Текст книги "Попутный ветер"

Автор книги: Екатерина Горбунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Способ остаться при своём наследстве есть? – криво усмехнулся Олаф.

– Есть, – не услышала иронии Летта.

– Но дядя позаботился о женихе? – проявил проницательность юноша.

Летта кивнула и грустно поглядела вдаль. От неё густо, одуряюще потянуло тревогой и печалью. Перекрывая запах освежёванной туши недоеда и чадящего костра.

– И вы решили убежать, потому что жених стар, глуп и безобразен?

– Нет, – возразила девушка. – Он молод, красив и умён. Это племянник жены моего дяди.

Она устала: от истории, от впечатлений дня, от позднего часа. Олаф чувствовал. И печаль в её голосе казалась оправой для этой усталости.

– Так почему же вы сбежали? – юноше стало очень жаль эту маленькую потерянную беглянку.

– Мной хотят оплатить долги! – она вскинула голову. – Жених – давний дядин кредитор. В последнее время у него самого тяжело со средствами, а возвращать деньги дядя не торопится. Женитьба на мне, равно как и мой отказ, ему очень выгодны – долг вернётся, так или иначе.

– Почему же вам не пришло в голову, что жених может быть влюблён в вас?

– Посмотрите внимательно, – Летта вплотную придвинулась к проводнику. – Я слишком некрасива. Меня нельзя полюбить. Знаете, что сказал дядя, когда увидел меня впервые? Жизнеродящая на ней отдохнула! Если бы не протекция жриц Храма, которые хотели, чтобы все знали, как они справедливы, семья отвергла бы меня!

Вблизи лицо девушки напоминало фарфоровую маску: идеально ровную, матовую, без малейших признаков сосудов и вен под кожей. Даже белые волоски ресниц и бровей казались ненастоящими, приклеенными искусным мастером. Не говоря уже о противоестественно-насыщенном цвете волос. Олафу подумалось, что необычная внешность Летты – не только причуда Жизнеродящей. Тут вмешалось что-то ещё. Белокожие женщины и девушки… Что-то связанное… Но воспоминание мелькнуло и погасло.

И глядя в ее огромные глаза, Олаф сказал:

– Как бы там ни было, жених мог полюбить вас, Летта Валенса. А вы – его. Пусть не сразу. Со временем.

– Нет! Признать меня негодной для замужества – лучший выход! – возразила она жестко, и, видимо, посчитав разговор оконченным, отвернулась к стене.

Концы сошлись. Темьгород. Закрытое гетто ущербного люда. Туда свозили несчастных со всех концов Империи. Иногда под стражей. Делали с ними что-то, отчего те не могли иметь детей, а взамен давали жилье, еду и работу. Считалось, что это – милосердие, жертва во благо Империи. У Олафа имелась своя точка зрения, жаль, что от его мнения мало что зависело. Неужели девушка считает себя настолько уродливой? Бред какой-то!

Олафу захотелось поддержать Летту, но он не знал как. Будь она парнем – хлопнул бы по плечу и посоветовал не брать в голову; подругой – обнял бы; маленьким ребенком – отвлёк бы сказкой. Но для случайной встречной подобрать приём оказалось сложнее.

Он подложил в костёр хвороста и лёг в паре локтей от упрямицы. Думал, что засыпать будет долго, а то и вообще не заснёт… Но напрасно волновался.

Всю ночь ему снилось синее-пресинее небо, лохматящие макушку руки матери и улыбка брата.

ДЕНЬ ВТОРОЙ. ПРИВАЛ С ДУШКОМ

Утро ворвалось в пещеру заунывной песней горного ветра. Летта и Олаф проснулись одновременно, будто от толчка, и уставились глаза в глаза, не сообразив сразу, почему лежат так близко. Ночной холод заставил их искать тепло в объятиях друг друга. Сердца стучали в едином ритме. Дыхание взвивалось общим облачком пара. Руки и ноги переплелись, как ветви деревьев.

От аромата девичьего смущения защекотало в ноздрях.

– Извините! – Олаф вскочил на ноги и, чтобы скрыть смущение и покрасневшие щеки, сразу же принялся за работу: деловито свернул шкуру недоеда, собрал оставшийся провиант и затоптал тлеющие угли.

– Не стоит извиняться. Вы не сделали ничего плохого, встречающий проводник Олаф, – произнесла неожиданно Летта. – И с вами надёжно.

Слова прозвучали искренне и очень обрадовали. Олаф оглянулся. Девушка стояла у стены и уже успела заплести тяжелые волосы в косу. Пахла она безграничным доверием.

– Перекусим по дороге, – предложил юноша, перекинув мешок через плечо. – За холмами есть гостевой привал,[2]2
  Дом для отдыха в пути, располагается на перекрестке дорог, служит для временного пристанища.


[Закрыть] хорошо бы добраться до него к ночи. И доброго ветра нам в спину!

Воздух снаружи был сух и прохладен. На небе – ни облачка. Даже не верилось, что почти всю ночь шел дождь. Дорога уходила вдаль, огибая гору, в которой камнежорка прогрызла пещеру. Позади оставались поля кислицы, лес и станция Олафа.

– Вы можете ещё вернуться, – едва слышно предложила Летта, подавшись вперёд.

Олаф помотал головой. Прокашлялся.

– Вы тоже. Но ведь не вернётесь? – он знал, что это – риторический вопрос.

Олаф шёл, поглядывая на спутницу. Невольно вспоминались прежние путешествия, случайные попутчики, к которым он даже не успевал привязаться. Юноша боялся впустить их в сердце, потому что потом будет больно расставаться. Образ жизни, на который он однажды обрёк себя, предполагал одиночество. Просто чтобы в случае чего, не раздумывать над тем, что могло бы случиться, не проигрывать вариации поступков и слов, не печалиться о мечтах, которым не суждено сбыться.

О чем думала Летта – он мог лишь гадать. Может быть, она вспоминала дом, родителей, своё детство. Или, напротив, задумывалась о будущем. От неё пахло грустью, тонко и нежно.

Дорога шла вверх и становилась все каменистее. Почти исчезли растения – деревья, кусты, трава. Редкие птицы с пронзительными криками кружили в вышине. Тоскливая, терзающая, глаза местность.

Летта чуть отстала, и Олаф обернулся посмотреть, как у нее дела. Измотанной она не выглядела, разве что слегка запыхалась. Хороший попутчик!

На вершине взгорья молодые люди остановились. Присели прямо на тёплые камни. Позавтракали хлебом с солью, запили нехитрое кушанье закисшим воловком. Гурман бы скривился. Но Олафа и Летту всё устроило.

– Дальше дорога пойдёт на спуск, – предупредил юноша. – Но особо не обольщайтесь, легче путь не станет.

– Ничего страшного, – улыбнулась Летта, встряхивая почти опустевший заплечный мешок. – У меня удобная обувь и опытный проводник, – она демонстративно потопала, словно расшалившийся ребёнок.

Олаф улыбнулся в ответ. Кажется, делать это становится всё привычней. И даже появились ямочки на щёках, наверняка, превращающие его в мальчишку. Странно. Он уже начал надеяться, что научился быть бесстрастным.

Как Олаф ни пугал Летту, спуск все же оказался легче, чем подъем. Дорога уходила вдаль ровно и открыто, вся местность просматривалась, как на ладони. Неудобство доставляли лишь палящее солнце и ветер, оставляющий на зубах скрипучий песок.

Девушка не отставала ни на шаг. Не просилась отдохнуть. Не ныла и не жаловалась. Промокала пот со лба. А потом заметила разлапистый лопоух, оборвала круглые широкие листья и соорудила две шляпы – себе и Олафу. Она отличалась от изнеженных имперских барышень, как горная речка от маленького садового фонтанчика.

Юноша в порыве благодарности не нашёл ничего лучшего, как забрать у неё заплечную сумку.

– Мне неудобно! – смутилась Летта. – Я же должна что-то нести.

– Компания ветряных перевозок заботится о своих клиентах, – ответил Олаф и шутливо поклонился.

Она не поняла и приняла все за чистую монету.

– Тогда вот, возьмите, – пробормотала, роясь в складках плаща и пытаясь выудить из глубокого кармана сигменты, но перестала, увидев, что юноша смеётся. – Вы очень богатый человек, встречающий проводник Олаф, у вас щедрость Жизнеродящей, – прошептала девушка.

– Не жалуюсь, – он вновь стал серьёзным.

И ловко поддержал спутницу, едва не оступившуюся на опасных камнях.

Весь день припекало солнце. Есть почти не хотелось. Достаточно было пожевать размятых в ладони листьев сытихи, росшей прямо на каменистой обочине, да хлебнуть воды из фляги, чтобы наесться. Но вот к вечеру, когда светило спряталось за грядой, и начал сгущаться влажный сумрак, навалились усталость и голод. Их еле ощутимый флер коснулся ноздрей Олафа. Хотя Летта по-прежнему не жаловалась. Интересно почему: терпение – её врожденная черта, или опасалась, что может надоесть проводнику? Юноша порылся в вещах и извлёк раскрошившееся по краям печенье. Девушка с благодарностью приняла угощенье, но поделилась и с Олафом.

Каменистая дорога перешла в торфяную. Вдали виднелись небольшие перелески. Чахлая горная растительность сменилась густым кустарником и сочной травой. Летта почти сразу обнаружила ароматные крупные ягоды терновицы и принялась их собирать. Ими и перекусили, перемазавшись, как дети, фиолетовым сладким соком. Отмывались потом в холодном ручье. За этим веселым занятием забыли даже, куда идут – и свои планы успеть до привала к ночи.

Но когда над головой начала виться мошкара, и все чаще с пронзительным свистом проносились мелкие птицы, Летта запахла тревогой.

– Скоро совсем стемнеет, как бы опять не начался дождь, – поделилась она с Олафом опасениями.

– За тем пригорком, – мотнул головой юноша, – будет виден привал. Думаю, мы успеем.

Девушка кивнула, прибавила шаг и вскоре даже перегнала спутника. Спешка ее была вполне понятна. Любому столичному жителю привычнее ночевать на чистых простынях, чем в открытом поле.

На небе одна за другой появлялись звезды: яркие, мерцающие, манящие, ещё не скрытые тяжёлыми тучами. В траве, словно их земное отражение, вспыхивали светляки. Стрекотали прыгуны. Методично отсчитывала чужие прожитые годы невидимая в сумерках кукушка. В залитой жидким туманом лощине плескались огни гостевого привала. То была спокойная, умиротворяющая картина – впору было думать, будто повышенный фон опасности просто привиделся кому-то в дурном сне.

– Надеюсь, в привале найдётся для нас местечко, – тихо проговорила Летта.

– Думаю, хозяин даже будет нам рад, – предположил юноша.

– Вы говорите так уверенно, – она окинула его быстрым пытливым взглядом.

– Мне уже приходилось ночевать тут однажды. Был самый конец переходного сезона, дул промозглый ветер и шёл дождь со снегом. Погода стояла мерзкая, но и тогда гостей было немного.

Олаф не стал подробно рассказывать, что собственно говоря, кроме него постояльцев было всего двое: бродячий музыкант, весьма виртуозно и увлечённо развлекающий себя игрой на тэссере и шестипалый одноглазый неразговорчивый малый, добровольно держащий путь в Темьгород. Хозяин привала казался одинаково любезен и услужлив со всеми. И даже не взял дополнительной платы с Олафа за науку, как быстро вылечить начинающуюся простуду: у того заложило нос, и мучил кашель.

– Зачем тогда держать привал в такой глуши? – удивилась Летта.

– Мы часто совершаем нелогичные на сторонний взгляд поступки, – пожал плечами юноша. – Разве нет? Может, ему нравится безлюдная местность? Или не нравятся люди?

– Разве это не одно и то же?

Олаф усмехнулся и пожал плечами. Потом предложил девушке руку, потому что спуск предстоял нелёгкий: трава, покрытая росой, делала едва видимую тропу довольно скользкой, можно запросто свернуть шею перед долгожданным привалом. Летта на миг задумалась, а потом быстро переплела свои пальцы с пальцами юноши, будто собралась прыгать в холодную воду.

Молодые люди мелкими перебежками, оскальзываясь и поднимаясь, довольно скоро оказались в лощине. Туман всё сгущался, но едва различимая тропа под ногами могла вывести только к желаемому привалу, заблудиться казалось невозможно. И все же они поплутали немного. Почему-то вышли на хлюпающее под ногами болото. Сделав буквально пару шагов вперёд, завязли по щиколотку и поняли свою ошибку. С трудом выбрались, вымазав обувь и штаны в вязкой грязи, огляделись. Тропинка растаяла в зарослях, словно бежала-бежала и провалилась под землю, то ли от страха, то ли из скромности.

Олаф не придумал ничего лучше, чем вернуться по своим же еле различимым следам. Добравшись до уже знакомого места, путешественники обнаружили, что тропа действительно разветвляется, и они как-то прозевали нужный поворот. По своему прошлому путешествию парень этого не помнил, и не мог представить, кому понадобилось прокладывать дорогу, ведущую к смертоносной трясине.

Тем временем туман развеялся, но сгустилась темнота. Холодный и влажный ветер завесил небо тучами с рваными краями. Осталось лишь положиться на удачу и надеяться, что теперь тропа приведёт точно к привалу. Ночевать рядом с болотом, да ещё и под дождём – не слишком приятная перспектива.

– Пахнет хлебом, – сказала девушка через некоторое время.

Олаф, до этих слов ощущавший только её напряжение и лёгкий страх, потянул носом, и ароматы эмоций сменились обычными запахами. Да, это была свежая выпечка, а значит они не сбились с пути, и привал близко.

Но проводника насторожила примесь гнильцы в запахе. Что-то на привале не так. В прошлый раз все было иначе. Впрочем, ручаться юноша не мог, из-за тогдашнего насморка он не учуял бы и навозную кучу. Олаф встревожился, но постарался не выдать своих чувств. В конце концов, может просто почудилось от усталости.

Наконец, с первым раскатом грома молодые люди вышли к привалу. Самому обычному: низкий забор с распашными воротами и двухэтажное приземистое строение с парой пристроек. Всё добротное, деревянное. Почему-то все привалы строили из срубов. Сколько их видел Олаф – и ни одной каменной кладки, только ровные, гладкие бревна. Может, потому что дерево – символ дома, где спится слаще, а естся сытнее, лучше отдыхается после долгой дороги?

– Постоите у ворот, пока я осмотрюсь? – предложил Олаф. Нет смысла лишний раз пугать спутницу, хотя запах гнили возле трактира и вправду сделался сильнее.

Летта удивилась, но расспрашивать не стала и только кивнула в ответ. Юноша положил вещи прямо на землю, поддел кинжалом щеколду с внешней стороны и отворил широкие створки, придержав язычок гостевого колокола, чтобы не звякнул раньше времени. Немного пройдя вперёд, он оглянулся: девушка послушно стояла на одном месте, доверчиво глядя ему вслед. Но ей было страшно, он чувствовал это. Там, за воротами стало уже совсем темно. Двор же освещало несколько фонарных столбов, врытых по периметру забора.

– Заходите, – позвал Олаф шёпотом.

Летта с явным облегчением проскользнула внутрь. На свету она почувствовала себя увереннее. Парня бросило в краску от собственной недогадливости. Какая бы опасность не подстерегала внутри привала, по эту сторону они находились вдвоём. А там путешественница оставалась одна, и, наверное, чувствовала себя беззащитной.

Молодой человек ободряюще улыбнулся своей спутнице и для начала широкими шагами обошёл двор, присматриваясь к каждой тени, не понимая причины тревожащего его особенного обоняния запаха. Конюшня, из которой доносилось пофыркивание и негромкое ржание, Олафа надолго не заинтересовала, он только огляделся в полумраке и спокойно двинулся к дому. Приподнявшись на цыпочках, заглянул в окно и долго что-то высматривал внутри. Затем вернулся к воротам за вещами, поманил за собой ожидающую решения Летту и постучал дверным молотком.

Со времен их первого знакомства хозяин трактира изменился мало: тот же цепкий взгляд прищуренных, чуть раскосых глаз, те же лохматые брови и вислые усы. Лишь поседел больше, а пузо еще сильнее нависло над низко повязанным передником. Несмотря на поздний час сонным и усталым привальщик не выглядел. Он оценивающе оглядел гостей и, видимо, остался доволен, так густо от него потянуло патокой, липкой, вязкой, приторно-сладкой. Трудно было понять, узнал ли толстяк Олафа, но тот на это и не рассчитывал.

– Добрый вечер! Я – привальщик Смут. Чем могу быть полезен добрым господам?

– Нам нужны горячий ужин и ночлег на одну ночь.

– Можно устроить. У меня как раз имеются свободные комнаты, – хозяин распахнул дверь шире, пропуская молодых людей в просторную трапезную, где стройными рядами вдоль стен стояли столы и скамейки.

В дальнем углу за столом дремал, положив голову на руки, какой-то пожилой мужичок, по виду ремесленник, в поношенной, но добротной и чистой одежде. Напротив него с аппетитом хлебал похлёбку дюжий малый в мерцающем всеми цветами радуги плаще мага. С третьим гостем, привлекательным светловолосым молодым человеком, скучавшим у окна в компании с тэссерой,[3]3
  Струнный музыкальный инструмент в форме куба с гитарным кубом.


[Закрыть] Олаф был давно знаком и обменялся с ним быстрым взглядом. Не хотелось бы, чтобы кто-то лез сейчас с ненужными расспросами и досадным вниманием, даже если этот кто-то – некогда прошёл с тобой часть пути.

– Прошу, присаживайтесь, – радушно пригласил хозяин, и нарочито обмахнул ближайший стол полотенцем. – На ужин жаркое, пирог с сытихой и требушка жареная. Есть уха из речной рыбешки, сама она костлявая, но навар больно хорош. Могу принести, что скажете, или все разом? Пить будете пиво, воловок, чай? С заморскими винами нынче вышла неприятность: рухнула в подвале лестница, все бутыли побила, – он говорил суетливо и подобострастно, не давая вставить ни слова.

– Принесите всего понемногу, – особо не затруднился с выбором Олаф. – Из напитков – лучше чай.

Привальщик сорвался с места со скоростью, которую едва ли можно было ожидать от человека его комплекции, и скрылся за загородкой, видимо, пошёл на кухню за расхваленными яствами.

Летта осторожно присела на край скамьи и расстегнула плащ. Юноша опустил поклажу на пол, а сам остался стоять, опираясь кулаками на стол, будто выжидая чего-то. Обстановка казалась вполне мирной, всё располагало к отдыху, по крайней мере, на первый взгляд. И все же ноздри молодого человека трепетали от въедливого смрада чужого отчаяния и страха. Некто, источающий эти эмоции, находился в доме. Хотя точно не в трапезной. Больной постоялец пах бы иначе. Некто, погрязший в бытовых проблемах – тоже. Одно можно было сказать точно – он уже потерял всякую надежду на благополучный исход.

Олаф едва дождался, пока вернётся хозяин, чтобы задать вертящийся на языке вопрос:

– Негусто с гостями?

Смут, расставляющий посуду, пожал плечами и обиженно буркнул в усы:

– Как обычно в этих местах. Все здесь, – потом спросил внятнее, пристально взглянув на Летту. – Стелить в разных комнатах?

– Нет. В одной, – поспешно ответила девушка, словно опасаясь, что её опередит проводник, – но принесите два одеяла, пожалуйста. Мы с братом…

– Братом? – повёл кустистыми бровями привальщик. Былое радушие смывалось с его лица, как плохая краска под струями дождя, он словно уже подсчитывал про себя, сколько намерены сэкономить гости, сначала отказавшись от вина, потом от второй комнаты.

– Братом-братом, – спокойно подтвердил юноша, опускаясь, наконец, на скамью рядом с Леттой и нарочито приобнимая девушку за плечи. – Мы идём с юга и пока не привыкли к вашему климату. Холодно тут у вас, – он незаметно наступил «сестре» на ногу. – Хоть и тёплый сезон. Дождливо.

– Мы доплатим, разумеется, – она брякнула на стол несколько монет, которые тут же, как по волшебству, исчезли в руке Смута.

– Принесу одеяла в вашу комнату, – коротко поклонился привальщик и, наконец, отошёл от стола.

Летта начала с жаркого, отставив в сторону остальные блюда. Олаф же нехотя погрузил ложку в тарелку с ухой – назойливую вонь не перебивал даже аромат ужина. Похлебал без особого аппетита.

Музыкант тем временем начал настраивать тэссеру, подтягивая колки и лениво перебирая струны, добиваясь идеального на его слух звучания. Собрался петь? Или сочинять песню? Давно он тут?

Словно услышав незаданные вслух вопросы, тэссерист затянул:

 
– Навещаю привал я тоскливой порой,
Отдыхаю душой, наслаждаюсь едой,
И поэзию струн разбавляю вином,
Только песня моя не о том, не о том…
 
 
Если встречу друзей, буду искренне рад,
Даже если они мне в ответ промолчат,
Даже если та встреча – подёрнута льдом,
Только песня моя не о том, не о том…
 

Инструмент звучал приятно и мягко. Мелодия услаждала слух. Признаться, Олафа это удивило. Он помнил крикливые и несколько фривольные шансонетки, которыми тэссерист баловался раньше. Сейчас стиль музыканта изменился. Впрочем, одна случайная песня ничего не доказывала. Может, это так, творческое изложение его сиюминутных мыслей.

Летта наелась, и просто сидела, прислушиваясь к песне. Музыканту было далеко до её «колыбельной недоеду», но, судя по всему, он девушку зацепил. Впрочем, в обаянии тэссеристу не откажешь. Почему-то это досаждало. Особенно на фоне тревожащих запахов.

Олаф выдержал недолго.

– Не пора ли спать? – он резко поднялся на ноги, невольно прерывая песню.

Тэссерист улыбнулся одними глазами и отсалютовал проводнику. Следующая мелодия по тембру и звуку стала ещё более мягкой, напоминая слышанные в детстве колыбельные. Музыкант баловался, наслаждаясь производимым впечатлением.

– Думаю, да, – Летта кивнула и тоже поднялась со скамьи.

Выглядела она сонной. Олаф махнул рукой хозяину, положив на стол ещё несколько монет, в компанию к исчезнувшим в кармане передника привальщика. Тот подскочил и протянул ключ от комнаты.

– По лестнице, первая дверь налево, – пояснил глухо. – Постель застелена, в камине разведён огонь. Если покажется зябко, дрова на полу у двери.

– Разберёмся, – юноша кивнул, подхватил поклажу и, непринуждённо предложив девушке руку, повёл на ночлег.

Лестница была широкой, но тёмной. Тусклого света из трапезной едва хватало на первые ступеньки, последние же терялись во мраке. Но не только боязнь оступиться вынуждала молодых людей держаться за руки: во-первых, они старательно изображали брата с сестрой, а во-вторых, это стало уже привычным – чувствовать пожатия пальцев, тепло и поддержку.

Миновав два лестничных пролёта, Олаф и Летта оказались в глухом коридоре, освещенном едва мерцающими плоскими лампами, свисающими с низкого потолка. Их света едва хватало, чтобы всунуть ключ в замочную скважину; похоже, привальщик экономил, не слишком заботясь об удобствах своих гостей. Комнат было не очень много: четыре по правую руку, четыре по левую. Чистая, но порядком вытертая ковровая дорожка на полу приглушала шаги. Крошечные безвкусные картинки на стене, призванные украсить и облагородить пространство, скорее пугали: в своих тяжёлых рамах они смотрелись окнами в параллельный мир – то слишком тусклый, то сюрреалистичный.

В комнате, отведённой Смутом молодым людям, оказалось неожиданно светло, а уж натоплено так, что впору устраивать баню. Хозяин не обманул и рядом с дверью оставил дополнительные дрова, но можно было не сомневаться – они не пригодятся. Обстановка в комнате не удивила. Обычная, не слишком дорогая, каких немало в многочисленных привалах любого уголка Империи. Громоздкая кровать с плотным балдахином стояла по центру. По правую сторону от окна притулилось расшатанное кресло, по левую – небольшое трюмо с зеркалом, занавешенным тонким тюлем. Ничего лишнего или роскошного. Вся мебель приходилась ровесницей, должно быть, родителям Смута, а он сам вполне по возрасту мог быть дедом.

Олаф, повернув изнутри ключ на два оборота, бросил вещи рядом с дровами и поинтересовался у Летты:

– Как это вам пришло в голову назваться моей сестрой?

– Я же не оскорбила ваших чувств? – она уже не казалась осоловелой, напротив, выглядела довольно живо и бодро для путешественницы, весь день проведшей в дороге.

– Ничуть.

Девушка присела на край кровати.

– Просто если при мне начинают проверять двор, прежде чем постучаться в дверь, мне становится неуютно. А в этом случае лучше ночевать вдвоем, с тем, кому доверяешь, – пояснила сдержанно. – Мы не выглядим мужем и женой. Невестой и женихом тоже. Хозяин мог воспротивиться нашему пребыванию в одной комнате. Ведь так не положено, спать чужим людям на одной кровати?

Олаф хмыкнул и пожал плечами. Он очень сомневался, что привальщик радеет за моральные устои, всё упиралось только в цену, которую ему могли предложить. Накинь сверху пару сигментов и называйся хоть отцом с дочерью, хоть матерью с сыном. Но девушка из Златгорода вполне могла этого не знать. В книгах для девиц о таком не пишут. Этот опыт постигается на собственной шкуре.

– В любом случае, вы молодчина! Я бы и сам предпочел не оставлять вас в одиночестве, – юноша и до этого признания изнывал от жары, а сейчас ему и вовсе захотелось нырнуть под ледяной душ. – Но не мог сообразить, как это сделать, чтобы не обидеть.

– Видите, как хорошо, что я не так щепетильна. Быстро записала вас в родственники и не подумала, что вам может не понравится сестра вроде меня. – Летта улыбнулась и вдруг стала почти хорошенькой, так что Олаф не мог не улыбнуться в ответ.

Олаф снял куртку. Расстегнул рубашку и ослабил пояс. Скинул тяжелые ботинки. Расслабленно опустился в кресло. Оно заскрипело, проминаясь под телом. Спать юноша не собирался, но состояние покоя было упоительно, каждая мышца отозвалась сладкой истомой. То же, должно быть, испытывала и Летта. Девушка расстегнула верхние пуговички рубахи и, сняв башмачки, поджала ноги под себя. Как ребёнок, попрыгала на постели. А потом прилегла, поглядывая на проводника из-под белых ресниц.

– Спите, – посоветовал он. – Если вам удастся заснуть до того, как распоется тэссерист, будет отлично.

– Музыкант ваш знакомый? – предположила Летта.

– Это так заметно? – удивился Олаф.

Она кивнула.

– Я ушёл из дома, когда мне едва исполнилось четырнадцать, много странствовал. Пару раз пересекался с этим соловьем. В какой-то момент мне даже казалось, что я по горло сыт его песенками. Но сегодня выяснилось, что не всё потеряно, – ответил юноша, не вдаваясь в подробности, и прикрыл глаза, словно решил подремать.

Он почему-то боялся, что более подробный рассказ воскресит ненужные воспоминания, разбередит старые раны, поднимет прошлое со дна души. Хотя спутница к откровенностям не принуждала и лишних вопросов не задавала, можно было легко перейти грань. А делиться своим прошлым Олаф не собирался.

Девушка устроилась на постели поудобнее, повозилась немного и тоже притихла. Юноша мог поклясться, что его спутница бодрствует, как и он, может быть, вспоминает родителей, или дядю, сестёр, своего несостоявшегося жениха? Почему-то это предположение царапнуло душу. Как Летта отзывалась о нем? Красив и умён? Олаф заворочался в кресле. Оно заскрипело и застонало, словно терзаемое застарелым ревматизмом. Эти звуки оказались весьма созвучны мыслям, и раздражали. Проводник снова замер, стараясь не думать вообще ни о чём.

Некоторое время тишину нарушало только потрескивание огня в камине. Потом снизу послышалась возня, глухое бормотание, и негромкий перебор тэссеры. У старого знакомца Олафа была досадная привычка петь тогда, когда все другие собираются ко сну. Почему-то муза посещала его именно в такое время. Что ж, это уже мелочь, по сравнению с прошлой ночью. Лучше незатейливые песенки, чем рык недоеда.

Хотя Олаф спать не собирался. Он планировал разобраться, что за запах отчаяния заполонил привал. Ни один из виденных людей не испытывал этих эмоций. Значит, где-то поблизости находилась ещё одна живая душа, и она томилась, потеряв последнюю надежду. Слуга? Член семьи Смута? Случайный гость? Почему ему плохо? За какой дверью его искать? И, в конце концов, как представить и объяснить поиски, чтобы не выдать своего дара?

Мысли Олафа прервал глубокий вздох девушки. В её запахе почувствовался легкий цветочный оттенок светлой грусти.

– Мама тоже играла на тэссере. А дядя, напротив, считал, что инструмент в доме – непозволительная роскошь.

– Да? А может он просто боялся, что вы начнете петь? – открыв глаза, неловко пошутил юноша.

Летта негромко хихикнула, не обидевшись.

– Я и пела. Обычные песни. И сестриц учила мелодиям попроще. У них со слухом было не очень, правда. Но мы довольно ладно распевали про цветочки в саду, овечек на лугу, про ленивого пастушка, и влюблённых в него дурочек. Средний репертуар имперских барышень.

Олаф хмыкнул. Его спутница обладала изрядной долей самоиронии.

– Тот, снизу, считает себя отличным поэтом и в чём-то летописцем. Но его песни вряд ли у вас на слуху. Они довольно, – юноша задумался, чтобы точнее подобрать слово, – специфичные. В них минимум двадцать строф и потуги на историческую достоверность.

– Видимо, вы однажды поймали его на лжи? – она оказалась на редкость проницательной.

– И даже не однажды.

– Например?

– Он утверждал, что драконы вымерли, – Олаф ляпнул первое, что пришло в голову.

– А они?

– Живут, как и жили, нет ни одного королевства Империи, где они бы не встречались. Разве, пожалуй, только наше. Им не нравится здешний климат, – отозвался Олаф.

– Да? – девушка даже присела на кровати, заинтересовавшись разговором. – И как они выглядят?

– Так же, как мы. Только летают временами.

– А как же страшный облик, мощные крылья и змеиная голова? – в её голосе послышалось некоторое недоумение.

Юноша рассмеялся. Представление о драконах было, наверняка, почерпнуто Леттой из детских книжек. Там, как водится, весьма красочно расписывались крылатые ящеры, питающиеся исключительно одними особами голубых кровей – сказки, короче говоря.

– Я видел танец драконов во время грозы. В этот момент у них действительно вырастают крылья – огромные, на полнеба. А ещё вырывается огонь из пасти. Но в обычное время они ничем не отличаются от нас с вами, ни внешне, ни характером. Можно всю жизнь прожить с драконом по соседству, и так и не узнать об этом. Хотя стареют они медленнее. Всё остальное – детские сказки.

– Тогда зачем это придумали?

– Не скажу наверняка, – Олаф покачал головой, словно собеседница могла увидеть его в темноте, – это лишь моё личное предположение – чтобы защитить драконов от людей.

Струнный перебор тэссеры дополнился неразборчивым пением. Песня звучала всё громче и веселее, уже даже можно было разобрать отдельные слова. А потом вдруг прервалась. Зная музыканта – не случайно. Тем более, тишина, вдруг разлившаяся по привалу, показалась слишком неестественной.

Олаф быстро обулся, вскочил с кресла и подошёл к двери. Летта встревоженно села.

– Может парню в плаще мага не понравилась песня? – предположила с сомнением. – Взмахнул волшебной палочкой и усыпил вашего знакомого?

Не хотелось её пугать, но, как говорится, лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

– Если только волшебная палочка – дубинка. У виденного нами мага специальность довольно узкая – перевозить в Темьгород тех, кто, в отличие от вас, далеко не жаждет туда попасть, – ответил Олаф мрачно. – Громила умеет пользоваться парочкой разовых заклинаний, составленных для него более сведущими людьми – и точка. Его амуниция – не более чем дань традициям. Он не смог бы заткнуть музыканта так быстро и тихо.

Девушка пахла растерянностью. Её книжные представления о мире рассыпались, как песчаные замки, вылепленные малышом. Сначала драконы, теперь маг, фактически оказавшийся конвоиром. Интересно, что она вообразила о Темьгороде? Осознает ли она до конца, куда идёт, и среди кого ей придётся жить, если не передумает? Олафу стало жаль эту убегающую невесту. Однако слова Летты опровергли его предположения: