сгорело в толще земли; Маглору достался Камень, хранящий воду... Но ведь отцовские Камни не губят, а именно хранят! Благословляют, исцеляют, исправляют влияние Искажения. Если б не это свойство, их и не стремился бы удержать у себя всякий, кому они попали в руки. Гномы могли убивать и умирать только за то, чтобы владеть самой красивой драгоценностью на свете, но эльдар – нет.

Прежде чем потерять сознание, Песнопевец ещё успел подумать о будущей встрече с Руссандолом, некстати вспомнить, как орёл Манвэ принёс его и Финдекано в Митрим и услышать хлопанье крыльев.

И осознать, что и этот звук слышится отнюдь не в памяти.

Примечания:

То, что переход воинством Нолофинвэ пролива, который корабли пересекли достаточно быстро, совершался в течение трёх лет валар, я могу объяснить только чрезвычайно долгими блужданиями во льдах в поисках пути, с обходами, "тупиками", возвратами к уже пройдённым местам и т.д. Предполагаю, что без этих блужданий десятилетия (в пересчёте на солнечные годы) вполне могли сократиться до месяцев.

ГЛАВА 6. СПАСЕНИЕ.

Маглор очнулся в мягкой постели, по подбородок укрытый одеялом. Его лицо обдувал свежий ветер, наполненный едва заметным благоуханием – некогда они не замечали его, не зная иных ветров, кроме веющих в Бессмертных Землях. Вероятно, орёл донёс его до Тол-Эрессеа или Эльдамара. Он достиг цели и находился у друзей, пока неизвестных. Великая птица могла спасти его и перенести сюда в своих когтях, но не принести в дом, уложить в постель и укрыть одеялом. Шевельнувшись, Маглор ощутил сильную слабость.

– Вижу, ты очнулся. Скажи, сможешь ли ты поесть? Тебе это необходимо, – в мелодичном женском голосе звучала заботливая тревога, и губ Маглора коснулся горячий отвар, пахнувший цветами и морем.

На Благословенном Западе Маглор скорее ожидал услышать квенья, чем синдарин, но не это было важным. Выговор нис был дориатским, и сам её голос казался смутно знакомым. Они наверняка встречались, и он догадывался – когда. Нис наверняка не узнавала Феанариона: Песнопевец сильно исхудал за время пути. Но рано или поздно должна была узнать, и Маглор не собирался откладывать этот миг, прячась, как лиса в нору.

– Да, поесть я смогу, – ответил он тихим голосом, не открывая глаз, и сразу же продолжил. – Но прежде, чем предлагать мне еду или лекарства – выслушай. Ты спасла меня, и я всегда буду благодарен тебе. Даже если, узнав правду, ты пожелаешь немедленно изгнать меня из своего дома. Знай, что я достиг Запада вопреки запрету валар...

– И потому думаешь, что я могу изгнать тебя? – неверяще перебила его нис. – Ты даже идти не сможешь.

Он прислушался к себе.

– Ползти смогу, – в телесной слабости не было ничего постыдного. Подлинной слабостью была бы попытка вызвать жалость к себе. – Я полз через лёд. Здесь же самый воздух придаёт сил, насыщает и исцеляет. Я не умру, оказавшись вне дома.

– Через лёд?! Но я говорила не о том, хватит ли тебе сил – а о том, отчего ты считаешь меня способной прогнать измождённого странника, который едва не утонул.

Маглор наконец узнал говорившую – не по голосу, а по первому вскрику. Он никогда прежде не слышал её сколько-нибудь спокойной и доброжелательной речи.

– Оттого, что ты можешь счесть это справедливым, госпожа Эльвинг. Вижу, ты не узнаёшь меня, но не можешь не помнить. Я – Маглор Феанарион.

Она вновь вскрикнула и долго молчала, а затем заговорила вновь, напряжённо, сдерживая гнев и боль:

– Посмотри мне в глаза, Феаноринг. Раз ты можешь двигаться, можешь и смотреть мне в глаза. Некогда в Арверниэне я училась ремеслу целителя, и мой наставник говорил, что целитель должен помогать всякому раненому, как бы к нему не относился. Я хорошо усвоила урок и буду заботиться о тебе, пока ты не окрепнешь. Намеренно причинять вред слабому и беспомощному, делом или бездействием, достойно одних орков. Но я не собираюсь разговаривать с орками.

– Мы поступили так же, – намёк был прозрачен. – Когда Маэдрос не сумел найти твоих братьев, мы судили тех троих нолдор, что завели их в лес. Подробно расспросив, чтобы верно оценить их деяния, мы стали совещаться. Только исключить их из рядов войска было бы слишком лёгкой карой. Изгнать, поведав обо всём лаиквенди, было нельзя. За пределами тех земель хозяйничали орки, и они могли взять изгнанников в плен. Маэдрос никого и никогда не наказал бы так. Тогда мы объявили, что отныне никто не скажет преступникам ни единого слова и не произнесёт их имён.

– Значит, в те дни вы ещё осуждали зло, причинённое невинным детям, – произнесла Эльвинг. – Да, я верю этому, Феаноринг. Вы и меня не трогали, пока я не повзрослела. Тогда ты должен счесть справедливым мой приговор. Я более не отвечу ни на одно твоё слово, и если ты попытаешься заговорить со мной – покину комнату. И я попрошу наказать тебя молчанием всех, кто питает ко мне хоть каплю уважения. Но прежде... да, прежде, я поступлю подобно тебе: подробно расспрошу, чтобы верно оценить деяния. Ответь... убил ли ты моих сыновей своими руками?

– Нет, – ответил Маглор, – и ты должна знать...

– Отвечай лишь на те вопросы, что я буду задавать, – жёстко прервала его Эльвинг. – Я не хочу слышать ни оправданий, ни просьб о прощении, ни слов о том, как ты сожалеешь. Если на твоём сердце лежит груз, я не стану его облегчать. Стал ли ты причиной смерти Эльронда и Эльроса – как те трое нолдор причиной смерти Элуреда и Элурина, или иначе?

Он чуть помолчал, подбирая слова так, чтобы не быть прерванным вновь. Несколькими словами он мог смягчить горе матери – если только она сама даст их произнести.

– Никто из нас не мог стать причиной их смерти. Эльрос выбрал Путь Людей и умер как Смертный, достигнув старости. Эльронд жив по сей день.

– Жив?! – на глазах Эльвинг выступили слёзы, губы дрогнули, и она поспешно выбежала за дверь. Маглор слышал торопливые шаги по лестнице – несколько громче обычных, почти беззвучных, шагов эльдар.

Очевидно, она не желала, чтобы Феанарион видел её плачущей – вернувшись спустя время, Эльвинг уже взяла себя в руки.

– Я не смела и надеяться, – медленно произнесла она. – Ты взял моих детей в заложники. У нас, в Гаванях, жили некоторые нолдор и синдар, спасшиеся из плена. От них я знала, что слуги Моргота делают с заложниками, если их условий не выполняют.

– Тогда отчего...

– Отчего я бросилась в море, а не к своим детям, чтобы попытаться спасти их? – закончила фразу Эльвинг. – Второй из вас был рядом. Я не смогла бы противостоять его силе. К тому же, как я слышала, заложников убивали и при попытке их освободить.

– Я желал спросить об ином: отчего ты не вернула нам Сильмарилл, если была уверена, что это – цена жизни твоих сыновей, – с горечью ответил Маглор. – Но если ты в самом деле не отличала нас от слуг Моргота – я понимаю. И я не согласился бы исполнить его условия даже ради спасения близких – зная, что буду обманут, и уступки принесут лишь большее зло.

Эльвинг немного помолчала, прежде, чем продолжить.

– Когда няня вывела меня из Дориата, Маглор Феанарион, я не верила, что вы убивали моих родичей. Я говорила няне, что это игра в войну с орками, а потом папа и мама, и братики, и друзья вернутся. Но никто не вернулся. Уже в Гаванях я твердила всем, кто проклинал Феанорингов, что вас заколдовали, и вы видели вместо нас чудовищ – потому что эльфы не могут намеренно убивать эльфов. Тогда мне рассказали о Лебединой Гавани. Я не могла понять, и спросила Пенголода, могут ли эльфы превратиться в орков. Он ответил, что первые орки некогда были эльфами. Несомненно, он говорил об Удуне, но я поняла его неверно, и с тех пор больше доверяла рассказам о том, какие вы чудовища.

– Поэтому ты отказала нашему посольству?

– Я сомневалась. Я не могла верить всем слухам и сплетням, и ваши посланники на злобных чудовищ не походили. Они держались благородно и учтиво. Но мой народ ненавидел вас, а я была не вправе отдать Сильмарилл вопреки его желанию. Эарендиль правил Гаванями Сириона, а не я. Я могла только ждать его возвращения и дать вам шанс.

– Шанс?

– Шанс доказать, что вы не так плохи, как считают дориатрим. Что вы раскаялись в содеянном и не станете более нападать на эльдар ни по какой причине. Когда вы напали, я уверилась, что все жуткие рассказы о Феанорингах – правда. Вы убивали и жгли, и взяли моих детей в заложники. Хотя не убили и не бросили умирать, как я узнаю теперь.

– Воины Амрода и Амраса – моих младших братьев, убитых в том бою – хотели, чтобы мальчики оставались в Гаванях Сириона с запасом пищи, пока кто-нибудь не подберёт их: эльдар, эдайн... или орки. Я настоял на том, чтобы взять их с собой, на Амон-Эреб.

– С собой, в крепость Феанорингов... Как ты обращался с моими сыновьями, Маглор Феанарион – как с пленёнными врагами? Рабами? Почётными пленниками? Слугами? Как с обычными беженцами? С теми, перед кем виновен? С теми, за кого ты в ответе? Как с детьми своих воинов?

Маглор молчал, лишь неотрывно глядя в глаза Эльвинг – и в его глазах она прочитывала ответы, переходя от вопроса к вопросу со всё большим изумлением. Наконец она умолкла, в задумчивости теребя серебристую прядь.

– Эльронд и Эльрос знали, что их отец – Эарендиль, а не ты? Что я – их мать?

– Я никогда не внушал им лжи, – ответил Маглор. – Эльронд чтит своего отца, как великого героя, и всегда любил слушать рассказы и песни о плавании «Вингилота». Правда, он не помнит Эарендиля. Тебя – помнит, и наверняка захочет увидеть, если решит уйти на Запад. Но он ещё юноша, и думать об этом рано. Эльрос даже желал поселиться поближе к тебе, но кораблям Андора не дозволялось плавать на Запад.

Эльвинг вновь оставила комнату, вскоре вернувшись с чашкой горячего рыбного бульона и травяным настоем. Маглор вскоре уснул, утомлённый долгим и тяжёлым разговором. Однако он был не так слаб и беспомощен, как решила Владычица Белой Башни, и силы его восстанавливались быстро.

На третий день Маглор простился с Эльвинг. С той беседы её взгляд и тон при общении с ним то и дело менялись, словно Эльвинг никак не могла решить – то ли перед ней враг, пусть и бывший, то ли близкий родич, пусть и совершивший ужасную ошибку.

Маглор смотрел на пламенеющее вечернее море в ожидании корабля – корабли телери нередко подходили к острову, где жила Эльвинг. Они простили своё горе века назад, а если бы и нет – не отказались бы доставить Маглора до Тол-Эрессеа, чтобы не принуждать Эльвинг так и жить вместе с ним. Когда вдали показалась золотисто-коричневая ладья под синим парусом – корабелы телери более не использовали белый и серебристый – Эльвинг, не глядя на Маглора, произнесла.

– Сюда уже подходил корабль, когда ты ещё не оправился, и я послала весть валар. Ты достиг Запада вопреки их запрету, и они должны знать.

Песнопевец лишь покачал головой.

– Владыки Манвэ, Варда и Ульмо знают с того дня, как я пустился в путь. А Мандос – возможно, со дня моего рождения. Или со дня Пробуждения первых квенди. Валар редко нуждаются в наших вестях, кроме самых срочных.

Он не сказал о том, что Ульмо, и, вернее всего, Манвэ, помогли ему в пути. Ульмо помогал нолдор и вопреки Проклятью Мандоса, а Король Арды... возможно, он просто желал, чтобы последний из Феанариони явился на суд живым.

ГЛАВА 7. СУД

Мореходы очень тепло приветствовали Владычицу Белой Башни и гораздо суше – Маглора. Взгляды телери отчуждённо скользнули по нему, без неприязни и без сочувствия. Исключение составлял кормчий.

Маглор поражённо смотрел на широкоплечего телеро с убранными в высокий хвост волосами. Он знал, что на западном берегу наверняка встретится с пережившими Братоубийство и был готов столкнуться с их гневом, обидой, презрением, горечью, недоверием, страхом: едва ли для телери сын Феанаро – просто один из нолдор. Конечно, он надеялся и на прощение, но именно такой встречи – не ожидал.

В тот день он не обратил, как иные, копившуюся против Врага ненависть на эльдар, которые не превратились в слуг Моргота оттого, что в просьбе отказали, а на угрозы оружием ответили стрелами. Но телери, что трижды отбрасывали нолдор от кораблей, угрожали его близким, и он встал рядом с Амбаруссар – защитить младших. Если потребуется, ценой жизни. И защитил – ценой жизни четверых телери, о чём позже не мог забыть.

Сейчас его, словно диковинное явление природы, созерцал один из тех четверых. В облике телеро появилось нечто новое, едва уловимо роднившее его с майар, а в голубых глазах плескалось изумление, не нарушавшее глубокого покоя.

– Я должен передать тебе весть, принц Макулаглаурэ, – неточно перевёл он имя, переделав «Кующего золото» в «Золотой клинок», но в ровном голосе не слышалось затаённого упрёка. – Не представляешь себе, как странно к тебе обращаться. Словно украшать собственное надгробие. Владыки призывают тебя на суд, который ты некогда отверг. Мой корабль доставит тебя в Гавань, а дорога до Круга Судеб тебе известна. Скоро идти или медленно – решай сам.

– Я не стану медлить, – спокойно ответил Макалаурэ.

Он и прежде склонялся к этому решению. А стоящий перед ним кормчий был живым свидетельством, что не всё содеянное непоправимо, и вина в самом деле может быть прощена и забыта. Если же валар сочтут справедливым наказать его за нынешнее нарушение запрета или за содеянное прежде ради Клятвы – он был готов ответить. Принять помощь валар и отвергнуть их суд было бы несправедливым.

Эльвинг молча проводила корабль взглядом, но вскоре наполнивший паруса ветер донёс:

– Прощай!

Ладья всё скользила на юг вдоль побережья Валинора, и далеко на юго-западе ослепительно сияла Ойолоссэ – пока не скрылась из глаз. Корабль вошёл в полосу сплошного тумана. Бодрящий попутный ветер овевал мореходов, и кормчий правил так же уверенно, хотя во мгле мало что можно было разглядеть. Разве что прошли однажды вблизи незнакомого Макалаурэ острова. Туманная завеса на миг раздвинулась, открыв глазам кусочек берега. И нолдо и немолодого адана, спавших в шаге друг от друга.

Спроси Песнопевца кто-нибудь прежде, он ответил бы, что возвращение в Лебединую Гавань, пустынную и печальную после Братоубийства, причинит ему сильную боль. Действительность оказалась иной.

Над причалами и мостовыми Альквалонде, позолоченными сиянием Анара, звенели песни и детский смех. Две девы, полушутя хвалившиеся друг перед другом, оглянулись на сошедшего с корабля нолдо и тут же попросили рассудить – чей парус красивее. Разумеется, от этой роли Макалаурэ уклонился. Он спешил миновать город, но и другие встречали его дружелюбными улыбками – верно, эти телери родились в Первую и Вторую Эпохи. Немало было и возрождённых, глаза которых сияли особым светом и мудростью. Они были не столь удивлены встречей, как кормчий доставившего Макалаурэ корабля, но не менее мирны и спокойны. Другие телери держались отстранённо или просто не обращали внимания на скоро идущего нолдо. Лишь немногие отводили взгляд или торопились скорей разойтись, но и только. Песнопевец не услышал ни единого упрёка.