Текст книги "И век и миг... [Стихотворения и поэмы]"

Автор книги: Егор Исаев

 
Есть тайна женщины. И нам, друзья, об этом
Нашёптывают сладко наши сны.
За осенью седой, за отгоревшим летом
Всегда горит в ней светлячок весны.
Желанная, до родинки родная.
Доступная для наших губ и глаз.
Земная вся и вся, как не земная,
Небесно удалённая от нас.
Она – и плач, она и смех ребёнка.
Он в нас живёт, восторг её души.
Горит закат, а в нём бежит девчонка
С тропинки той от василька во ржи.
 

 
Один лишь шаг – домой,
А сто шагов – из дому…
Должно быть, друг ты мой,
Нельзя нам по-другому.
Должно быть, наш итог
До основанья стога
Спрессует только Бог
И подчеркнёт дорога.
 

 
Туманный, серый окоём.
Сидим со старостью вдвоём,
Ждём молодость свою. Да где там!
Прошла весна, прошло и лето…
Добро ещё, что мы вдвоём:
Вот внук пришёл. Переживём!
 

 
А весь мой путь – простая телеграмма:
Спасибо, родина, тебе спасибо, мама,
Спасибо, жизнь, за то, что я живу,
Спасибо всем во сне и наяву.
А что не так, прошу, не обессудьте.
Я отойду, а вы ещё побудьте.
 

 
Взгляд горяч, язык остёр,
Песни до рассвета.
Чем, скажите, не костёр
На пороге лета?
Парни все – хоть на коня!.
А девчата – прелесть.
Подойду и у костра
У того погреюсь.
 

 
Никитон ты мой, Никитонушка,
Видишь, в небе идёт красно солнышко
Над сырой землёй и над каменной
Всем лицом к тебе лаской маминой.
Так и ты по Руси – к жизни собранный
Не скупись – неси сердце доброе.
А придёт зима – не спеши ко сну,
С моего холма позови весну.
 

 
Наконец-то! Наконец-то!
Снегу радуется сердце.
Разлеглась зима, расселась,
С глаз долой смахнула серость…
Хорошо! Охапки света
В урожай весны и лета.
 

 
Всё к перу, к перу, к перу…
Не пора ль к рубанку, к топору,
Чтоб с утра до вечера – работа
От росы и до седьмого пота
И чтоб завтра снова, снова, снова.
Вот тогда и прояснится слово,
Солнечно пройдёт по верстаку
И само запросится в строку.
 

 
Мы тут ещё, в кругу родных и близких,
И там уже в рядах у обелисков.
Ещё чуть-чуть, ещё, ещё полшага, —
Нам – вечный сон, а юношам – присяга.
 

 
Не один стою у небосклона,
Не один, а с памятью вдвоём.
Было мне когда-то окрылённо,
По-пластунски было под огнём…
Не спешу к последнему порогу,
Не прошу отсрочки у Творца.
Только вот пойду спрошу дорогу:
Много ль мне осталось до конца?
 

 
И говорил и говорю вам вновь:
Где нет любви, там есть игра в любовь,
Там не горит над тамбуром звезда
И долго ждать не могут поезда…
Об этом знал тот самый проводниц
Который поезд придержал на миг,
Который знал, как мудрый человек:
Есть миг любви, что длится целый век.
 

 
Небо молю молитвой,
Сердцем о колокол бьюсь —
Будь ты вовек монолитной
И нескончаемой, Русь.
Ветра касаюсь губами,
Плачу и радуюсь вновь.
Журки летят – память.
Утки летят – любовь.
 

Баллады

1

 
Гляжу: нигде и никого окрест.
И вдруг, невольно оглянувшись, замер:
Из плах дубовых сотворённый крест
Сошёл с холма и встал перед глазами.
Клянусь, я разглядел лицо креста.
И голос, голос – аж мороз по коже —
Позвал меня:
– Иди, иди сюда
И прикоснись рукой ко мне, прохожий,
И выслушай.
 

2

 
Отсюда в двух верстах
Жил-был народ —
Страдал,
Любил,
Работал
И песни пел,
Да так, что в нас, крестах,
И то, бывало, просыпалось что-то
От песен тех
И, как зелёный ток,
Просилось в жизнь из мёртвой древесины.
И нам хотелось развернуть листок
И прошуметь берёзой иль осиной
Хотя бы раз!
И так из года в год:
И жизнь – и смерть,
И молодость – и старость…
Но в чём-то разуверился народ,
Ушёл с земли,
А кладбище осталось.
И стало дважды кладбищем.
Пустырь
В беспамятстве дичал и разрастался.
Уже давно попадали кресты
И пирамидки.
Я один остался.
 
 
И вот стою.
Стою и в дождь, и в снег,
И в час луны,
И в час восхода солнца,
И всё надеюсь: кто-нибудь из тех,
Из деревенских,
Всё-таки вернётся.
Отстроится,
Примнёт асфальтом грязь,
Приложит руки к почве одичалой.
Но только раз,
Всего лишь только раз
Пришёл один.
И – бог ты мой! – сначала
Открыл бутылку с помощью гвоздя
И выпил всю.
И стал безумно весел —
Пел, как рыдал…
А после, уходя,
Свою фуражку на меня повесил.
О, как я был фуражке этой рад.
Какая-никакая, а забота.
Шёл от сукна не запах – аромат,
Да, аромат
Жилья,
Подворья,
Пота…
Казалось, дым над смятым козырьком
От папиросы всё ещё дымился.
Его к траве сносило ветерком…
Мне даже, помню, сон потом приснился.
Как будто я из этих скорбных мест
Ушёл тайком,
Как из дому уходят,
Что я уже не надмогильный крест,
А пугало в июльском огороде.
Подсолнухи кругом, а не репьи.
Стою, ни перед кем не понижаюсь,
И вижу, как воришки-воробьи
Геройских из себя изображают,
Чирикают, разбойники…
Но кот
Уже, я вижу,
Хитро к ним крадётся…
А вот к ним девка вышла в огород,
Весёлая,
Похожая на солнце,
И щиплет нежно сельдерей и лук,
В пучки их вяжет ниткой-перевязкой,
Кладёт в корзинку белую…
И вдруг
Холодный ветер
Сбил с меня фуражку.
И сон погас —
Отпраздновал.
Отцвёл.
И я опять, как видишь, на погосте
Стою один.
Спасибо, что пришёл.
И приходи
Хозяином, не гостем.
 

3

 
И крест умолк,
Замшелый, старый крест,
И, показалось, отошёл к закату.
Гляжу: нигде и никого окрест.
А здесь моя любовь жила когда-то.
 

1

 
Нам не по курсу камерность и косность,
Нам ни к чему трибунный гром и спесь,
Есть километр, который прямо в космос
Отважно устремляется,
А есть…
Есть и такой, который тут, под небом,
Под этим синим,
Рядом с бороздой,
Из века в век
Ходил к земле за хлебом
И прозывался сыздавна верстой.
Стожильный наш!
Ходил и недалече,
И далеко —
По всей,
По всей,
По всей…
Ох, сколько ж он тягла перекалечил!
Ох, сколько ж он пообломал осей
По всей стране!..
Треклятый на ухабах
И бранно крытый посреди дождей…
А было, помню, было:
Наши бабы
Входили в упряжь вместо лошадей
И хлеб везли на станцию
Для фронта,
Для мужиков, что бились на войне…
Я эту память прямо с горизонта
Глазами взял.
И до сих пор во мне
Она болит,
Не закрывает двери
В живую даль неотболевших лет.
 

2

 
И вот стою,
Стою – ногам не верю:
Да тот ли это твёрдый километр,
Который так везде и всюду ждали —
И долгий век,
И год,
И каждый день —
Вот эти все соломенные дали,
Вся эта глушь российских деревень?
И – дождались!
Сквозь летний зной,
Сквозь осень,
Сквозь белые пустыни февраля
Пролёг асфальт,
Как праздник всем колёсам, —
Газуй, шофёр, аж до ворот Кремля!
Рули давай, полями и лугами
Через леса,
С моста лети на мост!..
 

3

 
И вдруг я вздрогнул —
Космос под ногами:
Хлеб на шоссе, как миллионы звёзд!
Хлеб на шоссе,
Как золото на чёрном,
И не с каких-то высших там орбит,
А из КамАЗов —
Зёрна…
Зёрна…
Зёрна…
Такое чувство, будто кто убит.
Хлеб на шоссе!
Овёс…
Ячмень…
Пшеница…
Ну как такой разор остановить?!
Течёт зерно!..
Чубы мелькают…
Лица…
И я кричу, чтоб волком не завыть:
– Да это ж хлеб, товарищи!
Негоже
С ним так безбожно поступать в пути!
А те чубы:
– Ты кто такой хороший?
– Я человек.
– Тогда иди, иди…
А я-то думал, поп какой в берете.
Садись давай!..
Подброшу за трояк. —
И с места – вжик!
Один.
Второй.
И третий…
А я?..
А я, как вопиющий знак,
Чуть не дымлюсь от лекторского пыла,
Машу руками возле полотна…
 

4

 
О, если б вдруг…
О, если б можно было
Достать дорогу с ладожского дна!
Достать всю ту,
Что по льду шла, как в гору,
Как солнце сквозь блокадное ушко,
Вся в пятнах крови —
Курсом на «Аврору» —
Где днём с огнём,
А где и с посошком
На ощупь шла, не изменяя курсу,
В голодный прорываясь Ленинград.
 
 
Одно зерно
В цене равнялось пульсу
И капле крови в тысячу карат.
Одно зерно!
А тут их – миллионы
Течёт и под колёсами хрустит…
О, если б можно было,
Если б можно —
Да пусть милиция меня простит! —
Я б ту дорогу накрутил, как вожжи,
И, вознеся молитву небесам,
По тем чубам,
По лицам, как по рожам,
По их пустым,
Беспамятным глазам —
Вот так и так!..
– Да где же ваша совесть?
В каком таком застряла далеке?! —
Витийствую.
 

5

 
А малость успокоясь,
Гляжу:
Старушка в пёстреньком платке
Сметает зёрна веничком в совочек
С дороги, —
Как с артельского стола.
Зовёт меня:
– Иди сюда, сыночек, —
И край мешка мне в две руки дала.
– Не упускай, держи вот —
Палец в палец. —
И я,
Как новобранец на плацу,
Во фрунт стою.
Стою и улыбаюсь
Её рукам,
Её глазам,
Лицу.
Стою и улыбаюсь…
И она мне
Даёт свой свет и ласковый уют.
– Как вас зовут?
– Марией Николавной. —
А я подумал: совестью зовут.
 

 
Сосна, она, конечно – кто же спорит, —
Сама себе собор в лесном соборе.
Красавица!
Топор и тот, бывало,
В размашистом пылу лесоповала
Впадал пред ней в лирическую робость:
Срубить её —
                          себя же кинуть в пропасть.
 
 
А столб есть столб.
В кругу таких же сосен
Сосной он рос, но… срублен был,
Отёсан
И стал столбом.
Причём столбом не просто,
А телеграфным —
                                  заданного роста.
 
 
И вот стоит
Без варежек,
Без шапки,
Без ничего,
Лишь провода в охапке.
Весь на виду,
Но для души,
Для взгляда
Уж вот как прост, что и глядеть не надо.
 
 
Всем ясно: столб!
И всё же, всё же, всё же,
Прошу, ты подойди к нему, прохожий.
А есть минута – обними, как друга,
И приложи доверчивое ухо
К его прямолинейной древесине.
И ты услышишь – батюшки! – Россия,
А то и вся – прибавь воображенья! —
Страна
Вблизи и в дальнем окруженье
С огромным миром говорит о мире.
– Да, я люблю тебя. Ты слышишь, милый?
Люблю… Люблю…
И тут же медным басом
Металлургия на ухо Донбассу:
– Угля давай!.. —
А тот басовой медью
В дорожный центр:
– Вагонов мне немедля! —
Как божий глас, не громыхнул, а грянул.
 
 
А вот —
Звезда полей звезду экрана
Благодарит за яркое соседство.
А вот —
Как тонкий стебелёк из детства,
Сквозь уголь,
Сквозь металл,
Сквозь сердце прямо —
Ребячий голос:
– Позовите маму…
– Мам, это я, Серёжка, из Артека!
Меня ты слышишь?..
 
 
И почти везде так:
Несёт он слов огромное теченье
По проводам обычного сеченья.
Несёт Гольфстрим,
Несёт и Куросио…
А так, на глаз, не очень-то красивый,
Обычный столб.
Обтёсан.
Обкорнован.
Зато каким он смыслом коронован!
 

Короткие поэмы

1

 
Мои осенние поля…
Как пусто в них! Ни журавля,
Ни аиста в холодном небе,
Ни даже вздоха в них о хлебе,
Давно сошедшем в закрома.
И где-то там уже зима
Готовит белую угрозу,
И дни одной щекой к морозу
Идут, снижая облака…
И вот уж с вешалки рука
Снимает плащ, и чья-то воля
Из одного в другое поле
Ведёт меня.
Зачем?
Куда?
Какая странная звезда
Сокрыта там, в седом тумане?
И не видать её, а манит,
Как донный вздох из камыша…
 
 
У вот уже щемит душа
Вот здесь, в груди, и там во поле,
Как боль сама, как эхо боли,
Чужая чья-то и своя —
Зовёт,
И я иду в поля.
 

2

 
Иду в осенние поля,
Не рву рывком с плеча ружья,
Не целюсь в бедного зайчишку:
Пускай себе живёт, трусишка,
Пускай бежит за горизонт
И всё, что поле даст, грызёт.
А я,
Где пахотой, где пожней,
Иду
И в полдний час,
И поздний
В литых отцовских сапогах,
Не тороплю усталый шаг,
Души своей не тороплю
И говорю себе: люблю.
 
 
До слёз люблю я эту пору,
Когда я сам под стать простору,
Раскидан весь и окрылён,
Как взрыв,
И тут же взят в полон
Тоской полей остро и хватко
До узелка…
 
 
Но вот загадка: куда иду?
И почему?
Пожал бы руку – но кому?
Сказал бы слово – но о чём?
Плечо бы чьё своим плечом
Доукрепил… Да только жаль,
Во все концы немая даль
Крестом лежит сквозно и мглисто,
И никого – ни тракториста,
Ни конюха, ни овчара,
Лишь я один, как и вчера.
Один.
Но мне не одиноко —
Во мне самом идёт дорога
Особой меты и длины —
Дорога в память той войны
И в сторону того омёта,
Что словно кто открыл ворота
Из августа в предзимний день,
Стоит и отрицает тень.
 

3

 
И я иду в его зарю
И, подойдя, благодарю
За приглашенье в летний полдень,
За свет, которым он наполнен,
За то, что он живой такой…
И я прилёг, прильнул щекой
К нему,
Как к печке русской дома…
 
 
И слышу вдруг, как через дрёму
Совет мне кто-то подаёт:
– Ты встань и постучись в омёт.
И я не пренебрёг советом.
Встаю,
Стучусь,
Как будто это
И в самом деле чей-то дом.
А раз есть дом,
То в доме том
Должны же быть и домочадцы.
Чего бы к ним не постучаться?
Стучусь.
И сам себе не верю:
Передо мной раскрылись двери.
Мол, раз уж надо – заходи
И всё, что сможешь, огляди.
 

4

 
И я вошёл в омёт. Да только
Где тут хоромы? Где светёлка?
Таких тут и в помине нет.
Тут не хоромы – целый свет.
Но свет не то чтобы всевышний,
Как белый наш, а летописный,
Бестеневой,
Упавший ниц,
Как тот, с пергаментных страниц.
И не такой уж чтобы светлый.
В нём что-то есть не то от пепла,
Не то от праха что-то есть, —
Такой он запредельный весь.
 

5

 
Зато вокруг всё то же поле,
Но в нём – другое время, что ли? —
Не те косилки,
Трактора…
В разгаре страдная пора
Косьбы и сенозаготовки, —
Там грабли вон, а тут литовки
Вонзились в жаркие валки…
А бабы где? Где мужики?
И сразу стало сердцу трудно:
Покос в степи, а так безлюдно.
Такого тут не может быть.
Кому-то ж надо подсобить.
 
 
И я, невольно озираясь,
Тревожным взглядом упираюсь
То вон в ходки, то в хомуты,
То в ту вон, полную воды,
Дубовую сырую кадку…
Ну что за чёрт – и тут загадка,
Хоть самого себя кляни!..
 
 
И вдруг – ах, вон где все они! —
В лесопосадке всей бригадой —
Увидел их, и сердце радо —
Сидят косцы-здоровяки:
Швытковы,
Шпаки,
Рудяки,
Чинилины и Ивановы,
Кондрашины и Острецовы…
Безусые, но не юнцы,
Плечом и статью – молодцы,
И все едят сливную кашу,
И все молчат. А что тут скажешь?
Обед, брат, он и есть обед.
Но почему здесь женщин нет,
Красавиц, в ком души не чаю?
Меня такое удручает.
Ни кротких нет, ни озорных.
Ну а какой покос без них?
Без них покоса не бывает,
Без них охота убывает
Валки валить до той межи.
А целоваться с кем, скажи?
Но факт есть факт.
А в чём причина? —
Об этом лучше знать мужчинам.
Но те сидят себе, молчат
Про жён своих и про девчат.
Вдруг обожгла меня забота:
В их лицах что-то есть от фото
Тех давних, довоенных лет…
Какой-то запредельный свет.
Но я беспечным быть стараюсь,
К ним подхожу и улыбаюсь
Безмолвным землякам своим,
И – здрасте! – говорю всем им.
А Рудяку поклон особый:
– Как поживаешь, дядя Стёпа? —
И отдаю ему поклон,
Как старшему из всех, а он…
А он, как эхо из окопа:
– Какой тебе я дядя Стёпа?
По возрасту – ты дядя мне,
А по своей по седине
Нам всем сойдёшь и за папашу.
Ты лет на сорок всех нас старше.
Не веришь? Зеркало бы дал,
Да бабой я ещё не стал.
 
 
Так и сказал, как подытожил.
А у меня мороз по коже
От слов, не ясных мне вполне.
– А что сказать твоей жене,
Такой хорошей тёте Нюре?
– А то скажи, что вот покурим,
Докосим клевер и – придём.
 

6

 
В лицо ударило дождём, —
И я открыл глаза, опомнясь:
Была уже сырая полночь,
Шёл туч растрёпанный свинец.
И только тут я наконец
Пришёл в себя
И сердцем понял:
Какой же верой я наполнен
В то, что они ещё живут, —
Докосят клевер и придут.
Придут в конце моей строки
Всем похоронкам вопреки.
 

1

 
Есть, есть он, двадцать пятый час,
Не в круглых сутках есть, а в нас,
Есть в нашей памяти о тех,
Кто под траву ушёл,
Под снег,
Ушёл за свой последний след
Туда, где даже тени нет.
 
 
И всё ж, я уверяю вас,
Он в междучасье есть, тот час,
Есть в промежутке том, куда —
Что сутки! – целые года
Вмещаются, как смысл в слова,
И где особенно жива,
И где особенно одна
Земля от высших сфер до дна,
Одна с утра и до утра,
От общей массы до ядра
Мельчайших атомов-частиц,
От скорбных до весёлых лиц
Одна на миллиарды нас.
 

2

 
И вот как раз в тот самый час —
Не знаю, явь ли это, сон, —
Но с пьедестала сходит он,
Тот вечной памяти солдат,
Из бронзы с головы до пят,
И верность подвигу храня,
Девчонку ту, что из огня
Он вынес много лет назад,
Баюкая, несёт в детсад
Сквозь Трептов-парк…
И там,
В саду,
Укладывает спать в ряду
Других ребят – о том и речь —
А рядом с ней кладёт свой меч,
Тот самый, коим искромсал
Громаду свастики, а сам
Тем часом – всё по форме чтоб —
Пилотку уголком на лоб
Хотел подправить, да забыл,
Пилотку ту осколок сбил
Ещё тогда, тогда, тогда…
 
 
Года – как за грядой гряда.
Уж скоро вечность будет, как
Сюда пришёл он, в Трептов-парк,
Из тех обугленных равнин.
В одном лице – отец и сын,
В одном лице – жених и муж,
В одном родстве на весь Союз.
Оплакан всеми и любим,
Пришёл и встал, неколебим,
На самый высший в мире пост
Лицом и подвигом – до звёзд.
 

3

 
И вдруг… В горах ли что стряслось.
Земная отклонилась ось,
Подвижку сделал континент?
А может, просто в тот момент
Он сам – что тоже может быть —
Такой телесной жаждой жить
Проникся с головы до ног.
Что, хоть и бронзовый, не мог
Он не пойти домой к себе,
Чтоб там размяться на косьбе,
Чтоб там во сне, как наяву,
Обнять жену свою – вдову,
Детей, внучат своих обнять,
А если мать жива,
И мать
Обнять
И далее идти,
Чтоб службу памяти нести,
Везде – мосты ли, не мосты —
Узнать:
На месте ли посты, —
И каково стоится им,
Друзьям-товарищам своим,
В граните,
В бронзе,
Здесь и там,
По деревням, по городам?..
И не забыть зайти притом
И в дальний тот, и в ближний дом,
Зайти на боль от старых ран
И – с ветераном ветеран —
Побыть,
Горюючи, любя.
И взять отчасти на себя,
На свой на бронзовый магнит,
Ту боль, что столько лет болит,
Взять, как берёт громоотвод.
 

4

 
Что ж, и такой вот поворот
Возможен здесь.
Но в этот раз
Он от берлинских новых штрасс,
Стараясь больше по прямой,
Не на восток идёт, домой,
А на заход – в ту сторону,
Откуда ох как он в войну,
На том пожаре мировом,
Подмоги ждал в сорок втором.
Ждал:
«Да когда ж он, второй фронт?!»
Ждал год,
Ждал два,
Ждал третий год.
А если кровью мерить – век.
Зато когда второй Дюнкерк
Назрел в Арденнах, он не ждал
И миру мир принёс не в дар,
А в память, чтоб его сберечь.
 
 
Об этом, собственно, и речь.
И в этом смысл всего того,
Что так встревожило его
Теперь.
И он к Па-де-Кале
Идёт не как скала к скале,
А к человеку человек.
Всё тем же курсом – на Дюнкерк,
Всё с тем же чувством, как тогда…
Года – как за грядой гряда,
Шаги – как за волной волна.
Поводырём ему луна
И голос всех отважных, тех,
Кто под траву ушёл, под снег
Там, на второй передовой.
 

5

 
И вот уж голос их травой
Восходит у его сапог:
«Спасибо, что тогда помог
И что пришёл сюда сейчас.
Остановись, послушай нас,
У наших надмогильных плит.
Не всем же бронза и гранит,
Не всем же память во весь рост,
Лицом на зюйд, на вест, на ост.
Не всем, поскольку знаем: всем
В пределах наших двух систем
Не хватит камня и литья,
Чтоб нас поднять из забытья,
А хватит – тесно будет им
От нас, загубленных – живым,
Так много здесь погибших нас,
Парней, шагнувших за Ла-Манш,
Но трижды больше ваших
Там —
По всем дорогам на Потсдам.
Да что там трижды – во сто крат.
Спасибо вам за Сталинград,
За Курск, за Днепр,
За встречный тот
Удар с привисленских высот.
Когда б не вы – нам всем – каюк!
Вот почему ты вправе, друг,
Стоять, как ты сейчас стоишь,
Чтоб Лондон видел и Париж,
Чтоб запад знал
И знал восток,
Какой ты памятью высок,
И что тебе ещё расти.
Пусть будет так.
Но ты учти,
Нам тоже не одни холмы.
Мы – прах не просто,
Почва – мы.
Ты – у вершин,
Мы – у корней.
Тебе – видней,
А нам – больней
И тяжелей день ото дня.
Кто там сказал: „В тени огня“.
Кто там сказал: „В тени ракет“.
Да будь он трижды президент,
Безумец он.
Иди к нему
И подскажи его уму:
В такой тени,
В огне таком,
Чуть что, всё небо кувырком,
И вся Земля, как головня.
 
 
В предчувствии того огня
Болят все кладбища – скажи —
Окопы все и рубежи,
Болят на весь двадцатый век,
Как перед бурей у калек
Болят обрубки ног и рук…
 
 
Нельзя, скажи, на третий круг,
За крайний край, за Рубикон
Нельзя!
 
 
И это – как закон,
Как просьба всех корней и губ.
Квадрат огня, теперь он – куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля,
И больше, чем с ума
Сойти – сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной – как не земной,
Не шар – а череп под луной.
Летит – безбров, безглаз, безнос.
И – не червя… Такой прогноз
Прими как SOS, как наш набат,
Опереди крылатый ад
И упреди как наш посол.
А явь ли это или сон? —
Не так уж важно. Важен мир,
Как первый твой ориентир,
Держись его по ходу звёзд.
Тебе опорой – лунный мост
С материка на материк,
Иди давай, иди, старик,
И твёрдо знай: не подведёт…»
 

6

 
И – представляете – идёт!
В одном лице – отец и сын,
Всем исполинам исполин,
В одном лице – жених и муж,
В одном родстве на весь Союз.
Идёт над бездной,
Под луной.
Четыре ветра за спиной
В порыве парусных веков —
Походка легче облаков,
И ход стремительней луча,
А сбоку правого плеча,
На удаленье небольшом
Звезда полярная с ковшом
По ходу вечности на вест
Перстом указывает: есть,
Есть, есть он, двадцать пятый час!
 
 
Уже давно фонарь погас
На башне Эйфеля, давно
Биг-Бен дозорное окно
Не поднимал из-за спины
И сам давно сошёл с волны…
 
 
И вот уж, вот – левей, правей —
Под своды бронзовых бровей
Вплывает мощно берег тот…
 
 
Солдат честь флагу отдаёт
По форме всей и лишь потом
Спокойным шагом входит в дом,
Опередив на шаг рассвет:
 
 
«Прошу прощенья, президент,
Что рано потревожил вас.
Такой уж, извините, час —
Час памяти. А кто я есть,
Как видите, из бронзы весь,
И никаких таких камней
Вот здесь, за пазухой моей.
Я – чрезвычайней всех послов
И с вами говорю со слов
Не только наших – ваших всех,
Кто под траву ушёл, под снег,
Ушёл за всех живущих вас.
Я двадцать миллионов раз
Там, в полосе военных лет,
Убит.
А это, президент,
Не просто цифра в семь нулей.
Представьте в памяти своей —
За миллионом миллион —
Всех тех, кто был испепелён,
Расстрелян иль ушёл ко дну…
Представьте всех по одному,
Не в общем свете бытия,
А как своё в момент бритья
Лицо,
И где-то за лицом
Себя представьте мертвецом
Все двадцать миллионов раз.
Представьте: землю рвёт фугас.
Не чью-то там, а вашу,
Здесь,
И кровь течёт фронтально, взрезь.
Ни чья-то там, ни где-то там,
А тут, по этим вот цветам,
Течёт и вдоль и поперёк…
 
 
Представьте: Хьюстон и Нью-Йорк
Лежат в руинах, как тогда
Лежали наши города,
Не два – а сотни городов.
 
 
Представьте: миллионы вдов,
Как муж,
Как детям их – отец…
И перестаньте ж наконец
Перед лицом моей страны
Махать во имя Сатаны
Ракетно-ядерным крестом…
Я не один прошу о том.
То – просьба всех корней и губ:
Квадрат огня, теперь он – куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля,
И больше, чем с ума
Сойти – сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной как не земной,
Не шар, а череп под луной,
Как с плеч, летит сквозь чёрный ад.
То просьба ваших же солдат,
Тех, что в Европе полегли
От родины своей вдали.
 
 
Внемлите им как президент.
А сон ли это или нет? —
Судите сами. Мне пора».
 

7

 
Играет в парке детвора.
Шумит листвой зелёный вал,
А он стоит, как и стоял,
Тот славной памяти солдат
Из бронзы с головы до пят,
В деснице – молния меча,
Девчонка та же – у плеча,
И небо вечности у глаз.
Есть, есть он, двадцать пятый час.