Текст книги "Борис был не прав"

Автор книги: Егор Лигачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Только спустя полгода, на декабрьском Пленуме ЦК КПСС 1990 года, Горбачев сделал доклад, в котором говорилось:

«Теперь уже невооруженным взглядом видно: сепаратистов не интересуют подлинные чаяния народов, спекулируя на святых чувствах, они стремятся реализовать свои планы. Нельзя пройти мимо того, что иные националистически настроенные деятели, провозглашая лозунги о «великой» Литве, Украине, Молдавии и т. д., начинают открыто заявлять претензии на те или иные территории. К чему это может привести и уже приводит, всем нам хорошо известно. Скажу прямо: сейчас в стране нет более серьезной опасности, чем махровый экстремистский национализм, нагнетание межнациональной розни».

Снова запоздали – на сей раз поистине катастрофически! Как горька мне эта моя правота! И главное: почему, почему же все-таки Горбачев и его ближайшее окружение не прислушались к моим и другим подобным предостережениям? Почему замолчали, положили под сукно мои письма, обращенные к членам ЦК, грубо нарушив тем самым принцип коллективного руководства?

Время дает ответы и на эти вопросы. Со своей стороны могу сказать, что Горбачева умело вовлекли в сугубо политическую борьбу, пугая «правой» опасностью, намекая на судьбу Хрущева. В итоге вместо реальной опасности, угрожавшей перестройке, – махрового национализма, ему подсунули опасность мнимую – в виде консерватизма, причислив к консерваторам политиков, стоящих на позициях реализма, социализма.

И еще. В приведенном письме к членам ЦК и Горбачеву я указывал на то, что межнациональные конфликты и центробежные силы в федерации срывают выполнение экономических программ, ведут страну к хозяйственной катастрофе. Главным я считал спасение СССР как целостного государства.

Но разве не об этом шла речь в докладе Горбачева на четвертом (1991 г.) Съезде народных депутатов СССР?..

Да, вопрос о постоянном запаздывании Горбачева – непростой вопрос. Невозможно объяснить его тем, что Михаил Сергеевич не был, мол, по-настоящему информирован о событиях в стране. Нет, это не так, совсем не так.

***

Возвращаясь непосредственно к «тбилисскому делу», хочу напомнить, что до второго Съезда народных депутатов СССР в декабре 1989 года я наблюдал за ним как бы со стороны. В тот период меня особенно беспокоили тенденции политического развития Грузии. Националистическая волна, взметнувшая на своем гребне лидеров несанкционированного митинга у Дома правительства, начинала перерастать в политическое цунами. Используя ночную трагедию 9 апреля, антисоциалистические, антисоветские силы нагнетали обстановку, готовясь к будущим выборам и стремясь одержать на них победу. События, безусловно, разворачивались по сценарию, уже опробованному в Прибалтике, особенно в Литве.

Но за несколько дней до открытия второго Съезда Советов начали происходить странные вещи…

По Ленинградскому телевидению выступил председатель комиссии народных депутатов СССР по расследованию «тбилисского дела» Собчак. В большой передаче он изложил перед телезрителями некоторые данные о работе своей комиссии и показал отрывки фильма, снятого грузинским КГБ. Само по себе это выступление, конечно же, являлось серьезным нарушением депутатской этики. Однако еще более примечательным было то, что Собчак подменил объективный, обстоятельный анализ явно предвзятым нагнетанием страстей вокруг якобы применения военными отравляющих веществ и саперных лопаток, хотя ему уже было известно: по заключению экспертов гибель людей наступала в результате давки, а не колото-резаных ран и удушья.

Дело в том, что к тому времени я был уже знаком с заключением комиссии, возглавляемой Собчаком. Оно произвело на меня впечатление обстоятельного документа, в котором изложены различные аспекты «тбилисского дела» и ночной трагедии, сделаны глубокие, важные выводы. У меня возникли возражения лишь по той части заключения, где содержалась тенденциозная критика армии. В заключении говорилось о совещаниях в ЦК КПСС 7 и 8 апреля, о том, что обстановка в Тбилиси обсуждалась 7 апреля поздно вечером во время встречи Горбачева, прилетевшего из Лондона, прямо в аэропорту.

Именно поэтому я немало удивился телевыступлению Собчака и, конечно, сразу насторожился: уже наступил конец 1989 года, я прекрасно помнил, как начиналось «дело Гдляна», и понимал, что Ленинградское телевидение, в чьи задачи в ту пору входило, согласно намерению лжедемократов, расшатывать страну, неспроста пригласило в студию Собчака.

Между тем против телепередачи резко возразили работники военной прокуратуры, посчитавшие, что председатель комиссии исказил факты. Ленинградское телевидение, вновь ставшее застрельщиком очередного общественного скандала, вынуждено было пригласить в студию военных следователей, которые предложили свою версию происшедшего.

Снежный ком «тбилисского дела» покатился…

Однако к тому времени многие депутаты, наученные горьким опытом различного рода провокаций, будораживших страну, в политическом смысле явно повзрослели. Раздались требования заслушать отчет комиссии на съезде. И вопреки возражениям самого же Собчака, а также делегации Грузии и Межрегиональной группы, съезд при обсуждении повестки дня принял решение заслушать доклад председателя комиссии Собчака и сообщение главного военного прокурора Катусева.

И вот тут-то произошло нечто и вовсе неожиданное: устный доклад Собчака во многом отличался от письменного заключения комиссии, подписанного всеми ее членами. Акценты в выступлении Собчака с трибуны съезда были резко сдвинуты, о многих фактах не упоминалось вообще, другие тщательно затушевывались. Доклад Собчака был построен таким образом, что в итоге главным виновником тбилисской ночной трагедии объявлялся чуть ли не Лигачев.

Выступлению Собчака предшествовали бурные дебаты, в ходе которых было решено заслушать председателя комиссии на закрытом заседании. Поэтому телетрансляцию с него не вели, полный текст доклада и заключение комиссии не были опубликованы в «Известиях». Если добавить к этому, что антисоветские средства массовой информации моментально выхватили из доклада Собчака именно фамилию Лигачева и начали муссировать ее уже не только в связи с «делом Гдляна», но и в связи с «тбилисским делом», то можно сказать однозначно: внезапный ход Собчака достиг своей цели.

О том, что я пережил в те часы и дни, когда сразу вслед за ложными обвинениями следователей на меня обрушились столь же нелепые, сфальсифицированные обвинения в причастности к тбилисской трагедии, лучше не вспоминать. Тут не до ложной скромности. Действительно, требовалось мужество, чтобы все это выдержать, не сложить оружия и продолжать борьбу – не за себя, а против сепаратизма, угрожавшего стране расколом и кровью, против ликвидаторов в партии.

***

Сегодня, когда утихла душевная боль, когда все ложные обвинения, выдвинутые против меня, рассыпались в прах, а ход событий снова показал мою правоту, я порой вспоминаю о том внезапном ходе Собчака. Безусловно, с Собчаком кто-то очень хорошо «поработал», в этом у меня сомнений нет.

Поскольку в печати доклад Собчака опубликован не был, то имеет смысл сказать о некоторых его «странностях». В отличие от официального заключения комиссии Собчак не перечислил состав участников рабочего совещания в ЦК КПСС 7 апреля, а свел его к тому, что оно состоялось «под председательством Лигачева». Но это не все. Меня поразило, что докладчик вообще не упомянул о совещании в ЦК 8 апреля. Более того, он не упомянул и о том, что тбилисская ситуация обсуждалась во время встречи Горбачева в аэропорту… Повторяю, все эти факты фигурировали в официальном заключении комиссии. Но согласно докладу я оказался единственным из представителей центра, который имел отношение к «тбилисскому делу». Никакой другой член Политбюро даже не был назван!

Однако все эти недобросовестные передержки просто блекли перед тем «фокусом», какой Собчак выкинул в самом конце доклада. Вернее сказать, они были прелюдией, подготовкой к этому эффектному «фокусу».

Дело в том, что во время работы комиссии по расследованию тбилисской трагедии я обратился к Собчаку с письмом.

«Уважаемый Анатолий Александрович!

На днях я ознакомился с выводами Комиссии Верховного Совета Грузинской ССР по расследованию событий 9 апреля 1989 года в городе Тбилиси, опубликованными в республиканской газете «Коммунист». Считаю необходимым обратить ваше внимание на следующее. Авторы данного документа многозначительно утверждают, что на совещании, проходившем 7 апреля в ЦК КПСС под председательством Лигачева, решили удовлетворить просьбу Центрального Комитета Компартии Грузии по оказанию помощи в военной силе. Далее говорится, что это подтверждается материалами расследования комиссии, утвержденной Съездом народных депутатов.

Между тем, насколько мне известно, возглавляемая вами комиссия результаты своей работы еще не оглашала. Это обстоятельство и побудило меня обратиться лично к вам. Хочу подтвердить то, что я говорил на заседании комиссии. Действительно, 7 апреля в ЦК КПСС с участием членов Политбюро, кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК состоялся обмен мнениями об обстановке в Грузии. В конце заседания я обратил внимание на то, что просьба о выделении войск для поддержания общественного порядка и введении комендантского часа не обсуждалась коллективно в республиканских органах Грузии. В связи с этим внес предложение рекомендовать ЦК КП Грузии рассмотреть сложившуюся ситуацию в Тбилиси и руководящих советских и партийных органах, в Президиуме Верховного Совета, Совете Министров и ЦК партии. При этом было особо подчеркнуто, что следует действовать политическими методами, усилить работу с участниками митингов и в трудовых коллективах, а не отсиживаться в кабинетах.

К сожалению, эти принципиально важные указания ЦК КПСС не отражены в заключении комиссии. Вскоре ЦК КП Грузии направил в Москву несколько шифрограмм. Их текст был зачитан товарищем Лукьяновым на первом Съезде народных депутатов. К этому времени, точнее, – 8 апреля утром я отбыл в заранее запланированный отпуск. При обсуждении вопроса 7 апреля было высказано пожелание и обращено внимание руководства МВД и Министерства обороны на необходимость обеспечения готовности сил и средств на случай опасного, угрожающего жизни людей развития событий. Тем самым не повторить ошибок, которые не позволили предотвратить известную трагедию в Сумгаите. К сожалению, наши опасения подтвердились последующими событиями в Абхазии, Фергане, когда пришлось срочно перебрасывать войска из других районов и все-таки не удалось избежать гибели и ранений людей. Хотел бы напомнить, что, по сообщениям ЦК КП Грузии, МВД СССР, отделов ЦК КПСС, ситуация в Тбилиси уже в ту пору осложнялась, нарастал опасный экстремизм. Категорически не могу согласиться с утверждением грузинской комиссии в той же газете, что события 9 апреля не были тайной для руководства страны, в том числе и Лигачева. Руководство страны узнало о трагических событиях после того, как они произошли. Что касается меня, то могу сказать, что узнал об этом из сообщения по телевидению. Строго говоря, до 7 апреля и после этого дня я не принимал участия в рассмотрении вопросов по Грузии. Таковы факты. Просил бы вас ознакомить с этой запиской членов комиссии».

***

Вот такое письмо направил я в комиссию, кратко изложив в нем все то, о чем уже известно читателям. Казалось бы, что тут такого? Как можно использовать его мне во вред?

Однако Собчак все же умудрился «выжать» из этого письма эффектнейшую концовку для своего доклада. Сделал он это, скажу откровенно, поистине виртуозно. Он полностью огласил мое письмо, а затем сказал:

– К этому я хотел бы добавить следующее. Если политический или государственный деятель принимает какое-то решение, то он несет ответственность за результаты этого решения, независимо от того, где он узнал об этих результатах – находясь в отпуске или в служебном кабинете.

Этими словами доклад был завершен. Все точки над «i» были расставлены. В «тбилисском деле» виноват Лигачев, и он несет за это ответственность. Так ведь и было сказано в конце: «…несет ответственность…»

Кстати, лишь впоследствии я узнал, что Собчак вступил в Коммунистическую партию только в 1987 году, а в 1990-м, как известно, он из партии уже вышел. И этот факт, поразивший меня, но не нуждающийся в комментариях, вполне вписывается в облик того Собчака, за которым тянется «тбилисский след». Ему, как говорят, было не привыкать. Он сжег то, чему поклонялся…

С грустью отметил я и другое: после выступления Собчака президиум молчал. А ведь в президиуме сидели люди, которые прекрасно знали, как именно развивались события, были их непосредственными участниками. И вот отмалчиваются… Буквально вчера в этом же зале бушевали страсти вокруг «дела о взяточничестве», в которое недобросовестные следователи Гдлян и Иванов пытались впутать меня. И вот – новое дело, тбилисское, и снова Лигачев. Неужели никто не внесет ясность, не восстановит справедливость? Ведь с этими людьми бок о бок я работал несколько лет, не раз говорили о партийном товариществе.

Но президиум отмалчивался… [13]13
  На апрельском (1991 г.) Пленуме ЦК КПСС, где Горбачева подвергли острой критике, он в своем заключительном слове много раз упоминал о партийном товариществе. Почему же Генеральный секретарь забывал о нем раньше, когда политические авантюристы разных мастей целенаправленно обливали грязью некоторых членов Политбюро?


[Закрыть]

Помню, после выступления главного военного прокурора Катусева и первого секретаря ЦК КП Грузии Гумбаридзе объявили перерыв, и я зашел в комнату президиума. Если смотреть из зала на сцену Дворца съездов, то можно заметить, что справа находится небольшая дверь, облицованная под обшивку массивной стены. За этой дверью и расположена довольно обширная комната, где обычно собирались члены Политбюро. Поэтому сюда протянуты все виды связи, здесь есть телефонные справочники правительственных коммутаторов. Здесь же можно и наскоро перекусить.

Видимо, происходящее на съезде взволновало не только меня, и почти все члены Политбюро собрались в комнате отдыха. Ощущалась общая нервозность. Никто ни с кем не разговаривал, ни о чем друг друга не спрашивал, все чувствовали себя как-то неловко. Горбачев молча, сосредоточенно пил чай.

Неожиданно вошел Шеварднадзе, мгновенным взглядом окинул комнату, демонстративно бросил на стол папку с бумагами и возбужденно воскликнул:

– Все! Михаил Сергеевич, я ухожу в отставку. Я возмущен тем, что здесь происходит. Считайте, что я твердо решил.

Кстати говоря, западная печать уже на следующий день оповестила весь мир о намерении Шеварднадзе уйти в отставку. Я даже удивился, откуда об этом так быстро узнали зарубежные журналисты: ведь фраза была сказана в узком кругу, как говорится, при закрытых дверях. Но это – так, действительно, кстати. Ибо я ни на миг не сомневался в том, что угроза отставки мнимая, она нужна была Шеварднадзе только для того, чтобы «сохранить лицо» перед грузинскими депутатами, которые во время выступления главного военного прокурора покинули зал. А может быть, и не только перед грузинскими депутатами, но также перед теми политическими силами, которые набирали мощь в Тбилиси…

Не скрою, в те минуты в комнате президиума у меня мелькнула мысль обратиться к кому-либо персонально или же ко всем сразу: «Товарищи! Что происходит? Почему же вы молчите? Ведь вы прекрасно знаете, как все было на самом деле». Но, разумеется, я воздержался от подобных восклицаний. Политика – штука суровая, она строится на расчете, а не на эмоциях. Кроме того, я хорошо понимал, что, помимо стремления любой ценой «свалить» Лигачева, ход Собчака преследовал и иные, более широкие цели.

***

«Тбилисское дело», возникшее на первом Съезде народных депутатов СССР, продолжало логически развиваться, принося огромные дивиденды националистическим лидерам Грузии, вознося их к вершинам власти. Пока эти вершины не достигнуты, им было невыгодно идти на открытый конфликт с руководством страны – они двигались проторенным путем литовского «Саюдиса», разжигая страсти, готовясь к будущему перевороту. Вот почему, нанося удар по армии, они смягчили нападки на центральное руководство, а центр со своей стороны по причинам, о которых я уже писал, предпочитал не замечать бурного роста грузинского национализма.

Хочу заметить, что со стороны самих грузин я не ощущал какого-то недоброжелательства, в Тбилиси прекрасно понимали, что я никакого отношения не имею к ночным трагическим событиям. Подтекст доклада Собчака, нацеленный лично против меня, был уже частью не грузинской, а сугубо московской игры. Именно поэтому Собчак не ограничился рамками доклада, он продолжал свою роль и позже. В частности, дал интервью корреспонденту «Огонька», в котором, естественно, высказал свою версию.

В интервью под эффектным заголовком «Войска выходят на площадь…» Собчак утверждал: «Совещание под руководством Лигачева, на котором было принято роковое решение оказать помощь республике войсками, представляло собой даже не Политбюро, а всего лишь группу людей (хотя и ответственных работников), причем собравшуюся без президента страны, который был в это время в Англии, без главы правительства, хотя Николай Иванович Рыжков был в Москве. Понимаете, что происходит? Вот что самое опасное!»

Как видите, фантазия зашла далеко. Куда еще дальше! Но это, конечно, не фантазия. Это – расчет, умышленное нагнетание страстей. Народ в который раз пугают мифическим заговором, отвлекая его от истинной опасности, пытаются усыпить бдительность общества – вот что происходит.

Уже много раз отмечалось, что на том рабочем совещании никаких решений не было принято, речь шла только о выработке рекомендаций, вскоре утвержденных Горбачевым, всеми другими членами Политбюро, в том числе Рыжковым, Шеварднадзе, Яковлевым. Но вот поразительный факт: в обширном интервью «Огоньку» Собчак снова не упомянул о вечернем совещании в аэропорту «Внуково-2». Пользуясь тем, что заключение комиссии не публиковалось, Собчак явно старался скрыть от народа тот факт, что Горбачев уже вечером 7 апреля полностью был в курсе тбилисских дел. Собчак явно выводил из игры Горбачева и Шеварднадзе.

Более того, Собчак нигде не упоминал о том, что Горбачев дал указание Шеварднадзе немедленно вылететь в Тбилиси. А может быть, в этом и таилась главная цель многоходовой комбинации Собчака: бросить тень на Лигачева, чтобы отвлечь внимание от действий Горбачева и, главное, Шеварднадзе?.. Впрочем, если уж быть совсем точным, прежде всего речь, конечно, могла идти именно о том, чтобы вывести из «тбилисской игры» Шеварднадзе, который не выполнил очень важное и, считаю, правильное указание Горбачева.

Однако в интервью «Огоньку» он явно перестарался. Хотел получше отличиться, но, как говорится, перегнул палку и тем самым дал мне возможность публично восстановить истину.

В этой связи хочу привести небольшой отрывок из своего выступления на Пленуме ЦК КПСС в феврале 1990 года.

В этом выступлении я, во-первых, вновь четко высказал свою позицию по вопросу о главной опасности для перестройки. А во-вторых, коснулся и «тбилисского дела». Цитирую по стенограмме:

«Об одном факте я хотел бы сказать членам ЦК. В частности, недавно журнал «Огонек» многозначительно сообщил, что группа членов Политбюро, секретарей ЦК во главе с Лигачевым за спиной Генерального секретаря ЦК и Председателя Совета Министров на совещании в ЦК КПСС 7 апреля прошлого года рассматривала вопросы, связанные с обстановкой в Грузии, и приняла соответствующие решения.

Но ведь ясно, что такого уровня вопросы решаются не группой. Многие товарищи знают, что в тот же день, то есть 7 апреля, Политбюро всем составом с участием Горбачева М.С., Рыжкова Н.И. и прилетевших из зарубежной поездки товарищей Яковлева А.Н., Шеварднадзе Э.А. единогласно, подчеркиваю, единогласно одобрило и приняло политические рекомендации, касающиеся развития событий в Тбилиси.

Спрашивается: для чего же нагнетаются подозрения, зачем нужны намеки на заговор? Говорил и еще раз говорю: с одной целью – отвлечь внимание общества от главной опасности перестройке, от разрушительной работы, которую ведут в стране, в партии, смею заявить, политические демагоги и интриганы».

***

Эта часть моего выступления вызвала особо бурную реакцию со стороны Шеварднадзе, который взял слово вскоре после меня. И здесь снова обращаюсь к стенограмме Пленума ЦК КПСС, поскольку она весьма показательна:

«Э.А. Шеварднадзе. Несколько слов для разъяснения в связи с выступлением Егора Кузьмича.

Я не знаю, зачем после того, как были проведены и парламентские, и специальные, и детективные расследования по событиям в Тбилиси, особенно после рассмотрения этого вопроса на Съезде народных депутатов СССР, понадобилось возобновлять эту дискуссию.

Для того, чтобы еще раз как-то попытаться восстановить истину, хочу сказать, что никакого заседания Политбюро не было, была обычная встреча в аэропорту. Помимо других вопросов, было доложено о тревожных телеграммах из Тбилиси, было сказано, что удовлетворены просьбы грузинских товарищей об оказании необходимой помощи в обеспечении порядка, в том числе о возвращении тех подразделений внутренних войск, которые дислоцированы на территории Грузии и которые были переброшены в свое время в Армению.

Категорически было сказано, была дана категорическая установка Генерального секретаря, Политбюро решить вопрос политическим путем, путем политического диалога. Такие указания, такие рекомендации были даны. Вот все, что происходило в аэропорту.

М.С. Горбачев. Нет, не все. Мы еще поручили товарищу Шеварднадзе, несмотря на все поездки и прочее, и кому-то еще…

Голоса. Разумовскому…

М.С. Горбачев. Разумовскому вылететь в Тбилиси.

Э.А. Шеварднадзе. И это было, такой разговор состоялся, – грузинские товарищи сказали, что нет необходимости в такой поездке. Вот и вся истина.

Е.К. Лигачев. Эдуард Амвросиевич, а никакого противоречия между нами нет…

Э.А. Шеварднадзе. Нет, я не говорю, что есть противоречия.

Е.К. Лигачев. Послушайте, что я сделать должен был, если 4-миллионный журнал извращает суть вопросов? Я ведь тоже в конце концов имею возможность высказать свою точку зрения. Причем вы все молчите.

М.С. Горбачев. Я думаю, что на этом первую часть надо закончить и двигаться дальше.

Э.А. Шеварднадзе. Я задаюсь вопросом: зачем вообще-то надо было начинать эту дискуссию после Съезда народных депутатов?

Е.К. Лигачев. Я ее не начинал.

Э.А. Шеварднадзе. Я вас и не обвиняю».

Хочу подчеркнуть, что, говоря об отсутствии расхождений между мной и Шеварднадзе, я имел в виду следующее.

Разве в том дело, что вечернее заседание в аэропорту «Внуково-2» официально не называлось заседанием Политбюро? Важно то, что вопрос по Тбилиси обсуждался полным составом высшего политического руководства включая Генерального секретаря ЦК КПСС. Важно то, что выработанные на нем политические рекомендации были коллегиально поддержаны. Ни один человек не возразил. Не возразил Шеварднадзе. Но ведь именно он, а никто другой, мог бы сказать:

«Товарищи, я хорошо знаком с обстановкой в Грузии, знаю грузинский народ, его характер, настроения, и я не согласен с принимаемыми решениями. Давайте лучше поступим вот так…»

Но Шеварднадзе промолчал. Более того, он не возразил, когда Горбачев дал ему указание утром же вылететь в Тбилиси. Не возразил, но и… не вылетел. К тому же на Пленуме ЦК постарался забыть о своем странном ослушании и признал его лишь после реплики Горбачева.

Кстати, Политбюро ведь не всегда собиралось в Кремле. Именно на встречах и проводах Генерального секретаря не раз коллективно обсуждались и принимались важнейшие политические решения – обстановка порой требовала проявлять оперативность. Зачем же нажимать на формальную сторону?

Что же касается существа нашей «перепалки» с Шеварднадзе, то здесь, конечно, расхождения были. Используя амбициозность и тщеславие Собчака, а также антиперестроечную прессу, кое-кто попытался всю вину за тбилисскую трагедию свалить на Лигачева [14]14
  В этой связи небезынтересно привести выдержку из стенограммы октябрьского Пленума ЦК КПСС 1987 года, когда Б.Н. Ельцин поставил вопрос об освобождении его от обязанностей кандидата в члены Политбюро. На том Пленуме выступал и Шеварднадзе. Охарактеризовав заявление Ельцина как «совершенно безответственное», он добавил: «Кто в этом зале сомневается, что товарищ Лигачев – кристальнейший человек? Человек высочайших моральных и нравственных принципов, преданный, как говорится, душой и телом делу перестройки?»


[Закрыть].

По сути дела, это удалось, с точки зрения Шеварднадзе, вопрос был уже закрыт– зачем к нему возвращаться? Но интервью в «Огоньке» предоставило мне возможность восстановить истину и наконец-то впервые публично заявить о том, что было на самом деле. Это заявление вынудило Шеварднадзе и Горбачева тоже публично признать: Лигачев говорит правду.

Стенограмму Пленума ЦК опубликовали в «Правде», и очередной мыльный пузырь из грязной воды лопнул. На этот раз гласность восторжествовала. С того момента уже никто не пытался «пристегнуть» меня к тбилисской трагедии.

***

После Пленума ЦК КПСС, на котором была восстановлена истина, я, безусловно, мог испытывать чувство удовлетворения, если бы не одно обстоятельство. Из-за всей этой истории пострадал авторитет Политбюро. В сотнях писем, на многих встречах люди задавали мне вопрос: почему же на втором Съезде народных депутатов СССР, когда Собчак пытался всю вину свалить на вас, промолчали Горбачев, Шеварднадзе? И, я знаю, этот вопрос задавали не только мне. Нормальный, здравый человек, далекий от коридоров власти, рассуждает так: было бы замечательно, если бы после Собчака слово взял, например, Горбачев и сказал: «Нет, товарищи, так нельзя. Неправильно все сводить только к Лигачеву, это слишком упрощенный взгляд на ситуацию. Мы все участвовали в обсуждении тбилисского вопроса, случившееся заслуживает более глубокого анализа…»

Такое заявление было бы встречено и депутатами, и народом с пониманием, прозвучало бы благородно, способствовало бы росту авторитета государственно-партийного руководства. Но, увы, политики первого ранга в тот раз повели себя иначе, как политические трусы. Не было такого заявления и на XXVIII съезде КПСС, когда я отвечал на подобный вопрос при отчете перед делегатами.

Именно об этом говорил на декабрьском Пленуме ЦК КПСС 1990 года бригадир водителей из «Мосавтотран-са» И.И. Фомин: «В ряде республик к власти пришли откровенно националистические силы. Их путь к власти – на крови невинных людей и беспардонной лжи. Вспомним Тбилиси, апрель прошлого года. Ложь, подхваченная потом всей так называемой демократической прессой, «демократическими» депутатами, так и не была опровергнута теми бывшими членами высшего партийного руководства, которые и сейчас заседают в еще существующем Президентском совете».

Думаю, это сказано не в бровь, а в глаз.

Впрочем, это не помешало Шеварднадзе во время персонального отчета на XXVIII съезде КПСС говорить о… партийном товариществе.

Однако, снова вспоминая февральский Пленум 1990 года и спор с Шеварднадзе, скажу, что для меня самым важным было другое. Я публично высказал свою точку зрения на главную опасность, угрожающую перестройке. В то время центробежные процессы в нашем государстве еще только набирали силу, их можно было остановить. Приближались выборы в республиканские и местные Советы народных депутатов. Если бы партия привлекла внимание народа к опасности национализма, они прошли бы совсем иначе. Но даже весной 1990 года все еще существовало в высшем партийном эшелоне то же положение, которое сложилось летом 1988 г. и о котором на Пленуме говорил второй секретарь ЦК КП Литвы Владислав Швед:

– Нередко на самом высоком уровне благословляются процессы, отнюдь не перестроечные. Например, меня просили передать членам Пленума, что в республике многие коммунисты связывают идейно-теоретическое обоснование процессов, приведших республику к сегодняшней ситуации, с визитом в Литву Александра Николаевича Яковлева в августе 1988 года, когда эта ситуация только складывалась. Но вот когда она явно повернулась не туда, почему-то оперативной реакции со стороны ЦК КПСС не последовало.

Не последовало такой реакции и после февральского (1990 г.) Пленума, перед выборами. Дело снова ограничилось разговорами. Не прислушались, как я уже упоминал, и к моим письмам в ЦК.

А спустя десять месяцев на декабрьском Пленуме ЦК КПСС 1990 года Горбачев почти дословно повторил то, о чем я говорил на Пленуме февральском. Мне даже показалось, что, готовясь к выступлению на Пленуме ЦК, он учел мое выступление. Однако было уже поздно. В Грузии власть перешла к тем самым националистическим силам, которые яростно раскручивали маховик политического «тбилисского дела». Республика заявила о выходе из состава СССР. Вместо провозглашавшейся ранее борьбы за демократию новые лидеры немедленно приостановили деятельность законно избранных органов народовластия – местных Советов, ликвидировали Юго-Осетинскую автономию. Антисоветизм, антисоциализм стали главными лозунгами новой власти.

Снова, снова и снова приходится говорить о том, что недооценка главной опасности для перестройки, завышенная, спекулятивная оценка консервативной опасности привели к трагическим последствиям.

Прав-то оказался, к сожалению, реалист Лигачев… Я был бы счастлив, если ошибся.

***

Прошло совсем немного времени со дня трагических событий в Тбилиси, но сама жизнь обнажила истинные намерения и цели вдохновителей грузинских беспорядков и их покровителей. Гамсахурдиа, придя к власти на волне антикоммунизма и национализма, установил в Грузии такую «демократическую диктатуру», от которой стало не по себе не только грузинам, но и многим людям на Западе. А сам тбилисский правитель принялся расправляться с оппозицией: он заявил, что в Грузии нет политической оппозиции, а есть лишь уголовники, которые сидят в тюрьмах.

Видимо, здесь нет нужды подробно описывать обстановку, царившую тогда в Грузии. Речь по существу шла о геноциде против осетинского населения, о стремлении изгнать из Грузии всех негрузин – иначе говоря, новые правители проводили ультранационалистическую политику, от которой страдал грузинский народ.

Но явился ли такой поворот событий полной неожиданностью?

Как явствует из расследования, проведенного Прокуратурой СССР, еще до тбилисской ночной трагедии 9 апреля 1989 года будущие лидеры Грузии организовали митинг в селе Леселидзе (Абхазская АССР), на котором звучали требования назначать на руководящие должности в Абхазии только лиц грузинской национальности и упразднить абхазскую автономию. На тбилисском митинге 5 апреля 1989 года Гамсахурди заявил: «Абхазская нация исторически никогда не существовала… Они борются с грузинами, с Грузией для того, чтобы обруситься». А в небезызвестном «Меморандуме правительству Грузии», составленном сепаратистами, говорилось:

«1. Покончить с русификацией и арменизацией Аджарии…

2. Прекратить арменизацию Месхети-Джаванхети…

3. Положить конец заселению Грузии, Менгрелии и Име-рети армянами и русскими.

4. Прекратить заселение дагестанцами Кварельского района…

5. Принять меры в Телавском, Лагодехском, Сагареджойском районах, где ведется азербайджанизация…

6. Репатриировать мигрировавших в Краснодарский край грузин…»