Текст книги "И век и миг... [Стихотворения и поэмы]"

Автор книги: Егор Исаев

 
Европа впереди и позади Европа.
Выбрасывай себя из глубины окопа
На гребень полосы, где два огня секутся,
И боже упаси сробеть и оглянуться.
Война, солдат, она и есть война:
Чуть-чуть замешкался – хана.
 

 
Весна, весна! Лучей поток,
Снега уже растаяли,
И дует тёплый ветерок
Со стороны Италии
В лицо бойцам и в рядовом
И в генеральском чине.
И всё по той же в основном
Лирической причине:
Весна идёт! Вблизи – вдали
Со стороны рассвета.
Идут по небу журавли,
А по земле Победа.
 

 
Неужто ошибся волшебник слепой
И юг поменял на север:
Мечта обещала: Дунай голубой,
А правда сказала: серый.
Над берегом – город, над городом – крест,
Латунный комарик над бездной.
И город не город, а каменный лес,
Один бурелом железный.
 

 
Небо без пожаров, рядом – горы,
Переулков хитрый переплёт,
Приальпийский, знаменитый город,
Вальсом очарованный народ.
Только ты рождён был под Ростовом,
А вот я в Боброве был влюблён.
Прилетал бы чаще к нам почтовый
Голубь наш, товарищ почтальон.
 

 
Дворец за оградой готическим шпилем
Вонзается в небо на сером рассвете.
Здесь принцы когда-то австрийские жили
И пенились шлейфы принцесс на паркете.
Так было когда-то. И вот в сорок пятом
Сюда заглянул старшина с автоматом.
Не очень парадный, не очень вельможный.
– И нам здесь, пожалуй, устроиться можно, —
Сказал. А как только про это сказал он,
Простынные ветры промчались по залам…
Патрульная служба не как боевая,
А почта по-прежнему всё полевая.
 

 
«А яблонька, Коля, уже зацвела,
Что ты посадил на рассвете,
Когда на войну я тебя собрала,
Она доросла до повети.
Как солнце закатится, станет темно,
За выгоном ветер проснётся,
Она подойдёт, постучится в окно.
Не ты ли вернулся, сдаётся».
 

 
Снежинки кружатся доверчиво, мерно,
Должно быть, над Гжацком, над Курском,
                                                                           наверно.
Над лесом, над полем – просторно и свейно.
Кружатся, кружатся снежинки над Веной,
Садятся на башни, на крыши, на плацы,
На кепи французу, за ворот британцу,
На плечи, на шляпы тирольцу и венцу,
А русскому прямо – на память, на сердце.
А в сердце солдатском, как солнце в оконце,
Родная с ведёрком стоит у колодца
И смотрит, и смотрит за горы Карпаты.
И нет у любви материнской заката.
 

 
Под Веной лес. Там синь озёр
И тень, и солнце там.
Он с давних пор сбегает с гор
К дунайским берегам.
А по легенде, по молве,
Бродил сам Штраус тут
И звуки брал в листве, в траве,
Как ягоду берут.
И щебет птиц, и всплески вод
Его наполнили. И вот —
Смычка полёт! Рассветный вальс
Доносит звуки эти
В ладонях памяти до нас
Из прошлого столетья.
 

 
Уезжал с ребятами,
Выхожу один.
Завершалась ратная
Служба, гражданин.
Никого на станции,
Редкие столбы.
Десять вёрст – дистанция
До родной избы.
Вот я на пороге.
Мамины уста.
Тыщи вёрст дороги,
Как одна верста.
 

 
Моё родное русское село.
Я в нём родился всем чертям назло
И в нём возрос. Оно всего превыше
Я из него пешком однажды вышел,
А дальше подхватили поезда.
Мой взгляд – оттуда, а душа – туда.
 

 
В нашей иль в другой какой округе
Мало стариков, одни старухи.
В сумерки идут – идут, не жалуются.
Так их вдовья жизнь и продолжается.
Стариков не видеть им седыми,
Старики погибли молодыми.
 

 
А девчата цветут. Ну да что им, девчатам.
Их любовь не открыта еще, не почата,
Их любовь, как река по весне, прибывает.
– Тётя Катя, споём? – и она подпевает.
– Тётя Катя, пойми… – и в смешном нетерпенье
Все секреты свои отдают на храненье.
Отдают. И совсем невдомёк озорницам,
Что ей тоже, ей тоже ночами не спится.
Ночи длинные, вдовьи, бессонные ночи.
Их одной не согреть и не сделать короче.
Даже годы бессильны, бессильна усталость.
Ведь в душе ещё много улыбки осталось
И тепла одинокого бабьего лета.
Но кому это нужно? Не надо об этом.
 

 
Как с полей откочует последняя вьюга,
Чернозём закипит, запарует под плугом
И проклюнутся первые, зябкие всходы.
В эту пору как раз своенравна погода.
В эту пору как раз зацветают веснушки,
Ещё стайками ходят девчонки-подружки
И ещё не расходятся в полночь попарно,
Потому что ещё нерешительны парни.
Но, глядишь, понемножку трёхрядка-гармошка
Их сведёт-разведёт по дорожкам, по стёжкам.
И под утро уснёт, не снимая рубашки.
А что будет потом, нагадают ромашки.
 

 
Не верю, что луна у нас одна.
И всем открыто говорю про это.
У всех влюблённых есть своя луна
В ночном венке ромашкового лета.
 

 
Стеснённо взгляду в темноте,
Зато просторно уху.
О чём, скажи, на борозде
Земля шептала плугу?
А чтоб не очень-то вздыхал
И не робел, как дурень,
А дело знал своё – пахал,
Пахал, а не халтурил.
С того и ластилась к нему:
Своя, мол, не чужая.
И всё сводила к одному —
К большому урожаю.
 

 
Тебя ни с чем сравнить нельзя:
Твоя слеза – моя слеза
С тех безымянных лет и дней.
Ты Волги-матушки родней,
Роднее батюшки-Днепра.
Ты мой до капельки пра-пра —
Пра-пращур – чистая душа.
Ты – синий взгляд из камыша,
Ты – донный вздох и струйный звук…
Живи и здравствуй, мой Битюг!
Лови мой пульс на поплавке
И не теряйся вдалеке.
 

 
Весь ты в радуге-дуге,
Мой Бобров-на-Битюге.
Ты роднее всех, родной
В будний день и выходной,
На рассвете, на закате,
На большой и малой карте,
В новом доме и в избе…
Ты – во мне и я – в тебе.
 

 
Там, где с полем рядышком
Роща соловьиная,
Ходит моя матушка,
Свет Фёкла Ефимовна,
Ходит рука об руку,
След во след с работой
Под высоким облаком
Скорого полёта.
Всё ещё проворная
В деле, как когда-то…
Отодвинься, чёрное
Зеркало заката.
 

 
Лиски-город. Слава богу,
Полю брат и Дону друг.
Рельсы к западу с востока,
Рельсы с севера на юг.
Эшелон за эшелоном,
Нескончаемый поток…
Помню кашу по талонам,
Привокзальный кипяток,
Помню памятью солдата
Нары те и тот вагон,
Из которого когда-то
Нас, остриженных, – в огонь.
Добрый ты и ты суровый
У священного огня.
Хорошо, что вы с Бобровом,
Как два брата у меня.
 

 
Равнинный слева, справа крутосклонный,
Воронеж парусный, Воронеж окрылённый,
Воронеж от станка до борозды
В бойцах у подвига и с космосом на ты.
Он – боль моя, мой свет, моя отрада
Под небом памяти и солнечного взгляда.
 

 
Московский Кремль. Какая красота,
Какое бесподобное величье
Его холма, его звезды, креста,
Какая даль в лице и в заналичье!
История. И сердцу, и уму
Здесь сокровенно всё и всё любимо.
Я – пешеход случайный, а ему
Здесь велено стоять неколебимо.
 

 
Мысль, как молния-стрела,
Ослепительно мгновенная:
Каждое лицо – страна,
Каждая душа – вселенная.
Тут тебе и Русь, и Чудь,
Необъятное в чуть-чуть.
Чувство локтя – чувство крыл
От Балтийска до Курил.
 

 
Со всех сторон от рубежей к столице
Пошпально даль дорожная струится,
Вбирает все окольные пути.
Такое чувство: руку опусти
В её поток, и ты услышишь сердцем,
Как жизнь из жизни движется по рельсам,
Как океан, подобием колосса
С крутой волны ложится на колёса,
А с неба наседают облака…
Вези, давай, железная река!
 

 
Скорая и веская —
Ветры с колеса…
Вся ты деревенская,
Городская вся.
Дальняя и близкая,
Ты взяла в поток
Земли всероссийские,
Запад и восток,
Грузовые, спальные —
Сверху, на стезе,
А внизу, под шпалами —
На кремень-слезе.
Скольких ты сокликала,
Знает только Бог.
Самая великая
Изо всех дорог.
 

 
Он для меня не просто праздный звук,
А в белой шапке сродственник и друг.
Ну а точней – глашатай горизонта:
Позвал на фронт, а после встретил с фронта.
Он с детства мой покой и непокой.
Чу! Это он – за лесом, за рекой.
Чу! Это он – у сердца, под рубахой,
Зовёт перо поговорить с бумагой.
Свояк рожку и крёстный всем сиренам.
Ему не время уходить с арены.
 

Игорю Владимировичу Зорину, ректору МРАТ

 
На каждом километре не сойдёшь,
Всё не обнимешь, к сердцу не прижмёшь, —
Ни ту берёзку, ни вон тот стожок,
Ни тот с плакучей ивой бережок.
Всё, всё бежит и всё зовёт: сойди,
Подай нам руку, рядом посиди.
Но поезд мчит, уходит в небо лайнер, —
И вот уже под звёздными крылами
Проходит Волга из конца в конец,
А с ней бок о бок ратник и кузнец.
Урал в кольчуге – русский богатырь.
А там, за ним, – уже сама Сибирь,
До океана – океан таёжный…
Обнять нельзя, а помолиться можно.
 

 
До конца невозможно представить себе
Эту глушь, эту даль, эту ширь,
Эту силу, что даже над картой, как ветром,
Колеблет указку.
Мало жизни одной, чтоб вместить в неё всю
Эту трудную землю – Сибирь:
Сколько гор, сколько рек,
Сколько вздыбленных льдов
На уступах черты океанской!
Сколько в недрах тепла,
Сколько судеб с киркой и кайлом
Полегло по заимкам твоим,
По твоим пересылкам и приискам!..
До тебя колесом далеко-далеко,
До тебя далеко-далеко и крылом,
А вот каторжной песней и сердцем
                                                                 доходчивым
Близко.
 

 
К небу восходят твои берега,
Воды твои устремляются к верхнему полюсу.
Лена великая, матерь-река,
С гордым оленем и звёздным алмазом на поясе.
Вся ты в трудах от зари до зари,
Вся ты в легендах лесных и песцовых нарядах.
Слышишь, как Волга тебе говорит
Ветром с Урала: я рядом, подруга, я рядом.
С берегом берег давно и не вдруг
Ваши просторы сомкнулись объятья в объятья.
Сводом над вами и север и юг —
Богом крещённые, вечные, кровные братья.
 

 
Комсомольску-на-Амуре:
Прилечу, давай покурим,
Посидим к плечу плечо,
Почалдоним – что да чо —
Пригласим к себе Курилы,
Чтобы тоже покурили,
Позовём Владивосток.
Уверяю: будет толк.
А надвинется цунами,
Вся Россия будет с нами.
 

 
Лечу над океаном,
Лечу, как не лечу.
Пластмассовым стаканом
Стучу, как не стучу.
Двенадцать тысяч метров
По вертикали вниз.
Вдруг капелькой поветной
С виска скатилась мысль
И, нарастая весом,
Как снежный ком с луны,
Одним концом отвеса
Касается волны
И, ужаснувшись, с гребня
Отчаянным броском
Стремглав уходит в небо,
Стучится под виском.
 

 
«Ох ты, ноченька…» Да кто ж там
Так волнуется в тиши?
Песня встала с горизонта,
С очарованной души.
И пошла, пошла босая
Верхним эхом, как в лесу,
В небе звёздочки касаясь,
В сердце трогая слезу.
И какая ж это сила,
И какая ж это власть!
С неба звёздочка скатилась,
На щеке слеза зажглась.
 

 
Послушай, небо, человек поёт,
Поёт, как собирается в полёт
В свою недомечтавшую мечту.
Прошу, ты подари ему звезду
И никому про то не говори.
Сними с платка зари и – подари.
 

 
Поёт, как будто за душу берёт,
А если поравней сказать, – пленяет.
Вот так когда-то, помню, пел народ,
Теперь, увы, эстрада исполняет.
Но ничего, на пару с соловьём.
Мы как-нибудь её перепоём.
 

 
Да, созерцали, ведали, мечтали
Во власти чувств высоких, а теперь
Всё это вдрызг разбили, разболтали
И к тайнам спальни выломали дверь.
Всё напоказ, навынос… Фонограммы
Без мысли все, без музыки живой…
Ах, как безумно думают ногами!
Ах, как враздрай танцуют головой!
 

 
Да будет вам, уймитесь бога ради.
Всё звёзды, звёзды, звёзды на эстраде
И среди них – ого! – сама легенда,
Вся в поцелуях, в ласках комплимента.
И у меня – я вспомнил – в огороде
Росла звезда иль что-то в этом роде,
Росла, блистала цветом помидора
И отблистала на краю раздора:
С душой в застолье обнялась душа.
И впрямь была закуска хороша!
 

 
Он возносил её до самых ярких звёзд
И там держал, как сваи держат мост,
Берёг её, как самый верный друг,
И вдруг беспечно выронил из рук,
Разбил её у бездны на краю,
Как чью-то жизнь, мелодию свою,
Порвал мотив и расцепил слова…
Какой дебил! Какой безумец, а?
 

 
Как месяц ясный, как зелёный колос,
Он поднимался, восходил тот голос
Из сердца прямо в радости и грусти,
А в нём летели «утки и два гуся»,
Летели быстро-быстро дружной стайкой
Из вечеров, что где-то близ Диканьки,
А может быть, из певчей той страницы
Тургеневской? Летели эти птицы
И век, и миг… И вдруг, как чей-то выстрел
Из-за угла, врубили в них транзистор!
Врубили с ходу – рвано и хрипато.
И началась реакция распада.
 

 
Очень грустно, друзья, так я всем вам скажу:
Мать свою из деревни в Москву увожу,
Увожу от крыльца, от забитых ворот,
От надворной тропинки в сарай, в огород,
От могилы отца, от родного всего.
Очень грустно, друзья. Ну а ей каково?
 

Фёдору Абрамову

 
Луна торжествовала… Полночь. Тишь.
Трава спала, спал берег, спал камыш,
Волна спала в ногах у камыша,
И лишь безмолвно плакала душа.
О ком она? О чём? А всё о том,
Что там, в ночи, стоит мой старый дом.
Стоит один – ни звука, ни огня.
Лишь тишина за дверью ждёт меня.
 

 
Там он стоит, сутулится,
Весь как немой укор,
Дом в два окна на улицу,
Дом в два окна во двор.
Там он живёт, родимый,
Памятью старика.
Почта проходит мимо,
Мимо идут облака,
Мимо – зимой и летом,
Мимо – и тут и там…
Вот соберусь и с ветром
Дому письмо передам.
 

 
Я всё отдал аплодисментам в зал
И лишь тебе одной недосказал,
Недошептал, любимая, а надо бы
Всего себя отдать, а вот теперь
Зачем слова? Кругом сугробы-надолбы:
Ни подойти, ни постучаться в дверь.
 

Светлой памяти Исаевой Евгении Степановны

 
Тебя уж нет давно, а я всё верю в чудо,
Что ты хоть раз один отпросишься оттуда.
Придёшь, как свет из тьмы, с лица откинешь
                                                                                     полночь
И вся себя сама живой волной наполнишь,
Предстанешь предо мной, и на краю разлуки
Я в радостных своих твои согрею руки.
И лишь потом, когда ты снова станешь тенью,
Земле тебя отдам, но не отдам забвенью.
 

 
Было. Били соловьи
Серебром по камушкам,
Каблучки – тук! тук! – твои
От подруг, от мамушки
Через поле – на крыльцо,
В избу через сенцы,
Запрокинуто лицо,
Нараспашку сердце,
Без луны и при луне,
И зимой и летом
Всё ко мне, ко мне, ко мне,
Не ко мне, так к детям…
Было. Пели соловьи,
Наступили зимы.
Каблучки, но не твои —
Мимо, мимо, мимо.
 

 
У моря, как у неба на краю,
Далёкое всем сердцем принимая,
Я звал её, любимую свою,
Под лунным серебром ночного мая.
Я звал её. И наконец она,
С потухшими прощаясь маяками,
Из вечности пришла моя волна,
Легла у ног… Но рядом были камни.
 

 
He смолкай, соловушка,
В тёмной тишине.
Жаль ты моя, жёнушка,
Поживи во мне.
Всю тебя я помню,
Всё тебя люблю.
Жаворонку полдень,
Полночь соловью.
 

 
Ещё темно, но где-то, где-то, где-то
В кромешной тьме идёт рожденье света,
А в тишине – произрастанье звука…
И вот уж глаз в готовности и ухо
Настороже у самой тонкой грани…
Ещё чуть-чуть – и снизу солнце грянет,
И ночь уйдет, в свою ужмётся тень.
И над землёй восторжествует день.
 

 
То ли поле, то ли роща,
То ль в обнимку вечера, —
Дали дальние на ощупь,
Память – в завтра из вчера.
Где-то плач, а где-то песня,
Тёмный ветер – шу да ша…
Ночь – сияющая бездна,
Необъятная душа.
 

 
А взгляд ночной – он необычный взгляд:
В нём даль на слух, на ощупь, наугад,
В нём вдох и выдох – по лицу сиренью,
В нём тропка к истине и фитилёк к прозренью.
 

 
Девчонкой босоногой
На перетоке дня
Тропа сошла с дороги
И позвала меня
Из каменного дома
В просторные места,
В зелёные хоромы
Высокого листа,
В берёзовые ситцы,
В закатные лучи…
А не она ль в зарницы
Играется в ночи?
 

 
Всё города и города. А между ними
Лежит всё то, чему простое имя
Земля земель, ну а точней, деревня —
Мать городов, лугов, полей, деревьев…
Всё от неё пошло – живое от живого:
И корень злака от неё, и корень слова,
Она всем нам – и воздух, и вода.
Не каменейте сердцем, города.
 

 
Мы в городе живём, а в нас живёт деревня,
Такой закон дошёл до нас издревле
В изустном слове нашей мудрой сказки
И для души и для большой огласки…
Там запах мёда и ржаного хлеба.
А что есть жизнь? – поди спроси у неба.
А кто есть мать? – поди спроси у сына.
Сначала корни, а потом вершина.
 

 
Не знаю, как там будет, а пока
Нет никого главнее мужика:
В любом краю и при любой погоде
Он вместе с солнцем на земле восходит,
Даёт нам хлеб и в лапу рубит срубы…
Поберегите мужика, главпупы.
 

 
Вопрос был так поставлен: или – или,
Был выбор дан: топор или налог.
Срубили сад, как деда схоронили.
И с той поры топор наш как оглох.
Уж как его, бывало, ни точили,
Он не забыл, он помнил «или – или».
 

 
Движенье вниз и снизу вверх движенье —
Таков закон взаимопритяженья.
К горам – равнины и к равнинам – горы.
Бесспорна теорема Пифагора.
А где закон сочувствия? Простите,
Но он – по слухам – на другой орбите
Пока что зреет. А в какие сроки
Он к нам сойдёт? Спросите у дороги.
 

 
Зной прямобойный с верхов, а с боков
                                                                        навесной
Бьёт по дорогам, по избам согбенным
                                                                        и сонным.
Кузня не спорит – в обнимку стоит с тишиной,
Прячет под фартуком звоны свои перезвоны.
Засуха… Засуха… Воздух, как серый камыш,
Пыльно от Волги шуршит до Днестра и Дуная,
Мечется в страхе, как в порохе ящерка,
                                                                        мысль, —
Сверху огн я ная вся и вся изнутри ледяная.
 

 
Был чудный вид: в лугах узор ковровый,
А по коврам степенные коровы,
Как в небе кучевые облака,
Несли свои бидоны молока.
Прошли года. Стою на той же горке,
А там, в лугах, ни «Звёздочки», ни «Зорьки»,
Одна коза до самой до Рязани.
Неужто что-то у меня с глазами?
 

Памяти Марии Мордасовой, народной артистки СССР

 
Цвели хлеба, вот здесь цвели и там.
Теперь и здесь и там цветёт бурьян.
Давно ушла частушка с горизонта
И за собою увела баян.
И спел бы кто, да не поётся что-то,
И горизонт лежит вокруг немой.
Один лишь ветер, выйдя за ворота,
Зовёт свою проказницу домой.
 

 
Из глубокого-глубокого
К нам восходит слово Бокова
И по-зыкински распевно
Все озябшие деревни
Согревает. Мать есть мать.
Как такому не внимать?
 

 
Была. Горел огонь,
Скворечни выше крыш,
И где-то под гармонь
Хмельно «Шумел камыш»
Кипел кадрилью клуб.
Горелки – под луной.
Был шёпот жарких губ:
Иди ко мне, родной.
Была. Скрипела дверь.
Хозяин был и гость.
А где она теперь?
Ушла, брат, на погост.
 

 
Уймитесь вы, скоростники пера.
Печаль полей – не «чёрная дыра».
Она, как боль, у сердца, у виска, —
В ней слёзы кулака и бедняка,
В ней всё, в чём закалялась наша сталь:
И даль – в глазах и за глазами – даль.
Она и Кремль, и наши образа…
Такое скоро пробегать нельзя.
 

 
Который год скворечники пусты.
Домой зовут, не закрывают рты.
Их скорбный вид мне сердце рвёт на части,
Как будто я в предчувствии несчастья
Мучительно о чём-то вспоминаю
И медленно со дна реки всплываю,
Поверхность рву! И вот на берегу
Деревня мёртвая в нетронутом снегу…
Ты понимаешь? Представляешь ты?!
Который год скворечники пусты.
 

 
Всё, всё под нож! На срез, на слом, на сдвиг,
Всё на язык – хотите ль не хотите —
Огня. И вдруг? И вдруг я слышу крик,
Как из развалин детства: – Помогите!
И я бегу, бегу, где по прямой,
А где в обход, как суетливый грешник,
На этот крик и вижу: бог ты мой,
С родного неба сорванный скворечник.
Тоска чернее чёрного во рту.
Да он и сам какой-то весь нелепый.
Я взял его, отнёс, как сироту,
К себе домой и подсадил на небо:
Семействуй, дорогой мой ротозей,
И всем семейством окрыляй друзей.
 

 
По всей по России от края до края
Сгорает деревня, сгорает, сгорает,
В чаду самогонном безмолвствуют клубы,
Погосты – на прибыль, детдомы – на убыль,
На убыль – моторы, в раскройку гектары,
Под нож под убойный – стада и отары…
Молчит колокольня в подспудном накале.
Одна телебашня вовсю зубоскалит.
 

 
Не знаю, сон ли это или бред:
На карте мира с помощью указки
Ищу Россию, а России нет,
Нет родины, кругом одни Аляски.
Продали всё: и волжскую волну,
И лес, и степь, и все четыре дали,
Продали превеликую страну,
Как без войны внахрап завоевали.
 

 
А вывод очень прост – чиновник вы
                                                                  иль витязь —
Уж раз вошли во власть, для виду не клянитесь
В хоромах ли Кремля иль в небе, на орбите.
Уж раз пришла любовь, то до конца любите,
Мужайтесь под огнём злокаверзных
                                                                 вопросов…
Ведь были же Джалиль и Александр
                                                                  Матросов.